Текст книги "Белая рыба"

Вадим Храппа
Белая рыба

В том году в моду вошёл искусственный иней. Кто-то где-то изобрёл это свинство, и оно заполонило мир. Поначалу тонкими хрупкими на вид иголочками украшали только дома к Рождеству. Потом разноцветный иней появился в оформлении магазинов, на рекламных плакатах, на крышах автомобилей и даже на одежде. Искрящимися розовыми и голубыми ветками были обрамлены вокзальные туалеты и окна ратуши. Вдобавок ко всему, эта зараза по ночам излучала слабое мерцание, а при соответствующей подсветке пылала яркими красками. Барышни в барах и на дискотеках походили на взбесившиеся раскрашенные ёлки. На Кнайпхофе – «острове художников», как любят его величать в газетах, увлечение инеем быстро угасло, но в остальных районах города сюрреалистическая зима ещё бушевала, и каждый переход по мосту на другой берег Прегеля доставлял Баттуре прямо-таки физические страдания. Но въезд на остров автомобильному транспорту был запрещён даже для тех, кто жил на Кнайпхофе и, чтобы добраться до собственной старушки «Омеги», Баттуре приходилось тащиться через Медовый мост к гаражам на Ломзе. Потом, пристроив машину в очередь к Деревянному мосту, он привычно материл идиотов, которые всё так неудобно устроили с выездом через Прегель. Успокаивался, только влившись в автомобильный поток на Московском проспекте.

У оружейного магазина, облепленного зеленым инеем, роились люди. Баттура сначала подумал – демонстрация. Однако это все были желающие вооружиться. Баттура уныло потоптался в толпе, понял, что ему не добраться до прилавка и вернулся к машине. Включил радио. Было двенадцать часов. Все радиостанции передавали новости, которые в основном вертелись вокруг событий в Пиллау. Российский флот всё ещё стоял на рейде; доблестная береговая охрана Пруссии закрывала собой родные берега; а Евросоюз продолжал грозить Кремлю санкциями, а не кораблями. "Радио Ульмигания" хрипловатым женским голосом заявило, что триста пятьдесят польских легионеров готовы в течение часа вылететь из Гдыни в Кёнигсберг, и наше посольство в Вильнюсе завалено заявлениями от литовских снайперов…

– А этим, какого рожна здесь надо?! – удивился Баттура и выключил радиоприёмник. В последние дни музыка из него была слышна всё реже.

Баттура хотел купить ружьё. Через друзей уголовников он мог достать пистолет, и наверняка это ему обошлось бы дешевле, но хотелось легально, зарегистрировано во всех инстанциях, на законных основаниях, иметь ружьё. Как-то он случайно увидел в магазине игрушку – чёрную, восьмизарядную, с угрожающе толстым стволом двенадцатого калибра. С тех пор желание иметь такую штуковину не давало покоя. Правда, раньше это сделать было сложнее, чем получить права на вождение автомобиля. Для ленивого Баттуры это значило – невозможно. Гладкоствольное оружие стали продавать всем желающим только после того, как Россия попыталась устроить мятеж в Пиллау. И Баттура вспомнил о своей мечте.

Он проехал по Литовскому валу до форта Врангель и оттуда, через Северный вокзал – до Хуфен аллеи, пытаясь решить для себя: по какому же принципу меняли названия на карте города? Ратушную площадь они оставили Площадью Победы, а проспекту Мира вернули имя Хуфен. И Московский проспект тоже оставили, несмотря на антироссийскую пропаганду, принявшую нелепые формы. Людей, которые этим занимались, Баттура хорошо знал и уже спрашивал у них: почему, мол, всё так, а не иначе? Люди эти, а кое-кто из них был приятелем Баттуре, пытались объяснить, а он всё равно не понимал – при чём тут старики с красными флагами? Ведь коммунистов запретили? Тогда какое вам дело до их "ветеранов"? Баттура не понимал. А эти ребята – приятели, пригласившие его сначала в Комиссию по топонимике, потихоньку оттёрли Баттуру в сторону. Он не обиделся. Баттура, давно знал за собой этот недостаток – топорщиться, быть неудобным в общении и любом деле, которое люди пробуют осилить сообща. Он всегда был сам по себе и сам за себя. Так что ребята из Комиссии остались ему друзьями. А Баттура по-прежнему не понимал, чем они занимаются?

Первый этаж здания, где Баттура рассчитывал найти охотничий магазин, занимало представительство польской строительной фирмы. Переговоры с паном, маячившим у входа, ничего не дали. Тот работал здесь недавно и о магазине не слышал.

– Ну да, – сказал Баттура. – Сейчас ты мне ещё скажешь, что не надо было уезжать так далеко и надолго.

– Цо? – спросил пан. – Не розумю…

Баттура пошёл к машине, а поляк вслед посоветовал обратиться к "пану полициянту".

Им оказался молоденький будочник с розовым лицом и зеркально начищенными ботинками. Он стоял в своей полосатой коробке, крепко упершись в землю расставленными ногами, и хмурил брови, чтобы казаться солиднее.

– Тут раньше был охотничий магазин…– сказал ему Баттура. – Хотя вряд ли Вы знаете об этом.

Будочник знал и подробно объяснил, где теперь найти магазин, напомнив, что названия улиц поменялись.

– А это входит в Ваши обязанности: знать, где что находится? – спросил Баттура.

– Конечно.

– А что ещё?

– Не болтать попусту с прохожими.

– Молодец. Стойкий оловянный солдатик. Из тебя выйдет полицейский генерал.

– Я постараюсь, – сказал будочник.

Белая эмалированная бляха с чёрным орлом блистала на его груди, как щит крестоносца – гордо и независимо.

В этом магазине была совсем небольшая очередь.

– Мы только недавно здесь открылись, и ещё мало кто об этом знает, – объяснила продавщица, беря у Баттуры паспорт.

Что-то в нём не понравилось ей.

– Вы что, приезжий? – спросила она.

– Да, – сказал Баттура. – Из республики Чад. Как Вы догадались?

По лицу продавщицы трудно было понять, оценила ли она шутку? Во всяком случае, не сводя с Баттуры подозрительного глаза, вторым она вперилась в экран компьютера, и чего-то там выщёлкивала.

Видно, компьютер разочаровал девушку, не найдя за Баттурой ничего предосудительного, потому что она с отвращением отвернулась в сторону от монитора, и привела глаза в естественное состояние, изображая внимание к покупателю.

– Какая модель Вас интересует?

Баттуре очень хотелось похамить. Он умел доводить продавщиц до истерики, но сейчас его больше занимало ружьё. Оно было восхитительным, несмотря на то, что лежало, утопая в инее.

И он получил его.

"Так… А пострелять?" – подумал Баттура, выйдя из магазина.

Под сиденье ружьё не влезало, а по–другому выпиралось на обозрение любому прохожему. Пришлось сунуть его в багажник.

Усевшись за руль, Баттура задумался. Собственно, в голове вертелась только одна мысль: "Где бы пострелять?" Её он и переваривал. Потом взял телефон и набрал номер Медвецкого. Трубку взяла Светлана.

– Иван дома? – спросил ее Баттура.

– Он – в трактире. Хочешь, позвони, туда.

– Я тут решил проведать вас. Возражений нет?

– Если б я возразила, ты не приехал бы?

– Может, и нет. Я что-то оробел в последние годы.

– Приезжай, приезжай. Медвецкий будет рад.

– А ты?

– Ну, и я немножко. Ты водку не покупай. Тут её и так хватает.

– Всё, еду.

– Давай. Я сейчас позвоню Ивану, скажу, что все его планы на сегодня отменяются.

Поздний ноябрь был тихим и тёплым. Двигаясь по шоссе на северо-запад полуострова, Баттура – уже в который раз! – поражался тому, как с каждым километром время катилось назад, к началу осени. Ближе к Гермау леса ещё стояли полными жёлтой листвы, сквозь которую зеленели заросли ольхи и граба. Зелёными оставались и некоторые дубы у дороги.

В Гермау Баттуру удивил магазин на автостоянке перед восстановленной замковой кирхой. На товарах было две цены – в евро, рублях и прусских марках. Во времена, когда это практиковалось повсеместно, Баттура ещё был в Германии и потому сейчас с тупым изумлением разглядывал, залепленные ценниками, шоколадки и сигаретные пачки. Потом сообразил, что магазин стоит у туристической достопримечательности и значит, кому-то так удобно. Скорее всего – хозяину лавки, который на разнице курсов может выдавить себе лишний процент. В правильности догадки Баттура убедился тут же, когда стал расплачиваться. Цены оказались выше кёнигсбергских.

Кое-где в полях, обнажая черноту почвы, ещё ползали тракторы, путаясь в белых облаках чаек. Вдоль ручьёв и оврагов сквозь зыбкое марево тумана оранжевым светилась облепиха. Одиноко стоящие сосны сизо-зеленой хвоей на причудливо искривленных ветках, напоминали японские гравюры.

Баттура пожалел, что давно не выезжал на полуостров. Он видел и более красивые места, но ни одно не тянуло его так к себе, как Самбия.

Здесь пахло древностью.

Духи витингов танцевали пляску воинов над капищами. Камень у дороги на Шоневик, казалось, лежал с того момента, когда его туда отбросило копытом сверяписа самбийского князя. Заговорённые некогда жрецами, дюны так и остались стоять вздыбленными в незаконченном движении.

Ворота у Медвецких были открыты. Баттура въехал во двор, но из машины выйти не решился – из-за дома выбежали два ротвейлера.

Он посидел немного за рулём, посигналил. Собаки подошли ближе и встали у дверей с обеих сторон, с интересом заглядывая внутрь машины.

Баттура посидел так минут семь. За это время один из псов, невзирая на завывание двигателя, который должен был отогнать его, обмочил переднее колесо. Вторая собака, прислонившись к машине, чесалась. Да так, что дрожал весь кузов. Баттура уехал бы, но приоткрытая дверь дома покачивалась от лёгкого ветра, а в окне гостиной виднелся экран работающего телевизора.

А потом из длинного, как замковое сооружение, сарая, вышел страус. Он, что-то пожёвывая, посмотрел по сторонам, тряхнул, растопырившиеся перья и вальяжно прошествовал в сторону сада. Страус тяжело шлёпал по жухлой траве динозаврьими лапищами.

Баттура был настолько ошарашен происходящим, что не заметил, как сзади, от ворот, подъехал белый "Мерседес"–караван. Из него выскочил Иван Медвецкий и побежал за страусом. Собаки, хрипло лая – следом.

Баттура, дождавшись, когда вся команда углубилась в сад, вышел из машины и затрусил в дом.

Телевизор громко пел по-шведски, а Светлана сидела на корточках возле электроплиты в кухне и копалась длинной вилкой в чреве духовки.

– Сейчас ты скажешь, что не слышала, как я сигналил, – сказал Баттура.

– Слышала.

– Что же не вышла? Меня чуть ваши псы не сожрали.

– Они воспитанные, ничего с тобой не сделали бы. А вот та тварь, что в сарае сидела… Он бы нам обоим уши поотщипывал.

– Страус, что ли?

Светлана распрямилась, бросила вилку на стол и повернулась к Баттуре.

– Страус… Чёрт бы побрал эту тварь! Запугал всю округу.

– Медвецкий побежал за ним.

– Вот только Ивана он и боится.

В телевизоре без всякой паузы одна шведская песня сменила другую.

– Весело вы тут живёте, – сказал Баттура.

– Да уж… Иван хочет ещё верблюдов завести.

– Зачем?

– Вот он идёт. У него и спроси, – сказала Светлана и вышла.

– Привет, – сказал Медвецкий. – Ты уже здесь? А я смотрю – в машине тебя нет. Думаю: куда делся? Я же помню, что ты собак боишься.

– Раз помнишь, то мог и привязать их. Тебе Светлана сказала, что я приеду?

– Сказала. Да я в трактире увяз. О, чёрт! Я же продукты в багажнике забыл! Посиди, я сейчас схожу к машине.

– А твои собаки где?

– Зачем они тебе?

– Вот как раз совсем не нужны. Просто я их боюсь. Мне тоже надо к машине. Я там кое-что детям привёз.

– Не бойся. Мои собаки нормальных людей не трогают.

– А страус?

– Фёдор? Я уже загнал его в вольеру. Сволочь! Куртку мне порвал.

Пока Медвецкий рылся среди сложенных в багажнике "Мерседеса" картонных коробок, Баттура достал ружьё и снял чехол.

Потом прикладом похлопал Ивана по заду.

– Глянь, что у меня есть.

Медвецкий, работая локтями, выпростал верхнюю часть туловища из багажника.

– А-а! – сказал он. – Мне тоже такое предлагали.

Баттура клацнул затвором.

– Правда, прелесть?

– Н-н-ну… не знаю, – сказал Медвецкий. – Оно как-то не кучно стреляет. Дробь раскидывает. Из него только быков бить пулей в упор.

– Это ты – от зависти, – обиделся Баттура.

– Конечно, – сказал Медвецкий, и взял коробку, из которой торчали куриные ноги и горлышки бутылок. – Пошли лучше водку пить. Давно мы с тобой не напивались.

Баттура прихватил пакет с виноградом, что купил для детей Медвецкого, вино – для Светланы, и они пошли в дом.

В телевизоре показывали репортаж с митинга на ратушной площади. Над толпой, среди черно-белых орлов и крестов, кое–где мелькали синие флаги европейского союза. Девица в камуфляже исступленно выкрикивала с трибуны лозунги, от которых за версту несло нацизмом.

– Они совсем уже свихнулись от этого путча в Пиллау, – сказал Баттура.

– Всё правильно, – сказал Медвецкий. – Нечего было москалям к нам соваться. Получили по печени, и ещё получат, если не успокоятся.

– Причём тут Москва?! Ты послушай, что эта баба орёт. Она же требует, чтобы литовцы отдали ей Мемель.

Телевизор вдруг замолчал. Иван, выкладывавший продукты из коробки, замер.

– Эй! – крикнул. – Кто там телевизор выключил?

– Я, – сказала Светлана, выходя на кухню. – Меня уже тошнит.

– Давай застрелим шарманку, – Баттура показал ружьё. – Смотри, какую я штуку купил.

Света молча прошла к плите.

– Она не любит этого, – тихо сказал Медвецкий.

Тут только Баттура вспомнил, что примерно такой же штукой, брат Светланы проделал в себе дыру с кулак.

– Ну да… – сказал он, пряча ружьё за дверь. – А что это у вас за страус ходит во дворе?

Медвецкий с откупоренной бутылкой в руке шарил по полкам старого почерневшего буфета в поисках рюмок.

– Надо забить его, сказал он. – Но жалко. А ты чего стоишь? Садись.

Иван, наконец, нашёл рюмки и стал разливать.

– Давно надо было их всех перебить, – сказала Светлана. – А что это вы без закуски? Я сейчас мясо выложу.

– Их? – спросил Баттура. – У вас что, целая стая страусов.

– Вот именно! Восемь штук! Лучше бы свиней развёл, – сказала Светлана, вытаскивая из духовки противень с шипящими кусочками мяса, обложенными маленькими картофелинами. Запахло чесноком и пряностями.

– Маленькие были – мы с ними намучались, как с детьми. Они ночевали вот здесь, на кухне. Завоняли весь дом. Как в туалете жили. Потом выросли – житья от них никому не стало. Козы с поля домой не идут, боятся страуса.

– Фёдора? – спросил Баттура.

– Это его любимец.

– Умный, подлец, как собака, – сказал Иван.

– Как бродячая собака, – вставила Светлана. – И такой же злой.

– Представляешь, я сколько раз стерёг, не могу понять, как он из вольеры выбирается, ни разу не прищучил. Пока стою рядом, и он ходит, травку пощипывает вместе со всеми. Только отойду, он уже по двору или в поле носится.… Кстати, Света, он мне сегодня куртку порвал. Зашьёшь?

– И не подумаю.

– Ладно, – сказал Медвецкий. – Я и сам могу. Там ерундовое дело. Ну, что у нас с ужином? А то нам по второй пора.

– Постой, – сказал Баттура. – Я тут вино привёз, виноград, шоколад детям.

– Старший-то у нас в военно-морском училище, на втором курсе. Знаешь?

– Нет. Откуда? Господи, время как бежит!

– Так-то вот. А у тебя как с Дианой?

– Никак.

– Вообще никак? – спросила Светлана.

– Она заходит ко мне иногда.

– Жаль. Диана хорошая.

– Ага, – сказал Баттура. – Ты почему вино не пьёшь?

– Ах да! – Светлана встала со стула. – У нас одна твоя книга есть. Подпишешь детям?

– Подпишу.

Она вышла.

– Ей очень нравится твоя жена, – попробовал оправдаться Иван.

– Я знаю.

– Ну, давай ещё по одной и – к столу.

Это был тот самый псевдоисторический детектив о Скалихе, принёсший Баттуре славу русофоба в Москве и "истинно прусского писателя" в Берлине и Кёнигсберге. Тот самый роман, за который его посвятили в академики Прусской Академии Искусств и выделили квартиру на восстановленном Кнайпхофе. Это была та самая, первая из двух книг, которые Баттуре было стыдно вспомнить. Больше такого он не писал. Однако, клеймо "певца Пруссии" прилипло так, что его было не содрать с кожей. Баттура пытался. Разные издатели смотрели на эти попытки одинаково изумлённо и укоризненно: что это Вы? Куда, мол, это Вас понесло?! "Вы же понимаете, чего ждут от Вас читатели!" – говорили они. "Мы же солидное издательство… тиражи…" Тогда Баттура собрал свои рассказы и издал сборником за собственные деньги. Книга не покупалась. И он понял, что издатели правы: всё лучшее, что он создал за свою жизнь, оказалось никому не нужным.

На третьей четверти литра – Светлана к тому времени вышла выяснить у ребёнка, почему он явился так поздно? – Медвецкий спросил:

– Ну, как у вас там, в вашей богемной резервации, поживается? Небось, как при коммунизме. Тут тебе и бесплатная столовая и девочки–студентки под рукой. Студентки сильно замучили?

– С чего ты взял, что столовая бесплатная?

– Все говорят. Вас, говорят, и кормят, и одевают бесплатно.

– Чушь какая-то. Одежда – в магазинах, а за столовую с зарплаты высчитывают. Я туда не хожу, там невкусно готовят.

– А девочки? Что, и студенток нет?

– Есть студентки.

– Вот я спрашиваю: измучили?

– Измучили. Тупые очень. Да у меня их мало. Так, ходят пять–шесть человек, что б я только отметку поставил "Лекцию прослушал". Тупые. Спят на лекциях. А по ночам визжат под окнами так, что я спать не могу.

– Под окнами… – разочаровался Иван. – Зачем же они – под окнами? Ты их к себе бери. Студенток я имею в виду. Всех студентов не надо, не зови. Зови только девочек. Понял?

– Слушай, – спросил Баттура. – А где бы пострелять? Что ж я, зря ружьё купил? Очень пострелять хочется. А? Пойдём, постреляем.

– Пойдём, – сказал Медвецкий. – Мы с тобой на охоту пойдём. Вот только допьём эту бутылку и пойдём.

– Можно с собой взять, – сказал Баттура.

– Возьмем. Только другую, поменьше. А эту нельзя – большая очень. В карман не влезет. Надо ее допить.

Оружие пришлось выносить с предосторожностями через заднюю дверь.

У Медвецкого была двустволка.

Но незаметно уйти не удалось.

– Куда это вы? – спросила Светлана, заглядывая за спину Ивана, где тот держал бутылку водки.

– Да так, – сказал Медвецкий. – Прогуляемся взад-вперед. Покурим.

– Страусов покормим, – сказал Баттура.

– Мы недолго, – сказал Медвецкий. – Только прогуляемся.

– Не вздумайте в таком виде в трактир завалиться!

– А что бы случилось в трактире?! – возмутился Медвецкий. – Я же хозяин!

– Не вздумайте! – угрожая, сказала Светлана.

– Мы не будем, – сказал Баттура.

– Не будем, не будем…– замотал головой Иван. – Мы только прогуляемся.

– Покормим страусов, – сказал Баттура.

– Ты что, действительно, хочешь страусов кормить? – спросил Иван, когда они вышли из дома.

– Нет, – сказал Баттура.– Не хочу. Я раньше только собак боялся, а теперь буду бояться ещё и страусов.

– Сволочь! – сказал Медвецкий. – Куртку мне порвал.

Взяв ружья, они направились не в поле, как ожидал Баттура, а во двор.

– Разве мы идем не на охоту? – спросил он.

– Мы туда поедем, – сказал Иван.

– На машине, что ли?

– А на чём же ещё? У тебя есть что-нибудь, на чем можно поехать на охоту?

– Нет.

– Значит, поедем на машине.

– Послушай, – сказал Баттура. – Я давно заметил – ты железно мыслишь. Тебе надо преподавать логику студенткам, а по ночам зазывать их домой. У тебя получится.

– А Светлана?

– Что – Светлана?

– Она перебьет всех ваших студенток. Некому будет учиться, и мы оба останемся без работы.

– Этого я не учёл, – сказал Баттура. – Студенток жалко.

– Вот, – сказал Медвецкий. – Потому я и сижу у себя на хуторе.

Чуть позже Баттура подумал: " Интересно, он сидит у себя на хуторе потому, что студенток жалко, или ему жалко Светлану, которую отправят в тюрьму за избиение студенток?" Но спросить об этом не успел – "Мерседес" тряхнуло, и вопрос вылетел из головы. Они съезжали с мостовой на пастбище.

Когда остановились, Медвецкий откупорил бутылку, открыл люк на крыше машины, и стал инструктировать Баттуру:

– Тут слева ограда, а перед ней лесополоса. Там косуль и кабанов – немеряно. А зайцы стадами носятся. Я сейчас включу дальний свет, звери на него кидаются, как больные, ты встанешь на сиденье, и будешь расстреливать их из люка, как в тире…

– А ты? – спросил Баттура. – Ты не хочешь поохотиться?

– Там впереди, километрах в двух, ручей. Мы доедем до него и поменяемся местами. На, глотни, чтобы глаз был четче.

Баттура глотнул. Потом глотнул Медвецкий. Потом они обсудили брать с собой кабаньи шкуры, или оставить лисицам? Медвецкий сказал, что кабаньи брать не стоит. Они грубые и никто не станет их выделывать. Но у косуль и ланей шкуры надо забрать. Они хорошие и в это время года уже не линяют. Потом ещё глотнули, зарядили ружья и поехали.

Баттура, хоть и был пьяным, быстро понял, что подстрелить что-нибудь вряд ли удастся. Машину сильно трясло и подкидывало на кочках. Большая часть усилий уходила на то, чтобы не выронить ружьё и удержаться в люке самому. Но было весело. Машина прыгала, ветер дул в лицо, развевая длинные баттурины волосы, и он даже пальнул пару раз по, мелькнувшим в свете фар, теням. Хотелось спеть что-нибудь разухабистое или просто закричать. Однако его опередил Медвецкий.

– Ура! – завопил он, появляясь в люке рядом с Баттурой. – В атаку! Вперёд!

Размахивая над головой бутылкой, как флагом, он выстрелил вверх.

– Эй, – окликнул его Баттура. – А кто у нас за рулём остался?

– Автопилот! – крикнул Медвецкий и заорал:

– Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!…

И опять выстрелил.

Баттура тоже хотел выстрелить, но не успел, потому что машина вдруг странно рявкнула и нырнула мордой вниз, а он кувырком полетел в темноту.

Было так темно и тихо, что Баттуре казалось, будто он ещё не родился. Потом послышалось хлюпанье воды и голос Медвецкого:

– Баттура, ты ещё жив?

– Ты знаешь, – сказал Баттура. – У меня такое чувство, что я ещё не жив. Темно очень.

– Повернись, – сказал Иван. – Будет светлее.

Баттура встал, обнаружив, что сидел в воде, и обернулся. И сразу увидел красный свет задних фонарей "Мерседеса" и тень Медвецкого, пытавшегося открыть дверь машины.

– Чёрт, – сказал Медвецкий. – Заклинило. Попробую с другой стороны. Надо люк закрыть, а то ещё влезет кто-нибудь. Ты ружьё не потерял?

– Нет, – сказал Баттура, осознав, что всё это время сжимал его в руках. – А ты?

– Я даже бутылку не потерял. Так и летел, как ковбой – с ружьём и бутылкой. На, глотни. Я уже принял.

– Оба мы ковбои, – сказал Баттура.

Водка оказалась кстати. Он уже чувствовал, как начало познабливать.

– А куда это мы влетели? Я почему-то мокрый.

– В ручей. Я же тебе про него говорил.

– Ты говорил, что у ручья мы поменяемся местами.

– Извини, уже не получится, – сказал Медвецкий. – Ладно… Ты водку допил?

– Да.

– Ничего, дома у меня ещё есть. Пошли отсюда.

– А машина?

– Утром приеду с трактором – вытащу.

– Ничего не разбил?

– Нет. Я уже щупал. Там же вода, грязь жидкая, она в неё и сунулась.

Идти было гораздо противнее, чем ехать. Городской житель, Баттура впервые увидел, что звёзды без месяца никакого света не дают. Он тихо ругался матом каждый раз, когда натыкался на кочку или кротовину, и старался не потерять из виду грузную фигуру Медвецкого впереди. А когда хутор Медвецких, со светящимися окнами дома и сараев, был уже совсем близко, и можно было обрадоваться, под ногами оказалась пашня. Баттура, пока перешли её, несколько раз упал. Выйдя, наконец, к калитке на задах хутора, Баттура вздохнул и спросил:

– Ваня, а что это так воняет?

– Мы, – сказал Медвецкий. – В этот ручей уходят стоки всех моих сараев.

– И страусиные?

– Они тоже.

– О, Господи… – сказал Баттура.

Посмотреть на них вышел и младший Медвецкий. Хихикая, он отворачивал лицо в сторону.

Светлана сказала только:

– Ни шагу вперёд. Так, в дверях и стойте, пока я не принесу сухую одежду.

Уже после, когда они переоделись и выпили по полстакана с устатку, Светлана спросила, цела ли машина?

– Но в трактире мы не были, – сказал Медвецкий…

– Я это поняла.

Утром Баттуру разбудил Медвецкий со стаканом в руке.

– У тебя какой-то свежий вид, – сказал ему Баттура.

– Мы не писатели – встаём рано. Я уже машину во двор притащил. Фартук треснул, надо будет заваривать. А так ничего. Дёрни микстуры.

Баттура с отвращением выпил водку и стал одеваться, оценив то, что Светлана успела постирать и высушить одежду. Потом смотрел, как Медвецкий поглощает бутерброды с ветчиной. Сам есть ничего не мог. Ограничился чаем и рюмкой водки. Иван попросил довезти до трактира – в "Мерседесе" нужно было ещё вытряхнуть ил из-под капота, а Медвецкому позвонили с предупреждением о наезде налогового инспектора.

– Поехали, – сказал Баттура.

– Я только Фёдора с семьёй накормлю, – сказал Медвецкий и ушёл.

А Баттура остался со Светланой.

Та пила кофе и внимательно смотрела ему в лицо. Потом спросила:

– Баттура, у тебя всё в порядке?

– Я счастлив, – сказал Баттура. – У меня квартира на Кнайпхофе, студентки, ты просишь автограф – чего ещё желать?

– Хочешь, поживи немного у нас. Медвецкий утеплил на мансарде одну комнату, туда есть отдельный ход. Привезёшь свою машинку, поработаешь.

– У меня квартира на Кнайпхофе, – повторил Баттура. – И студентки. И работаю я уже двадцать лет на компьютере, а не на машинке…

– У нас и компьютер есть.

Баттура встал и пошел в прихожую. Куртки на вешалке не оказалось.

– Света, где моя куртка? – спросил он.

– Она ещё не высохла, – отозвалась та из гостиной.

– Неважно. Давай сюда. Брошу её в багажник, дома высохнет.

Усаживаясь в машину, оглянулся. Светлана смотрела на него из окна.

– Психологи… мать вашу… – бормотнул Баттура. И пока не пришел Медвецкий, всё думал: что же такого ляпнул вчера спьяну?

Иван сообщил, что ночью Россия увела свой флот.

– Честно говоря, я боялся, что начнётся война и моему старшему придётся стрелять в таких же русских, как он. Вот было бы дерьмо!!

– Глупости, – сказал Баттура. – Это же не Кавказ, а центральная Европа. Никто не позволит устроить здесь игру в солдатики.

Трактир Медвецкого стоял у шоссе Раушен – Пиллау, рядом с автозаправкой. В небольшом зале стены были отделаны состаренным до черноты дубом, горел камин за кованой решёткой, на потолке – толстые треснувшие закопчённые балки перекрытий, столешницы из грубо обработанных дубовых плах. Всё было бы неплохо, если б не красный иней, украсивший полки бара.

Медвецкий сказал:

– Я сейчас, посиди.

И скрылся за баром.

Баттура сел поближе к камину, спиной к инею. Хорошенькая брюнетка, с очень короткой стрижкой и фигуркой подростка, дала ему кофе и большую рюмку коньяка.

– Мне же ещё за руль, – сказал Баттура коньяку. Но тот источал слишком обольстительный запах, и вскоре Баттуре уже захотелось есть. Он подошёл к брюнетке за стойкой и попросил чего-нибудь горячего, но побыстрей и повкусней. Та предложила печеного лосося. Разговаривая, девушка улыбалась и потихоньку сучила ногами, переминаясь, будто хотела писать.

"Впрочем… – подумал Баттура. – Может она просто мёрзнет. Немудрено – в такой-то юбчонке".

Кожаная юбка была такой куцей, что казалось, лучше б её вообще не было – выглядело бы приличней.

Лосося вместе с двумя рюмками коньяка принёс сам Медвецкий.

– Не вздумай расплачиваться, – сказал он. – Я предупредил Анну, чтобы она не брала у тебя деньги.

– Анна, это та, что сучит ножками?

– Да, – улыбнулся Иван. – И не спрашивай у меня, почему она это делает? Я не знаю.

– А почему она у тебя в одиночестве?

– В это время и ей тут нечего делать. Днём тут только в сезон есть люди – немцы, шведы, поляки. Ешь, – Медвецкий поднял свою рюмку. – Это очень вкусно, попробуй. Лосось без соли и специй. Мой рецепт.

– Налоговый инспектор ещё не пришёл?

– Нет. Ну, берись за лосося. Будь здоров!

Рыба оказалась, в самом деле, очень вкусной, и Баттура удивился тому, что люди не догадались до этого раньше – не портить ее естественный вкус пряностями.

Камин приятно пронизывал спину теплом. После еды и коньяка он почувствовал себя хорошо и покойно, и никуда не хотел ехать, и подумалось: может пожить у Медвецких недельку? Полюбить брюнетку в кожаном поясе вместо юбки. Поработать в тишине мансарды. Погонять страуса Фёдора. Что его ждёт в Кёнигсберге? Лекция неинтересная студентам; встреча в библиотеке с ненавистными читателями; переговоры с очередным книгопродавцем, который горестно пробубнит, что народ уже не читает таких книг.… Пропади всё пропадом!

Медвецкий, убежавший было, опять вернулся.

– Поел?

– Да. Спасибо.

– Вкусно?

– Очень. Мне нужно ехать. У меня скоро лекция.

– Ух, ты! – вдруг вскрикнула брюнетка за стойкой. – Слышали? Наши всё-таки отогнали россиян от Пиллау! Только что в новостях сказали.

– Она замужем? – спросил Баттура. – Хотя, это неважно. Ну, всё, я поехал.

– Осторожней там, не нарывайся на неприятности, – сказал Медвецкий. – Заезжал бы к нам почаще, что ли…

– Заеду.

С начала блокады Пиллау все дороги на полуостров пестрели постами военных и полиции. Российский флот ушёл, и их должны бы снять, – рассуждал Баттура, когда смаковал армянский коньяк. Его расчёты не оправдались. Белые шарфики гвардейцев исчезли, но полиции прибавилось. Баттура насчитал шесть постов до окружной дороги. Седьмой его остановил.

– Младший инспектор дорожной полиции Жариков, – представился тот, что подошёл. Второй с автоматом стоял на противоположной стороне шоссе.

– Я что-нибудь нарушил? – спросил Баттура.

– Обычная проверка документов. Чрезвычайное положение ещё не отменили. Ваши документы, пожалуйста.

Баттура, стараясь дышать пореже и через нос, протянул в окно права и паспорт. Жариков, внимательно изучив их, прочёл всё увиденное рации. Та не торопилась отвечать.

– Откройте багажник, – попросил полицейский.

"… твою мать!" – подумал Баттура, выбираясь из машины.

Убедившись, что мокрая куртка ничего не скрывает, Жариков справился, насколько законно приобретено ружьё? Законно, – сказал Баттура. Жариков кивнул и, нажимая кнопку, поднёс к уху рацию. Она забулькала, похожим на человечий, голосом. Полицейский спросил у неё про ружьё. Та коротко ответила. Жариков опять кивнул и сказал:

– Господин Баттура, с документами и оружием у Вас полный порядок. Но, боюсь, Вам придётся пройти тест на содержание алкоголя в крови.

– Зачем? – спросил Баттура.

– От Вас несёт, как из пивной, – доверительно сообщил Жариков.

– Ты же видишь, что я не пьян.

– Вижу. Но, если количество промилей превысит дозволенную норму, нам всё-таки придётся проводить ваш автомобиль на штрафную стоянку, а водительское удостоверение останется у нас до решения суда.

– Паспорт верни.

– Пожалуйста.

Баттура вернулся к багажнику, и забрал оттуда ружьё и куртку. Потом отдал ключ от машины Жарикову, и пошёл в сторону Кёнигсберга.

Полицейский догнал его.

– Господин Баттура!

– Да иди ты на хуй! – сказал ему Баттура.

Метров через пятьдесят он поймал такси.

– На Кнайпхоф.

– Туда нельзя, – сказал таксист. – Нашего брата с автомобилем туда не пускают. Там у нас живут господа, особо приближённые к Богу, – он засмеялся. – Говорят, скоро мы их там всех будем из ложечек кормить.