Текст книги "Хольмганг"

* * *

Олаф-рус видел в своей не самой длинной жизни немало скальдов, что забывали воздать хвалу отцу всех сказателей Срединного Мира, или богу Браги – покровителю бродячих певцов, и в результате непременно гибли раньше срока то от вражьей стрелы, то от глупой случайности, наподобие свалившегося камня. Флоси был не таков, поэтому не терял удачи ни в опасном плавании, ни в стремительном набеге, ни в отчаянном хольмганге, несмотря на то, что волосы его и бороду уже давно припорошила седина. Среброголосый скальд всегда помнил, что его лучшие песни и саги – лишь слабое подражание песням всемогущего Одина и сагам великого Браги, потому как давным-давно асам досталось основное содержимое волшебного горшка, дарующего дар сказителя, а людям лишь то, что осело на стенках.

Молодой рус, наслаждаясь сказанием Флоси Среброголосого, тем не менее отметил короткие паузы, которые скальд заполнял перебором струн, и лёгкое, почти неуловимое дрожание голоса в начале некоторых фраз. Олаф преисполнился гордости, когда верно истолковал эти знаки как то, что Флоси не заранее переложил слова Одина на свой манер, а делал это по ходу саги.

Олаф не знал, что происходит в головах сказителей, прежде чем они поведают миру новую песнь о богах и героях. Но он знал, что хотя события, о которых асы сообщают только скальдам, и произошли давным-давно, но сказания о них рождают люди. И одно из них родилось у него на глазах. «Факт!» – как сказал бы странный старик, владелец странного драккара. Факт, которого никто, кроме Олафа, не заметил.

Будущий противник Адилса Непобедимого знал, что Флоси не оставит сказание в таком виде. Прежде чем записать его рунным письмом, он будет долго думать, переставлять старые слова и искать новые, чтобы простые фразы наконец обратились в неповторимые стихи, то есть чтобы легенда стала хоть чуть-чуть похожей на то, что некогда напел Флоси сам Один, бог, испивший Мёда Поэзии больше всех смертных скальдов вместе взятых. Везде, где можно и где нельзя, заменит обычные слова кеннигами – их поэтическими двойниками. Объединит строки, словно бойцов, в хирды по восемь бойцов в каждом. И как хирд становится хирдом лишь в свинфикинге, боевом порядке, где у каждого воина, от щитоносца до берсеркера, своё место и роль в битве, так и строки песни обретут мощь лишь в дротткветте – системе чередования ударных и безударных слогов. А ещё Флоси переплетёт предложения лишь одним ему известным способом, чтобы ни у кого не возникало сомнений: сия песня есть творение великого Среброголосого.

Но эту будет потом. И только в том случае, если противник Среброголосого Флоси хуже разбирается в искусстве боя.

Олаф-рус в былые времена имел знакомство со всеми Чёрными братьями и потому трезво смотрел на участь бродячего скальда. И чем больше он понимал, что, возможно, стал слушателем последнего творения великого Флоси, тем цепче его память цеплялась за каждое слово сказителя.

Многие викинги были не вполне довольны тем, что Флоси рассказал историю о великих зверях, а не о великих людях, о событиях далёкого прошлого, а не битвах, будораживших Север буквально только что, но не оценить его голоса не могли. Крики благодарности разорвали вечернюю тишину, и Флоси с достоинством знающего себе цену человека их принимал. Даже Гуннар Поединщик на время забыл о своей неприязни. Именно к нему Флоси и обратился, когда спросил: «Так каков же по твоей мысли смысл сего сказания?»

– В чём смысл?.. Разумеется, в том, что законы хольмганга не терпят нарушителей! Какой бы сильной не была твоя ярость, но кровь противника, оросившую Ореховое поле, ты обязан заметить! И по древнему обычаю тотчас опустить оружие и потребовать проигравшего уплатить хольмслаунс… Ну, или внести положенное серебро самому, если это тебе не повезло.

Гуннар обвёл надменным взглядом присутствующих, гордо выпятил грудь, скрестил на ней руки и самодовольно сказал:

– Я, например, как вы все знаете, сходился на хольмгангах шестьдесят два раза, и не было случая, чтобы мне напоминали о том, что даже капля крови, коснувшаяся Орехового поля, означает конец поединка. Я дрался не только на расстеленных плащах. Немало поединков я провёл, как древние хольмгангеры, на малых островах, хоть пригодных для честного боя островов и немного вблизи Страны Льдов, которую, как вы знаете, северные бонды и их верные защитники, викинги девяти западных племён, начали заселять не столь давно. Порой земля была так темна, что заметить на ней пролитую кровь было нелегко, но, клянусь предками, каждый раз я успевал увидеть сам, без окрика со стороны, когда надо прервать хольмганг.

Флоси улыбнулся.

– Если ты думаешь, что смысл моего сказания в этом, то давай так и считать. Как я вижу, ты столь же умён и догадлив, Гуннар Поединщик, сколь храбр и скромен.

Но в этот раз только Олаф-рус понял тонкую шутку бродячего скальда. Остальные викинги согласились с Гуннаром. И лишь молодой рус был убеждён: законы хольмганга, разумеется, святы и нерушимы от первой до последней руны, и горе тем викингам, которые осмелятся драться друг с другом иначе, но Гуннар Поединщик даже на мизинец не приблизился к пониманию истинного смысла истории. К понимаю того, почему всемогущий Один решил, что обитатели Срединного Мира должны, наконец, узнать, как на самом деле появился Остров Гордости.

А Олаф-рус понял из новой саги Флоси Среброголосого даже то, чего Флоси не говорил. Понял не только как появился Остров Гордости, но и почему он на самом деле так называется. Но эти выводы, как и мысли насчёт личности странного старика и викингов его драккара, он держал при себе.

Старик не услышал ни слова из саги Флоси Среброголосого, потому что смотрел в горизонт и лелеял свою ненависть. Тем временем одни его гребцы спешили уступить место другим. Тем, кто отсыпался весь день, чтобы грести всю ночь.

Владелец судна остался на своём посту, даже когда ночь перевалила за середину. Хольмгангеры, завершив тренировки, уже легли спать, а старик всё смотрел вдаль, в направлении Гордого Острова. Острова, должного стать могилой или для Чёрных братьев, или для их противников. Острова, которому предстояло в ближайшее время принять самый великий хольмганг в своей истории с тех времён, когда могучий Нуганрик и славный Кайниф сошлись в смертном поединке.

* * *

Хольмганг.

Сотни лет это слово заставляет сердца обитателей Севера биться сильнее обычного, потому что жизнь в холодных землях всегда сурова и порой скучна. Викинги не могут вечно ходить в походы, и совсем не покидают скудных пастбищ родины пополняющие время от времени их ряды бонды – люди, что говорят с викингами на одних языках, но кого викинги не считают за родной народ. Время от времени кому-нибудь из молодых бондов надоедает ухаживать за козами и овцами, и он просится в хирд самого отважного конунга ближайшего племени. С этого момента бонд становится другим человеком. Отныне и он, и дети его будут жить только разбоем и войной, в крайнем случае охотой и рыбной ловлей. И каждый бонд всегда готов стать викингом, потому что хоть и ухаживает за скотиной, но сам никогда не становится скотом.

Да, викинги считают крестьян земель, которые лежат южнее страны фиордов, за говорящий скот, потому что не понимают: как можно позволить забирать у себя бо́льшую часть урожая за мнимую защиту? Как можно терпеть то, что терпят эти землепашцы? Как можно позволить властителям отнять у себя право, что отличает свободного человека от раба, священное право на оружие?.. Разве таковы бонды, которые ведут нехитрое хозяйство в глубине страны фиордов?!.. Нет, каждый из них знает песни скальдов не хуже прибрежных обитателей и никому, даже викингам, не позволит отобрать малочисленных овец и коз, потому что, работая косой, не забывает про копьё. Он не может никого обеспечить, кроме собственной семьи, но разве это нужно, если весь люд в тех странах, что откупаются серебром от нашествий морских убийц, работает на своих поработителей? Они шьют одежды, какие любят на Севере, и заключают мечи в рукоятки с громадным навершием, по обычаям викингов. Они сами верят в слабых богов родины, но куют украшения с изображениями асов и ванов. Викинги тратят на все эти вещи серебро, полученное в качестве выкупа от этих же людей, и всегда готовы поделиться купленным с бондами своей родины, потому что те отдают морским разбойникам часть припасов в голодную зиму.

Нет, викинги не лгут, когда говорят, что в их стране нет крестьян и ремесленников, что каждый обитатель страны фиордов воин с рождения. Бонд не может называться крестьянином, хотя бы потому, что кормит только себя и изредка нескольких викингов, что говорят на одном с ним языке. О существовании бондов многие народы Большой Земли даже не знают. Они думают, что в краю фиордов люди живут только на побережье и считают, что дальше дня пути от моря здесь обитают лишь волки и медведи. Мало кто из путешественников отваживался углубиться в земли свейнов и русов, датов и норманнов, кергов и шарнов, и прочих племён, живущих морским разбоем и кровавой войной. Лишь став рабом, можно убедиться, что страна викингов населена не только викингами. Но вот рассказать об этом будет сложно, потому что короток век раба там, где в злую зиму бывает и нормальным людям не хватает еды. И счастье пленного шота, валлмана или булгара, если он сын не крестьянина, а ремесленника. Им будут дорожить, и когда от старости бедняга уже не сможет ковать столь любимые викингами украшения с переплетающимися змеями или выделывать прочные кожаные рубахи, держащие стрелу на излёте, то его, может быть, не заколют во славу богов, а отпустят на родину и даже дадут серебра в придачу.

Но даже рабы, услышав слово «хольмганг», забывают на время о своих печалях, ибо схватка двух равных бойцов – зрелище, что одинаково услаждает взор и понимающих толк в искусстве боя, и дерущихся только во сне. Без песен скальдов и поединков чести в стране фиордов в долгие зимы вешались бы на соснах с тоски и викинги, и бонды, и их рабы.

Но поединки по жёстким правилам злободневны не только зимой. Не каждое лето викинги ходят в походы. И если драккары до осени сохнут на берегу, снова скуку одних людей помогает развеять кровь других, пролитая на расстеленный на земле плащ или на землю острова, у которого нет иного предназначения. Ну и, наконец, даже если викинг находится в походе, то разве на борту драккара, несущего смерть и разорение слабым мира сего, не бывает споров, разрешить которые способен лишь поединок, имя которому…

Хольмганг!

Да, слово «хольмганг» звучит чаще там, где задето слово «честь». Конфликт может произойти где угодно и когда угодно, и потому плащи, предназначенные для честного боя, бывает, расстилают и в землях Шарлеманя, и в стране, которой правит могущественный басилевс, да и есть ли в Срединном Мире уголок, куда бы ни заносила тропа войны и разбоя сыновей Севера?..

И такому поединку, если не дерутся родственники или лучшие друзья, рады все участники похода. Сражаясь в строю свинфикинга, викинги наслаждаются хмелем боя, а радость созерцания поединка им может подарить только.

Хольмганг!

Да, можно получить удовольствие, наблюдая стремительные атаки и умелые защиты, не только когда льётся кровь на Ореховом поле, но и когда два викинга решили выяснить кто из них сильнее в дружеском эйнвинге. Однако, несмотря на то, что в эйнвинге нет никаких правил, смотреть на него не так интересно, как наблюдать строгий.

Хольмганг!

Хольмганги на Ореховых полях проводятся не так часто, а на малых островах и того реже, на эйнвингах же любой сын Севера дерется, едва научившись держать оружие, чуть ли не каждый день и до окончания срока жизни. У эйнвинга нет никаких правил, но противники ограничиваются только порезами или щелчками меча по шлему. У хольмганга есть жёсткие правила, но здесь никто не обозначает удары, а все бьют в полную силу, и каждый четвёртый хольмганг заканчивается смертью. Тот, кто убьёт даже едва знакомого противника на эйнвинге, презираем окружающими, а тот, кто убьёт даже лучшего друга в хольмганге, будет обласкан, во всяком случае на словах, в том числе родными покойника. Особо отчаянный эйнвинг может длиться, пока обессилевшие от потери крови противники не упадут на землю, а хольмганг заканчивается, когда первая капля алого сока жизни коснётся земли или расстеленного на земле плаща. Но и жёсткий и мягкий эйнвинг предназначены для того, чтобы дети северных фиордов были самыми лучшими бойцами Срединного Мира, и потому его участники выходят на площадку не убивать, а учиться убивать, хотя отсутствие правил и поощряет первое. А хольмганг, во всяком случае формально, начинают, именно чтобы лишить кого-то жизни, и потому так и случается, хотя десятки правил мешают это сделать.

Да, эйнвинг предназначен для тренировок, и потому викинги дерутся на дружеских поединках любым оружием против любого оружия. Секира выходит против боевого топора, косарь (боевой топор датов) против рефтхи (копья-топора свейнов), а копьё-топор против обычного копья. Всяким оружием бьются на эйнвингах, ибо, скажем, опоясанный прямым мечом викинг должен быть готов встретится и с вооружённым дубиной шотом, и с его южным соседом, взявшим в одну руку малый нож брайтсакс, а в другую скрамасакс, не уступающий коротким мечам по длине. А на хольмганг выходят с одинаковым оружием, потому что когда великий Один отбирает достойных бойцов в Валгаллу, он должен иметь беспристрастные сведения.

Да, Один страшится далёкого, но неизбежного Рагнарека – судилища богов и великанов, на котором будет осуждён на смерть не тот, кто неправ, а тот, кто выставит меньше достойных бойцов. И хотя Один знает исход того ужасного дня, но не устаёт незримой тенью витать над полями сражений и над расстеленными на земле плащами и всматриваться пытливым взором единственного ока в то что там происходит. Лишь война даёт конунгу Асгарда возможность пополнить ряды эйнкериев – воинов, достойных Валгаллы, а в мирной жизни такую возможность даёт только…

Хольмганг!

И потому сходились и будут сходиться сыны северных фиордов в подобных поединках. И потому будут смотреть на такие поединки и переживать за одного из участников, ибо сам Один занимается этим на каждом.

Хольмганге!

И не так важен повод. Месть или ревность, любовь или ненависть, земельный или имущественный спор. Главное, что справедливо между викингами разрешить все эти вопросы способен только.

Хольмганг!

И пусть в стране северных фиордов уже появились профессиональные хольмгангеры, но большинство дерётся на Ореховом поле не для того, чтобы заработать славу без риска.

Они, те, кто дерутся ради славы, это первая порода хольмгангеров. Те, кто знают, какие они умелые бойцы, но кому так же хорошо известно, что на войне, если конунг ошибется, гибнут и добрые, и худые воины. Таких хольмгангеров немало, и никто их не осуждает, потому что, накопив опыт, какого никогда не дадут дружеские эйнвинги, они зачастую всё-таки вступают в хороший хирд и становятся его гордостью. Но есть и другие. Те, кого никто не осуждает, но чьи поступки и не одобряют, потому что добывать золото кровью – самое достойное занятие мужчины, а копить его – удел недостойных Валгаллы. Те, кого тайком нанимают люди, которым выгодна чья-либо смерть или очень необходима чья-либо земля.

Нанимают хольмгангеров и из мести. Но профессионалов боёв на малых островах мало и все они люди расчётливые, потому ни за какие деньги не пойдут на хольмганг с теми, кого не в силах одолеть. А желающих убить кого-либо законным способом много, и почему-то все, чьей смерти они жаждут, хорошие воины. А потому мстителям в стране северных фиордов приходится подбивать на хольмганги и обычных викингов, используя самые разные посулы.

* * *

– И помните: вы все получите то, что хотите, только если Чёрные братья, умрут! – последний раз напомнил старик.

Гуннар Поединщик в ответ махнул рукой и скорчил недовольную гримасу, Эрик Одержимый чуть заметно кивнул, а Олаф-рус не шелохнул ни мускулом и не сказал ни слова.

Флоси Среброголосый не присутствовал при этом разговоре. Он стоял на другом конце драккара и тренировался с острым верным копьём. У старика нашлись доводы, чтобы скальд вступил в хольмганг с Ваги Острословом, но не было ничего, что могло бы заставить его стремиться к непременному убийству. И проницательный рус понимал, почему старца без имени не особо заботит последнее обстоятельство.

Олаф знал Острослова тогда, когда у него язык был вдвое короче против нынешнего. В те далёкие времена его младший брат Адилс по возрасту ещё не мог участвовать в хольмгангах, а Ваги уже успел провести несколько смертельных поединков. И уже тогда он имел привычку злыми шутками доводить противника до пены на губах.

Старик всё рассчитал верно. Главное было уговорить скальда на схватку, а уж непримиримой её сделает сам Ваги.

А тем временем Остров Гордости уже появился на горизонте, и драккары племени рода Чёрных братьев были давно там, где им следовало быть. Каждый воин на этих кораблях приветствовал драккары, что следовали за судном хольмгангеров, бряцанием оружия и ударами копья по щиту. Зрители, приплывшие болеть за Олафа и его собратьев по поединку, ответили тем же.

Под этот громкий звон и ритмичный стук и сблизились два корабля, везущие участников хольмганга.

Олаф-рус не видел Адилса с самого детства и поразился тому, как тот изменился.

Два драккара согласно традиции медленно проплыли мимо друг друга, и всё это время поединщики обеих сторон стояли возле борта и стремились взглядами и позами выиграть схватку ещё до её начала.

Согласно тому же обычаю все крики тотчас смолкли, а стук копий по щитам стал едва слышен.

Чёрные братья казались чужаками на фоне сидевших на вёслах медноволосых соплеменников. Их лица были необычно смуглы, а волосы и глаза черны, как жизнь крестьянина, но нос и скулы выдавали в каждом потомка викингов.

Кому-то облик Чёрных братьев мог показаться плодом чёрного колдовства, но каждый из присутствующих знал, что чародеи здесь не при чём. Всему виной была женщина из далёкого южного народа, ставшего сорок лет назад жертвой морского набега. Она должна была разделить тяжкую участь других пленниц, то есть стать рабыней, но один молодой викинг сам стал рабом её красоты. Вернувшись из набега, он связал себя с пленницей узами супружества, и она родила ему пять сыновей, унаследовавших от отца нос, скулы и бойцовский дух, а от матери – кожу, волосы и глаза.

Эта женщина и её муж через двадцать лет после свадьбы покинули Срединный Мир, а их сыновья стали надёжной опорой племени. Один из них по имени Атли совсем недавно погиб в кораблекрушении, а остальные согласились стать участниками главного хольмганга своей жизни.

По всей видимости, не один Олаф, усердиями старика без имени, «оскорбил» род Чёрных братьев. Едва молодой рус разобрал отдельные слова из того гама, что братья подняли, завидев противника, ему стало ясно: они тоже не намерены кончать хольмганг простыми порезами. Но стоило двум кораблям повернуться друг к другу бортами, как всякий гам замолк.

Марви Человек-гора, проплывая мимо противника, стоял, широко расправив плечи, и как бы невзначай поигрывал грудными мышцами, но Эрик Одержимый не оценил его великанский рост и невероятную мощь. У него был самый безразличный вид, и это не могло не сбить с толку могучего воина.

Флоси Среброголосый попытался взглядом подавить противника, но этот поединок глаз выиграла сторона Чёрных братьев. Безбородый Ваги Острослов вместо положенного почтения к такому уважаемому человеку, рукой изобразил его длинную бороду, лицом при этом передразнив хмурый облик, а затем смачно сплюнул и с глумливой улыбкой пару раз шлёпнул сверху левой ладонью по правому кулаку. Увидев унижающий жест, каким молодые насильники объясняют пленнице, что её ждёт, Флоси Среброголосый покраснел, раскрыл рот и чуть было не нарушил обычай, согласно которому на эти мгновения поединщики и зрители должны быть немы, как рыбы.

Оскорблённый поэт с трудом скрывал бешенство, а его противник был доволен. В поединке поз и взглядов он придерживался той же тактики, что в схватке на холодном оружии, то есть выводил людей из себя и заставлял тем самым ошибаться. И тот, кто плохо знал бродячего скальда, мог бы сейчас подумать, что старик без имени прогадал, поставив на самого известного сына карелки и свейна. Но Олаф не сомневался: пусть Флоси и не так силён в мимике, как его враг, но зато когда придёт черёд отвечать словом на слово, автор красивых саг и звонких песен найдет, что сказать Ваги Острослову, чтобы его тактика обернулась против него же. И хотя, по сведениям Олафа, Ваги владел копьём лучше, молодой рус мысленно попрощался с бродячим скальдом. Но не спешил его «хоронить» окончательно.

Гуннар Поединщик и Торальф Ловкий издалека были похожи друг на друга, как всякий человек похож на своё отражение. Каждый стоял в одинаковой позе: опустив подбородок, уперев руки в бока и слегка выставив вперёд левую ногу. И взгляд каждого был полон лютой злобы. Они словно верили, что их глаза излучают свет, способный при должном усилии испепелить противника.

Кто из них не выдержал чужого взора и отвёл свой, Олаф не заметил, но увидел, как, ослабив позу, они сменили суровый взгляд на оценивающий, то есть за одно мгновение попытались рассмотреть: нет ли у противника какой полезной для поединщика приметы. Например, пары шрамов на левой стороне лица, означающих, что сей воин уязвим для ударов справа, или сломанных ушей, говорящих о том, что их обладатель в борьбе опаснее, чем в бою холодным оружием.

Он увидел по очереди всех Чёрных братьев и как каждый из них отреагировал на поединок взглядов и поз со своим соперником, потому что первым пересёкся глазами со спиной своего. Да, со спиной, потому что Адилс Непобедимый в знак презрения повернулся лицом к морю ещё до того, как два драккара сблизились бортами.

Даже со спины Олаф-рус увидел, что с той поры, как они попрощались, Адилс вырос, по крайней мере, на ладонь выше его, и раздался в плечах. Теперь в нём было совершенно невозможно признать того худого, но жилистого мальчика, каким Олаф знал самого младшего Чёрного брата в детстве.

Они познакомились, когда Олафу было девять лет, а Адилсу восемь. Через четыре года племя русов вернулось к прежним фиордам и легендарным островам, оттаявшим от каприза богов, и с тех пор никогда не зимовало вместе с родным племенем рода Чёрных братьев.

Олаф много времени проводил с Адилсом, но никогда не считал его другом. Да, все четыре года он пересекался с самым младшим из Чёрных братьев почти каждый день, но он пересекался столь же часто и с другими детьми этого племени. Да, он каждый день играл хотя бы в одну игру с Адилсом, но он столь же часто играл и со многими другими мальчиками. Да, они много разговаривали, но каждый раз в этом разговоре принимал участие и другой ребёнок. Поэтому нет, не друзья… А может, и друзья, но не лучшие.

У Олафа не было связано с именем Адилса тех приключений, что связывают людей на всю жизнь. Когда он захотел добыть рысь, то взял с собой Тарви Охотника, а не Адилса. Когда провалился в полынью, то его вытаскивал Унгольф Волчонок, а Адилс за два дня пути тренировался с двумя деревянными мечами.

Пожалуй, единственное, чем Олаф занимался с Адилсом чаще, чем с другими детьми, это эйнвинги. Мальчики сходились в дружеских поединках каждую неделю и, несмотря на то, что рус был старше на год и выше на полголовы, маленький Чёрный брат каждый раз выходил победителем. Лишь единожды, перед тем, как племя русов вернулось в родные фиорды и на легендарные острова, Олаф-рус выиграл у Адилса, уже получившего, пусть пока среди детей, прозвище «Непобедимый».

Встретившись с товарищем детства спустя десять лет, Олаф поначалу не чувствовал за собой никакой вины, будучи убеждён, что они с Адилсом хорошие знакомые, но не лучшие друзья, а на эйнвингах дрались только потому, что Адилс был единственным мальчиком, у которого было чему поучиться. И уже после того, как спина оскорблённого воина исчезла из его взора, а следом один за другим мимо глаз проплыли остальные Чёрные братья, Олафу пришло в голову, что тот, кого ты не считаешь за друга, вполне мог считать лучшим другом тебя.

Олаф вспомнил, сколь мало Адилс общался с другими детьми и с родными братьями, и на мгновение пожалел о том, что принял приглашение старика без имени. Будь это любой другой из Чёрных братьев, молодой рус не знал бы сомнений, потому что помнил, на какие шаги те способны: и порой приходивший в настоящее упоение от собственной силы Марви, и коварный до ужаса Ваги, и безжалостный, как акула, Торальф. Помнил и не удивился бы, если бы нашлись такие поступки, за которые этим людям было не стыдно послать оскорбление. Но Адилс. Адилс, который жил только поединками и только раз ходил в настоящий поход. Адилс, который выиграл последние пятнадцать хольмгангов, не убивая противника, что уже говорит о многом. Адилс, который был так оскорблён словами, которых Олаф-рус никогда не говорил, что даже повернулся к нему спиной во время поединка взглядов.

Нет, Олаф не боялся его мечей, он боялся сейчас того, что могут натворить его собственные. Он подобрал противоядие к Адилсу, будучи ребёнком, и не сомневался, что эта уловка пройдёт и сейчас. Но Олаф сомневался: хочет ли он теперь, чтобы она прошла?..

Перед мысленным взором Олафа мелькнула оскорблённая поза Адилса, но следом тут же сверкнул дорогой меч и блестящая кольчуга.

У него будет время подумать. Он будет драться последним и время на раздумье есть.

Но тут Олаф вспомнил, что им предстоит поединок насмерть, и выбросил сомнения из головы. Ранить, не убив… на хольмганге такое стремление с таким бойцом, как Адилс, добром не кончается. Олаф-рус ещё не продолжил род (на гуляку Гальдерика не было никакой надежды, а остальные родственники или умерли, или были слишком стары для любовных забав), и потому не собирался покидать Срединный Мир раньше времени. И брать на себя добровольно клеймо труса, отказываясь от поединка, тоже не думал…

Драккары разошлись и стали с разных сторон подплывать к острову, делая большой круг. Стоило им повернуться кормой друг к другу, как на остальных кораблях громкий стук оружия по щитам возобновился, и радостные крики зрителей, исходивших душой от предчувствия грандиозного зрелища, были ему сопровождением.

Корабли с поединщиками делали такой большой круг, чтобы дать время: бойцам – размяться, а судьям – первыми взойти на остров. Драккары, везущие судей – многоопытных жрецов, искушённых во всех обычаях своей суровой страны – отделились от остальных и на всех вёслах поспешили к Острову Гордости. Оба судьи уже сообщили каждой из сторон радостную весть: небо будет мирным и безветренным весь день и потому ограничений по времени у бойцов нет. Больше бойцов были рады только зрители. Ведь случись сильный ветер и даже со спущенными парусами и поднятыми вёслами корабли так разметает, что пока они плывут к острову на доступное для глаз расстояние, все поединки могут закончиться.

Судьи уже взобрались по верёвочной лестнице и вступили в спор о том, как правильней провести этот хольмганг, а драккары с поединщиками были ещё далеко. Олаф-рус, даже не будь вокруг стука оружия о щиты и криков взбудораженных зрителей, ничего бы не услышал с такого расстояния, но это ему и не требовалось. Он знал, о чём разговаривают судьи, потому что плохо помнил правила хольмганга только для старика без имени.

В этом хольмганге присутствовал лишь один спорный вопрос. Одна традиция требовала, чтобы бойцы дрались по старшинству, другая – чтобы восемь воинов с разным оружием сражались как один. То есть, как викинг, имеющий полное вооружение, сражается сперва копьём, потом секирой, потом мечом и затем, подобрав меч противника, двумя мечами сразу, так первыми на площадку для хольмганга должны были выйти Ваги Острослов и его противник, а потом уже и остальные. Олафу-русу было всё равно – они с Адилсом дрались последними в любом случае – но предчувствие ему подсказывало, что бой будет проведён по замыслу старика без имени. То есть Чёрные братья умирают в порядке старшинства… или одерживают назло старику один за другим славные победы.

Люди, от которых зависела жизнь Чёрных братьев, проводили последнюю тренировку. Для кого-то, учитывая славу противника, вполне возможно, последнюю в жизни. Точнее, тренировался один Флоси, пытаясь взмахами копья успокоить пожар, в который его душу вверг ехидный Ваги Острослов. Остальные ограничились короткой разминкой и сейчас с волнением в груди ждали прибытия к берегам Острова Гордости.

Гуннар Поединщик беззвучно шептал заклятия и истово целовал амулет с изображением Тора. Олаф-рус стоял неподвижно, вращая то в одну, то в другую сторону кистями опущенных рук. Эрик Одержимый, пережёвывая лошадиную порцию шалых трав, равнодушно натачивал лезвие и без того острой секиры.

То, что Эрик предпочёл тяжёлому боевому топору (годному и для рубки леса, и для пешего боя) более лёгкую секиру (непригодное для иных целей кроме убийства оружие с сильно выгнутой стальной частью и, как ясно из названия, годное и для секущих, а не только рубящих ударов) говорило, что это неглупый человек. Но и не знай, чем он вооружён, Олаф-рус по вчерашнему разговору понял бы, что в часы, свободные от видений, данный берсеркер приятный и умный собеседник, мужчина спокойный и рассудительный. Вчера, только когда старик без имени грубо прервал беседу руса и дата и помахал мешочком с таинственными травами, в вечно расширенных зрачках Эрика мелькнуло безумие.

Сегодня, глядя, как за пучок этих самых трав умный парень, ставший ради счастья племени обречённым на раннюю смерть берсеркером, пережёвывает невиданную порцию других трав, опасных для здоровья, Олаф-рус подумал о старике, устроившем хольмганг, как о самом мерзком создании Срединного Мира. Но стоило молодому викингу обернуться, как эти мысли покинули его, потому что великая ненависть всегда вызывает уважение у того, кто воспитан в стране фиордов.

Закончив разговор со своими бойцами, старик без имени впал в странную задумчивость. Он смотрел в горизонт пустым взором и правой рукой будто гладил кого-то по голове. Этот невидимый «кто-то» был не один. Их было трое, и старик одарил лаской каждого по очереди. И первый приходился ему по грудь, а последний по пояс. Потом старик отошёл в другой конец корабля и стал трясти руками то ли в приступе лихорадки, то ли кого-то качая на груди. И вот сейчас, Олаф пропустил этот момент, владелец большого драккара не первый раз за время знакомства превратился в ожившего злого идола.