Текст книги "Африканда"

Вадим Курышин
Африканда

Изыскатели

 
Лишь после нас, когда мы все пробурим
И вглубь земли сумеем заглянуть,
Сюда придут добытчики с прорабом —
Свой первый колышек над нашей скважиной забьют.
Мы едем дальше, а работа наша —
В мороз и дождь, в жару и на ветру —
Нужна для всех, и это значит,
Что мы нужны, а значит, на счету.
Но этот счет, он дорогого стоит
В доверии, оказанном для нас,
И, значит, снова мы уходим в поле,
Всегда с любовью вспоминая вас.
И так сложилось, что девизом нашим
Невыполнимых нет для нас работ.
Идем мы прямо по воде и суше,
И наш девиз: «ВПЕРЕД, ВПЕРЕД, ВПЕРЕД!»
 

Старый

По заснеженной дороге ехал ГАЗ‑66 «Шишига», за рулем которого восседал Вадим Адольфович Братанов. Для коллег и знакомых – Старый, за спиной его из–за отчества еще называли Немец (происхождение отчества простое: бабушка Вадима еще до революции работала в Санкт–Петербурге в прачечной – там и сошлась с немцем-инженером по имени Генрих. В итоге родился отец Вадима – Адольф Генрихович; фамилию записали по маме. Отец Вадима во время войны пропал без вести в 1943‑м.

Был Братанов крутым; седеющий, выше среднего роста, с прямыми чертами лица человек. Характер прямой, резкий; мог при случае и матом обложить за ради бога. Впрочем, матом на буровых не ругались, матом там разговаривали.

Немец всю жизнь проработал в геологических партиях и экспедициях. После выхода на пенсию его назначили на должность старшего бурового мастера. Стоять у бурового станка стало уже трудновато, ноги затекали, а так вроде и при деле, и ответственность за доставку – дай бог! Возил и выдавал все, без чего не проживешь и не поработаешь: продукты, оборудование, буровые коронки, топливо и прочее.

Уже скоро должны были построить дом, в котором он был одним из первых на квартиру. Жена у Братанова умерла, дочь жила с мужем и двумя внуками в Воронеже.

В молодости Адольфыч был неиссякаемым источником энергии и оптимизма, но судьба его не особенно баловала, так что он быстро научился стойко переносить любые испытания – и в работе, и в личной жизни. Умел при этом никому не усложнять жизнь – ни себе, ни другим. Во всем оказывался первым, потому как талантлив и умен был в любом деле, за которое брался.

Главный вектор – любовь и доброта к людям. Адольфыч никогда не шел по головам, не шкурничал, подлецам и льстецам рядом с ним не было места. Пожалуй, только на работе, но там не выбирали, туда привлекали кого попало, и с этим не поспоришь. Тем более сейчас, когда поиск перспективных месторождений в их районе хотели закрыть, так как ничего значимого не встречалось ни в кернах, ни в выходах скальных пород. Любое месторождение начинается с белого листа. Основная задача – по ряду признаков и поисковым скважинам узнать, где и что можно здесь ожидать, в том числе и отрицательного результата.

Братанов вспомнил, как побывал в поселке Африканда на базе и в управлении – одноэтажном деревянном доме со строгой вывеской «Африкандское рудоуправление». Мыслям его помешали: на повороте, пробив сугроб, то ли стояла, то ли висела машина – жигуленок с норвежскими номерами. Рядом стоял мужчина, по виду норвежец. Адольфыч остановился, вылез. Норвежец что–то лепетал в отчаянии, махал руками и яростно плевал на дорогу.

– Ну что, викинг, долетался? – с доброй усмешкой спросил Братанов. – На наших автобанах аккуратнее надо.

Норвежец что–то лопотал на своем, Адольфыч – на своем, великом и могучем.

– Ладно, хватит болтать! – сказал он, наконец, тоном, не терпящим возражений. – Все равно я ваших заморских языков не знаю, только в порножурналах ваши буквы видал.

– В общем, смотри, – начал он объяснять жестами и показал сначала на себя, а потом на норвежца. – Я тебя потяну (показал движения лыжника палками один раз). Но тут смотри, вдруг перевернешься (стукнул левой рукой по локтю правой руки). А вдруг перевернешься, и тогда ГАИ приедет, и меня… – он взмахнул руками вперед и за спину два–три раза.

– Понял?

Норвежец замер, попятился, запрыгнул в машину и закрылся, видно, поняв жесты Вадима за непристойное предложение (в то время и норвежцы были не очень толерантными), а там снова начал размахивать руками. Адольфыч понял, что норвежец помощи не хочет.

Тут вдали показался автомобиль с ротором, который убирал снежные переметы на дороге.

– А вон и Дрюня! Он тебя и вытащит, у него все для этого есть… – заметил Братанов и дернул ручку жигуленка, но дверь была закрыта. Норвежец испуганно отпрянул к пассажирскому сиденью.

– Ну ладно, не хочешь – не надо, – сказал он, сев в «Шишигу», и двинулся дальше.

Затем остановился напротив ротора, открыл окно и поздоровался с водителем Андрюхой:

– Дрюня, там на повороте викинг завалился. Ты легко вытащишь… Пугливый только какой–то, имей в виду.

– Ладно, выдерну, – заверил Андрей, и они разъехались.

Братанов продолжил путь в лес – на буровую. В голове опять всплыла встреча в управлении, как шел по коридору и буквально нос к носу столкнулся с начальником партии Семеном Александровичем Черниковым.

– О, привет, бродяга! – произнес тот.

Они были давно знакомы, много раз бывали вместе в экспедициях.

– Как дела? Образцы привез?

– Привез, – ответил Вадим.

– Ну ладно, пошли к начальнику экспедиции.

Они прошли в комнату (кабинетов там не было). Начальник экспедиции Александр Львович Фанстиль – высокий мужчина с басовитым голосом – привычно сидел за столом с беломориной в зубах.

– Здравствуй, Вадим! – проговорил он при виде вошедших. – Вижу, ничего хорошего не привез, закрывать будем ваш участок. Так что по весне, как снег усядется, начнем вас вытаскивать, пока на базу, а там видно будет, все зависит от финансирования.

– Но я же привозил вам керны с признаками богатых руд, – помолчав, немного, сказал Вадим. – Пусть и не наши, немцами добыты, но признаков много в них.

…Так случилось, что во время войны немецкая армия, захватив часть территории СССР в Заполярье, не только воевала, но и вывозила и искала полезные руды для производства оружия – никель, медь и много других. Почти треть руды и файнштейна привозили на заводы Рейна с Кольского полуострова.

О разрушенной временем немецкой буровой Братанову рассказал саам Христофор Николаевич после того, как Вадим увидел у того в куваксе (чуме) несколько досок от керновых ящиков с немецкими буквами. Они ездили туда два года назад. Добирались два дня: сутки на нартах и десять километров пешком по лесу сквозь бурелом.

Керна там имелось много и довольно хорошего, но откуда он привезен, никто не знал, а расстояния на Севере велики – сотни километров вокруг, не набегаешься. Вадим набрал образцов и шлама около устья скважины и отвез в лабораторию. Все образцы оказались хорошими, а вот шлам – пустым. А где бурились другие скважины, можно было только гадать.

– Может, у наших соседей по участку поспрашивать? – предложил Черников.

– Да не скажут они! Эти гондоны не из нашей пачки, как говорится, – резко ответил Фанстиль. – Им деньги нужны для своей работы, и ордена и медали за открытие никто с нами делить не будет. Ладно, мужики, давайте разговоры заканчивать, до весны бурите, все снабжение пока оставим как есть.

Братанов вышел из комнаты начальника грустным и задумавшимся – он очень верил в свой участок. Но это геология, и отрицательный результат – тоже результат.

Вадим сел в «Шишигу», загнал ее во двор на базу, отдал список, накладную из бухгалтерии на продукты и расходники с оборудованием, сказав кладовщику: «Сами загрузите». Тот кивнул. Вадим пошел домой проверить почту да взять кое–что из вещей.

Жил Вадим в деревянной двухэтажке, в квартире из двух комнат; вторую, что побольше, занимали геолог Игорь Васюхин с женой Татьяной и маленькой собачкой по кличке Муся.

Танька–Стюардесса

В поселке Татьяну все называли Танька–Стюардесса. Невысокая, 37-летняя грудастая женщина с шикарной пятой точкой. Дома постоянно с бигуди – полосками ткани, обмотанными бумагой посередине и для лучшей фиксации пропитанными пивом. Танька не имела никакого отношения к авиации, но все помнили, как она после школы поехала к тетке в Ленинград на курсы стюардесс. Но вся ее учеба окончилась после первого собеседования, так что устроилась в буфет уборщицей.

Заведовал буфетом Шуя Зияевич. Он–то и дал Татьяне «путевку в жизнь». Потом на танцах познакомилась с курсантом летного училища. «Я ведь тоже из авиации», – сказала Таня. Вот и вся причастность к авиации. Но всем говорила, что отучилась три года, на выпускных оказалось, что боится высоты. Такова была ее легенда.

Через какое–то время курсант, узнав о такой радостной для него вести, что Таня беременна, больше в самоволку не бегал и в увольнения не ходил, так что пришлось делать аборт. Потом был студент театрального училища, будущий то ли актер, то ли режиссер. От него тоже был залет, и будущий актер или режиссер тоже пропал с горизонта. Тетка пожаловалась сестре на ее дочь, а та приехала и забрала Таню в Псков. Ну а в Пскове как раз и отдыхал новый сосед по дому, геолог с Севера, Игорь Евгеньевич. За него и выдали Таньку–Стюардессу. Молодой был немолод, но тут не до выбора: женихи в очередь не стояли.

И все бы хорошо, но Татьяна была беременна от студента, и, как они с мамой ни считали, получалось, что сроки к мужу не подходили. Выходило по–любому месяц за два. Видимо, от волнения у Тани случился выкидыш, после чего Бог ей детей не дал.

В семидесятых-восьмидесятых годах минувшего века геологов и буровиков все воспринимали как богатых и таинственных людей; в некоторых случаях так и было. Большинство из них люди стойкие, честно трудились. После того как они приходили на необжитую землю, она оживала, становилась обжитой. Здесь рождались заводы и комбинаты, а вокруг как бы сами собой возникали города.

Все геологи–полевики были рукастыми людьми, могли что угодно построить и отремонтировать, но только это не относилось к Игорю Евгеньевичу. Это был пятидесятилетний, высокий, худой человек с вылупленными большими глазами в очках и редкими темными, как будто с лобка, кудряшками на голове. У него все валилось из рук, гвоздя забить не мог, но в работе никаких поблажек буровикам не давал. Он требовал выход керна в 100 процентов, все записывал в полевой журнал, оформлял пробы и отправлял в лабораторию. Большего от него и не ожидалось. Но всегда почему–то у него болели то зуб, то живот, а то и все вместе. Вот такой муж достался Татьяне Анатольевне – нашей миниатюрной Стюардессе.

Как–то раз от безделья (Татьяна не работала, так как все не подходило для ее творческой натуры) пошла за грибами, чтобы не заблудиться, бродила возле военного аэродрома в том месте, где лежали высокими штабелями бомбы, обвязанные деревянными решетками и стянутые металлическими лентами. Вот возле таких штабелей, только с другой стороны забора, сделанного из колючей проволоки, и заприметил нашу Стюардессу прапорщик Чеберко.

Чеберко заведовал выдачей спирта для самолетов, который заливали как антиобледенитель в крылья. Весь поселок знал, когда будут полеты и когда самолеты вернутся на аэродром. Местные могли даже примерно подсчитать по времени и количеству бортов, сколько спирта останется для слива и сдачи прапорщику Чеберко.

Все учитывалось, но спирт всегда им продавался, а на складе был в наличии и не разбавленный. Как он умудрялся это делать, понять никто не мог.

Этот спирт называли «Масандра», и стоил он по ценнику предприимчивого прапора тридцать рублей за трехлитровую банку. Ушлые покупатели проверяли его на предмет разбавления очень просто: брали чайную ложку, туда клали обломанную спичечную головку и капали в ложку спирт. Потом спирт поджигали. При наличии воды спирт выгорал, а сера на спичечной головке не загоралась, а расплывалась по оставшейся воде или вспыхивала, но очень медленно, как бы нехотя.

Когда Чеберко уволился в запас, секрет раскрыли. Он набирал извлекаемое количество спирта и заменял его водой, наливая ее в резиновые шары от метеорологических зондов. Поэтому спирт был не разбавлен, а его количество в крыльях соответствовало нужному.

И такой вот прапор заприметил нашу Таню.

Сделав грозное лицо, он крикнул Татьяне Анатольевне:

– И что это мы тут ходим, нарушаем?

– Да нет, – ответила та. – Приблудила маленько, не знаю, как выйти.

– Не знаешь, так заходи, – сказал Чеберко. – Я сейчас.

Быстро перекусив несколько рядов колючей проволоки неизвестно откуда вытащенными пассатижами, он сделал проход в заграждении.

Чуток посидели, но говорить было не о чем. Вскоре Татьяна Анатольевна уже стояла, упершись в нижний ряд бомб, а Чеберко пыхтел сзади. Через день–два Чеберко принес несколько пружин от солдатских кроватей, загнул концы перекушенной колючки, повесив на них пружины. КПП лесное было готово.

Таня быстро смекнула, что грибы – это не так уж и плохо, и зачастила в лес к аэродрому. Сезон у нее начинался, как снег сойдет, и с первым снегом заканчивался. Так что ее грибной сезон был самый длинный в округе, и, если докучливые соседки–старухи спрашивали Таню: «Ты куда? Еще лед на озере не растаял»? – отвечала: «Пойду Игорю Евгеньевичу брусники или вороники прошлогодней соберу на компот или наливку». И, переодевшись покрасивей, прищепив шиньон на заколку в форме небольшого лисьего хвоста, в черных резиновых ботиках, два раза в неделю исчезала в лесу, держа курс к аэродрому.

Однажды бабушки спросили: «Ты когда, красавица, наследника своему Игорю родишь?» На что Таня ответила: «Родить не сложно, а кто воспитывать ребенка будет? Воспитаталя сейчас никудышные, одни танцульки на уме».

Бабушки оживились и начали перешептываться между собой. Одна произнесла: «Вот, кобыла гладкая, как будто понимает что–то в воспитании?» Вторая вторила: «Да что с нее взять–то, с дурехи полоротой?..»

Но тема была подкинута, и бабушки еще долго обсуждали вопросы воспитания в стране и подрастающее поколение.

Не всегда сезон был удачным, но если все удавалось, Таня возвращалась уставшая и с шиньоном в руке. Графика у нее не было, поэтому спасатели у Тани были разные, в основном лейтенанты и курсанты.

Однажды повезло дважды. На штабелях работали – красили решетки два брата–кавказца. Один – курсант, а второй – старший курсант. Ну, слово за слово, один ушел, а другой остался. Вскоре Татьяна Анатольевна уже стояла, уперев нос в нижний ярус бомб. Курсант пыхтел сзади и, сделав дело, почему–то затоптался сзади. И вдруг разгоряченную Стюардессу обхватили за талию ледяные ладони.

«Второй пошел, – догадалась Таня. – Наверное, за бомбу держался, подглядывал…»

Сделав дело, курсант опасливо скрылся за соседним штабелем, наверное, для того, чтобы Татьяна Анатольевна не догадалась по погонам, кто это. А она и не собиралась погоны разглядывать. В поселке Стюардесса вообще никого из них не признавала, ну, или делала вид, что не узнает. Нельзя, замужняя ведь женщина. А куда деваться, если твой болезный Игорь Евгеньевич с весны до осени в поле и даже при оказии не хочет домой хотя бы на день-два приезжать. Оставил доверенность на зарплату. Было еще и полевое довольствие (2 рубля 20 копеек в день для тех, кто в поле работал), так что Таня не голодала, только скучала очень, а почему – и сама не знала.

Скорей бы дом построили…

Вот такая Татьяна Анатольевна и подловила Вадима в коридоре квартиры с собачкой Мусей, которая сидела на руках. Впрочем, со стороны казалось, что сидит, а точнее лежит, она на груди у хозяйки. От обоих пахло пудрой и духами, а от Муси еще и псиной.

– Мусенька, посмотри, кто приехал, – сказала Таня. – Вадим, вы на ночь останетесь? А то мы с Мусей боимся одни, – так говорила Татьяна Анатольевна, все плотнее прижимая Вадима к стене.

Отступать было некуда, вырываться и убегать – смешно, да тут еще Муся лизнула Вадима в щеку, что еще более воодушевило хозяйку.

– Ой, правда, милая и хорошая?! – защебетала Таня. – Правда, проказница?

Вадим, не зная, что ответить, ляпнул первое, что пришло в голову:

– Да ел я их, ничего хорошего.

И хотя собак он никогда не ел, это помогло. Татьяна Анатольевна с Мусей на груди отпрянула. Вадим проскочил к своей комнате, открыл, зашел и почему‑то закрыл изнутри.

«Скорей бы дом построили…» – подумал Вадим.

В поселке уже закладывали фундамент пятиэтажки, где ему обещали квартиру. «Привезу Валю, заживем спокойно…»

Жены у Вадима не было. Он был женат тридцать лет, но остался вдовцом – жена умерла в отпуске летом, во время жары, от инфаркта.

Забрав вещи, Вадим, послушав у двери, нет ли в коридоре Таньки–Стюардессы, быстро вышел из квартиры и поехал в лес, на буровую, скорее к работе поближе.

Ехал редколесьем, потом через лес до поворота на зимнюю дорогу. В кабине «Шишиги» у него всегда с собой был кассетный магнитофон «Электроника» с кассетами МК‑60 – в основном советская эстрада и Высоцкий. Иногда в балке, где жили буровики и геологи, он записывал и красивые песни Eagles – «Отель “Калифорния», «Дом восходящего солнца». А «Энималс» через микрофон с радиолы «Сириус», которая ловила только финские и норвежские передачи. Вместе с песнями записывались и шум, и треск в эфире, да генератор помехи давал, так что о чистоте записи говорить было не принято. Слышно мелодию – и ладно.

Вдруг затрещала рация. Вадим взял микрофон с наушником.

– Адольфович! Прием!

«Ты где?» – спросили в рации. «Да еду, уже в лес свернул. Часа через полтора–два должен быть у нас», – ответил радист. «Сплюнь», – ответил Вадим.

У полевиков позывные бывали разные: и «Дуб», и «Ясень», и «Хрен дяди Васин». Все зависело от настроения тех, кто на рациях сидел. Да и время прибытия никогда точно не обозначалось. Не говорили: «Буду через два часа». Примета такая была: скажешь час – а приедешь через день, а то и два. Поэтому обозначали место, где в данный момент находилась машина или ГТС.

Вадим закурил. Он курил только болгарские сигареты «Родопи» или «Вега», ну и, когда ничего не было, то и «Приму» покуривал. Сигареты ему всегда оставляла в поселке продавщица Вера. Он брал по 4–5 блоков на месяц. «Из–за этой дуры Таньки ничего Вале не купил, – подумал Вадим. – Ладно, в следующий раз». Валя была дочерью Христофора Николаевича – саама, ветерана войны и труда.

Как найти месторождение полезных ископаемых? Найти и доказать, что добывать и перерабатывать их будет выгодно? Способов много и видов МПИ тоже. Есть с выходом на поверхность, есть так называемые слепые МПИ, которых на земле не видно. Лучшим способом в 70–80‑е (да и сейчас) являлись буровые работы в перспективном районе. Без системы, потому как последней как таковой не существует. Искали по–разному, иногда – по рассказам местного населения. На Кольском полуострове – это саамы (лопари). Христофор Николаевич был одним из ярчайших представителей этого своеобычного народа. Он занимался оленеводством и постоянно жил в лесу или тундре в зависимости от сезона.

Христофор Николаевич, когда сопровождал геологов в маршрутах, всегда шел впереди оленей и нес на себе свою провизию и вещи, необходимые в пути. Росточком он был невелик, да еще жара и возраст изматывали всех. Комары и мошки мучили людей, оводы кусали оленей, но и в такие моменты никто не унывал: все знали, что их труд важен и нужен.

Вадим, оборачиваясь к Христофору Николаевичу, говорил:

– У тебя, Николаич, ноги, как у грузовой «Татры», стали – дугой выгнулись. Не пора ли отдохнуть?

– Сейчас, еще немного, будет хорошее место для привала – там и отдохнем, – с неизменной улыбкой обычно отвечал Христофор Николаевич.

Но вернемся к Вале. Мать у нее была ненка, и дочь получилась на загляденье: среднего роста, темненькая с чуть раскосыми глазами. И грудь, и фигура – все на месте! Красивей, чем у гаитянок из журнала «Вокруг света». Только вот какая–то тоска-печаль жила в ее умных глазах после того, как муж Мишка с сыном не вернулись из леса, когда выгоняли оленей в тундру на зиму. Может, утонули, может, браконьеры убили да следы скрыли. Но больше их никто не видел, и следа не осталось.

Говорят, «Кольский Север – край чудес, вышел в сопки – и исчез». Так и жила Валя то в лесу, то в тундре с отцом. Оленей было немного, справлялись. Вадим звал ее к себе и в поселок, и на буровую. «Найду тебе работу, – говорил. – Поехали!»

– Да ты и сам‑то дома не бываешь, то тут, то там – одна работа на уме, – отвечала Валя. – Да и папу я одного не оставлю, а он в город или поселок не переедет.

Тем временем Вадим доехал до буровой, до места своей жизни. Экспедиция располагалась в густом лесу среди озер и скал и состояла из нескольких балков (это верно?), дизельной и собственно буровой, на которой и производилось бурение. И при любых неприятностях или авариях Вадим спокойно реагировал и говорил: «Бурение, всякое бывает». Но это в том случае, если авария не по вине буровой бригады. Тогда разгон был слышен за километры. На Севере нашем сложно жить, работать, заниматься своим хозяйством, но все районы обитаемы, хоть это и требует кучу сил – и денежных, и физических, и внутренних. Бесконечный нещадный ветер и стужа, и все в лесу и зимой. Так что люди тут стойкие, открытые, сильные, не склочные и не мелочные. На Севере все прямо и ясно, однозначно. Все открыто – и в полярную ночь, и в полярный день.