Текст книги "Жизнь-море. Волны-воспоминания"

Эдуард

Очень интересный человек Эдуард Грановский. Студент – заочник одновременно трех государственных институтов. Да тогда и не было не государственных. Он не чужд ничего земного, ничего, что могло принести удовольствие, или, на худой конец, приключение. Чем бы оно не кончилось. Приключения и сомнительные мероприятия, граничащие с аферой, были его слабостью, для участия в любом приключении. Ради приключения он был готов бросить любое дело, которым занимался в каждый данный момент. Кроме института механизации и электрификации сельского хозяйства он осваивал программу Донецкого горного института по специальности геологоразведка и грыз юридическую науку в каком —то из Московских вузов. И каждый из институтов он заканчивал в угоду родным и близким, а сам мечтал о карьере спортивного обозревателя на радио. У него были талантливые репортажи с международных соревнований, он числился корреспондентом. Московского радио, прекрасно рисовал пером и кистью, но постоянного места работы у него не наблюдалось, поскольку, он как минимум четыре месяца в году проводил на сессиях в учебных заведениях, благо, ему удавалось лавировать во времени. В Кишинев, в свой сельхоз он приезжал к началу сессии и задерживался, обычно, на неопределенное время. Его дядя в сороковые годы был министром КГБ республики, потом министром сельского хозяйства, в пятидесятые вышел на пенсию, и по его настоянию Эдик поступил в сельхозинститут, он не мог многоуважаемому брату матери отказать, когда тот, почти насильно обеспечивал его будущее, хоть Эдик в этой помощи не очень нуждался. Угождал материи дяде. Родня даже не знала и не интересовалась его делами и учебой в других вузах. Отставной министр требовал окончания именно этого института, и гарантировал высокую должность в коридорах сельскохозяйственной власти, поскольку, когда в КГБ разобрались в его полнейшей неграмотности и некомпетентности, он возглавлял сельское хозяйство. В СССР была тенденция направлять в сельское хозяйство самых бездарных руководителей. Дядя был по советским временам, «номенклатурный работник», это когда человек, однажды включенный в состав номенклатуры – всегда обеспечен должностью, не зависимо от уровня квалификации и знаний. Каким бы он ни был бездарным. Нечто вроде средневековой католической «синекуры». А Эдуарду все давалось легко. Предметы первых двух курсов в горном и сельхоз совпадали, и несложно было взятием справки засчитывать марксизм и историю партии, да и математические науки засчитывать то там, то здесь. И проходило, да и Эдику было легче крутиться. И жил он активной жизнью светского льва, благо, материально помогали и родители, и родственники. И сам подрабатывал то репортажами, то оформительской работой.

Его в Кишинев влекла не только учеба. Здесь жил и предмет его воздыханий и мечтаний, и он подобрался к «предмету» с настороженностью борзой, боясь спугнуть или навредить. Это была далекая родственница дяди со стороны жены, как он говорил – гений чистой красоты, но замужем за знаменитым в молдавских спортивных кругах футболистом, благо, муж постоянно находился на играх или тренировочных сборах, что давало Эдику возможность исподволь готовить любовно – наступательную атаку, и она, атака, была к определенному времени подготовлена.

У Надежды болел ребенок, она находилась на больничном листе по уходу за ребенком, более никого дома не было. И это создало предпосылки Эдику не только присутствовать установочных лекций и мчаться домой, навстречу мечтам, которые его никак не обманули. А на следующий день он просто вышел из дома, якобы в институт, и вернулся через полчаса. Уже в Надюшкину квартиру, и любовь вспыхнула с новой силой, а муж, пусть тренируется, а Эдик и Надя любят друг друга весь божий день, с перерывами для ухода за нездоровым ребенком, который, впрочем, тихо игрался у себя в вольере, и был обеспечен игрушками в достатке. Мальчик был спокойный. Надо было лишь время от времени заглядывать к нему, сухой ли, да покормить вовремя. Любовница отдавалась со страстью, будто годами не имела мужчины и не прикасалась к мужскому телу. А мужчина, надо быть справедливым, был на высоте, дорвавшись до предмета своих неоднократных ночных грез. Они могли весь день не прекращать любовных игр, и это говорило не только об их физических возможностях, но и об уникальных влечениях. Так молодожены могут не останавливаться в любовных играх, так и они, уже взрослые опытные люди не могли насытиться друг другом. Он был женат и разведен, она третий год за мужем, но все у них было как впервые.

Ребенок подозрительно быстро выздоравливал, и надо было закрывать больничный лист и выходить на работу, а не хотелось. Мальчик уже был большой, почти двух лет, бодро передвигался по комнатам, говорил отдельные слова и фразы. Во всяком случае, мог высказать желаемое. А мама в это время познавала чувственные радости от близости с мужчиной. Эдик был неутомим, и оба они фантазировали в своей любви и позах, не повторяясь и не прерываясь Позы менялись без нарушения внедренности органа размножения, напряженность момента была не моментом, а вечностью, и хотелось, чтобы мгновение остановилось, и было таким прекрасным всегда. Так длилось и день, и два, и три, и еще…

Эдуард сидел на диване, Надежда находилась на его коленях, руки любовника были на ее чувствительных грудях. А ее руки летали, то к его ягодицам, то пытались захватить сзади себя как можно больше его тела, и, не получив в руки его плоти, она вращением на члене, повернулась к нему лицом, определив свои ноги к нему на плечи, и так они находились в состоянии блаженства, уже почти не шевелясь. Надежда обхватила Эдичку за шею, но постоянно поглаживала любимого то одной рукой, то другой, стараясь оставить у него как можно больше впечатлений от ласки и отданности. И было уже непонятно, что же сильнее, или счастье обладать или величайшая радость принадлежать.

Так, или приблизительно так происходило ежедневно, матери приходилось ухитряться продлевать больничный лист дважды по трое суток. Ребенок был уже совершенно здоров. В самый неподходящий момент, когда мама со своим партнером была в состоянии близости, к ним подошел сынок и попросил: -«хочу какава», и прерываться не было никакой возможности, и отказать ребенку нельзя. И встал новый Геракл с мамашей на причинном месте, развернул к себе лицом, обняв за талию, чтобы не мешали ноги, их водрузили на плечи любовника, и так они двинулись на кухню, вернее, двинулся он, неся перед собою сложенную вдвое любимую, и не прерывая функцию любовной страсти, здесь Надежда склонилась над плитой, и Эдик продолжал орудовать сзади, хорошо, мальчишка остался в комнате, дожидаясь своего какао. Факт довольно циничный, но, характеризует доминанту любви. Говорят, что в момент икрометания лягушки, ее обхватывает самец передними лапками, для совмещения момента икрометания с оплодотворением икры молоками, и в это время им даже можно отрезать задние лапки, но они не прекратят своего святого действия. У человека тоже бывает, что страсть превыше всего. Священнодействие.

Наступило время, когда им надо было искать возможности встреч вне дома, это по многим причинам могло избавить от неприятностей и домыслов остальных родственников. Хорошо, у Надежды рабочий день заканчивался в четыре часа дня, а все собирались дома к семи, и даже к восьми. Вот, только Игоречка надо было забирать из яселек не позже шести вечера. Но с этим можно было устроиться, они знали, что в состоянии ежедневной влюбленной эйфории они не смогут пребывать вечно. Ведь и его сессия уже закончилась, и ее семейная жизнь не может быть остановлена, хотя, в летнее время тренировки у Валентина были длительными и ежедневными, много приходилось выезжать на игры с другими командами. Это пока их выручало. Все физические силы муж оставлял на футбольном поле.

Однажды они возвращались домой поздно, были в гостях у подруги, которая жила одна, но была в юношеские годы влюблена в Валентина, и они не хотели, не рискнули с ней говорить о любезности представления им своего жилья для любовных свиданий. Это могло закончиться доносом, они только ее посетили, выпили по бокалу шампанского, и ушли домой, хотя уже было около полуночи. Остановились на межэтажной лестничной площадке, не прекращая целоваться, устремились к еще большей близости, прямо здесь, в темноте лестницы, и начав страстно этот акт, услышали с верхнего этажа голос мужа: «Где ты там заселась?». Валька был иудей, и его русский язык очень желал быть лучшим. И здесь пришлось быстро, испуганно и нагло говорить жене всякую чушь, чтобы не появилось подозрение в супружеской неверности. Вроде с соседкой заболталась. А Эдик, тихонько перешел в соседний подъезд этого же дома, где проживал во время своих учебных сессий у дяди.

Пришли для Валентина смутные времена, когда он был уличен в супружеской неверности, и это произошло по доносу одной из доброжелательниц, которая точно указала время и место его предстоящей любовной встречи с буфетчицей оперного театра, в подкинутом письме на имя Нади. И, для того, чтобы ему не повадно было жену подозревать и преследовать, Надежда пришла точно к назначенному сроку, и убедилась в супружеской неверности своего футболиста. И, показному горю ее не было предела, и муж тысячекратно передней извинялся, а она призывала в свои союзники родственников, в том числе и Эдика, который, ее защищая, стал одновременно и советником в поведении Валентина. Карта ангела семейного мира была разыграна, и Эдуард стал другом и поверенным в делах мужа своей любовницы, и это принесло всем приличные выгоды. А в разговорах между Надеждой и Эдуардом, конечно, они благословляли Валентина на связь с буфетчицей, и пусть это продлится сколь возможно долго, а Эдичка задержится в Кишиневе на неопределенный срок. Родным он написал бодрое письмо, якобы, он хочет получить максимальные возможности написать работы за следующий курс, не уезжая из Кишинева, и получить горячую поддержку, с приложением денежного перевода для безбедного существования. Средства ему были нужны только для развлечений, ведь кормился он и жил в дядиной семье, а дяде, как министру двух министерств, неограниченно поставлялась продукция спецсовхоза, созданного для удовлетворения потребностей верхушки ЦК ВКП (б) и министров Молдавской республики. Все поставлялось по себестоимости. Этот совхоз был организован лично усилиями дяди в бытность министром сельского хозяйства, и его с благодарностью вспоминали и в ЦК и в совхозе, который процветал, поскольку снабжался и техникой, и семенами, и удобрениями, и кормами для животных вне всяких лимитов. Планы всегда выполнялись, жестких норм поставок у совхоза не было. Так было при справедливой Советской власти.

Два месяца интенсивной любовной связи не могли остаться без последствий, и, несмотря на то, что Надя была замужем, ей очень не хотелось, при маленьком сыне, при намечающихся успехах в карьерном плане, рожать еще одного ребенка, а к этому уже были серьезные предпосылки. После осторожных консультаций со знающими этот предмет подругами решено было самостоятельно сделать укол синестрола, в чем ей любезно помогал соучастник этой беременности. Но укол ни к чему не привел, только чувствовались резкие сокращения матки, но уж больно зародыш хотел жить и держался за свое место, как за жизнь. Здоровые были люди. В те времена официальные аборты в стране были запрещены, и это производство было налажено в домашних условиях наиболее смелыми медицинскими работниками от гинекологии. И нашли они такого, знаменитость по тем временам, доктор Бергинер, который имел дома, на улице Ленина, частную подпольную практику, и это была основная статья его доходов, да еще, он сам любил женщин и старался им помочь. И помогал, за хорошие деньги. Ходили сплетни, что он для своих прихотей, использовал понравившихся ему клиенток. Многие мужья для избежания его поползновений на близость с женой требовали разрешения на присутствие при операции, или хотя-бы в доме, это стоило дополнительных затрат, но это было удобно и самому доктору, поскольку прооперированную муж забирал немедленно.

Эдик не уехал к себе на Донбасс сразу после этого происшествия, а постарался морально облегчить переживания и физические страдания любимой, правда, решили в своей страстной тяге друг к другу сделать перерыв до следующего приезда. Начался март месяц. Валентин находился в Сочи, на всесоюзных сборах футболистов, и не было перспектив к его скорейшему возвращению домой, и это дало возможность спокойно залечивать последствия радостной любви. На этом эпизоде они, любовники, решили, что любить надо продолжать, и как можно больше и изощреннее, но за все надо платить.

День женщин. 8-е марта решили отмечать в тесной компании друзей, в одном из центральных ресторанов города, при гостинце, рядом с оперным театром. Компания сложилась, столик заказан. Собрались все без опоздания в восемнадцать часов, как договорились. Эдик для всего общества был двоюродным братом Надежды, все знали о нем, как о компанейском, готовом на любые похождения парне. За столом были сослуживцы, близкие подруги и друзья со школьных лет. Виолета Боркина, конструктор с завода «Электроприбор», талантливая спортсменка, мастер спорта по художественной гимнастике, Валентина Ростовцева, пианистка, Лидочка Сгурская, балерина. Все когда-то учились в одной школе, вместе выпускались, вместе мечтали о будущем, постоянно поддерживали между собой теплые дружеские отношения. Дружба между ними была проверена временем, выдержала ряд испытаний и давала право быть откровенными друг с другом, до определенной степени, конечно. Правда, Лидочка была не из этого поколения, ей едва минуло девятнадцать лет, но она уже два года работала в оперном театре, и на ведущих ролях. И это несмотря на отсутствие протекции. Этот феномен был достигнут только благодаря способностям и огромной выдержке, сопровождаемым трудолюбием. К компании присоединилась более года тому, и вписывалась в нее, как самый равноправный член коллектива, постоянно дружила с Валентиной, которая подрабатывала на репетициях в театре концертмейстером. Мама ее жила в Тирасполе, семья не очень высокого достатка. Надо было еще довести до института братика – шестиклассника. Лидочка помогала всячески.

Мужскую половину общества составляли не менее колоритные лица – Эдуард, Юра, конструктор машин с тракторного завода, Валера Сыроежкин, доморощенный молдавский композитор, крупногабаритный, еврейских кровей механик строительного управления Фима, будущий муж Виолеты, пока еще не решающийся заявить об этом, неизвестный боксер, в наилегчайшем весе, отрекомендованный, как друг брата Виолеты, очень заинтересованный балериной, но в силу своего невысокого интеллекта, не имеющий успеха. Иногда ему прямо в глаза шутили, что это на ринге ему мозги вышибли. Все были так, или иначе знакомы между собой.

Стол был сервирован под белое шампанское «Совиньон», с которого началось застолье, но к горячим блюдам подали водку с перцем и коньяк, пришло и красное крепленное вино, было и сухое. Некоторые, правда, потребовали водку без перца, Валентина, ссылаясь на гастрит, а Фима ничего, кроме водки, не пил. Все остальные пили все, что стояло на столе, не заботясь, как в России будто смешивать напитки нельзя, во избежание опьянения. Но это все ерунда. Просто, не надо пить лишнего. Но в нашем случае, пили все много и с удовольствием. Постоянно жили в Молдавии и умели регулировать свой организм. Закуски были существенные и хорошо компенсировали интенсивные возлияния. Разговоры за столом велись самые нейтральные: о скандале в ансамбле «Флуераш», о гастролях украинских Тимошенко и Березина в помещении оперного театра, о поражении молдавских борцов в соревнованиях на кубок Союза.

А тосты звучали постоянно.

Наиболее витиеват был в своих выступлениях Валера Сыроежкин, который, будучи преподавателем, очень многословно выражал простейшие истины, его тосты сводились к тому, что, мол, первична дружба, и столь же первична музыка и служение высокому искусству, он утомлял всех своими словесами.

Его присутствие сводилось, как потом стало известно всем, к тому, чтобы Валя, бывшая его однокурсница, согласилась быть любовницей, или, хотя – бы спутницей на официальных вечерах и приемах. Его стать напоминала экстерьер болонки, и это впечатление усиливалось кокетливым бантом, вместо галстука. Самым лаконичным и емким был многократно тост Эдика: «давайте попьем». Этот тост был всегда поддержан.

Толстяк Фима использовал эту встречу, чтобы прилюдно предложить Виолете руку и сердце. За это все шумно пили, но он ответа на свое предложение не получил, и ждал его еще не менее года. Почему-то он ждал другой реакции, и настроение у него, не получившего ответного признания, слегка испортилось. Исключительная выдержка и воспитанность присутствующих не давала разгораться размолвкам в скандал. Здесь всегда размолвки между друзьями усилиями общества спускались на тормозах.

Когда закрывался ресторан, Виолета (между собой ее друзья называли Веткой) пригласила всех к себе домой, но не все пошли, от этого отказался ее «жених», не пошел Сыроежкин и еще пару человек. Остальные, в том числе и Эдик с Надеждой пошли с удовольствием, прихватив с собой несколько коньяка, вина и сыров. Ребенок Нади был на всю ночь у ее родителей. Шли пешком, довольно шумной ватагой, в первом часу ночи на центральных улицах города было полно народу, уже чувствовалось приближение весенних теплых дней, и после ресторанной дымной атмосферы особенно хорошо вдыхался чистый весенний воздух. Не верилось, что три дня тому шел обильный снег.

Настроение у всех было приподнятое, но его слегка испортил сильно выпивший молдаванин, который сразу и кардинально хотел выяснить национальный вопрос, и почему это по его городу ходят русские, да еще с «фетицами» – девушками, попытался ухватить за рукав Эдика, и Эдику пришлось опустить его ласково на газон, и все пошли дальше, а молдаванин был, очевидно, недостаточно пьян и самостоятельно встал, догнал наших друзей уже замахнулся кого то ударить, здесь его пришлось опустить на газон не ласково. Вставал он уже значительно дольше и уже не догонял.

Ветка жила почти в центре города, на одной из улиц, спускающихся к улице Ленина от Садовой, и ее парадная дверь выходила крыльцом прямо на тротуар. Так расположены многие старые жилые дома в Кишиневе, архитектура, сложившаяся исторически. Впрочем, так строили и в недалекой Одессе, и во многих других южных городах. В конце длинного, неширокого коридора справа была дверь на кухню, а слева – в большую комнату, в туалет и ванную. Для одинокого молодого человека вполне удобно и комфортно. Комната была настолько большой, что при желании ее можно было разделить на две шестнадцатиметровых. Центр комнаты занимал многоспальный агрегат, на манер персидского, покрытый толстым ковром – место для собрания большого количества гостей. Письменный стол со множеством венских стульев завершали меблировку комнаты, если не считать огромного шкафа для одежды.

Сразу сварили большую кастрюлю кофе, засыпав туда двухсотграммовую пачку покупного молотого. Сахар и молоко каждый добавлял себе по вкусу, пили из граненых стаканов, быстро после прогулки по свежему воздуху отрезвели, заинтересовались проигрывателем и пластинками, а это признак или совершенной трезвости, или абсолютной нетрезвости. Хотя, в трезвом и абсолютно спокойном состоянии и поступки спокойные, а здесь – подавай музыку в третьем часу ночи. И была музыка. Последние записи Ванна Клиберна, который совсем недавно, буквально полгода как завоевал первенство и симпатии на конкурсе Чайковского. У хозяйки был отменный вкус.

А музыка у многих подымает настроение, и начались воспоминания о том, что кто-то нес из ресторана коньяк, некоторые захотели настоящей к нему закуски, и в три часа ночи варили мамалыгу, из муки, которая по чистой случайности нашлась в хозяйских запасах, и мамалыга отлично сочеталась с тертым сыром сливочным маслом и полстакана коньяка. Дамы пошли в ванную комнату, смывали с себя следы макияжа и запахи ресторана, а за ними потянулись мужчины, туалет которых был не менее тщательным. Хозяйка была достаточно гостеприимна, всех обеспечила свежими полотенцами. Все шло к тому, что надо устраиваться на ночлег, уже к утру. Часы давно пробили пять утра. Надя, не долго думая, улеглась на кушетке в кухне, ее хозяйка дома укрыла пледом.

Неизвестно с какого угла Ветка вытащила два матраца и расположила их на прикроватных ковриках, покрыв простынями. Команду дала безапелляционно – девки ложатся на кровать, а парни на матрацы у кровати. Три дамы легли вместе с хозяйкой дома, а двое парней, устроились на матрацах, и сразу захрапели. Ветка выключила свет, хотя уже и дневной свет начал проникать в окна. Светать начало через какой-то час.

Проснувшись часов в девять утра, Эдуард с удивлением почувствовал, что спал, обнимая женское тело. И это была не Надежда, ею оказалась Валентина. Вспомнить о том, был ли промеж них секс или только близость сонных тел, не представлялось возможным. Он встал, прошел на кухню, Надя продолжала спать все в той же позе, как легла, свернувшись калачиком. Поставил на газовую плиту чайник, и стал будить остальной народ. К удивлению, все быстро проснулись и выглядели бодро. Быстро соорудили бутерброды, пили чай, изредка бросали в котел дружеских шуток воспоминания вчерашнего вечера. Эдику все переживалось, что его объятия с Валентиной станут предметом обсуждения и это расстроит Надежду, но, или никто ничего не заметил, или у заметившего хватало такта и воспитанности, не говорить об этом.

Когда расходились, Эдуард встретился в коридоре с Валей, и она сказала тихо: – «Через два часа приходи ко мне домой». Предложение было очень неожиданным, и затрагивало много струн его безгрешной души. Ответить ему не удалось, появились другие персонажи рядом, и он вышел на улицу вместе с Надеждой и другими.

Шли по пустынным улицам города, хотя было уже более десяти часов утра, но южные города в выходные дни спят долго, тротуары заняты только изредка попадающимися посетителями недалекого рынка, да собачниками, прогуливающими своих питомцев. Правда, мода на собак была распространена еще не очень, страна медленно оправлялась от голодных последствий недавней войны. Но изредка пробегала такса или любопытный спаниель. Все до центральной улицы города шли гуляющим шагом, не торопясь, их шаги гулко отражались от стен зданий, потом все разошлись в разные стороны, на прощание бросив друг другу привычное: «на телефоне». Далее любовники шли одни, вдоль главной улицы, на другой ее конец, к Мединституту.

По ряду причин, они должны были расстаться до вечера, Надежде надо было забрать ребенка у стариков, к ней приезжают родственники мужа с Украины, при которых нежелательно Эдуарда присутствие. Разговор вертелся вокруг его ближайшего убытия домой, на Донбасс. Программа института и прелюбодеяния выполнена и перевыполнена. У Нади прозвучало даже слегка неприязненное: «Пора остановиться, не то сломаем жизнь и мне, и тебе, и моему мужу, и моему ребенку, он уже большой, и вот – вот расскажет папе о том, что мама вытворяет с дядей».

Ее трезвые слова слегка ранили самолюбие Эдика, но были сущей правдой, и возражать было нечем, хотя сердцем оба чувствовали, что надо. Надо наступать «на горло собственной песне», пока не поздно. Пройдя в парк Пушкина, попрощались до вечера. Эдик прошел в парк, посидел на какой-то скамье, просыпалась весна, нещадно шумели воробьи, о своем, воробьином. А о чем они шумели, не хотелось вникать. И в голове было слегка шумно от выпитого вчера спиртного и огромного количества кофе, глаза не задерживались на конкретном предмете, хотелось их забыть и забыться, и он закрыл глаза и забылся. Откинув голову на ствол дерева, которое специально для этого вплотную к скамейке посадили, вроде забылся на минутку, а прошло около получаса, и это сняло напряжение, и он себя почувствовал отдохнувшим и свежим. И всплыла в памяти Валя, которой он не сказал ни слова, а оставлять женщину в неведении было не в его правилах, да и просто не вежливо. Он встал, потянулся так, что захрустели кости, и побрел гуляющим шагом к Могилевской улице, где находился детский садик, при котором она недавно получила комнату, и было новоселье, и присутствовали все те-же. Он прошел мимо городского стадиона, вошел во двор садика, двор был полон детишек, шел сквозь любопытные взгляды мальчишек и девчонок, и, постучавшись, вошел в квартиру. Со двора доносился несмолкаемый шум детских голосов и было странно, что все они кричали о чем-то одновременно, как те воробьи, что недавно шумели в парке, и это продолжалось постоянно. Казалось, что жить здесь просто невозможно. Но было возможно, и даже очень. Правда, надо было плотно закрывать двери и окна, открывая их только, когда дети находятся в помещениях или отдыхают. Но, кажется, они никогда не отдыхали. Такое сложилось у Эдика впечатление. Жилье Валентины было одновременно и студия, и класс для занятий со студентами, и, за ширмой, располагалось место для спанья. Так выходила из положения консерватория, не имея достаточного количества классов, предоставляла преподавателям жилые помещения, совмещенные с классом для занятий. Потому и при детском садике, что одного министерства. Меблировка состояла, в основном, из двух пианино, и письменного стола, за которым можно было переписывать ноты, да стоячая вешалка для одежды. Маленькая кухонька была в прихожей.

Его встретила Валентина, тепло поздоровались, обняв и поцеловав в губы, да так привычно, будто они и раньше это неоднократно делали, а ведь, сознательно они встречались впервые. Было все естественно, запахло родным и близостью, и, хотя Эдик шел сюда из вежливости, и чтобы поставить точки над «i», но точка не получалась, и через пять минут они уже лежали голенькие в постели, которая, скорее всего, была заранее приготовлена. Валентина только сказала: «Надька меня побьет». Эдик выразил удивление ее осведомленностью, но в ответ получил еще одно признание: – «Мы все знаем твои отношения с Надей, но противиться своим желаниям и чувствам я больше не в состоянии, а там, пусть будет, что будет».

Они сблизились, и это была настоящая близость, не акробатические упражнения, изголодавшихся и жаждущих, а близость родственных душ и тел, наконец то познавших друг друга. И разговоры у них были не о самом факте, не о будущем или прошлом, а о настоящем, и как долго они шли друг к другу. И говорили о том, что, может быть, они расстанутся, вскорости, по ряду обстоятельств, он женится, или выйдет замуж Валентина, не за него, но родными и близкими останутся друг для друга навсегда. День клонился к вечеру, она лежала головой на его плече, и, почему-то решила исповедаться о своих немногочисленных любовных связях. К двадцати семи годам ей суждено было лишь раз познать настоящую любовь, роман длился пять лет, но предмет мужского пола, имевший с нею любовь, никак не планировал своего и ее будущего, и это стало им обоим в тягость, и они с полгода тому окончательно решили расстаться. И теперь ей еще более понятно, что мир познается в сравнении, и что она принимала своего предыдущего любовника за мужчину с мужским началом, а он ничего общего с мужским началом не имеет. И только теперь она знает, что такое любимый мужчина, и что такое физическое удовлетворение от близости. Эдик рассказал ей, что они с Надей еще сегодня должны встретиться, и ему неудобно оказаться обманщиком. Он вернется часа через полтора, и, если она не против, он останется у нее ночевать. Она была не против, а, даже наоборот. И Эдик сдержал свое слово, и пришел даже раньше обещанного, и был романтический ужин при свечах. И она играла этюды Шопена, и несколько раз повторила этюд до-минор, и музыка была близка к настроению, и Эдик читал стихи, и опять была музыка, и ночи было мало, и отдыха им не надо было. А в десять должны прийти студенты, сначала один, потом двое, и занятия их продлятся до шестнадцати часов дня. Валентина их будет натаскивать, а Эдуард за ширмой слушать каждый звук многократных повторений музыкальных фраз Кабалевского или Рахманинова.

Во время пересменки студентов Валентина занесла ему за ширму несколько томов художественной литературы, и ему стало несколько легче ожидать окончания занятий. После рабочего дня обедали в ресторане, потом долго гуляли. К дяде и Надежде Эдуард в тот день не появлялся. Не появился он и на следующий день, ограничившись звонком, что де, находится за городом у приятеля, и собирается приехать за вещами через день – два. Дядя поверил, Надя даже обрадовалась. На второй день пришла в гости Лидочка, нисколько не удивилась присутствию Эдика, только сказала, что завтра, в воскресенье, собирается побывать у матери в Тирасполе, так не поедут ли с ней прогуляться Эдик и Валя. Согласились с радостью, засобирались. А чтобы Лидочкиной маме не было накладно встречать неожиданную компанию решили взять с собой побольше продуктов, которые в Кишиневе были доступнее. Периферийные города жили в те времена бедновато.

Выехали утром на рейсовом автобусе. Там дороги было всего на два часа. Да пешком по городу от автостанции тащились минут сорок. Городской транспорт был фантастичен. Ходил из конца в конец автобусик, небольшой ПАЗик, пока наши гости шли пешком, он ни разу не проехал ни в ту, ни в другую сторону. Все они были молоды и выносливы, да и прогулка, вроде экскурсии, Лидочка комментировала исторические и просто цивилизованные места города. Ведь этот город до сорокового года был столицей республики. Когда пришли, начались «ахи» и вздохи, и восклицания, да как же, да что же… Лидочка сразу бросилась помогать маме готовить стол, братик не отходил от Эдика, и они затеяли соревнование в ловкости бросания мяча в кольцо, что было прикреплено к дереву. Побеждал юный спортсмен, и был доволен, да все учил, как нужно встать, да как нужно бросить. Обед был приятен и радостен уже тем, что обстановка простого дома, без претензий, с простой женщиной, хозяйкой этого дома, и в обществе приятных друг для друга людей. После обеда Валентина с Эдуардом пошли на берег Днестра, а Лидочка осталась с мамой и братишкой до самого вечера, когда уходил последний автобус на Кишинев. Все были довольны поездкой, а Лидочка, познакомившая маму с подругой, успокоила ее волнения за свое одиночество в большом городе. Все-таки, ей было всего девятнадцать лет, а города, да еще театральная жизнь очень жестоки.