Текст книги "Мифриловый крест"

Второй красный брат, судя по всему, отделался легким сотрясением мозга. Когда я зашел в комнату, где меня допрашивали, этот тип стрельнул глазами в сторону валяющейся на полу дубинки, но благоразумно решил не лезть на рожон. И правильно сделал.

– Ну что, оклемался, болезный? – спросил я.

– Оклемался, – мрачно проговорил он.

– Как зовут-то тебя?

– Степаном.

– А меня – Сергеем. Будем знакомы, стало быть. На лице Степана явственно читалось, что новому знакомству он совершенно не рад.

– Скажи мне, Степан, – начал я, – а где это мы находимся?

– Нешто сам не знаешь? – удивился Степан.

– Не знаю.

– "Матросская тишина" это.

– Надо же! – удивился я. – А я думал – Донской монастырь.

Степан посмотрел на меня, как на идиота.

– Вот еще что, – продолжил я, – почему у вас, монахов, рясы разноцветные? У тебя с товарищем красные, у пацана, что на часах, – коричневая, у этого, – я показал на раздетый труп, – серая?

– Коричневая ряса – послушник, или чернец, стало быть. – Степан говорил с крайне удивленным выражением, видимо, он объяснял мне азы, известные здесь каждому ребенку. – Черная – монах-воин, серая – монах-келейник, фиолетовая – меч господень.

– А красная?

– Красная – плеть господня.

– Палач, что ли? И много тут таких «плетей»?

– Да почитай вся обслуга тюремная.

– А серые – это следователи?

– Следователи носят серое или черное.

– Понятно…

Палач резко сел, и его обильно стошнило.

– Надо бы товарища твоего вытащить отсюда да к врачу, – сказал я, – жалко человека.

– Разве ты умеешь решетку поднимать?

– Нет. А ты?

– Кто бы мне слово доверил?.. Нет, не вытащить нам его. Да и зачем? Все одно не жилец.

– А если волшебством там… или молитвой…

– Кто же ради него Бога просить станет? Нет, Андрюшка не жилец, ты его славно приложил.

– А что мне делать оставалось?

– Не дергаться. Ты уж извини, добрый человек, но ты тоже не жилец. Знаешь, что за убийство келейника бывает?

– Видел. Всю деревню вырезают.

– Вот именно. Ты бы лучше поясок от рясы взял да и повесился бы. Чего тебе терять? Душа все равно загублена, хоть родных спасешь.

– До моих родных вам не добраться.

– Зря ты так говоришь. Устроят тебе «зеленый лист» – сам все и расскажешь. Впрочем, для тебя и дыбы хватит, уж поверь мне.

– Добрый ты.

– Какой есть.

В конечном итоге мы со Степаном подтащили Андрюшку к решетке, что вызвало у Семки очередной приступ ужаса, но уже не столь впечатляющий. Привыкает парень. Я привалился к стене, палачи разместились напротив, и мы принялись беседовать о всякой всячине, коротая время. Вначале я пытался что-нибудь выяснить о тюрьме и можно ли отсюда выбраться, но палачи отвечали неохотно. Все же я быстро уразумел, что спасение из этих стен равносильно чуду… Интересно, почему мне совсем не страшно? Крест?

Ага, – подтвердил крест, – я дал твоему страху пройти сквозь тебя. Зачем тебе страх?

«И то верно, – подумал я. – Зачем мне страх?» И рассказал палачам анекдот про влюбленную парочку, высококультурную маму девочки и вареный фаллоимитатор. История понравилась и повлекла за собой дискуссию о месте и роли фаллоимитаторов в жизни общества. Когда на лестнице послышались шаги, все, кроме несчастного Андрюшки, пребывали в замечательном расположении духа.

13

На этот раз по мою душу явилась делегация аж из семи человек. Возглавлял ее щуплый седобородый монах в черной рясе и высоком клобуке. Я уже знал, что такой клобук – признак высокого чина, вроде лампасов. Несмотря на астеническое телосложение, двигался монах удивительно плавно. Он напомнил мне Усмана, и я подумал… Много чего я подумал, целый хоровод мыслей прокрутился в голове, но было не время думать, потому что решалась моя судьба.

Черного монаха сопровождали двое старых знакомых, а также целых четыре меча господня в фиолетовых рясах. Судя по тому, что Степан с Семкой вытаращили глаза при виде пришедших, ко мне начали относиться серьезно.

Дальняя решетка подпрыгнула и взлетела вверх, как будто под ней взорвали маленький пороховой заряд. Монах в черном шагнул в освещенное пространство, Семка мгновенно вытянулся в струнку, сложил руки по швам и начал рапортовать:

– Владыка! За время моего дежурства случились следующие происшествия. По приказу и в сопровождении отца Афанасия из следственного отдела брат Андрей и брат Степан, – он указал на палачей, которые тоже стояли по стойке «смирно», точнее, брат Степан стоял, а брат Андрей пытался, – доставили в камеру для допросов вот этого чернокнижника. Потом отец Афанасий позвал братьев, был слышен шум драки, а потом сюда вышел чернокнижник в рясе отца Афанасия. Я поднял тревогу, явились отец Амвросий и отец Авраам…

– Я докладывал дальнейшее, – перебил Семку отец Амвросий.

– Ничего-ничего, – отмахнулся владыка, – послушаем еще раз. Продолжай, отрок.

– Отец Амвросий и отец Авраам, стало быть, – продолжил отрок, – так вот, они явились и хотели сомлеть чернокнижника, и он вроде как сомлел, но отец Авраам сказал, что он притворяется. И тогда они ушли. А чернокнижник встал, и получилось, что он и вправду притворялся. А потом он ушел и вернулся с братьями, сидел здесь и рассказывал похабные байки.

– Что с Афанасием? – спросил владыка. Семка перевел взгляд на Степана, и тот ответил:

– Убит. Кулаком в нос.

Владыка задумчиво посмотрел на меня.

– А ты, чернокнижник, силен драться, – сказал он.

– Я не чернокнижник, – возразил я.

– А кто же ты? Может, у тебя духовное звание есть?

– Нет.

– Может, ты и словом не владеешь?

– Не владею.

– Может, и клятву принесешь?

– Может, и принесу.

– Принеси.

Я глубоко вздохнул и размеренно проговорил:

– Клянусь Отцом, и Сыном, и Святым Духом, что не владею словом.

– Божьим словом, – поправил владыка.

– Божьим словом, – согласился я. – А если я сейчас солгал, пускай умру на месте.

Я не умер. Владыка удивился.

– А почему на тебя слово не действует? – спросил он.-

Неужто амулет?

– Амулет, – согласился я и продемонстрировал крест. Владыка так и впился глазами в мой крест, он даже чуть не подпрыгнул на месте от возбуждения.

– Святой крест, – выдохнул он. – Ребята, – он оглянулся назад, на фиолетовых, – вперед.

Фиолетовые монахи выступили вперед. Двое вытащили откуда-то из-под ряс увесистые булавы, третий – кистень, четвертый – нунчаки.

Кажется, это конец, – сообщил я кресту.

Посмотрим, – напряженно ответил крест. И добавил после едва уловимой паузы: – Попробуй открыть в себе внутреннюю силу. Почувствуй ее, и она пребудет с тобой… Чего ты ржешь?

Я не ржу… я просто вспомнил… не важно.

Это важно! Соберись!

Решетка прыгнула вверх, и Степан отступил назад, явно не желая лезть в драку. Фиолетовый монах с нунчаками выступил вперед и встал в стойку, вроде бы совершенно неопасную, но как раз этим и опасную, потому что я никак не мог понять, откуда может последовать удар. А если даже я угадаю движение… Всегда есть шанс прорваться на ближнюю дистанцию, где оружие не играет большой роли… Если у этого типа не спрятан нож где-нибудь в потайном кармане рясы… А что тогда делать? Сдаваться? Этот фокус второй раз не пройдет, они уже знают, на что я способен. Тогда что? Сила? Попробуем ее почувствовать…

– Стоп! – крикнул владыка, и монах с нунчаками послушно отступил. – Ты! Ты владеешь словом! Почему ты жив? Я сделал глупое лицо и пожал плечами.

– Вам виднее, владыка, – сказал я. Владыка задумался и стоял так несколько секунд. Он атакует. Я накапливаю энергию, – сообщил крест, – чувствуешь? Нет.

Владыка сложил руки в молитвенном жесте и что-то зашептал.

А теперь?

Нет.

В воздухе из ниоткуда сформировалась шаровая молния. Запахло озоном. Я что-то почувствовал и немедленно толкнул это что-то в сторону врага. Молния взорвалась с негромким хлопком, запах озона стал нестерпимым, но больше ничего страшного не произошло.

– Почему ты не атакуешь? – спросил владыка. Я ответил вопросом на вопрос:

– Разве у меня есть шансы?

Теперь настала очередь владыки пожимать плечами.

– Если ты поклянешься никому не причинять вреда в этом здании и не пытаться покинуть его, я позволю тебе выйти из коридора, – сказал он.

– Даже если меня будут пытать? – уточнил я.

– А ты что, хочешь гарантий?

– Конечно.

Владыка состроил зверское лицо и уставился на брата Андрея, беззвучно шевеля губами и делая руками странные жесты. Брат Андрей перестал стонать и встал на ноги, тупо озираясь по сторонам. Его движения замедлились, лицо стало неподвижным, взгляд застыл, а потом я заметил, что его тело делается полупрозрачным.

За секунду до конца молитвы – бей! – предупредил меня крест.

Кого? Андрюшку?

А кого же еще? И ни в коем случае не пропусти удар! Приготовься… три… два… один…

Я совершил эффектный разворот на одной ноге и влепил второй ногой звонкую затрещину в голову того, что раньше было Андрюшкой. Голова лопнула, как мыльный пузырь. Владыка тяжело перевел дыхание.

– Ты уже дрался с призраками? – спросил он.

– Нет.

– Тогда откуда ты узнал, что… Ну-ка, покажи мне свой крест!

Крест хихикнул и вложил в мое сознание забавный мыс-леобраз.

– Сначала принеси клятву, – сказал я, – что не причинишь мне вреда и не будешь ограничивать мою свободу.

– Ты не оставляешь выбора, – вздохнул владыка.

Он что-то прошептал и резко взмахнул руками. Двое фиолетовых бойцов, вооруженных булавами, качнулись, взмыли в воздух и поплыли ко мне, как будто вокруг них чудесным образом установилась невесомость. Впрочем, почему «как будто»?

Стихия воздуха, – констатировал крест, – ну что ж, подобное лечится подобным.

И сообщил мне мое первое слово.

Я не делал никаких движений и не произносил ничего, все необходимое свершилось в моем мозгу, или душе, или как там оно называется. Что-то злое и безумное в мгновение ока сформировалось внутри меня и передалось по невидимому каналу одному из летящих монахов. Он взревел, взмахнул булавой и ринулся на своего собрата. Тот увернулся, жертва моего заклинания со всего размаху впечаталась головой в каменную стену и рухнула на пол. Что-то много сегодня черепно-мозговых травм.

– Я готов принести клятву, которую ты просишь, но только с ограниченным сроком действия, – заявил владыка, вытерев пот со лба, – до полуночи.

– До завтрашней. В смысле, сутки и еще сколько-то времени.

– Хорошо. Я не буду ограничивать твою свободу и не буду причинять тебе вреда до тех пор, пока ты не причинишь никому вреда и не покинешь это здание, либо до следующей полуночи, смотря что наступит быстрее. Такая формулировка устраивает?

– Устраивает.

– Теперь твоя очередь.

– Я не буду никому причинять вреда в этом здании до тех пор, пока никто не причинит вреда мне и не ограничит мою

свободу, либо до завтрашней полуночи, смотря что наступит быстрее.

– Заканчивай.

– Сначала ты.

Владыка глубоко вздохнул и произнес:

– Если я нарушу свою последнюю клятву, пусть я умру на месте.

Я повторил его слова слово в слово.

– Вот и хорошо, – сказал владыка. Ближняя ко мне решетка взлетела в потолок. – Пойдем, нам нужно многое обсудить.

И мы пошли.

Глава третья
ХРАМ ИЗНУТРИ

1

Владыку звали Дмитрием, его чин назывался «архимандрит второго ранга» и примерно соответствовал епископу. Судя по всему, я сейчас разговаривал с одним из чинов местного КГБ. Кабинет, в котором мы расположились, скорее всего, принадлежал если не начальнику тюрьмы, то какому-то из его заместителей – уж очень роскошно был обставлен.

Владыка Дмитрий распорядился, и лакированный стол красного дерева временно превратился из письменного в обеденный. Оказывается, я очень хочу есть: то ли сыграла роль использованная магия, то ли нервное потрясение, то ли я просто проголодался.

Тюремный ужин включал в себя четверть жареной курицы с картофельным пюре, большую краюху хлеба, пару луковиц и крепкий чай. Вряд ли такую пищу получают все заключенные, скорее я угощаюсь от кухни тюремного начальства, особенно если учесть, что Дмитрию принесли то же самое.

Когда смазливая монашка лет восемнадцати, в короткой рясе, едва прикрывающей коленки, унесла пустые подносы, владыка перекрестил пищу и немедленно приступил к ее поглощению. Никакой предобеденной молитвы не последовало.

Я ожидал, что трапеза будет проходить в молчании, но владыка, едва прожевав первый кусок, обратился ко мне:

– А ты молодец, парень. Как зовут-то тебя?

– Сергей.

– Ты молодец, Сергей, грамотно себя повел. И не только здесь. Знаешь, Сергей, я даже не буду тебя спрашивать, какое отношение ты имеешь к Аркашке Серпуховскому и к подольским беспорядкам. Меня это не волнует. Да-да, не волнует.

Управление охраны веры подобной ерундой не занимается, эти вещи мы оставляем разбойному приказу. Вот когда тебя эти ребята поймают, тогда и будешь отвечать по всей строгости, а меня твои подвиги не интересуют. Только не думай, что я тебя сразу сдам, нет, Сергей, слишком много чести этим козлам будет, если сам владыка Дмитрий преподнесет им чернокнижника на блюдечке. Пусть работают. Ты ведь к митрополиту шел?

Я кивнул.

– Считай, что пришел. Нет, я не митрополит, а всего лишь начальник управления охраны веры. Но если бы ты каким-то чудом добрался до митрополита и остался жив, твое дело все равно бы пришло ко мне. Так что, считай, тебе повезло – ты добрался до цели быстрее, чем рассчитывал.

Я пожал плечами.

– Все это здорово, – сказал я, – только зачем было дубинкой по голове бить?

– Пока ты в сознании, слово на тебя не действует, вот и пришлось. А что, шишку плохо залечили?

– А она разве была?

– Сам-то как думаешь? Если сознание потерял, то уж наверняка была. А раз ничего не заметил, значит, хорошо залечили. Так зачем ты к митрополиту шел?

– А куда мне еще идти? Не в разбойники же!

– Похвально. Пренебрегаешь грешным промыслом – это похвально. Сказано в Писании – если получил талант, не зарывай его в землю. А что за талант у тебя, кстати?

– Да нету у меня никакого таланта. Крест вот нашел.

– Где?

– Бабка одна дала. Я ведь только два месяца назад демобилизовался, а до этого в Чечне был, зачищали мы один аул, там бабка была, русская. Она и дала.

– Зачем?

– Откуда я знаю? Сказала – возьми, он спасет твою жизнь. И день назвала.

– Угадала?

– Хрен его поймет. В тот день бой был, меня оглушило в самом начале, и весь бой я в канаве провалялся. А потом все подумали, что я трус, и на сверхсрочную не взяли…

В общем, я кратко рассказал историю про свое перемещение в этот мир. Владыка внимательно слушал, кивал, поддакивал, изредка задавал наводящие вопросы. Почему-то он совершенно не заинтересовался описанием огнестрельного оружия двадцатого века. Я пытался было объяснить в двух словах, чем автомат отличается от пищали, но владыка прервал меня:

– Я все понял, автомат – это пищаль, которая стреляет много раз без перезарядки. Продолжай.

Я рассказал про первую встречу со стрельцами, как убил монаха и о том, что повлек за собой этот неосмотрительный, но неизбежный поступок. Только закончив, я сообразил, что рассказал и то, чего не хотел рассказывать.

– Подобного я и ожидал, – подытожил мой монолог владыка и спросил: – Крест посмотреть можно?

Я пожал плечами, запустил руку под рясу и вытащил крест наружу, не снимая его с шеи: – Смотрите.

Владыка обошел вокруг стола, склонился над моим плечом и стал внимательно разглядывать крест, вытащив откуда-то из-под рясы пенсне в тонкой металлической оправе и водрузив его на нос.

– Мифрил, – пробормотал он. – Даже не алюминий.

– Как это не алюминий? – не понял я.

– А вот так.

Владыка сжал крест тонкими, но сильными пальцами и попытался согнуть. Если бы это был алюминий, крест сложился бы пополам, а он даже не дрогнул.

– Мифрил, – констатировал владыка. – Как выглядела твоя старуха?

Я заглянул в собственную память и с удивлением обнаружил, что совершенно не помню ни лица, ни голоса бабки – как будто эти воспоминания кто-то аккуратно вычистил из моей головы.

– Не помнишь? – спросил владыка, ничуть не удивившись странному выражению моего лица. – Я так и думал. Хотел бы я знать, кто она такая и чего хочет… Кстати, ты чего хочешь? Изменить мир к лучшему?

– Ну… – протянул я, – а вы считаете, что ваш мир идеален?

– Нет, – честно признался владыка, – наш мир неидеален. Государь, прости господи, мудило, митрополит – мужик толковый, но сексуальный маньяк, на фронтах третий год позиционная война, силы на исходе, инфляция приближается к десяти процентам, немцы, по слухам, наслали на Францию чумную заразу, преступность растет, духовенство ворует, дворянство груши околачивает, крестьяне тупы и аморальны, рабочие спиваются, страна катится черт знает куда… я ничего не забыл?

– Духовенство еще и развратничает.

– А, так ты из моногамного мира? Тогда можешь добавить, что развратничает не только духовенство – развратничают все.

– Так что, – до меня наконец дошло, – я не первый? Бывали и до меня пришельцы из параллельных миров?

– Каждый год приходят один-два, но до меня добрался ты первый. Все предыдущие либо погибли в глупых схватках со стражей, либо исчезли неизвестно куда. Насколько я знаю, ты первый из пришельцев, кто сам пошел на сотрудничество с властью. Почему, кстати?

– Это же очевидное решение! Одному против системы все равно ничего не светит, значит, надо сотрудничать. Не с рядовыми монахами, которые все равно ничего не поймут, а с верхушкой.

– Все правильно. Только пришельцы почему-то думают по-другому. В девяносто девятом один чудик ушел в лес, построил себе скит, жил там два года, терзал набегами местных крестьян – они считали, что к ним леший повадился. Потом набрела на него монастырская стража, хотели арестовать, да не тут-то было. Устроил он им волшебную схватку по полной программе, до сих пор на том месте в лесу проплешина, и деревья почему-то повалены вершинами внутрь. А крестьяне клянутся, что видели, как он потом в деревянном корыте на самое небо поднялся. А до этого в семьдесят втором другой отшельник, остроухий… как-то чудно его звали, не помню, на букву "У", кажется… В общем, тоже в лесу поселился, колдовал все время. И наколдовал такое, что никто и самую малость понять не может. Сам исчез бесследно, записи после него остались на тарабарском языке, букв там всего шестнадцать, а знаков препинания вообще нет. И чудеса всякие: свеча до сих пор горит не сгорая; ящик золотой, в который что ни положишь, все в золото обращается; колун мифриловый… Это ж надо было придумать – колун и мифриловый! Ладно бы хоть топор был…

– Вроде топоры мифриловые у гномов из Средиземья, – вспомнил я знаменитый фильм.

– Оттуда тоже приходили, – оживился владыка, – в девятьсот первом, женщина одна с зелеными волосами – красивая, говорят, была, но бледная. Поселилась в деревне, оказалась хорошей травницей. Людей лечила, скотину, целебных трав целый огород вырастила… Убили ее.

– Кто?

– Тати лесные. Предводитель ихний слово знал, этим словом ее и усыпил. Потом вся ватага два дня над ней измывалась, а когда они ушли, она так и лежала во сне, пока не умерла. Только и остался от нее огород, полный трав неведомых, да сказки, что она детям рассказывала. Чудные сказки – жалко, что крестьяне ничего толком не запомнили. Еще один полурослик из Средиземья приходил, имел кинжал мифриловый с цветами загадочными, по лезвию высеченными. Его сразу стрелой подбили, за зайца приняв. В общем, ты первый, кто при жизни попал в наше поле зрения.

– И что, у каждого пришельца крест был?

– Нет, креста ни у кого не было. Амулеты у некоторых были – например, кинжал того недомерка. Крестов не было. А некоторые сами колдовать умели, без амулетов.

– Но я не умею колдовать!

– Умеешь. Шторм души, например, ты сам вызвал.

– Какой шторм души?

– Когда на тебя два меча господних с булавами накинулись. Я, грешным делом, колебался – думал, может, и вправду обычный чернокнижник попался. И когда крест твой увидел, решил проверить. А крест у тебя воистину святой.

– Святой – это волшебный?

– Ну да. Святой, волшебный, магический – это одно и то же. Так все-таки, Сергей, зачем ты в наш мир явился?

– Откуда мне знать? Я же, когда к кресту обращался, не знал, что в другой мир перейду. Хотел шкуру свою спасти – и все. Ни о каких высоких материях и не думал.

– И сейчас не думаешь?

– Не думаю.

– И правильно. Что ж, отдохни пока, соберись с мыслями, как надумаешь чего – поговорим. И не делай такое лицо – никто тебя в тюрьму сажать не собирается. Сейчас поедем в Донской, подберем тебе гостевую келью, поживешь пока там.

– Когда я выйду из тюрьмы, моя клятва перестанет действовать.

– Ну и хрен с ней.

– Не боишься?

– Кого? Тебя? Думаешь, меня так же легко убить, как этих прохвостов? Выйдем на улицу, можешь попробовать, но не советую.

– Мой крест нейтрализует магию!

– Только направленную непосредственно на тебя. Не спорю – это немало. Со временем, я полагаю, мы как-нибудь сойдемся в учебном поединке… Да, ты хорошо защищен, но твоя защита не идеальна.

– Понятно. Значит, я буду сидеть в этом монастыре и думать о смысле жизни?

– Дел у тебя хватит. Я хочу побольше узнать о твоем родном мире, там изготавливают оригинальное оружие. Кроме того, твой крест тоже очень интересен. Но это не к спеху. Нам с тобой спешить больше некуда. Поспешишь – людей насмешишь.

2

Обычно при слове «келья» на ум приходит тесное, холодное и сырое помещение со стенами из грубого камня, с узкой жесткой кроватью, грубым деревянным табуретом и полным отсутствием всякой другой мебели. Моя келья больше напоминает номер четырех – пятизвездочной гостиницы. Гостиная, спальня, санузел с нормальной ванной и нормальным унитазом, роскошная двухспальная кровать, кругом зеркала, резьба, лепнина, всевозможные картины и статуэтки… Короче, очень даже роскошный интерьер, который портит только отсутствие телевизора. Интересно, что статуэтки изображают главным образом купидонов и голых нимф; из четырех картин, висящих на стенах, две представляют собой пасторальные пейзажи, а на двух других нарисованы купающиеся красотки. Икон нет ни одной, только в углу спальни обнаружилось распятие в стенной нише за шторкой.

Сам монастырь также не производит впечатления чего-то священного и неприступного. Нет, снаружи все благопристойно. Территория окружена высокой кирпичной стеной с башнями, рвом и подъемными мостами, монахи в черных рясах несут службу с благостными физиономиями – все чинно, все наводит на мысли о чем-то высоком. Но стоит пройти внутрь, как оказываешься совсем в другом мире.

Те, кто обитает в монастыре, совершенно не соответствуют привычным представлениям о монахах. Прежде всего, здесь живут не только мужчины, но и женщины. Оказывается, еще митрополит Никон упразднил деление монастырей на мужские и женские, по-новому истолковав безбрачие и целомудрие. Монаху не должно заводить семью, сказано где-то в Писании, ибо семья монаха есть обитель Господня. Но почему в обители Господней не могут жить дети? И почему в обители Господней недоступны мирские радости? Монастырь суть большая семья, и пусть она возьмет от мирской семьи все хорошее и отринет все дурное. Так учил святой Никон, и так стало, и я не могу сказать, что это однозначно плохо.

Носить рясы внутри монастыря считается дурным тоном. Только на торжественные церемонии монахи и монахини одеваются в парадное облачение. Все остальное время никого не волнует, что надето на человека, ибо Христос говорил: оскверняет не то, что снаружи, а то, что внутри. Главное, чтобы одежда не была грязной, вонючей или рваной, а остальное не важно: ты можешь усыпать себя бриллиантами или быть похожим на дремучего таежного жителя – это ни на что не влияет. Говорят, сам митрополит предпочитает крестьянскую одежду, к которой привык в молодости.

Сословное деление в монастыре отсутствует: дворяне, мещане и крестьяне пользуются абсолютно равными правами. Дмитрий сказал, что с того момента, как человек становится священником, то, кем он был в прошлой жизни, не имеет никакого значения. Для рукоположенного важны только заслуги перед Господом, и крестьянин, хорошо владеющий магией или имеющий какие-то другие таланты, займет в монастыре более высокое положение, чем бесталанный дворянин.

Я рассказал Дмитрию про коммунизм, и он сделал вывод, что в разных мирах философы приходят к близким концепциям. Только здесь никто и никогда не ставил себе целью осчастливить абсолютно всех. Тут считается, что счастья достоин тот, кто его достоин. Ведь всегда должно быть и дно социальной пирамиды. Когда основание пирамиды меньше, чем вершина, то она рушится. Если ты хочешь и можешь учиться, если ты готов отдавать больше, чем получаешь, рано или поздно ты попадешь в мир горний, где ни деньги, ни власть не воспринимаются как цель жизни, где главное – совершенство души, имеющее один исход – стать равным Господу. Впрочем, этого пока никто не достиг.

В монастыре лица людей не тупы и не безразличны, как снаружи, в глазах его обитателей светятся ум и радость жизни. Девушка по имени Татьяна, скрасившая мой досуг этой ночью, считается монахиней, но фактически она – профессиональная проститутка. Развлекая почетных гостей, она побывала в постелях всех высших церковных сановников. У нее четверо детей, отцом младшей дочери, скорее всего, является сам его преосвященство, и она счастлива. Она любит весь мир, и мир любит, ее. Сегодня она увидела меня впервые в жизни, но уже через четверть часа мне казалось, что я знаю ее много лет. Когда попадаешь в столь насыщенный поток всепоглощающей любви, ответное чувство возникает само собой. И когда мы расстанемся – может, через год, а может, уже завтра, – мы оба, и она и я, сохраним в своих душах самые светлые и чистые воспоминания о том, что было между нами, и в нашем расставании, скорее всего, не будет печали, потому что на пути к совершенству нет места для печали.

3

Я проснулся и обнаружил, что на мне нет креста. Черт возьми! Я же собирался никогда не снимать его, я прекрасно понимал, что насильно его у меня никто не отберет, но украсть попытаются обязательно. Вот зачем владыка подложил мне эту женщину! Я отчетливо вспомнил, как, расстроенный тем, что сильно болтающийся амулет мешает заниматься любовью, снял его и положил на прикроватную тумбочку. А потом я даже не вспомнил о нем! Черт меня подери!

На кресле рядом с кроватью я обнаружил роскошный махровый халат с богатой вышивкой, изображающей сатиров и нимф. Облачившись в него, я вышел в гостиную и увидел Татьяну. Она сидела на кушетке совершенно обнаженная и увлеченно читала книгу. Увидев меня, она подняла книгу, и я прочитал название на обложке: «Вечерняя стража». Картинка на обложке изображала полуобнаженную деву-воительницу с гигантскими окровавленными клыками, яростно отбивающуюся от целой стаи неясных существ в белых балахонах с прорезями для глаз. М-да, самое подходящее чтиво для монахини.

– Доброе утро! – приветствовала меня Татьяна, лучезарно улыбнувшись. – Как спалось?

– Замечательно, – буркнул я. – Где крест?

– В лаборатории.

– В какой еще лаборатории? Что он там делает?

– В монастырской лаборатории. Его изучают.

– Как его забрали?

– Пришел послушник, предъявил записку от владыки, попросил выдать ему крест, я и дола.

– Меня ты спросить не могла?

– Ты спал, я не хотела тебя будить. И потом, владыке нельзя отказывать.

– Ни в чем?

– Ни в чем.

– А если отказать, то что будет? Татьяна изобразила искреннее удивление:

– Не знаю… А зачем? Владыка дурного не попросит.

– Ты что, не понимаешь? Ему нужен был только мой крест. Теперь он получил, что хотел, и от меня можно спокойно избавиться.

– Зря ты так, – обиженно проговорила Татьяна. – Никто не хочет от тебя избавляться. С тех пор как ты миновал ворота монастыря, ты один из нас.

– Но я не прошел рукоположение!

– И не пройдешь, если будешь ерепениться! Гнев не к лицу служителю Господа.

– Я не служу Господу.

– Господу служат все. Ты можешь думать иначе, но, что бы ни думал, ты служишь Господу.

– Да иди ты! Где мой крест?

– Я уже сказала: в лаборатории.

– Как туда пройти?

– Туда нельзя входить без особого разрешения. Тебе надо обратиться к владыке… только ты покушай вначале.

Я покушал и немного успокоился. Татьяна попыталась соблазнить меня на продолжение вчерашнего, но настроение было не то. Я переоделся в коричневую рясу послушника и отправился на аудиенцию к владыке.

4

Сестра Анфиса, секретарша Дмитрия, сообщила, что владыка меня вызовет. Она сидела за столом в мини-юбке, откинувшись на спинку кресла и сверкая голыми коленками, и увлеченно занималась полировкой ногтей. Если не знать, что мы в монастыре, и не скажешь, что она – монахиня.

В приемной владыки я был единственным посетителем. Обстановка не производила впечатления, что за дверью, ведущей в кабинет, обитает большой босс. Но все относились к Дмитрию с таким почтением, что у меня не возникало и тени сомнения – он действительно большой босс. Наверное, все дело в специфике его деятельности. Вряд ли в моем родном мире перед кабинетом какого-нибудь полковника ФСБ сидит длинная очередь желающих настучать на ближнего своего.

Вместо журналов на столике рядом с креслами для посетителей лежал совсем новый томик Библии. Вряд ли его часто открывали. От скуки я открыл книгу и попытался погрузиться в чтение, но безуспешно. Во-первых, в этом мире не было реформы правописания, и текст, изобилующий ятями, фитами и твердыми знаками, читать не слишком удобно. А во-вторых, церковные книги, даже написанные привычным русским языком, легкочитаемостью не отличаются. Сюда бы какого-нибудь Пехова или Донцову, на худой конец…

Я проторчал в приемной почти час. Наконец владыка соизволил меня принять.

– Как дела, Сергей? – спросил Дмитрий, вылезая из-за заваленного бумагами стола, дабы радушно поприветствовать меня. – Как Татьяна? Понравилась?

– Где крест? – Я решил сразу взять быка за рога.

– Разве она не сказала? – деланно удивился Дмитрий. – В лаборатории.

– Она сказала. Зачем ты приказал забрать его?

– Это очень сильный амулет, притом основанный на совершенно новых принципах. Его просто необходимо исследовать – это наверняка позволит получить потрясающие результаты…

– Замечательно, – перебил я Дмитрия, – но зачем было забирать его тайно, по-воровски? Дмитрий ехидно ухмыльнулся.

– Ты ошибаешься, Сергей, – сказал он, – это не по-воровски. Нельзя украсть то, что тебе и так принадлежит.

– Он тебе не принадлежит!

– Ты не знаешь наших законов, Сергей. Все сущее принадлежит Господу.

– А при чем тут ты?

– Я вхожу в число приближенных слуг Господа. Я имею право распоряжаться всем, находящимся в этих стенах, в тех пределах, в каких это не противоречит волеизъявлению других приближенных слуг.

– Мной ты тоже имеешь право распоряжаться?

– Ты понял.

– И какую же участь ты мне приготовил? Посадишь в тюрьму?

– В этом нет необходимости. Тебе понравилась келья? Татьяна? Чего молчишь?