Текст книги "Ураган мысли"

Глава девятая, в которой я обретаю тихую гавань, но ненадолго

Серая пауза, а потом мир зеленеет. Я вдыхаю воздух и понимаю, что это уже не Москва. Оглядываюсь по сторонам и понимаю, что ни климатическая зона, ни часовой пояс не изменились.

Мы стоим на грунтовой дороге, когда-то давно проложенной тракторами и успевшей с тех пор зарасти травой по колено. Это деревенская улица. По одну сторону дома, по другую – огороды. Полная тишина, слышно только, как поют птицы и стрекочут насекомые. Окна закрыты ставнями, двери заколочены. Похоже, деревня заброшена, в подмосковной глубинке таких селений большинство. Мы идем по заросшей улице в одну сторону, потом в другую. Никаких сомнений – в деревне никого нет.

Я восхищаюсь прозорливостью того-что-живет-во-мне. Действительно, здесь нас никто не будет искать. На всякий случай прислушиваюсь, но в звуки природы не вторгается ничего похожего на гул недалекой дороги. Видимо, мы в настоящей глуши, и неважно, что до Москвы может быть меньше ста километров. Впрочем, скорее всего, столица дальше – смог распространяется километров на полтораста.

Я спрашиваю Маринку:

– В каком доме будем жить?

Она показывает пальцем на самый большой, кстати, мы материализовались именно напротив него, и тут же интересуется:

– Что это?

Этот вопрос можно трактовать по-разному, я выбираю самый простой вариант:

– Деревня.

– Какая?

– Заброшенная. Здесь никто не живет уже несколько лет. Тут никто не будет нас искать. Мы в полной безопасности.

– А где это?

– Что где?

– Ну где мы находимся?

– Имеешь в виду, географически?

– Да.

– Не знаю. Похоже на Подмосковье, но не самое близкое. Скорее всего, одна из соседних областей.

– Круто. – Маринка помолчала. – А как мы отсюда выберемся?

– Так же, как прибыли.

– Это и есть телепортация?

– Да.

– Странно. А что это было такое серое вокруг, когда мы перемещались?

– Центр вечности.

– Что?

– Центр вечности. Не могу объяснить, что это такое, но оно называется именно так.

– Откуда ты это знаешь?

– Не знаю.

– Круто.

Я подошел к крыльцу выбранного дома, Маринка шла за мной, задумчиво озираясь. Я попытался оторвать руками доски, которыми заколочена входная дверь. Без шансов – заколочено на совесть, без ломика нечего и пытаться. Ну что ж, Борман говорил, надо пользоваться способностями, если это необходимо. Я воспользовался.

Огромные гвозди исчезли. Дверь открылась с оглушительным скрипом. Мы вошли внутрь.

Думаю, этот дом пустовал года три-четыре. Затхлый запах заброшенного жилья, толстый слой пыли на полу. Мебели совсем немного – обеденный стол, двуспальная кровать, шкаф для одежды, сервант для посуды, умывальник. И шкаф, и сервант внутри абсолютно пусты. Электричества нет. Не слишком комфортно, но зато безопасно. Я обратился к Маринке:

– Ты начинай прибираться, а я пройдусь по магазинам.

Маринка не успела удивиться, а я уже телепортировался. Глупо ходить за покупками через центр вечности, но других вариантов сейчас у меня нет.

* * *

Вечер. Свечи на столе. Мягкий оранжевый свет пробивается из-за печной дверцы. Мы пьем настоящее виноградное вино из хрустальных бокалов и закусываем натуральным салатом оливье. Вокруг пустой дом с голыми стенами, но эта пустота тонет в темноте. И вообще, какая разница, что происходит вокруг, если здесь праздник? Праздник для нас двоих. Мы пьем без тостов, мы не нуждаемся в формальных пожеланиях. Мы сидим рядом, прижавшись друг к другу бедрами, и наши губы то и дело встречаются.

Весь вечер я покупал нужные вещи. Гору нужных вещей. Мне пришлось телепортироваться четыре раза туда и четыре раза обратно. Не только потому, что такую гору вещей не унести за один раз. Когда приводишь в порядок настолько заброшенный дом, очень трудно быстро определить, что нужно покупать. Все четыре раза я посетил один и тот же рынок. Не знаю, где географически он располагается, и не хочу это знать. Похоже на небольшой провинциальный городок, а более подробная информация меня не интересует. То, что я расплачивался наличными, никого не удивляло, набор покупок вызывал некоторое удивление, но не более того. Наверное, меня приняли за молодого бандита, который собрался отметить с подружкой удачное дело.

Мы сидим за столом, и мне хорошо. Маринке тоже хорошо. Я разливаю вино по бокалам, а она вздрагивает, будто внезапно что-то вспомнила, и говорит немного смущенно:

– Игорь, моя мама… ты можешь перенести ее сюда?

– Я все могу, – отвечаю я. – Но давай сделаю это завтра. Пусть этот вечер принадлежит только нам.

Этот вечер действительно принадлежит только нам. И ночь тоже.

* * *

Утро. Я подсознательно ожидаю, что будет кричать петух, но в этой деревне кричать некому. Оглядываю комнату и вижу три пустые бутылки. Но похмелья нет, видно, вино было настоящим. Маринка уже проснулась. Я тянусь к ней, и мы делаем это еще раз.

Через тысячу восхитительных лет я встаю с кровати. Чистить зубы холодной водой неприятно. А это еще что? Какого черта я купил вчера электробритву? Здесь же нет электричества! Я растерянно озираюсь по сторонам с бритвой в руках, Маринка заливисто хохочет. Я тоже смеюсь.

Мы завтракаем бутербродами с натуральной бужениной, запивая их кока-колой. Идиотское сочетание, но ни кофе, ни чай не приготовить без электричества. Наверняка можно воспользоваться русской печкой, но я не знаю как, и Маринка тоже не знает.

Маринка поднимает левую руку ладонью вперед, и я не сразу соображаю, что это значит. Осознав, кричу:

– Ты что делаешь?! Тебя же запеленгуют!

Но Маринка уже не пытается воспользоваться телесвязью. Она смущена, она забыла, что это делать нельзя, ее расслабила окружающая обстановка. Она говорит:

– Я хотела позвонить маме, но связь не работает.

Естественно, не работает. В такой глуши не бывает сотовых подстанций.

Маринка вопросительно смотрит на меня, я знаю, о чем она думает, и говорю:

– Я помню, что вчера обещал. Ты уверена? Она кивает. Я говорю:

– Рэкс-пэкс-пэкс! – И посреди комнаты появляется незнакомая женщина. Очень худая, какая-то помятая, с пожелтевшей кожей, но она не производит впечатления больной. Я верю Борману: Юлия Георгиевна действительно была в молодости ослепительной красавицей, она и сейчас очень красива.

Она недоуменно озирается по сторонам, видит Маринку, а та кидается ей на шею и начинает рыдать. Я не хочу им мешать и испаряюсь. У меня еще много дел.

* * *

Сегодня вторник, и это значит, что у папы нет занятий. Скорее всего, он дома, может быть и на даче, но это менее вероятно. Я перемещаюсь домой.

Забавно, как быстро входят в привычку самые странные вещи. Я уже воспринимаю центр вечности как что-то привычное, меня больше не завораживают его черно-белые коловращения, я обращаю на него не больше внимания, чем на фонарный столб, увиденный из окна автобуса.

Я перенесся в свою комнату. Странно, но после недавнего обыска она не выглядит разгромленной. С первого взгляда и не поймешь, что вчера здесь все перевернули вверх дном.

Я отдал приказ, и, если в моей квартире были какие-то жучки (а они наверняка были), теперь они все одновременно сломались.

Иду на кухню. Папа сидит за столом, перед ним две пустые бутылки из-под пива. Его лицо выглядит помятым.

Увидев меня, он делает несколько странных жестов, он показывает на свои глаза, уши и рот. Успокаиваю его и говорю, что жучков в квартире больше нет. Он спрашивает:

– Телепортация? Я киваю.

– На сколько ты их нагрел?

– Около трехсот тысяч.

– И все? – Папа искренне удивлен.

– Все. Они засекли меня слишком быстро.

– Что ты еще умеешь? Телепатия?

– Нет.

– Предвидение?

– Нет. Оно мне не помешало бы, но нет.

– Значит, только телепортация?

– Еще я умею приказывать компьютерным сетям.

– Я думал, ты взломал эту сеть как хакер, а не как супермен.

– Какой я хакер…

– Ладно, садись.

Я достаю из серванта бокал и наливаю себе пива. Некоторое время мы молчим. Потом папа задумчиво произносит:

– Странно, что Марс добрался именно до тебя.

– Марс?

– Конечно. А ты думаешь, откуда у тебя все эти способности?

– Не знаю.

– То-то же…

Некоторое время мы молчим, потом я спрашиваю:

– Папа, что было на Марсе?

– Не знаю.

– Но что-то было?

– Да, что-то было. Это трудно объяснить. На самом Марсе не было ничего необычного. Холодная безжизненная планета, если не считать жизнью силиконовые коацерваты. Вся информация о Марсе ушла в открытый доступ, мы не нашли там ничего по-настоящему ценного. Интересные вещи начались потом, когда мы вернулись на Землю.

Папа помолчал:

– Я давал подписку… но сейчас это уже неактуально. Мы провели в карантине полгода. Большие шишки из НАСА запудрили публике мозги, они говорили, что так было задумано с самого начала, что такая беспрецедентная проверка жизненно необходима, что мы могли привезти с Марса чужеродные микроорганизмы, что в таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Правду знают всего несколько десятков человек, а всю правду… может быть, человек пять.

Папа отхлебнул пива.

– Первоначальный план полета отводил на карантин всего месяц. Список карантинных мероприятий был нам заранее известен, и первую неделю все шло по плану. До тех пор, пока нас не загнали на ментоскоп. Не знаю, что они обнаружили, но это их здорово напугало. Фактически нам провели психокоррекцию. Нет, это слово ни разу не произносилось вслух, я это понял уже после того, как нас выписали из карантина, но это была именно психокоррекция. Психотропные препараты, раз в неделю ментоскоп, среднее время проверки – два часа.

– Два часа? Что можно исследовать так долго? Если применяется подсветка, любые патологические контуры выявляются за считаные минуты!

– Может быть. Психология – странная наука. В ней многие вещи засекречены сильнее, чем уравнения термоядерного синтеза. Я не представляю, сколько правды в том, что говорят по телевизору про нейронное сканирование. Раньше я думал, что процентов сорок, теперь не знаю. Ты знаешь, что ментоскоп может делать не только чтение, но и запись?

– Запись в мозг?

– Да.

– Но это же невозможно! Ядерно-магнитный резонанс – просто побочный эффект активации нейронных контуров, это только внешний признак, если подать на нейрон резонансное возбуждение, нейрон этого даже не заметит.

– Так говорят.

– Пусть даже ментоскопом можно искусственно возбуждать нейроны. Но самая простая мысль задействует десятки контуров, содержащие сотни тысяч нейронов. Каким должен быть компьютер, чтобы в реальном времени рассчитывать точки приложения воздействия?

– Стационарным.

Я с ужасом осознал, что это может быть правдой. Что мы знаем о вычислительной мощности компьютера? Каждая последующая модель универсального процессора в среднем вчетверо мощнее предыдущей. А в чем измеряется производительность процессора количественно? В операциях в секунду? Уже антикварный «Пентиум-один», имеющий всего два конвейера, слишком умен для того, чтобы оценивать его так примитивно. Два разных теста, одинаковые по количеству вычислений, но по-разному загружающие кэш, дадут совершенно разные результаты. Тактовая частота? Третий «СпидСтоун» и второй «СуперСпарк» работают на одной тактовой частоте, и что с того? Ни один дурак не возьмется утверждать, что они работают одинаково быстро. И что мы знаем о стационарных компьютерах? Кто возьмется дать количественные оценки быстродействию паутинного поля или ионной каши? Мы знаем, что размытые процессоры работают с запредельной скоростью, что для большинства задач основные затраты времени приходятся на ввод-вывод, а для задач имитационного моделирования и искусственного интеллекта скорость работы программы растет пропорционально корню четвертой степени от трудозатрат на написание программы и пропорционально логарифму времени обучения. Мы знаем, что сложность человеческого мозга запредельна, что, хотя теоретически нервные контуры описываются уравнениями Тьюринга-Поста, практически – сложность нервной системы человека выражается миллиарднозначным числом. И в конечном итоге мы упираемся в простой вопрос: может ли беспредельно мощный компьютер познать беспредельно сложный мозг? Пусть не полностью, пусть ограниченно, пусть только отдельные контуры. Но ведь может? Кто знает, как здесь раскрывается неопределенность «бесконечность на бесконечность»…

До меня дошло, чего я избежал. Когда я сидел в подвале ФР, когда на меня медленно наезжал шлем ментоскопа, кто знает, что бы случилось со мной, если б я не принял решения сломать этот чертов агрегат? Может быть, те нервные контуры, которые отвечают за то-что-во-мне-живет, были бы сочтены патологическими и перманентно подавлены. Черт возьми! Стоило допустить, что активное вмешательство в высшую деятельность мозга в принципе возможно, как открывается такое море возможностей, что… что волосы встают дыбом. Я понял, что знаю, как подавить любую мысль в мозгу, распятом на невидимом кресте томографа. Вначале подсветка, основанная на базовых ощущениях, далее кластерный и факторный анализ, построение дерева частичных решений, повторная подсветка, отбраковка ложных ветвей, еще три-четыре итерации, контур выявлен, контрольная подсветка, выявление отрицательных входов, их активизация, и через пару часов воспоминание исчезнет без следа. А если проследить канал к эмоциональному центру с негативной окраской, неважно какому, главное, чтобы поближе, да закоротить этот канал на положительный вход… или закоротить на отрицательный вход канал, ведущий к центру с позитивной окраской… мозг сам убьет в себе то, что показалось ненужным оператору ментоскопа. И сложность всей операции не так уж и высока, особенно если программа натренирована на десятках тысяч успешных психокоррекций. Благо недостатка в преступниках нет даже в наши счастливые дни. Я медленно произнес:

– Меня пытались допросить на ментоскопе.

– Пытались?

– Да. Ментоскоп сломался.

– Сам?

– Почти, – я ухмыльнулся. – Я ему помог. Папа помолчал с полминуты.

– Не думаю, – наконец сказал он, – не думаю, что они провели бы коррекцию. Они еще не знали, что ты умеешь, иначе не стали бы работать так грубо. И не думаю, что они будут проводить коррекцию теперь. Решатся на это не раньше, чем поймут, что выжали из тебя все возможное. Не думаю, что тебе грозит психокоррекция в ближайшие полгода-год…

– Но под ментоскоп я больше не лягу. Папа выглядел растерянным:

– Не знаю. Не знаю, что посоветовать. Конечно, ты мой сын, и я желаю тебе только хорошего, но… если это действительно Марс… может быть, коррекция – это лучший выход.

– Но все-таки, что было на Марсе?

– Я же говорю – не знаю! Когда я лежал под ментоскопом, меня спрашивали то же самое, и я не знал, что ответить. Не могу сказать, что не чувствовал ничего необычного или что моя психика не изменилась за время полета. Два с половиной года в корабле – вполне достаточный срок, чтобы психика кардинально поменялась, даже в обычных условиях. А в космосе… в космосе меняется многое, но как понять, какие изменения нормальные и естественные, а какие патологические? Поднялся уровень эмпатии – на первый взгляд это нормально, общение в замкнутом коллективе способствует ее росту. Но насколько должен подняться этот уровень? И как его оценить без нейронного анализа? Странные сны…

– Сны? – Я прямо-таки вздрогнул.

– Да. Почему это тебя так удивило? У тебя тоже сны?

– Тоже. Что тебе снилось?

– Всякая ерунда. Много сексуального… ну, ты понимаешь…

– Еще бы. Но что в этом странного?

– В этом – ничего. По-настоящему странные сны тоже были, но нечасто, и они не бросались в глаза на общем фоне. Если так можно сказать про сны. Темная башня, безумный чародей, сотворяющий мир. Или то, что повторялось чаще всего, – я иду по пляжу и вижу, что на лежаке лежит Христос в темных очках и читает иллюстрированный журнал. Я подхожу к нему и прошу благословения. Он благословляет меня, я ухожу и чувствую настоящее умиротворение.

– Но ты же неверующий!

– Да, неверующий. И когда я видел Христа в этом сне, то удивлялся, что он действительно существует. Искренне удивлялся. Иногда я спрашивал его, действительно ли он – Христос, и он отвечал «да». Иногда я извинялся, что не верил в него, а он утверждал, это ерунда, не бери в голову, я все равно верю в тебя, а в кого веришь ты – это дело десятое, и не думай о себе слишком много. И когда я уходил от Христа, то чувствовал себя… как апостол, что ли…

– А когда просыпался?

– Когда просыпаешься, кажется, что все это ерунда. Шутки подсознания. У космонавтов часто бывают сдвиги на религиозной почве. Когда видишь немигающие звезды через обычное стекло, когда ощущаешь себя одинокой песчинкой в этой бесконечной пустыне, когда ты так далеко от Земли, что радиосигнал идет несколько минут… неизбежно начинают лезть в голову всякие мысли.

– И ты все равно не веришь в Бога?

– Все равно. Понимаешь, Игорь, у меня нет оснований верить в него. Я допускаю, что он существует, в полете мне очень хотелось в это поверить, но… зачем плодить сущности без необходимости? В мире нет ничего, что нельзя было бы объяснить, не прибегая к понятию Бога. И мне кажется глупым придумывать для объяснения необъяснимого высшую сущность, вместо того чтобы честно признаться в собственном неведении. Все, что объясняют божьими проявлениями, можно объяснить естественными причинами, а если их не видно, это значит, что ты всего лишь не умеешь смотреть. Ходить же в церковь мне кажется еще более глупым. Лучше уж психокоррекция – это, по крайней мере, честнее, здесь тебе ясно говорят, что с тобой делают.

Долгая пауза. Мы сидим и пьем пиво. Потом папа спрашивает:

– А твои сны?

– Еще более странные. Их можно истолковать, что я – Антихрист. Или что подсознательно боюсь своих способностей. Или много слушал хеви-метал.

– Тогда не грузись. Первое маловероятно. Чтобы допустить этот вариант, надо признать существование Антихриста, а к этому нет оснований.

– А пророчества?

– Какие? Печать зверя?

– Хотя бы.

– За две тысячи лет число зверя обнаруживали сотни раз в самых необычных местах. Начиная с императора Нерона. Ты «Войну и мир» читал?

– Читал.

– Так не уподобляйся Пьеру Безухову. А то начнешь еще суммировать буквы своего имени или переводить его в шрифт Wingdings.

Снова долгая пауза. И снова она прерывается вопросом, который задает папа:

– Ну и что ты собираешься делать? Я честно отвечаю:

– Не знаю.

– А когда узнаешь?

– Для начала нужно понять, кто я такой и каково мое предназначение.

– А если его у тебя нет? Что тогда?

– Не знаю. Пока поживу в тихой гавани, потом решу.

– Тихая гавань – это где?

– Точно не знаю. Я туда перемещаюсь только телепортацией. Сформулировал приказ, что хочу переместиться в место, где меня никто никогда не найдет.

– Умно. Очень умно и даже изящно. А где это все-таки, если не секрет?

– Заброшенная деревня.

– Логично. Их столько вокруг Москвы, что тебя можно искать годами. Вот только… как там насчет бытовых удобств?

– Никак. Надо все организовывать с нуля.

– Значит, долго ты там не продержишься.

– Почему?

– Надоест туалет на улице. Надоест топить баню каждый раз, когда захочешь помыться. Надоест телепортироваться на рынок за хлебом. Кстати, как у тебя с деньгами?

Я вытащил из кармана толстую пачку рублей. Папа уважительно покивал и спросил:

– Настоящие или сотворил?

– Настоящие.

– Телепортировал из банка?

– Нет. Дал один человек.

– Этот бандит, как его… Викентьев, что ли?

– У него прозвище Борман, а фамилию я не знаю.

– Какие у тебя с ним дела?

– Он думает, что я – Мессия.

– И все? Он просто так дал тебе деньги на всякий случай, чтобы ты его в ад не отправил?

– Ну да.

– Не верится. Наверняка он что-то хочет от тебя.

– Может быть. Пусть хочет. Не думаю, что ему что-нибудь обломится.

– Все равно я бы на твоем месте не стал бы связываться с бандитами. Кстати, насчет Марины… эфэровцы сказали…

– Что она проститутка?

– Да.

– Информация устарела.

Кажется, я удивил папу по-настоящему.

– Черт возьми, Игорь… никогда не думал, что из всех женщин ты выберешь бывшую проститутку. Ты что, не смог найти никого получше?

Я пожал плечами.

– Можно и так сказать. Все получилось спонтанно. Вначале я ничего не знал, а потом уже влюбился. Да это неважно. Какая разница, чем она занималась, Маринка очень хорошая девушка, я люблю ее, что еще нужно?

– Смотри… Не буду тебе говорить, как это опасно, ты и сам все знаешь.

– Конечно. Венерические болезни, наркомания, отклонения в психике. Только с ней все в порядке.

– Смотри сам. Так все-таки что ты собираешься делать?

– Ждать. Пытаться понять себя.

– Теорему Тьюринга уже забыл?

– Помню. Ни один разум не способен полностью себя осознать. Но, по-моему, любой разум должен попытаться. Хотя бы однажды. Иначе это уже не разум.

Внезапно я вспомнил, зачем сюда пришел, и спросил:

– Папа, когда я появился в своей комнате, почему ты встал в боевую стойку?

Отец выглядел искренне удивленным:

– Разве?

– Не заметил. Это просто эмоции. Мне предъявили ордер на обыск, там была ссылка на обвинение в преступлении первой степени, кстати, что ты такого натворил?

– Взломал внутреннюю сеть ФР.

– Зачем?

– Они засекли мои фокусы с финансами. Я попытался замести следы.

– М-да… По-моему, в такие дела лучше не лезть без соответствующей подготовки.

– Теперь я это понимаю. Но все-таки почему ты был готов драться с ними?

– Эмоции. Я и так уже был на взводе, и тут из ниоткуда появляешься ты, с сумасшедшими глазами и разбитой мордой. Я сразу понял, в чем твои проблемы и откуда они взялись. Подумал, что я тоже мог бы телепортироваться, если бы мои мозги не обработали в карантине. Я ощутил такую злобу на весь мир, что был готов порвать глотку любому, кто подвернется под руку. Никто, к счастью, не подвернулся, а потом это прошло. Буквально через несколько секунд.

Что ж, все необычное чаще всего объясняется предельно просто. Кажется, я выяснил все, что хотел. Напоследок спросил:

– Там в карантине исследовали твой генотип?

– Конечно.

– Ничего необычного не нашли?

– Думаю, нет. Иначе предложили бы сделать стерилизацию. Это даже не нужно легендировать, достаточно сослаться на космическое излучение.

– Тогда как же я унаследовал это?

– Откуда я знаю? Проще всего предположить, что изменения в генотипе были, но при анализе их не заметили. Или не придали значения. Или это были такие изменения, которые наша наука не способна заметить. Какая разница, если мы все равно это не узнаем?

Действительно, какая разница?

* * *

Следующим пунктом в моей программе значилась церковь. В глубине души я не верил, что Антихрист не может ступить на освященную землю, а при появлении на ней Мессии невидимые ангелы начинают петь осанну, но чем черт не шутит? В худшем случае зря потрачу время.

Я вышел из дома. Минута, и я стою у края тротуара, обозревая проезжающие машины как бы в задумчивости. Вот в потоке появилась древняя «десятка», и я взмахнул рукой, как бы импульсивно. Со стороны это должно выглядеть, будто я принял внезапное решение не вызывать такси, а воспользоваться первой попавшейся машиной. Это запрещено, в Москве только таксопарки, имеющие соответствующую лицензию, имеют право заниматься частным извозом, но, сколько менты ни пытаются придушить незаконный бизнес небогатых автовладельцев, ничего не получается. Наверное, это национальная черта русского характера – ради копеечного заработка наплевать на возможные неприятности с законом, понадеявшись на авось.

«Десятка» затормозила, я распахнул дверь и сказал:

– Метро «Юго-Западная», чуть не доезжая, сотня.

Молодая и симпатичная девушка, сидевшая за рулем, согласилась и с маршрутом, и с ценой, я сел в машину, и мы поехали.

Я сразу почувствовал какое-то неуловимое ощущение неправильности. Незаконным извозом почти всегда занимаются мужчины, и то, что мне попалась девушка, странно само по себе. А еще более странно то, какая девушка мне попалась. Лет двадцати пяти, среднего роста, спортивного телосложения, черноволосая, коротко стриженная. Черты лица очень похожи на Маринкины, вообще, если бы Маринка работала не проституткой в борделе, а инструктором в спортивном клубе, она могла бы лет через семь стать такой. По общепринятым стандартам эту девушку нельзя назвать писаной красавицей, но на мой вкус она прекрасна.

Девушка спросила:

– Не доезжая метро – это куда?

– Там будет светофор напротив церкви, остановите около него.

– Хорошо. – И почти без паузы: – Все обвинения против вас сняты.

Мне показалось, что я не расслышал.

– Чего?

– Все обвинения, выдвинутые против вас, сняты. Вас больше не разыскивают спецслужбы. То есть, вас, конечно, разыскивают, но не для того, чтобы арестовать.

– Вы что, работаете в ФР?

– В ФСБ. В московской управе. Непохожа на фээсбэшницу?

– Мне не с кем сравнивать. Как вы меня нашли?

– В местах вашего вероятного появления была расставлена аппаратура слежения.

– Но я же уничтожил все жучки!

– И тем самым ясно сообщили, где находитесь.

Твою мать! Похоже, я никогда не научусь играть в шпионские игры на равных с бандитами и спецслужбами. И мои способности здесь ни при чем. Хоттабыч тоже был практически всемогущ, но сотворить работающий телефон ему было не по силам.

– Хорошо, вы сообразили, куда я приехал, успели оцепить дом, установить наблюдение, но почему я остановил именно ту машину, в которой сидели вы?

– Все очень просто. Вы хотели куда-то поехать, но не хотели телепортироваться. Пользоваться личным счетом вы упорно не желаете, значит, будете расплачиваться наличными и поэтому общественный транспорт отпадает. Остается такси или незаконный извоз, второе для вас предпочтительнее – таксисты не любят, когда их останавливают на дороге, а не заказывают через диспетчерскую, да потом еще расплачиваются наличными – это выглядит подозрительно, и таксист обязан сообщить в милицию о странном клиенте. А извозчику на все наплевать. Поэтому меня посадили в машину, подходящую для извоза, и отправили к вам.

– А если бы остановилась другая машина?

– За поворотом стоит патруль ГИБДД. Нарушить закон через считаные секунды после того, как видел мента, психологически трудно. Другая машина не остановилась бы.

Я вспомнил слова Бормана про психологическое воздействие. Кажется, оно уже началось.

– Чего вы от меня хотите? – спросил я.

– Ничего. Конечно, нам хотелось бы, чтобы вы согласились лечь на обследование в Кремлевскую больницу, но на этом никто не настаивает. Если вы не готовы к этому, можете не сотрудничать с нами. Ведите обычную жизнь, никто не имеет к вам никаких претензий.

– А к моим близким?

– Вы имеете в виду Марину Тимофееву? К ней вообще не может быть никаких претензий, заниматься проституцией она перестала, а кроме этого, ничего противозаконного она не совершала.

– А ее мать?

– Аналогично. Более того, мы больше не настаиваем на ее медицинском обследовании. Очевидно, что оно ничего не даст, обследовать-то надо вас.

– Мой отец?

– Он нарушил подписку о неразглашении, но принято решение не наказывать его. Он даже не узнает, что нам известно об этом.

– Стоп-стоп-стоп! Откуда вам это известно? Вы что, слушали и наш последний разговор?

Девица удивлена и смущена. Она допустила ошибку, она сказала лишнее. Она говорит:

– Ну да, слушали.

– Но я же уничтожил все жучки!

– Не обязательно ставить жучок, чтобы прослушать разговор. Есть же направленные микрофоны, лазерный интерферометр в конце концов.

Действительно, лазерный интерферометр. Эта штука ставится на крыше соседнего дома, нацеливается на оконное стекло, и его колебания, инициированные звуками в комнате, преобразуются в интерференцию лазерного луча. Остается только уловить и расшифровать эту интерференцию, но это совсем несложно. Так что, мне теперь придется блокировать работу всех интерферометров в окрестностях? А как быть с другими средствами подслушивания? Воистину в нашем мире невозможно ничего скрыть! И какого черта они ко мне привязались?! Я спросил:

– Значит, вам от меня ничего не нужно?

– Было бы очень хорошо, если бы вы согласились сотрудничать, но мы не можем вас заставить. Остается только наблюдение.

– Не боитесь, что я отдам какой-нибудь глобальный приказ, вроде того, чтобы все ваши приборы автоматически ломались при попытках за мной следить?

– Пока что вы стараетесь пользоваться своими способностями по минимуму. Не думаю, что вы отдадите такой приказ. И я не уверена, что он будет исполнен. Все ваши сверхъестественные действия до настоящего времени были одномоментными. Но даже если такой приказ будет выполнен, я почти уверена, что его можно будет обойти. Да и… зачем вам это? Вы же должны понимать – до тех пор, пока не начнете сотрудничать с нами, постоянно будете под наблюдением. Вы слишком важны и слишком интересны, чтобы оставить вас без присмотра.

– А если я скроюсь в тихой гавани?

– Найти вас там – это вопрос времени. Заброшенных деревень вокруг Москвы очень много, но их число конечно. Если подключить разведывательные спутники, вас найдут за считаные часы.

– Так что же, мне остается только сдаться?

– Ну почему же сдаться? Начать сотрудничество. Я знаю, вы боитесь, что вас посадят в какую-то секретную тюрьму-лабораторию и будут относиться к вам, как к подопытному кролику. Могу вас заверить – этого не будет. Не только потому, что это неэтично, подобное попросту неэффективно. Вы помните, чем кончился фильм про воспламеняющую взглядом? Нам совсем не нужно, чтобы с одной из наших лабораторий произошло то же самое.

– Разве у московской управы ФСБ есть свои лаборатории?

– Сейчас я представляю не только московскую управу. Вашим делом занимается Совет Безопасности.

– России или ООН?

Моя собеседница вымученно улыбнулась:

– России. Иностранцы не в курсе.

– Не собираетесь их просвещать?

– Нет. Да и зачем? В любой системе понятий это наше внутреннее дело.

– А если я – посланец Марса?

– Это почти исключено. Если бы генотип вашего отца был искажен на Марсе, вы бы не родились. В таких случаях делают необратимую стерилизацию.

– Значит – Антихрист?

– Вы же сами в это не верите.

– Чисто гипотетически?

– Тогда всем нам пора расходиться по монастырям. Но нет никаких фактов, указывающих на то, что вы – Антихрист.

Тем временем мы уже выехали на проспект Путина. До конечной цели путешествия осталось не более пяти минут. Девушка, похожая на Маринку, сказала мне:

– У меня к вам есть личная просьба. Верните Бориса. Поверьте, к вам сразу станут относиться гораздо лучше. Ведь это обвинение на самом деле не снято. Оно заморожено, но оно никогда не будет окончательно снято.

Я ничего не понял:

– Какого Бориса?

– Царькова.

– Откуда вернуть?

– Оттуда, куда вы его телепортировали.

– Я не телепортировал его, я убил его. Глаза моей собеседницы расширились.

– Но…

– Я не хотел этого делать. Но он не оставил мне выбора. Вы видели запись?