Текст книги "Орфей курит Мальборо"

Вадим Саралидзе
Орфей курит Мальборо

В тексте книги использованы тексты песен «Реанимационная машина» Армена Григоряна («Крематорий») и «Дэвид Боуи не умер» Сергея Галанина («Серьга»).

© Оформление. ООО «Издательство «Э, 2017

* * *

 
Лишь соловей как святое созданье природы
Песни свои исполняет без драхмы единой
 

Мидав из Локоса. Эпиграммы

Глава 1

– Раз! Раз-два! Два-аа-дцать се-емь!!! Долго еще эта клоунада с микрофоном продолжится? Я два часа торчу тут, как дурак на поминках, а звука нет!!

Ник, кажется, начал заводиться по-настоящему. Он действительно стоял на затертой дощатой сцене уже достаточно давно, тщетно пытаясь услышать в мониторе одновременно свою гитару и голос. Организаторы тура, как это часто бывает, попытались сэкономить и привезли вместо нормальной аппаратуры то, что Ник обычно называл дровами. От плохого звука у него даже зачесалось в носу, к тому же вчерашний виски в сочетании с хинкали и оливье организовали где-то в его внутренностях небольшой джем-сейшн, обернувшийся мучительной изжогой.

Звукорежиссер Серега Максимов, или Мася, как его звали все музыканты, в неизменной скошенной набок бейсболке меланхолично крутил ручки огромного музыкального пульта в центре зала. Его нежное прозвище, которое прилипло к нему с тех пор, как его застали утирающим слезу во время звучания «Show Must Go On», никак не вязалось с обликом двухметрового бугая, демонстрирующего бицепсы, ярко размалеванные полинезийскими татуировками.

– Ра-а-аз! Мася, блядь, сегодня петь будешь сам, понял?! – Ник резко выдернул шнур из гитары, злобно воткнул ее в руки стоящему неподалеку технику и быстро ушел со сцены.

Это был уже тринадцатый концерт тура по российским городам. За долгие гастрольные годы он так и не смог привыкнуть к графику выступлений, плотному, как запечатанная колода карт в казино. Залы, клубы, стадионы мелькали, будто слайды безумной и неуправляемой презентации, которую кто-то по ошибке запустил в непрерывно повторяющемся режиме.

Иногда Нику прямо во время выступления начинало казаться, что звучит совсем не его музыка и тексты, да и на сцене стоит тоже кто-то другой. А он на самом деле просто наблюдает откуда-то со стороны, как нервный и нелепый человечек с гитарой в потертых джинсах и мокрой от пота футболке корчится и кривляется, пытаясь в тысячный раз привлечь к себе внимание. Впрочем, когда тур заканчивался (а это, к счастью, рано или поздно происходило), Ник отсыпался, отлеживался и через какое-то время снова отправлялся в нелегкий путь за славой и деньгами.

Александру Линнику (а именно так звали Ника) две недели назад стукнуло сорок два, и это было очередным поводом задуматься над тем, чем он занят и так ли это важно для него. Родители его были научными работниками: отец преподавал в институте математический анализ, а мама работала в каком-то замороченном НИИ с труднопроизносимым названием. Они никогда не одобряли его стремления играть на гитаре и вопить истошным голосом непонятные и не мелодичные, в их понимании, песни.

Отец и мать были воспитаны в типичном советском духе с легким привкусом национального колорита – бабушка Саши была родом из Умани, колыбели хасидизма, а дед вырос в семье потомственных витебских лавочников. Большевистский триумф 1917 года, гражданская война, попытки построения «социализма в одной отдельно взятой стране» и прочие сопутствующие этим мощным и ужасным процессам катаклизмы привели к таким же жутким по своим последствиям изменениям в жизни огромной страны. Целые народы самостоятельно или вынужденно снимались с насиженных мест, внезапно пропадали, словно вырванные страницы книги, появлялись в других местах, молчаливые и запуганные. Семья Линник не была исключением из этого печального ряда. Про родственников со стороны отца Саша вообще никогда и ничего не слышал.

Бабушка же и дед по матери жили вместе с ним и его родителями в одной большой квартире в Замоскворечье. Саше всегда казалось, что всю свою долгую жизнь они провели в ожидании какого-то подвоха со стороны советской власти. Именно поэтому везде и всегда они старались подчеркнуть свою железную верность идеалам «победившего пролетариата». Дед, будучи главбухом немаленького таксопарка, даже вступил в КПСС и, к огромному восторгу своего маленького внука, регулярно ходил с ним на первомайские демонстрации. Тем не менее, когда старшие их семьи думали, что они одни и их никто не слышит, дом наполняло певучее и скандальное звучание натурального местечкового идиша.

Маленький Саша Линник однажды подсмотрел и подслушал такой кухонный диалог и совершенно ничего не понял из этой драматичной сцены, кроме русских слов «на х…» и «усатая сволочь». Но он очень хорошо запомнил совершенно нетипичный для внешне всегда спокойного и рассудительного деда горящий взгляд и яростную жестикуляцию вечно улыбчивой и доброй бабушки. Он как-то даже спросил маму, почему бабуля тайком, тихонечко и непонятно ругается с дедушкой. Та что-то пробормотала и быстро перевела разговор на другую тему.

После смерти стариков уже взрослому Саше стало известно, что большая часть их семейства была перемолота новейшей историей государства российского в пыль, другая – немыслимым образом сумела эмигрировать. Оба этих факта бабушке и деду, а впоследствии и его родителям приходилось скрывать всю свою жизнь. Небогатый быт, дом, работа, фальшивые и малоэмоциональные праздники вроде тошнотворно-гвоздичного 8 марта, семейные походы на талантливые, но осточертевшие до почечных колик комедии Гайдая – это и был практически весь набор рядовой советской семьи Линник.

Родители, насквозь пропитанные патологической осторожностью и стремлением никуда и никак не высовываться, всячески старались привить сыну максимальную законопослушность и почтение к существующим порядкам. С самого раннего возраста ему всегда твердили, что не нужно громко петь и играть в шумные игры, надо хорошо кушать, никогда не опаздывать в школу, носить красный пионерский галстук, не бегать во дворе с ребятами до ночи, и еще много-много такого, что страшно раздражало и тяготило живого и бойкого парнишку.

Конечно же, при малейшей возможности Саша старался выскочить за рамки этого тупого тотального контроля. Он дважды убегал из пионерлагеря, куда его обычно отправляли на целое лето, на уроках физкультуры пытался ходить на руках, а однажды на спор попал баскетбольным мячом прямо в открытую форточку. Мяч вылетел из зала и угодил точно в голову проходившему по школьному двору завучу. Этот меткий бросок оказался результативным – Сашину маму вызвали в школу.

После получасовой официальной беседы классная руководительница, статная дама лет пятидесяти, с вечно немытой головой и фигурной бородавкой на носу, прошипела: «Белла Соломоновна, у вас что, мало проблем? Может, вашему мальчику лучше поучиться где-нибудь в Израиле?» После этого разговора мать пришла домой совершенно убитая и долго шепталась с отцом, закрывшись на кухне.

Когда будущему рок-музыканту стукнуло двенадцать лет, в СССР уже Олимпиада, в стране стало несколько легче дышать, и в советский радио– и телеэфир сначала понемногу, а затем все больше стал проникать насквозь пластмассовый стиль «диско» в лице разудалых коллективов «ABBA» и «Boney M.». Эта мелодичная на первый взгляд музыка сразу показалась Саше примитивной и совершенно не зацепила его, в отличие от большинства населения СССР.

Но вот однажды летом, когда все друзья разъехались на каникулы по пионерским лагерям, а он совсем не вовремя подхватил дурацкую краснуху и валялся дома, произошло событие, которое перевернуло всю его дальнейшую жизнь. Все интересные книжки были прочитаны, телевизор с его двумя программами можно было даже и не включать, и, чтобы хоть как-то справиться с температурной скукой, Саша вяло осматривал квартиру в поисках любопытных предметов. Под старой галошницей обнаружилась коробка с подаренными ему как-то школьным приятелем грампластинками, на которых были написаны фамилии совершенно не известных Саше Дж. Леннона и П. Маккартни, Дж. Фогерти, М. Джаггера и К. Ричардса. Мать приятеля работала в знаменитом магазине «Мелодия» на Новом Арбате…

К коробке с грампластинками давно никто не прикасался (Сашины родители были равнодушны к музыке, не считая дежурного пианино, на котором отец его с помощью самоучителя время от времени пытался играть «Лунную сонату»). Прочихавшись от пыли, он вынул первый попавшийся картонный конверт с фирменным логотипом. Обложка диска была тонкая и мягкая, Саша с трудом подцепил пальцем уголок и с легким хрустом вскрыл упаковку. Маленькая пластинка была черной, немного шершавой на ощупь, с нежно-розовым кружком посередине, на котором были написаны авторы и названия песен.

Саша включил старенькую родительскую радиолу «Дружба» и поставил диск на воняющий резиной теплый круг. Игла проигрывателя была, по всей видимости, не первой свежести, и он услышал довольно громкое шипение, сопровождающееся легкими, чуть заметными щелчками. А дальше… Дальше произошло чудо.

Без всякого музыкального вступления из динамиков вырвались бойкие молодые голоса, весело вопившие: «Can’t buy me lo-o-ve!!»

Саша не имел ни малейшего представления о том, кто поет и кто автор этой песни. Но внутри него будто что-то взорвалось, сердце застучало, как во время пробежки на уроке физкультуры, и внезапно рухнуло куда-то в область желудка.

В голове же его что-то перевернулось, словно вместе с этими свежими и простыми аккордами кто-то невидимый включил его самого в электросеть. Это были «Битлз», о которых он, конечно, еще ничего не знал и никогда не слышал. С этого момента окружающий мир для него изменился навсегда и безвозвратно. Много позже в каком-то пространном и нелепом, как весь российский шоу-бизнес, интервью Саша Линник, к тому моменту уже известный музыкант Ник, довольно точно сформулировал это: «…И тут бацилла рок-н-ролла попала мне в кровь».

Впоследствии он узнал, что подобные истории случились со многими известными и любимыми им музыкантами и пробудили в них настоящий бунтарский дух. Боб Дилан, Пол Саймон, Марк Болан и «Ти Рэкс», Нил Даймонд, Джин Симмонс и «Кисс», всех и не перечислить… Он любил этих разных и таких непохожих друг на друга артистов, которые в самом раннем возрасте легко и непринужденно рвали с семьей и школой и бодро отправлялись с гитарой в руках в самостоятельное плавание, чтобы свободно играть рок-н-ролл. Еще больше его поразил тот факт, что многие из них воспитывались в традиционных еврейских семьях с соответствующими ограничениями и религиозными традициями.

Как-то, лежа на диване и меланхолично перебирая струны гитары, он подумал, что пресс общества, государства, морали и жесткий родительский контроль далеко не всегда имеют только отрицательные последствия, по крайней мере для искусства. «Блин, и что? Не разрешали играть рок-н-ролл? Сейчас – пожалуйста, лабай что хочешь, а стало лучше? Раньше мы думали: дайте мне настоящие барабаны и гитары, я всех порву на бозоны Хиггса! И что? Стратокастеров стало – как дерьма за баней, а музыка-то где? Где вы, русские Стинги и Сантаны? Ах, ну да, Евровидение ведь выиграли…»

Сразу после первого знакомства с этой музыкой Саша понял, что ему больше не интересно ровным счетом ничего, кроме этого непривычно эмоционального звука и невероятной магической силы, исходящей из каждой ноты, из каждого аккорда сиплых, словно простуженных гитар. Хитростью и банальным шантажом он вынудил родителей купить ему магнитофон и начал собирать свою собственную музыкальную коллекцию. Основу ее составляли катушки пленок с записями «Битлз» и «Роллинг Стоунз» ужасающего качества из-за многократных обрывов и склеек. Ему пришлось обзавестись знакомствами со спекулянтами, крутившимися около магазинов грампластинок, и покупать у них запиленные до невозможности, с затертыми драными обложками фирменные диски, случайными путями просочившиеся сквозь железный занавес советского государства.

Путем откровенного воровства и вандализма в московских библиотеках Саша скопил немалую подборку газетных и журнальных вырезок из «Ровесника» и «Молодой гвардии». Как правило, это были вырванные с мясом странички с топорными статьями штатных пропагандистов, рассказывающих о нравах и зверином оскале западного шоу-бизнеса. С самого начала было ясно, что эти чудо-мастера художественного слова не только не видели, но и не слышали ничего подобного, но, стараясь выполнить редакционное задание, находили и помещали в свои позорные материалы черно-белые фотографии западных музыкантов из журналов ГДР и Польши. Факты, биографии, названия групп и фамилии артистов были искажены до неузнаваемости, но эта искусственная путаница зачастую приводила к появлению совершенно невероятных слухов и необычайных легенд.

Новые Сашины друзья, начинающие рок-музыканты, взахлеб рассказывали увлекательные истории, якобы переданные им из уст знакомого их знакомых или дальнего родственника, вернувшегося из зарубежной поездки. Одной из таких легенд, в которую Саша верил довольно долго, была знаменитая байка про альбом «Битлз» «Back in the USSR».

Это был типичный миф, появившийся, как это всегда бывает, из-за информационного вакуума. Носители его с разной степенью подробностей (в зависимости от их литературных и артистических способностей, драматическим полушепотом, чтобы придать большую достоверность изложению), рассказывали о том, что «Битлз» прилетали в СССР и дали один-единственный концерт то ли прямо на летном поле, то ли в здании аэровокзала Внуково. Причем концерт этот был сыгран исключительно для Генерального секретаря КПСС Брежнева и Политбюро. Дальше их, конечно же, не пустили, но эти неудавшиеся гастроли якобы послужили основой для песни и целого двойного альбома. (Много позже Саша, вспоминая эти полудетские фантазии и ярко представив себе престарелых кремлевских мудрецов, прыгающих и свистящих под «Битлов», даже написал забавную песню. Но история эта быстро стала анекдотом, песенка моментально потеряла свою актуальность, и он не стал записывать ее в студии.)

В довершение всего и к полнейшему ужасу родителей, Саша поздними вечерами начал регулярно слушать программы известного радиоведущего, бывшего советского моряка и музыканта Севы Новгородцева на радио BBC. Мама и отец приходили в ужас, когда из Сашиной комнаты доносилась дикая для их ушей музыка, с огромным трудом пробивающаяся сквозь сильнейший скрежет и скрип радиопомех. Помехи эти были старательно организованы советским государством, которое боялось не только новостных и аналитических программ, но и внешне безобидных «Рок-Посевов» и «Севаоборота» – именно так назывались юморные Севины программы.

Родители неоднократно пытались отговорить сына, лишали карманных денег, даже отбирали коротковолновый приемник, но тот снова возникал в комнате, возрождаясь из кучи дисков и мотков катушек, словно птица Феникс. Более того, Саша постоянно делился полученными знаниями с одноклассниками и дворовыми приятелями, особо не скрывая источник получения информации. Мать и отец, школьные учителя и комсомольская организация пытались, как могли, повлиять на непокорного сына и ученика, но у них ничего не получалось, ибо само время работало против них: его бесстрастный маятник неумолимо раскачивался, Советский Союз дряхлел быстрее своих престарелых руководителей, и никакая цензура с радиоглушилками не могла остановить этот процесс.

Глава 2

…Зевс, ты звал меня? Скажи, зачем великому богу снова понадобился жалкий музыкантишко? Что? Свадьба? Да ты что… А как же Гера? Я помню, когда ты на ней женился, гуляли так, что сломали две кифары! Это все Дионис: я же говорил ему, что нельзя давать богам настоящее вино, тем более не разбавленное. Не послушали опытного человека, вот и получили! Марс скакал так, что меч потерял, помнишь? А когда плясать вышел хромой Гефест, то даже Аид вылез из своего вонючего склепа! Ой, только ему не говори, ладно? Вырвалось случайно…

Так что, на ком женишься? Прости, Зевс, это не любопытства ради, исключительно профессионально. Мне же программу надо составить, правда? Вот, например, если бы ты, не дай Кронос, на Европе женился, то мне ой как непросто бы пришлось! Ты ж тогда быком бы к ней прискакал – значит, и мне пару коровьих гимнов да сколиев надо было бы накопать или сочинить. Так кто твоя избранница? Что? Ганимед??? Да ты в уме ли?? Ой, прости, прости, язык мой – враг мой! Не-не-не надо махать этой штукой, я грозы боюсь до смерти! Все ясно, мальчик – значит мальчик. Отработаем в лучшем виде. Только это… ты поаккуратнее, ладно? Ну там, списки составь, гостей отфильтруй, чтоб ушей да глаз лишних не было…Осса и Мома – сразу вычеркивай! А то ведь стыда потом не оберешься! Почему? Да весь Олимп будет судачить, что Зевс-Громовержец – голубой.

Вскоре Саша остро почувствовал, что ему уже мало просто слушать и наслаждаться музыкой. Как-то, проснувшись рано утром, он окончательно понял, что хочет сам быть музыкантом, играть рок-н-ролл и сочинять песни. Но главное, ему смертельно захотелось славы и популярности. К этому моменту у него в голове уже бродил с десяток назойливых мотивчиков и незамысловатых текстов, которые начинающему автору очень хотелось превратить во что-то стоящее. Саша начал брать уроки гитары у волосатого парня с Арбата по прозвищу Джонни и неожиданно быстро стал прогрессировать.

Играть только на инструменте учителя было очень неудобно, и ему пришлось озаботиться срочным приобретением собственного. Он сразу понял, что размениваться на дешевую «акустику», сделанную по случаю на мебельной фабрике, не надо, и начал поиск настоящей гитары. Воспользовавшись знакомством в музыкальном магазине, Саша купил и быстро перепродал пару десятков остродефицитных пластинок и на вырученные спекуляцией деньги приобрел свой первый инструмент. Выбор в столичных магазинах был невелик – советские электрогитары «Урал» и «Тоника». Более качественные и продвинутые инструменты производства социалистических стран были серьезным дефицитом даже в Москве, и их редкого появления в магазинах приходилось ждать долго, да и не всегда они доходили до прилавков.

Юный музыкант проявил необходимую настойчивость и изворотливость, доставшуюся ему, по всей видимости, с генами витебских коммерсантов. Немецкая гитара «Мюзима» сразу показалась ему несколько дубовой, неудобной, и он отказался от идеи раздобыть ее. Модную и красивую чехословацкую «Йолану» не могли быстро найти даже матерые спекули, с которыми Сашу свел Джонни.

А вот скромная, но симпатичная болгарская гитара «Орфей» пришлась ему по душе. Он довольно легко договорился с продавцом, и тот за красненькую десятирублевую бумажку сверху продал в подсобке магазина новенький экземпляр, в фирменной фабричной упаковке и с крупным логотипом «ORPHEUS».

С появлением в его жизни «Орфея» изменилось очень многое. Конечно, по современным меркам, эта гитара была, мягко говоря, несовершенной. Крашеные детали, ужасного качества дерево и обилие пластика, примитивная электроника и многое другое – все это в полной мере отражало довольно сильное отставание музыкальной индустрии «стран социалистического лагеря», говоря суконным языком телепрограммы «Время». Но Саше это было совершенно безразлично. Он проводил все свободное время с гитарой в руках, постепенно перенимая приемы игры у всех, кого ему удалось увидеть и услышать, и очень скоро обогнал своего учителя-хиппи в мастерстве. Но самое главное – «Орфей» разбудил в нем что-то, дремавшее до поры, и те самые мотивчики и тексты, которые он мурлыкал раньше про себя, стали превращаться в полноценные песни.

Примерно через год песен набралось уже с полтора десятка, он точно знал, как они должны звучать, представлял себя на сцене, видел свою будущую группу. «Орфей» в его руках был и неудобным, и дурно звучащим, но именно этот инструмент давал начинающему музыканту внутреннюю силу, как бы передавая через свои жесткие металлические струны какую-то неведомую энергию.

В старших классах Саша Линник совершенно перестал соблюдать установленные школой порядки, отрастил волосы, открыто курил во дворе на переменах, проколол левое ухо и собрал свой первый музыкальный коллектив. Группа поначалу играла на школьных вечеринках и развлекала одноклассников исполнением песен «Битлов» и «Роллингов». Потом слава о бойких школьных музыкантах начала расползаться по району, и коллективу стали давать подрабатывать на окрестных дискотеках.

Советские идеологи безуспешно пытались привить молодежи какие-то идиотские правила и нормы поведения, но потерпели в этом полное фиаско. На танцплощадках творилось все то же, что и во всем остальном мире: мальчики выпивали, дергались и скакали, как бандерлоги из мультика по Киплингу, привлекая внимание девочек. Те, в свою очередь, тоже тайно выпивали в туалете, после чего легко мирились с тем, что во время медленных танцев их кавалеры уверенно лезли к ним в колготки.

В полном соответствии с рок-модой конца восьмидесятых прошлого века коллектив «Сломанный Август» (именно так называлась их группа) пытался исполнять фирменную западную музыку. Сценические псевдонимы придумывались просто: барабанщик Белов – Белый, басист Гуревич – Гурвинек, клавишник Страшнов – Страшила. Друзья-соратники не раз пытались превратить Сашину фамилию Линник во что-то вроде Лин или Лень, пытались даже его дразнить «дедушкой Лениным», однако варианты не приживались. Но однажды кто-то из музыкантов в шутку сократил его фамилию, оставив от нее лишь вторую половину. Тут стало понятно, что теперь именно так и будут звать Сашу Линника все время, отведенное ему на планете Земля: просто, коротко и ясно – Ник.

Не всегда, но часто, с отдельными номерами в их программе выступала солистка, Света Шилова. Ей отлично удавались композиции внезапно взлетевшей на пик популярности группы «Shoking Blue» со своей бессмертной песенкой «Venus», или, как ее сразу назвали отечественные фанаты рок-музыки, «Шизгара». У Светы все сошлось как нельзя более удачно – и кусочек фамилии, и голос, поэтому прозвище для нее не пришлось придумывать – Шизгарой она стала сразу. Участники группы время от времени пытались к ней подваливать, но безуспешно. Она легко ускользала от любых, даже шутливых объятий и грациозно пританцовывала с микрофоном в руках. Ник удивлялся этому, так как совершенно не умел танцевать. Честно говоря, он и не пробовал – было совершенно некогда, ведь все танцевали под его гитару.

Однажды он даже пожалел об этом. Как-то вечером он зашел к приятелю домой, буквально на пару минут забрать пленку с записью рок-оперы «Jesus Christ – Superstar». Оказалось, что его дружок воспользовался неожиданным отъездом родителей и оперативно собрал своих приятелей на вечеринку. Зайдя внутрь, Ник увидел пару знакомых ребят, они тут же уважительно поздоровались – как-никак тот был местной рок-звездой. Гремела музыка, тесная двушка была полна выпивающего и танцующего молодняка, а на пятиметровой кухне самозабвенно целовались сразу две парочки.

Вдруг в полумраке комнаты он заметил Свету-Шизгару, которая, совершенно не обращая внимания на происходящее и не видя вошедшего Ника, меланхолично курила прямо в полуоткрытое окошко седьмого этажа. Он тут же уставился на серую блузку, плотно обтягивающую ее высокую грудь, на гибкую шею, плавно переходящую в ложбинку над коротко стриженым затылком. Света повернулась в профиль, и он увидел маленькую темную точку над верхней губой. Девушка выдыхала дым очень изящно, чуть кривя красивый рот, и родинка тихонько двигалась вверх и вниз, освещенная тусклым светом лампочки из коридора. Ник раньше никогда не присматривался к Свете, просто было как-то не до того – или репетиция, или концерт. Но сейчас он шагнул к ней.

– Привет!

– О, Ник? Привет, – Шизгара улыбнулась и, как показалось Нику, даже подмигнула ему. Зазвучала знаменитая песня Eagles «Отель Калифорния». Это была медленная длинная композиция, во время которой парочки обычно начинали переходить к более тесным отношениям.

– Я… Пойдем по… – Ник хотел пригласить Шизгару потанцевать, но слова как-то не шли из его рта. Танцы или просто даже медленные обнимашки под музыку были для него чем-то совсем неизведанным. – Пойдем поо… курим? – выдавил он.

– Да я же и так курю! – хихикнула Шизгара.

– А я так, на секунду к Витасу забежал! За пленкой, – Ник смутился, быстро свернул разговор. – Ладно, пока! В субботу будешь на репетиции?

Шизгара явно видела, что Нику не по себе, что он растерялся, но не предприняла никаких ответных действий. Она весело и дерзко улыбнулась, и ее родинка высоко и нахально подпрыгнула.

– Ну да. Пока!

На репетиции Ник сделал вид, что ничего не произошло. Он часто находил для себя спасительные объяснения в сложных ситуациях. Так и в этот раз: Ник решил, что, раз уж он лидер, то не должен проявлять слишком явного интереса к Шизгаре, чтобы не вносить раздоры в коллектив.

С окончанием школы закончилась и история группы, все поступили в разные институты и зажили своей, параллельной музыке, жизнью. Через какое-то время интерес к совместному музицированию и творчеству потихоньку сошел на нет у всех, кроме Ника. У него же от этого периода остались неуемное желание играть и сочинять и десяток собственных песен, пара из которых вошла затем в его первый альбом.

После десятого класса он, что бывало с ним крайне редко, поддался уговорам родителей и бездумно поступил в мутный технический вуз. Главным родительским аргументом было то, что студентам дневных отделений предоставлялась отсрочка от службы в армии. Мать страшно переживала, да и Ник, честно говоря, не слишком мечтал провести ближайшие два года, топая в кирзовых сапогах где-нибудь в Сибири. На первом же занятии по военной подготовке всех длинноволосых под угрозой немедленного отчисления насильно отправили в парикмахерскую. Но за время учебы, которая растянулась из-за двух академических отпусков, он так привык к короткой стрижке, что воспринимал ее уже как вызов моде на глэм-роковых волосатиков.

Разумеется, Ник учился кое-как, все свое время посвящая музыке.

Новые музыканты как-то сами возникли в его жизни, костяк группы был сформирован года за два. Первым появился гитарист Сева Стеценко по прозвищу Севан. Он прекрасно играл на инструменте в разных манерах и очень умело, без излишеств, пользовался различными эффектами и обработками звука. У него был один недостаток – увлечение сильнодействующими препаратами и зельями. Севан увлеченно читал и цитировал Кастанеду и был активным сторонником идей «расширения сознания».

Ник как-то пару раз попробовал что-то из арсенала Севана, но быстро понял, что это совсем не помогает, а даже мешает ему и чувствовать, и музицировать. Видимо, на подсознательном уровне сказалось правильное домашнее воспитание, и наркотики, пусть и легкие, оказывали на Ника какое-то подавляющее действие, вызывая жуткий нервяк. А однажды, после очередной попытки «словить» что-то необычное при помощи заботливо принесенных Севаном таблеточек, вместо ожидаемого эффекта его прямо на концерте вывернуло на гитарные педали. Провод удлинителя коротнуло, и Ника ощутимо ударило током.

На следующий день он, с трудом отойдя от шока, едва не выгнал Севана из группы. В результате тот все-таки остался в коллективе, но на жестких условиях. Отныне Севан был обязан находиться в полном порядке во время их репетиций и концертов, а изучать понятия «точки сборки» и «зеркала отражения» Ник предложил ему в свободное время – это было трудно, так как его оставалось немного.

Вторым в группе появился барабанщик Куприянов, которому даже и не пришлось искать прозвище, так как уже лет пятнадцать-шестнадцать из его двадцати двух все звали безбашенного Колю исключительно Купером. В детстве он однажды раскрасил свою физиономию, а заодно и всю одежду в яркие и необычные цвета гуашью из школьного набора старшего брата и вышел в таком виде погулять во двор. Друзья были очарованы этим великолепием, Коля заслуженно стал героем вечера. На вопросы родителей, которые вернулись из гостей, он заявил, что перед ними – индеец из племени сиу. «Эх ты, Фенимор Купер!» – тут же загоготал не вполне трезвый папаша, наградив сына прозвищем, навсегда заменившим Коле имя и фамилию.

Купер с младых ногтей стучал по кастрюлям и табуреткам. Получалось это вполне сносно; одновременно с техникумом он закончил джазовую студию по классу барабанов. Джаз играть ему не хотелось, поэтому он с легкостью принял предложение Ника, который услышал игру громкого, но ритмичного барабанщика на дискотеке где-то в Лианозово.

Последним к ним прибился басист Васин. С первой минуты его называли только по фамилии, в результате чего многие из окружения коллектива даже и не знали, что его зовут Сергей. Он был особенно ценен тем, что обладал отличным природным чувством стиля и формы. Это качество очень помогало Нику в работе над его песнями: Васин частенько мягко, но настойчиво заставлял автора раз за разом переписывать неудачные куски.

Ник долго ломал голову над названием коллектива, перебрал всю энциклопедию в поисках хоть какой-то внятной идеи, но так ничего и не придумал. Тогда он решил, что не будет больше париться по этому поводу: эта группа будет называться просто «НИК», как и он сам. Как ни странно, многие впоследствии искали в этом некую символику и тайный смысл. Какой-то музыкальный журналист даже решил, что это аббревиатура известной его песни «Небо и Камень». Ник, услышав эту версию, долго ржал и удивлялся поворотам человеческой фантазии.

Он давно уже не исполнял чужих песен, свой репертуар был сформирован, регулярно пополнялся новыми композициями. Песни Ника потихоньку стали звучать на волнах «Нашего радио», началась более-менее активная концертная деятельность. В целом можно было сказать, что карьера рок-музыканта вполне себе состоялась: Ник был известен настолько, что пару-тройку его мелодичных песен мог напеть любой второкурсник любого вуза. Конечно, с популярностью исполнителей шансона или поп-музыки ему было не сравниться, но Ник пробивался, как и практически все рок-музыканты, в одиночку, без финансовой подпитки или поддержки мощных сообществ наподобие гей-тусовки.

Глядя на записи живых концертов западных артистов, легко собирающих стадионы, он всегда чувствовал противные укольчики, оставлявшие саднящие ранки недовольства собой и своим делом. «Блин, ну почему они слушают этот стремный Radiohead? – думал он. – Нудятина, тягомотина, не поет, а воет всю дорогу! Концерт – одна тоскливая песня на три часа, а народу приходят полчища!» Однако назавтра он снова брал гитару, ложился на свой продавленный кожаный диванчик и, меланхолично перебирая струны, сочинял очередные, поначалу нескладные строчки. Постепенно в сочетании с гитарными аккордами текст и мелодия обретали характер, становились более ясными, уверенными и иногда даже нравились самому автору. Тем не менее ему хотелось большего. В своих мечтах он видел себя как минимум равным Полу Маккартни или Мику Джаггеру.