Текст книги "Философское знание: модусы производства и признания"

1.2. Творчество философа и философское сообщество

Возможен ли творческий философский акт – порождение нового знания – для философа, не знающего текстов Канта? С позиций философского образования это невозможно. Однако способность индивида к продуктивному философскому мышлению напрямую не связана с получением философского образования. Главное, чтобы его знание признавалось ценностью философским сообществом. Закономерно встает и обратный вопрос: специалист по Канту – это философ? Априорно можно сказать только одно: специалист по Канту является философом постольку, поскольку он является членом философского сообщества. Так мы приходим к положению о бинарности философской практики. С одной стороны, философы культивируют ту или иную философскую традицию, а с другой стороны, они должны ее пересматривать, если не сказать больше, игнорировать. Поэтому для философа постоянно встает двойная проблема: ревизия того, что в классике стало схоластикой, и усвоение авангарда (позитивного философствования). Причем это проблема не для отдельно взятого философа, он-то ее как раз решает, а проблема философского сообщества, выступающего адресатом нового философского знания.

Очевидно, что философское сообщество, как сообщество в целом, не может существовать без знания философии того же Канта. Но в то же время философское сообщество не может продуктивно развивать себя (осуществлять акт расширенного воспроизводства) без обладания способностью к творческому решению философских проблем независимо от философии того же Канта. Иначе оно будет лишено творческого потенциала.

Но возможно ли творческое решение проблем в философии? И если – да, то означает ли это решение проблемы ту же процедуру, что и в науке: возможность поставить точку в обсуждении той или иной проблемы. Представляется, что уже здесь – в начале обсуждения какой-то проблемы – мы видим различие философии и науки.

Всякая позитивная наука – это уже конвенция с полным набором истинных суждений. И позитивный ученый любой дисциплины, выбирая концепцию, тем самым выбирает истинное суждение, и на основе этого осуществляет свои профессиональные практики. А у философа этого не получится, у него каждое истинное суждение, сформулированное как истинное, т. е. как ответ, обращается в вопрос. И единственное, на что может рассчитывать философ – это истинный вопрос. Показательно высказывание Фридриха Вайсмана: «Нигде гений философа не проявляется столь поразительно, как в новом типе вопроса, который он ставит»[34]34
  Вайсман Ф. Как я понимаю философию // Путь в философию: Антология. М… СПб.: 2001. С. 97.


[Закрыть]. Позитивный ученый задает вопрос, чтобы получить на него ответ. А философ задает вопрос, чтобы открыть бесконечное вопрошание, и единственное, что будет в последствии соблюдаться: направление вопрошания, но оно не имеет точки. Если в позитивной науке оптимальная траектория мысли отрезок, то в философии – луч, уходящий в бесконечность. Уместно по этому поводу привести слова Карла Ясперса: «Философия означает быть в пути. Ее вопросы более сущностны, чем ее ответы, и каждый ответ превращается в новый вопрос»[35]35
  Ясперс К. Введение в философию / / Там же. С. 227.


[Закрыть]. Развивая этот тезис можно сказать, что если для Хайдеггера Dasein был ответом, то сейчас это уже вопрос.

Самодостаточность философского комментария. Философ может начать философствовать только одним способом: воплотившись в тексте. Этот текст является философским в той мере, в какой предметом этого текста является нечто строго неограниченное.

Философия от науки отличается отсутствием границ предметной области, поэтому всегда есть такой уровень вопроса, который направлен на неограничиваемый из самого себя предмет. Например, вопрос о жизненном мире человека. Если же предметом вопрошания является нечто конкретно определенное, то это скорее – наука, а не философия. Конечно, не всегда возможно различить философский комментарий и комментарий нефилософский потому, что философский текст может иметь форму научного исследования, и предмет этого текста не всегда очевиден, но главное – так сформулировать задачу, чтобы самого текста для ответа было достаточно. Если это происходит, то философ полностью растворяется в практиках философствования. В виду этого, для философии философ, если говорить о ситуации в пределе, не нужен, так как его философствование самодостаточно.

В этой самодостаточности можно увидеть отличие философа от художника, который необходим для произведения искусства, поскольку обладает замыслом, не вмещаемым на холст целиком. Произведение искусства должно соотноситься с идеей как означающее с означаемым, а в философии этого может и не быть. Кроме философского дискурса, разворачиваемого в текстах, читателям ничего не нужно. Иначе говоря, не нужно какого-то автора, который бы знал что-то еще. В философии существует принципиальная возможность говорить не на языке означающего, а на языке означаемого: философ может высказать непосредственно саму идею.

Философ должен поместиться в своем философствовании целиком, без остатка, и не только потому, что философствование это позволяет, но еще и потому, что у философа больше ничего не может быть, кроме философствования. Так возникает ситуация самодостаточности философствования.

Философствование разворачивается из самого себя, оно бесконечно, а всякий комментарий конечен. Иное дело, что комментариев может быть бесконечно много, но каждый комментарий конечен, а философ порождает одно единое философствование и на много разных философствований не способен.

Поскольку любой комментарий конечен, когда он закончен, то нужен способ, чтобы вернуться в исходную точку и получить следующий комментарий. А в философствовании этого возврата нет: философствование – это постоянное течение.

В этом уникальность позиции философа. Никакая другая интеллектуальная деятельность не позволяет субъекту стать тождественным своей интеллектуальной практике: субъект всегда от нее отличается, его траектория никогда не совпадает с траекторией его профессиональной практики. Когда мы читаем текст Канта, то перед нами – сам Кант, а не книга философа, а когда мы читаем социологическую работу, то перед нами – книга социолога. В философии есть классические тексты, но философ не реагирует на тексты, он реагирует на автора, а затем уже – на тексты. Если физик существует исключительно в пространстве лаборатории, то социолог имеет большее пространство, но, все равно, разница между социологом и философом неизмеримо больше. В виду этого философ ближе подходит к читателю, чем социолог, экономист, психолог, но еще ближе, чем философ, подходит к читателю поэт: он растворяется в читателе. Поэтому допустимо столь популярное высказывание: «мой Пушкин». Философ в такой степени в читателе не растворяется. Философ подходит вплотную к читателю, но остается собой. Нет моего Канта, а есть более или менее близкая мне философия. Фраза «мой Кант» – это фраза только о разнице восприятия, а высказывание «мой Пушкин» – это фраза о переживании, а не просто о восприятии.

Каждая интеллектуальная практика обещает какие-то шансы для карьеры или самореализации, но философская практика обещает больше всего, ибо все, что нужно философствующему субъекту – это самореализация. С учетом этого можно сказать, что возможности профессий в плане предоставления шансов для самореализации неравны.

Проблема актуальности в производстве философского знания. Выше мы сказали, что философ обречен на полную открытость всех его суждений и понятий. Эти суждения скорее утратят свой смысл, чем будут окончены точкой. Поэтому философия таит в себе возможность превратиться в бессмыслицу.

Одним из способов избежать этого является заимствование понятий, изначально нефилософских. Однако философ, использующий такие нефилософские понятия как значимые для осуществления своего дискурса, рискует выйти за рамки своих профессиональных тем. Он рискует просто перестать философствовать и начать заниматься какой-то иной, хоть и интеллектуальной, работой.

Можно дать следующее объяснение этой ситуации. Производить интеллектуальное высказывание – это значит, в современных категориях интерпретировать современный процесс. Не может сегодня отечественный философ позволить себе ограничиться терминологией Гегеля и Гуссерля, сделав вид, будто за окном ничего не происходит, да еще и заработать при этом социальный капитал – репутацию. Репутация сегодня у того, кто наилучшим образом может интерпретировать современные процессы в современных терминах. Это – общее требование ко всякой интеллектуальной деятельности как статусной деятельности. Как понять, кто важен сегодня? По степени сложности темы, вопроса, проблемы мы судим об их важности: чем сложнее, тем, стало быть, важнее, и тем выше статус того, кто об этом уверенно говорит. Такой критерий сложности прост и доступен, он ценностно нейтрален, технологичен, адекватен времени. Французский философ Бернар-Анри Леви писал, что «интеллектуалы наиболее ценны, когда усложняют мир»[36]36
  Цит. по Костикова А. А. «Новая философия» во Франции: Постмодернистская перспектива развития новейшей философии: Учебное пособие. М., 1996, С. 90.


[Закрыть]. Интеллектуал – это не тот, у кого интеллект, а тот, кто решает сложные задачи, наделенные статусом престижности. Однако философствующий интеллектуал и тут оказывается в трудной ситуации. Современному философу все труднее выступать с позиций эксперта – знатока истины.

Эта ситуация рефлексируется современными философами. Очень показателен материал, представленный в энциклопедическом словаре «Постмодернизм». Как отмечает М. А. Можейко: «в современной культуре „функция говорить истинно“ (для философа. – В. С.) не должна принимать форму закона»[37]37
  См. ст. Можейко М. А. Забота об истине // Постмодернизм: Энциклопедия. Мн. 2001, С. 275.


[Закрыть]. И далее: «В постмодернизме статус истины обозначается лишь в качестве ситуативного эффекта»[38]38
  Можейко М. А. Игры истины // Там же. С. 295.


[Закрыть]. Не истина, а игра истины – такова цель нынешнего философа. Отметим, что от исследования в позитивных науках, в свою очередь, требуется именно критерий истинности. Спорить с экспертом имеет смысл только тогда, когда сам обладаешь компетентностью в данном вопросе, а это происходит далеко не всегда.

Современная философия не просвещает широкую публику, эту функцию у нее успешно изъяли иные, нефилософские дисциплины, современная философия эпатирует публику. Эта игра ума, деконструкция сложившихся представлений, дает публичному философу символический капитал – известность. Но эта известность является, очень часто, не результатом деконструкции обыденного сознания, а результатом профессионального артистизма, основанного на демонстрации навыка интертекстуальности. Этот навык профессионализируется философом, его демонстрация является непременным условием для признания данного интеллектуала именно в качестве профессионального философа со стороны других философов-профессионалов. Французский философ Андре Глюксман считает, что «быть „новым философом“ – значит избрать для себя роль мыслителя, подрывающего окружающую эйфорию»[39]39
  Цит. по Костикова А. А. «Новая философия» во Франции. С. 88.


[Закрыть].

Проблема классики в производстве философского знания. Философствование – это всегда репрезентация данного философского сообщества, но при этом встает и проблема связи с традицией, и проблема усвоения (рецепции) авангарда. Этот механизм выстраивания линии традиции и усвоения авангарда обеспечивает поступательное движение философского сообщества. Хосе Ортега-и-Гассет так писал об этой ситуации: «Подлинный философ… не обращается к уже готовой философии, он постоянно создает свою собственную философию; это верно настолько, что наиболее точным признаком такого философа становится отрицание им всей уже существующей философии и погружение в безысходное одиночество собственного философствования»[40]40
  Ортега-и-Гассет X. Из рецензии на книгу Эмиля Брейе «История философии» // Путь в философию. С. 189.


[Закрыть].

Все это можно рассматривать как аналог расширенного воспроизводства, но с тем отличием, что философское сообщество, как любое интеллектуальное сообщество, относительно независимо от воспроизводства, ибо это воспроизводство не предполагает творчества, а только расширения сферы традиционного знания. В случае с философией это оборачивается гегемонией комментаторов над позитивными философами и сведением философствования к голой интертекстуальности.

Философская мысль, как показали Ж. Делез и Ф. Гваттари, всегда авторская[41]41
  Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? СПб. 1998. С. 14.


[Закрыть]. Поэтому для философа всегда существует проблема с конвенцией. Это порождает дефицит истинных суждений, поскольку философская истина неконвенциональна. Во многом поэтому производство философского знания всегда опосредовано апелляцией к философской классике, ведь для философского суждения традиционно важно учитывать, что по тому или иному поводу сказал тот или иной классик.

Это имеет, точнее, может иметь, своим следствием профессиональный инфантилизм среди членов философского сообщества: многие из них уходят в технику, комментируя философию Декарта или Гегеля, а не философствуя. Это дает возможность латентно, но, тем не менее, легитимно отказаться от философских практик. Так появляются нефилософствующие философы, философы которые знают, КАК говорить, но не знают, ЧТО говорить. Это позиция дает свободу от ответственности суждения, что и определятся нами как инфантилизм. Интеллектуальный инфантилизм – это дистанция между интеллектуалом и центральными предметными практиками, когда происходит отторжение профессиональной идентичности. Такие люди никогда не скажут о себе: «я – философ», они будут определять себя как преподавателей философии[42]42
  Габриель Марсель писал о проблематичности профессии философа: «возможна ли она без внутреннего противоречия?» – вопрошал он, ибо «…в самом понятии преподавателя философии есть нечто амбивалентное по сути». См.: Марсель Г. в защиту трагической мудрости // Путь в философию. С.257.


[Закрыть].

О задачах философского сообщества. Философское сообщество подобно двуликому Янусу: с одной стороны, оно должно осуществлять критику своей традиции, разделяя первичный смысл того или иного философского высказывания и смысл этого высказывания, актуальный сейчас, с другой стороны, сообщество должно порождать такое новое знание, которое прерывает эту традицию как тупиковую и задает новую. Это философское знание выступает для самого философского сообщества как авангард. Проблема продуктивного сочетания этих двух интенций – актуальная проблема общей интеграции сообщества. Ибо философское сообщество являет собой общность коммуникации, общность логического канона, в котором разделяются норматив легитимного дискурса в философии, но вместе с тем сообщество должно осуществлять рефлексию и ревизию сложившегося канона философствования.

Каждое профессиональное творческое сообщество имеет свой творческий канон – норматив легитимности. В этом каноне можно выделить две составляющие: идеологический параметр (что говорить) и технический параметр (как говорить). Идеологический параметр определяет содержательность высказывания, а технический – формальную безупречность исполнения. Представляется возможным сказать, что все творческие сообщества различаются степенью жесткости канона: наименее жесткий канон у сообщества музыкантов, там очень легко уйти в технику, потому что идеологический параметр неочевиден вообще. Наиболее жесткий канон творчества у профессионального сообщества поэтов. Быть поэтом – значит всегда доносить какое-то внятно сформулированное сообщение. Философское сообщество не намного уступает в степени жесткости поэтам, но, все же, там уход в технику возможен в большей степени. Критика советских философов высшими партийными инстанциями за то, что они «доказывают доказанное» была вызвана именно этим уходом в технику. Высказывания подавляющего большинства советских философов при всей идеологической выдержанности за редким исключением были бессодержательны. Но в советский период отечественной философии было и философствующее меньшинство, продуцировавшее значимое философское знание. Почему они не были услышаны? Дело было не во внешнем политическом факторе, а в состоянии самого философского сообщества в нашей стране. Поясним этот тезис.

Выше было сказано, что знание, продуцированное интеллектуалом, не имеющим философского образования, может рассматриваться как философское при условии, что само философское сообщество признает это знание философией. Это предполагает определенные требования к данному сообществу, ибо далеко не всегда оно способно на интеграцию такого знания в систему образования.

В качестве примеров укажем на ситуацию в двух периферийных философских сообществах первой половины XX века: Англии и России (СССР). В Англии профессор Бертран Рассел признал в умозаключениях известного лишь в узких кругах европейских логиков Витгенштейна новое философское знание. Сформулированное последним аналитическое понятие истины как проблемы вывода, а не как проблемы знания, было нетрадиционным для философии. Но самое главное в том, что это знание сразу было вписано в систему философского образования Великобритании, Витгенштейн был принят этим сообществом, получив приглашение в Кембридж. Причем от Витгенштейна никто и не требовал ликвидации лакун своего образования – изучения философской классики. Показательно, что само философское сообщество Великобритании получило при этом сильный импульс к развитию. Именно английскими философами по преимуществу и была представлена в дальнейшем аналитическая философия. Очевидно, что признанию Витгенштейна способствовала ситуация внутри сообщества философов Великобритании. Представляется, что инвестиции в актуальные философские исследования для них была значимее, чем инвестиции в традицию образования.

Обратный случай – советская философия. Застой с советской философией связан с тем, что люди, которые создавали, сотворяли новое знание не включались в систему философского образования. Иначе говоря, в советской философии был разрыв между производством нового знания и профессиональным образованием, основанным на марксисткой традиции. Проблема была не в отсутствии талантливых марксистов, а в том, что они не были восприняты самим философским сообществом. К примеру, Михаил Бахтин и его неклассическое понимание сознания как сознания, не претендующего на универсальное знание. Он придал литературному анализу метатеоретический статус, введя концепцию диалога: несводимости сознаний автора и героя. Сказанное Бахтиным вполне укладывалось в традицию марксизма и он сам считал себя марксистом[43]43
  Поэтому неправа Е. С. Летова, указывая на немарксизм М. Бахтина как на первостепенную причину его неинтегрированности в сообщество советских философов. См.: Легова Е. С. Тоталитаризм не нуждается в «философии диалога»: Круглый стол «Философия в СССР: версии и реалии» // Вопросы философии. 1997. № И. С. 26.


[Закрыть], но, тем не менее, его идеи не включались в систему образования советских философов.

Так сложилось с российскими философами, что ныне они являются довольно слабым в коммуникационном плане сообществом, и позитивное философствование в их рядах стало рискованным делом. Кроме того, у отечественных философов есть институциональная возможность избежать этого риска, сохранив за собой право на профессиональную идентичность, уйдя в бесконечное комментирование классических философских текстов.

Поэтому у нас философствование фальсифицировано отнюдь не марксизмом, т. к. марксизм наших философов неочевиден и неинтересен. Справедливым видится упрек российским философам со стороны российских социологов: «Мы ждем от философов собственно философствования, а получаем закрытые спекуляции, некую игру в термины, голую интертекстуальность. Мы видим, что каждый новый текст наших философов есть комбинация из предыдущих текстов. И чем более он интертекстуален, тем больше он гарантирован на признание в своем сообществе»[44]44
  См.: Выступление социолога С. В. Дамберга на круглом столе по социологии философии // Журнал социологии и социальной антропологии. 2002. № 1. С. 193.


[Закрыть]. Причем, эта интертекстуальность порождается за счет выбора «своего» классика и тех, кто ему следует, и дальнейшего разговора в этом кругу[45]45
  Г. С. Батыгин, говоря о ситуации советского периода, отмечает: «Профессиональное сообщество ‹обществоведов: философов и социологов› формировалось за рамками научных институтов и являло собой скорее определенный „круг“, чем коллектив специалистов». См.: Батыгин Г. С. «О специфике текста и подтекста в советском обществоведении». Круглый стол «Философия в СССР: версии и реалии» // Вопросы философии. 1997. № 11. С. 20.


[Закрыть]. Так получается ситуация отсутствия содержательной коммуникации внутри национального/регионального философского сообщества. В такой ситуации философская практика не предполагает чтение работ коллег по кафедре, не говоря уже о коллегах-философах из других институтов. Можно, конечно, говорить о наличии «единого смыслового поля», «сущностного единства» у советских философов[46]46
  См. об этом: Алешин А. И. Разногласия нельзя устранить посредством чисто интеллектуальных усилий. Круглый стол «Философия в СССР: версии и реалии» // Вопросы философии. 1997. № 11. С. 27.


[Закрыть], но гораздо существеннее иное: основное усилие отечественной философии как советского, так и постсоветского периода направлено на демонстрацию своего образовательного уровня, а не на решение актуальных философских проблем[47]47
  По поводу инвестиций в философское образование интересно замечание Рози Брайдотти, со ссылкой на сходные суждения у М. Фуко: «Философия в большей степени нацелена на обучение молодых мужчин с помощью восхищения, превозношения, любви, желания (как бы оно ни было скрыто) к пожилым мужчинам». (См.: Телесный материализм, половое различие и киберфеминизм: Интервью Ирины Аристарховой с Рози Брайдотти / / Женщина не существует: Современные исследования полового различия: Сборник статей / Под ред. И. Аристарховой. Сыктывкар. 1999. С. 39.


[Закрыть]. Последнее же предполагает коммуникацию как необходимый контекст творчества, т. к. выводит на проблему признания работ своего коллеги. Американский социолог Рэндалл Коллинз, отмечая важность личных контактов для философского творчества, указывал, что именно через них передается культурный капитал, эмоциональная энергия и «некое структурное чувство интеллектуальных возможностей, особенно в плане соперничества»[48]48
  Коллинз Р. Сети сквозь поколения: Почему личные связи философов важны для их творчества // Социологический журнал. 2001. № 4. С. 103.


[Закрыть]. Отсутствие реальной коммуникации ставит под вопрос факт существования философского сообщества как единого профессионального сообщества или, во всяком случае, под вопрос ставится единство поля философских исследований в современной России. Под реальной коммуникацией, если понимать это словосочетание как термин, понимается ситуация, где существует возможность конститутивного для сообщества критического высказывания. Речь идет о таком критическом высказывании, которое не просто производит оценку суждения, но и позволяет участвовать в формировании сообщества. Для того, чтобы критическая рефлексия была помещена внутрь сообщества, надо чтобы само сообщество испытывало потребность во взаимной ответственности. Философ пишет не для истории, не для Канта и не для начальства, а для Другого (философа)[49]49
  Мартин Хайдеггер заметил: «Когда мы философствуем? Лишь тогда, очевидно, когда вступаем в разговор с философами». (См.: Хайдеггер М. Что такое – философия? / / Путь в философию. 2001. С. 153). Можно предположить, что он имел в виду именно ту ситуацию, когда философ пишет на суд Другого (философа).


[Закрыть]. Если же для него важнее всего успех перед широкой публикой, «общественностью», то, в таком случае, он учит быть гражданином, но не философом, так как в этом случае нет непосредственной инвестиции в философское сообщество. Возможно, у советских философов и было «единое смысловое поле» (была дискуссия Ильенкова с Дубровским, охватившая все философское сообщество), но сейчас о таком единстве затруднительно говорить. Это единство поля обеспечивается фокусом общезначимых проблем для любой субдисциплины в философии независимо от специализации. Этот фокус задает единство поля и делает возможной взаимную ответственность. Новосибирский философ В. В. Целищев уже указывал на эту проблему: «Во главу угла мы ставим научную компетенцию, а она возможна только, когда исследователи хотя бы в принципе предполагают возможность говорить друг с другом на одном научном языке. А для этого требуется, чтобы они могли читать одни и те же книги и чтобы результаты их собственных теоретических исследований могли быть доступны кругу заинтересованных коллег… Но как раз это и отсутствует в современной России в настоящее время. Одних и тех же книг, которые следует читать, весьма мало, а те, что есть, просто не читают»[50]50
  Целищев В. В. О понятии успеха в гуманитарных науках / / Гуманитарные науки в Сибири. 2001. № 1. С. 6.


[Закрыть]. Тут возникает императив компетентности в современной философской проблематике. Снова процитируем Р. Коллинза: «Тот факт, что соперничавшие неоконфуцианцы… встречались и спорили, наверное, ничего не добавлял к идейному репертуару каждого. Но сама ситуация, которая свела их вместе, должно быть, предполагала устойчивое осознание расщепленности интеллектуальной сферы, а это само по себе вдохновляло… отстаивать свои позиции, развертывая их в соперничающие сверхсистемы»[51]51
  Коллинз Р. Сети сквозь поколения: Почему личные связи философов важны для их творчества С. 104.


[Закрыть].

Резюмируя вышеизложенное, можно сказать, что жизнеспособность философского сообщества определяется не только и не столько верностью традиции, сколько порядком, способом усвоения интеллектуального авангарда, а для этого в систему философского образования должна быть включена функция коммуникации внутри самого сообщества.