Текст книги "Ярко-серый"

Глава 1. Его рождение.

…Я предусмотрела все возможные исходы. Ещё несколько месяцев назад мы с Киновером выбрали имена: и для девочки, и для мальчика. Когда ситуация определилась, остались только мужские имена.

Мысли мои расплывались, набегали друг на друга, путались под действием наркотика, но это гораздо лучше, чем испытывать страдания. О чём я?.. Ах да, имена. Имена, имена. Рассчитываю я, разумеется, использовать какое-нибудь красненькое имечко, но не банальный Кратер или Рубирт. Мы с Киновером сошлись на имени Рушель (или Рушельта, если будет девочка, но это уже не актуально).

Если оранжевенький, то Апфель (не Фоксер же, право слово). А если уж жёлтый… От этой мысли я слегка дёрнулась. Но нельзя отвергать и такой возможности. В глубине души я понимала, что жёлтого тоже буду любить, ведь я всё-таки его мать, и это мой священный долг! Что ж, жёлтого назовём Гелбертом. Да-да, Гелби – неплохое имечко для неплохого ребёнка.

Единственное, о чём я сейчас волновалась – это цвет. Ведь здоровье ребёнка можно исследовать ещё в утробе, но цвет остаётся загадкой до последнего мгновения. Однако мне, пожалуй, не о чем волноваться: весь срок я питалась исключительно пищей тёплых оттенков, принимала солнечные ванны… Ой, а вот это немного больно. Лишь иногда смутные ощущения возвращали меня в реальность, а в остальное время я хоть и чувствовала, как что-то сжимается, сочится и иногда даже рвётся, всё происходило будто не с моим телом.

В следующий раз из наркотической грёзы меня вырвал встревоженный голос Киновера, всё это время преданно державшего мою руку:

– Почему вы так смотрите?! С ним всё в порядке?!

Я сфокусировала зрение, чтобы разглядеть лицо врача, маячащее возле койки жёлтым пятном. Оно выглядело встревоженным, рябые щёки неприятно лоснились.

– Да-да, малыш здоров. Какой интересный оттенок… Никогда не видела ничего подобного…

– Какого он цвета?! – почти выкрикнула я, приподнявшись и вцепившись ногтями в кисть Киновера.

– Проклятье, дай ему хотя бы начать дышать! – непривычно грубо осадил меня тот.

– И-из-за вашей оранжевой крови сложно понять. Кажется зелёный… Или с-синий… – она посмотрела на меня, состроив мерзкую виноватую мину.

– Синий!.. – со стоном воскликнула я, бессильно повалившись навзничь.

Послышался шлепок. Первый крик. И спустя какое-то время – второй крик, на этот раз, доктора. Я снова присела, вгляделась в младенца, которого она аккуратно обтирала дрожащими руками: голого, сморщенного… Серого!

Сначала я подумала, что у меня помутилось в глазах от потери крови, что у меня бред из-за обезболивающего, всё что угодно, только не…

– Вы… Хотите от него отказаться? – осторожно спросила женщина-врач, – я могу принести необходимую форму.

– Нет, – твёрдо ответил Киновер.

– А Вы, леди Каро?

– Й-я?.. – я растерянно заозиралась, словно надеясь найти в этой слепяще-белой комнате хоть какую-нибудь подсказку, – Н-наверное, тоже нет…

– Вот и хорошо! – ободряюще улыбнулась акушерка, – тогда можете взять Вашего малыша.

Она поднесла ко мне вплотную эту странную, неестественную человеческую личинку и вложила её в мои ослабевшие руки. Я окончательно убедилась, что кожа ребёнка была не зелёной и даже не синей, а серой. Как бетон, как пыль, как снеговые тучи. Это было уже слишком! Моё поле зрения заволокла предобморочная серая пелена (вот ещё одно отличное сравнение!) и сознание временно покинуло моё тело.

Очнувшись, я с ужасом убедилась, что всё произошедшее не было просто кошмаром. Акушерка уже пристраивала это маленькое чудовище к моей груди и настойчиво предлагала выбрать имя. Имя! Я горько усмехнулась. Взглянула на Киновера. Тот развёл руками, показывая, что и у него нет никаких идей. Понятливая акушерка уже смекнула, что к чему:

– Не хотите ли воспользоваться генератором имён?

– Да, пожалуй, – вздохнул Киновер. Доктор принесла небольшой планшет, навела его камеру на ребёнка и нажала на кнопку. Затем подала гаджет Киноверу. Муж, также не произнеся ни слова, передал его мне. Квадратные чёрные буквы на светло-пепельном экране сложились в слово "Внекаст". Какая злая, злая ирония!

Не выдержав, я отбросила генератор в угол, где он со стеклянным звоном разбился, и зарыдала, орошая слезами сморщенное лицо младенца. Какая жизнь ждёт это существо? Лично я предсказывать не берусь!

***

Мои нервы были взвинчены до предела, и я хваталась за локоть Киновера при малейшем шорохе. Не удивительно, ведь я никогда раньше не забредала в кварталы низших каст. Здесь было грязно, закоптело, темно, и каждая улица окатывала нас волной новой вони. К счастью, Внекаст спал на руках отца (с ним он почему-то всегда вёл себя спокойнее, чем со мной) и не привлекал к нам лишнего внимания. Киновер то и дело поправлял респиратор и очки, скрывавшие его красное лицо, а я волновалась, не смазался ли с кожи слой жёлтой пудры. К счастью, тут многие скрывали свои лица.

Наконец мы добрались до этой дыры – центра изменения цвета. Разумеется, это незаконно, но что только не сделаешь, чтобы улучшить судьбу собственного ребёнка. Заведение с первого взгляда вызывало недоверие и неприязнь: представьте себе обшарпанный полуподвал с заколоченными окнами и изрисованными стенами. Тесную комнатушку, в которой столпились подозрительные, издёрганные, неряшливо одетые люди.

Они сидели на единственной колченогой скамейке или стояли, переминаясь с ноги на ногу, и ожидали одного – когда откроется грязно-белая дверца и врач, если его можно так назвать, начнёт приём. Мы с Киновером встали в уголке и тоже стали ждать, украдкой разглядывая других посетителей. Зелёные и сине-зелёные, пришедшие сюда в надежде преобразиться и примкнуть к тёплой части спектра. И глубоко-фиолетовые, пришедшие сюда, очевидно, лишь за тем, чтобы перестать быть таковыми.

Мы прождали добрых полтора часа, прежде чем приём начался, и ещё столько же – пока до нас дошла очередь. И в ту минуту, когда я уже затаила дыхание и протянулась к ручке двери, в приёмную с криками ворвалась какая-то женщина, почти кубарем скатившись по лестнице. Её волосы неопределённого цвета были растрёпаны, вульгарные сетчатые чулки порваны, а один из высоких тонких каблуков отломан. Она рванулась ко входу в кабинет под возмущённый ропот очереди, и когда кто-то попытался остановить её, жутко и нечленораздельно рыкнула что-то, ударив его по рукам. Даже сквозь толстый слой карминно-красной пудры было заметно, что с кожей женщины что-то не так.

– Кто там шумит? Сейчас пойдёте вон отсю… – начал было ворчать "доктор", высунув из кабинета крючковатый жёлто-зелёный нос. Но тут-то истеричная персона и загробастала его своими облупленными руками.

– Мерзкий шарлатан! Криворукий алхимик! Посмотри, что наделали твои примочки!! – голосила она, стирая пудру с лица полуоторванным рукавом неприлично короткого платья. Мы с Киновером оказались к ней ближе всех, поэтому тут же разглядели уродливые бесформенные пятна, – красные на жёлтом лице, – и сочащиеся гноем длинные язвы.

– Ты… Ты убил меня! – возопила женщина и мучительно закашлялась, зажимая рот платком, заскорузлым от красно-жёлтой крови.

– Мы уходим, – бросил Киновер, – отворачиваясь прочь от умирающей девки, яростно брызгающего слюной аптекаря и его пропахшего химикатами кабинета и делая несколько решительных шагов к лестнице.

– Но постой! – взмолилась я, – ведь это его последний шанс на…

– На что, Каро?! На жизнь? Ты так говоришь о нём, как будто он смертельно болен!

– На нормальную жизнь! – простонала я.

– У нашего сына будет нормальная жизнь, если мы будем нормально к нему относиться, – твёрдо ответил Кин, – единственное, за что мне стыдно – что я позволил тебе уговорить меня притащить Внекаста в эту мерзкую клоаку.

Больше мы не делали попыток изменить цвет Внекаста. Но я не могла примириться с его обликом, как бы ни старалась.

Глава 2. Первый урок.

Он снова, снова кричал. Прокля́тый, прóклятый ребёнок! Я неохотно вылезла из постели, на цыпочках вышла из спальни и прошла в детскую.

– Что на этот раз? Опять голодный? – проворчала я, доставая четырёхмесячного Внекаста из кроватки. Наверное, я никогда в жизни не привыкну к его коже цвета золы. Крошечные тёмно-серые пальцы в полумраке казались совсем чёрными, отчего походили на пиявок, и всё елозили по моей коже, словно вот-вот вопьются. Чёрный провал беззубого серого рта влажно поблёскивал.

Я с отвращением оторвала от себя ребёнка и долго держала его на вытянутых руках. Он снова закричал. Какой же мерзкий! Невыносимо! Я почти швырнула его на кроватку и, не осознавая, что делаю, стала пытаться заткнуть рот простынёй. Когда крик Внекаста уже перешёл в придушенное сопение, а ручки перестали молотить воздух, я наконец поняла, что творю.

Я не могу жить в одном доме с этим ребёнком, но, Святые Радуги, он не заслуживает смерти! Кое-как успокоив Внекаста ("тише, тише, милый, прости, что я тебя ненавижу, больно больше не будет, сынок" – почти неосознанно шептала я, укачивая его), я положила его обратно в кроватку и принялась печатать на записном экране прощальную записку.

В ней я подробно и аргументировано объяснила, почему должна уйти (не забыв упомянуть и сегодняшний случай), обещала исправно платить алименты и несла ещё какой-то бред, а на глаза между тем наворачивались слёзы. И было из-за чего – какая-то чудовищная несправедливость! Пусть я и не такая красная, как Кин, зато я всю беременность следовала советам по определению цвета, и в роду у меня не было никого ниже жёлтого… Да-да, наверняка это у Киновера в предках была какая-нибудь зелёная профурсетка! Зелёный да красный – вот и вышел этот тошнотворный серый оттенок.

Проклятье, лучше бы он просто родился фиолетовым, и я бы с чистой совестью отказалась от него! Наверняка бедный Кин не найдёт себе новой жены, пока Внекаст не вырастет: кому охота жить под одной крышей с этаким уродцем, а тем более быть его приёмной матерью!

Лихорадочно собирая вещи, я уронила что-то в темноте, и мне показалось, что Киновер проснулся. Так или иначе, остановить меня он не попытался. С того дня моя судьба и судьба Внекаста разделились, как я надеялась, навсегда.

***

В это утро я причёсывался и завивал волосы куда тщательнее, чем обычно. Долго гляделся в зеркало, корча самому себе скептические гримасы: всё мне казалось, что белая рубашка подчёркивает мою серую кожу. Несколько месяцев назад мне исполнилось двенадцать лет, а сегодня пришло время поступать в Академию. Отец настоял на том, чтобы в Предакадемию я не ходил, потому что боялся, что меня будут там притеснять. У меня нет претензий к начальному образованию, которое он дал мне, но по моему мнению, лучше бы меня отдали в Предакадемию пять лет назад, хотя бы на пробу…

Чтобы я уже знал, с чем столкнусь.

Сказать по правде, я испытывал просто космическое волнение, хотя, разумеется, не показывал виду. Так как я "спорный случай" мне предстоит для начала встреча с директором Академии, которая и определит, в какой класс я попаду. Отец говорил, что примет любой результат, но для меня не секрет, что он прочит мне Тёплую Часть спектра. Хотите знать, что я сам об этом думаю?

Мне всё равно.

Кабинет директора оказался примерно таким, как я его представлял: высокий потолок, тёмные панели благородных пород дерева, всюду бархат цвета сладкофрукта, суперсовременный голопроектор, стилизованный под старину, и ни одного острого угла.

– Лорд Киновер, Внекаст, – поприветствовал нас директор.

– Милорд, – я почтительно прищёлкнул каблуками, как учил отец. Директор, лорд Пиропус, необычайно уродливый, не смотря на свою несомненную красноту, благосклонно улыбнулся одними глазами.

– Лорд Киновер, с одной стороны, ваш сын показал безукоризненные результаты на вступительном испытании, – он выдержал почти торжественную паузу, – с другой, я не имею права бросать тень на репутацию Академии. Считаясь с вашим общественным положением и достижениями в науке, мы его принимаем. Скажите, положа руку на сердце, на какой класс вы претендуете?

Веко отца дрогнуло в нервном тике.

– Вы знаете, я всегда рассуждаю логически. Поскольку мы не можем определить цвет Внекаста, справедливо отнести его в середину спектра. Раз мы имеем шесть цветов, значит получается где-то между жёлтым и… Зелёным. Принимая во внимание результаты экзаменов, я склоняюсь к Тёплой Части Спектра. Но… Если вы так рассудите… Можно и к зелёным, с возможностью последующего перехода.

– Что ж, я предполагал подобное. А ты сам, Внекаст, в какой класс бы хотел?

– Прошу простить за грубость, но мне наплевать, – буркнул я.

Винно-красная щётка директорской брови поползла вверх.

– Очень интересно… Что ж, будет не вежливо с моей стороны мучить вас долее, потому что я вместе с советом школы уже принял решение. Внекаст начнёт обучение с фиолетового класса, но в конце каждого года ему будет дана возможность перейти на один цвет теплее.

– Благодарю, – бросил отец, с трудом сдерживая свою ярость, и добавил, обращаясь ко мне: – пойдём, тебе выдадут учебники в библиотеке. Потом тебя проводят… В класс… И ты начнёшь заниматься.

"Выдадут учебники? – удивлённо подумал я, – в смысле, бумажные?.. Я, разумеется, знал, что передовые технологии не сразу доходят до низших каст, но чтобы настолько…".

В библиотеке отец оставил меня на попечение хмурой зелёной женщины (крупной, мускулистой и одетой по-мужски), а сам ушёл, сказав, что будет ждать меня дома. Проводив меня до нужного класса, библиотекарша вздохнула, сочувственно оглядев мою торжественную одежду, и даже, кажется, осенила меня знамением радуги, после чего приоткрыла дверь в класс.

Войдя в помещение, я рефлекторно поморщился: душный класс насквозь пропах потом и пылью. Когда глаза привыкли к тусклому болезненно-жёлтому освещению, я увидел без малого тридцать пар уставившихся на меня фиолетовых глаз. Только сейчас я осознал, что гул, который я слышал на подходе к классу, полностью прекратился. Да они же в шоке! Пялятся с недоумением на мою белую рубашку, завитые волосы, а главное – оловянно-серую кожу.

Преподавательница громко выговаривала что-то, как будто ругалась, но, вслушавшись в её слова, я разобрал:

–…Ваш новый одноклассник! Он будет учиться с вами в этом году! Основа класса у вас уже сформировалась, но в этом году много новеньких, так что всё должно пройти гладко. Смотрите у меня, а то мало не покажется!

Я непроизвольно сделал маленький шаг назад, к допотопной неэлектронной доске. Я не мог понять, что было в их глазах: неприязнь, презрение, насмешка?

–… Его зовут… Мальчик, представься.

– Меня зовут… Внекаст.

Прошла томительная секунда, и аудитория взорвалась глумливым хохотом.

– В-внекаст!.. – подвывал кто-то, – родители с юмором!

– Внекаст-педераст!!! – донеслось с последней парты. Тут уж класс просто застонал от смеха. И тщетным был грозный хриплый крик преподавательницы, от которого у меня тряслись поджилки, как будто бы она орала на меня одного.

– Что ты встал как пень! Сядь на место! – наконец, рявкнула она.

И я вынужден был войти в эту смердящую, давящуюся от смеха, одетую в нелепую одежду (кажется, такие тряпки называются толстовками и футболками) толпу. И состояла она сплошь из сливовых, аметистовых, пурпурных и баклажановых тел.

Глава 3. Вкус обучения.

Мой первый в жизни настоящий урок закончился. Так думал я, услышав трель звонка, похожую на пожарную тревогу. Как же я ошибся!

Выйдя из класса и пройдя несколько шагов по коридору, я оказался напротив приоткрытой двери в пустой класс. Две пары сильных рук вцепились в меня и втащили внутрь, оставив несколько сальных пятен на рубашке. Один из фиолетовых привалился спиной к двери, остальные окружили меня. В полумраке (автошторы были закрыты, световая панель на потолке – разбита) я видел их не по-детски суровые лица. Эти ребята не носили подтяжек для носков – должно быть, носки к ногам и так отлично прилипают, если не менять их неделями. О рубашках, а тем более о галстуках, здесь, похоже, вообще не слышали. Волосы у всех, даже у девочек, были подстрижены так коротко, что просвечивала кожа, поэтому я не сразу разглядел, что двое из шести – представительницы прекрасного пола. Хотя… Я бы не назвал их прекрасными: исцарапанные носы, разбитые губы, грязные руки с отбитыми костяшками. А ведь тут были, в основном, мои ровесники!

– Куда. Вообще. Припёрся? – с расстановкой процедил высокий пурпурный парень, граблеподобной рукой обхватывая моё горло, – ты. Понимаешь. Где. Находишься?

– Шейчаш лищико подправим! – прохихикала пухлая девочка с выбитым зубом. Я приготовился защищаться…

…Не скрою, защита мне удалась не вполне. Хотя посреди экзекуции в тёмный класс и ворвалось двое дюжих преподавателей, разогнав шайку обидчиков, домой я вернулся с расквашенным носом, прореженными вихрами, а одежда и вовсе походила на лохмотья.

– Святые… Радуги… – только и выдохнул мой отец, – Касти! Я сейчас же вызову врача!

Он быстро подошёл и порывисто прижал меня к себе, что раньше случалось редко.

– Ты мог хотя бы предупредить меня, что они из себя представляют, – прошмыгал я. Голос предательски, по-детски дрогнул.

– Прости меня… Я думал, они ещё дети! У тебя ничего не сломано? Ты зашёл в медпункт? Проклятье… Ты мог позвонить мне, чтобы я забрал тебя!

Я молча вывернул единственный оставшийся целым карман, из которого с лязгом высыпались на пол детали дорогого киберкоммуникатора.

– Мне не нужен доктор, отец, не переживай, – мы с лордом Киновером ещё в моём детстве договорились, что я буду называть его "отец", а не "папа", – я просто хочу побыть один и отдохнуть.

Оказавшись в своей комнате, за закрытой дверью, не пропускающей наружу ни единого звука, я несколько секунд простоял молча и неподвижно, словно не понимая, где вообще нахожусь. Потом будто со стороны услышал сдавленный всхлип, сам собой вырвавшийся из горла, почувствовал на щеках едкие горячие слёзы и судорожно закрыл лицо руками. Немного придя в себя, я с ужасом и брезгливостью сорвал с себя остатки рубашки, изодранной в клочья фиолетовыми руками и яростно затолкал в мусорную корзину. После этого я почувствовал себя каким-то ослабшим, совсем бессильным, не разуваясь забрался под одеяло и, наконец, дал волю рыданиям. Мне казалось, что хуже уже просто не может быть, и спасения нет, и завтра не наступит.

… А оно взяло и наступило. К такому повороту событий я не был готов. Я позавтракал, натянул новую одежду, причесался с деланным спокойствием, заверил отца, что я в порядке, и даже долетел с ним до школы, обменявшись парой фраз о всякой ерунде, но заставить себя зайти в здание Академии не смог. Вместо того, чтобы подойти к изрисованному граффити входу в сине-фиолетовый корпус, я спрятался за чахлым кустом и бессильно наблюдал, как холодноспектровые (кроме зелёных, которым посчастливилось учиться в другом корпусе) нехотя бредут на уроки.

Замусоренный двор опустел, прошли даже опоздавшие. Я в последний раз исподлобья покосился на корпус Академии: какая невероятная пропасть лежала между этим обшарпанным сараем и фантастическими спиральными башнями красно-оранжевого корпуса, с его ажурными мостами и гигантскими панелями из прозрачнейшего цветного стекла. Даже жёлто-зелёный корпус, весь такой кругленький, простовато-домашний, был куда привлекательнее. Этот же больше походил на тюрьму, и у меня не было никакого желания больше здесь оставаться.

Я вышел за ворота Академии и вздохнул с облегчением. Конечно, меня угнетало то, что я нарушил правила, зато теперь я весь день предоставлен самому себе. Все три корпуса находились совсем рядом и были соединены крытыми переходами. Вся Академия размещалась среди квартала, населённого, в основном, жёлтыми, чтобы всем (но в особенности высшим кастам) было недолго до неё добираться. Раньше я никогда не гулял в этих местах, да и вообще нечасто спускался на поверхность. Дело в том, что красные и оранжевые в основном гуляют в залитых солнцем скверах, разбитых на крышах. Наш город, как и остальные, по структуре походит на лес: кому-то посчастливилось жить на верхних ярусах, а остальные довольствуются сумраком подлеска. Хотя настоящих лесов на Виоленсии не то что мало: я не знаю даже, остались ли они вообще.

Я слонялся по улицам, пока не устал. Потом определил своё местоположение по новенькому кибкому, и оказалось, что я ходил кругами и зашёл не так уж далеко. До дома пришлось добираться пешком и подъём искать самому: счёт за Аэро-терра-такси мог вызвать у отца подозрение. Воспользовавшись одним из многочисленных лифтов для слуг, я оказался на своём ярусе и вскоре был уже дома. Там я врубил голопроектор и хотел просто расслабиться и посмотреть мультики, как легко мог сделать всего пару недель назад. Но в голову лезли ненужные мысли – сам того не желая, я обдумывал план о возвращении в Академию.

Нужно как-то выкрутиться из сложившейся ситуации: не получится же прогуливать вечно! Может, рассказать директору, и он переведёт меня на класс повыше… При встрече мне он показался не злым и очень рассудительным человеком. Но сначала придётся рассказать отцу, а значит, признаться в своей слабости… Да пропади оно всё пропадом!

***

За пару недель я уже привык к вольной жизни. Правда, посмотрев на людей из разных каст, я прикинул одну идею, но возвращаться в Академию в любом случае не хотелось. Моя уютная комната, стилизованная под каюту космического лайнера, давала всё, что нужно для счастья.

Я был глубоко увлечён голографической игрой, когда в комнату коротко постучали. Я прервался и вышел в гостиную, поздоровался с отцом, только что вернувшимся с работы и поймал его озадаченный взгляд.

Коротко кивнув в знак приветствия, он подошёл к фортепиано и запустил метроном.

– Ты что-то давно не практиковался, – задумчиво проговорил он, – не разучился ещё?

– Разумеется, нет. Только можно без этой штуки – она только нагнетает.

– Метроном не нагнетает, а помогает. Дисциплинирует. Иногда это необходимо, тебе не кажется?

Я понял, что что-то идёт не так, но, тем не менее, сел, занёс пальцы над клавишами и сыграл последнюю вещь, которую успел выучить, а потом немного поимпровизировал. Отец слушал явно в пол уха, а через несколько минут и вовсе прервал меня. Но метроном не выключил. Под раздражающее тиканье машинки мы несколько секунд сидели молча, словно ожидая взрыва бомбы. Я взорвался первым:

– Да, да, я не ходил в Академию всё это время! Я понимаю, что это плохо! Но ты точно не понимаешь, каково это, когда фиолетовые припирают тебя к стенке только за то, что ты, по их мнению, не так одет!

– Ты знаешь, что проблема не в одежде, – медленно выдохнул он, – пусть ты не виноват в этом, люди всегда будут смотреть на тебя с опаской. Потому что ты другой.

– Да, но нормальные люди хотя бы держат себя в руках!

– И как ты решил эту проблему?! Какой у тебя план, Внекаст? Или ты планируешь вечно убегать?!

– Если ты забыл, мне всего двенадцать. И я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Но мне кажется, я придумал кое-что получше, чем лезть на рожон. Мне нужен парикмахер. И новая одежда.

– То есть… Хм… Хорошо, мне пойти с тобой в торговый центр? – удивлённо ответил отец, немного сбитый с толку переменой темы.

– Н-нет… Можешь попросить меня сопроводить кого-нибудь из младших сотрудников своей компании? Желательно, зелёного…

– Я не держу холодноспектровых даже курьерами, – ответил тот, – и куда сопроводить, скажи на милость?

– На рынок низших каст.

– Не-ет… Нет, Внекаст, ты не будешь покупать одежду фиолетовых и тем более носить её! Где твоё чувство собственного достоинства?!

– Не знаю, его как-то затмил инстинкт самосохранения, – хмыкнул я, – я не собираюсь больше провоцировать фиолетовых и получать от них.

– Скорее мы переедем в соседний сектор, где ты поступишь в другую Академию, чем ты будешь ходить в фиолетовых тряпках! – воскликнул отец, теряя терпение.

– Отличная идея, а пока я пойду побрею голову. И закуплюсь футболками.

Из тех денег, что дал мне отец на покупку одежды, я потратил только десятую часть – на рынке низших каст всё было сверхъестественно дёшево. По большому счёту, эта одежда была не такой плохой: ткань приятная, фасон очень удобный – сойдёт и за спортивную форму. Да и с волосами теперь не надо морочиться через каждое утро. Я оскалил зубы своему двойнику в пыльном потускневшем зеркале (парикмахер, у которого я обычно стригусь, отказался брить меня под фиолетового, и я пошёл в «стригальню» хол-спектра). Теперь я, как мне кажется, выглядел взрослее. Правда, голова стала круглой, как грублоко.

***

На следующее утро я вошёл в класс за три минуты до начала урока, но учителя ещё не было. Я знал, что они все вшестером стоят позади меня, рассматривают мою причёску, если её можно так назвать, новую одежду. И ближе всех – тот здоровенный тупой пацан, что первым ударил меня, и потом молотил не очень метко, но с каким-то вдохновенным ритмом.

Так близко, что я чувствовал его дыхание на своём выбритом затылке. Не дожидаясь, пока он сделает какую-нибудь пакость, я привскочил со стула, одновременно отклонившись назад. Удар головой пришёлся ему в челюсть.

– Что уставился, влюбился? – бросил я, не оборачиваясь.

– Ы? – удивлённо охнул тот, – Шо?

– Ам влюбился во Внекаста! – захрюкал кто-то, – Ам, ты что, дальтоник?!

– Ы, теперь нормальный чел, – подал голос Ам, вытирая рукавом толстовки кровавые слюни, – а не мормышка летальская.

– Имя. Бы. Придумать, – изрёк давешний дылда. Позже я узнал, что он не пытается придать своим словам внушительности, просто у него такой дефект речи.

– Да-а… Внекашт – долгое. Шоштаришща, пока шкажешь. Может, "Ка"?

– Не, красное очень.

– Что. Сказал. Ла?

– Ка – красное имя, – удивлённо повторил здоровяк.

– Нет. До этого.

– Я сказал только "не". А-а-а! Ви, ты гений! Конечно, он Не!

Вошёл преподаватель, кое-как успокоил фиолетовых и начал перекличку. Даже он называл фиолетовых этими нелепыми двухбуквенными сокращениями, в которые они исковеркали свои имена. Дойдя до моего имени, он запнулся, поглядел на меня выжидающе.

– Не, – уверенно подсказал я.

Так началась моя новая жизнь. Не буду врать, утверждая, что фиолетовые "дноклы" (да, сленга я нахватался с лихвой) с тех пор ни разу меня не побили. Драк было много: и один на один, и с шайками из более старших классов, пару раз даже с синими сцеплялись. Но я утешал себя тем, что это всего на один год. А также, не стоит забывать, что у меня была и вторая жизнь, после школы, когда я приходил домой, за несколько минут делал сверхпростые фиолетовые уроки и мог отдыхать, играть, читать или заниматься музыкой, дожидаясь отца с работы, есть нормальную еду и одеваться в нормальную одежду.

Глава 4. Судьбоносное похищение.

Меня отдали в Предакадемию только со второго года обучения, в класс фиолетовых. Родители мои, как любые уважающие себя оранжевые, разумеется, умоляли администрацию нашей местной Академии зачислить меня к красным, но… Предательский малиновый оттенок моей кожи находился точняком между фиолетовым и красным, одинаково далеко от нормы.

Что ж, мне было вовсе не плохо в этом классе. Видимо, маленькие фиолетовые ещё не до конца осознали, что они фиолетовые, и что это для них значит. "Дноклы" называли меня "Ма" или "Ли", и я даже успела подружиться с некоторыми из них. Но мне не дано знать, во что бы это в итоге вылилось, потому что проучилась в Предакадемии я всего полтора месяца.

Возвращаться домой мне позволяли самостоятельно, потому что дорога занимала минуты три даже на моих коротеньких детских ножках. Уже на подходе к дому невзрачный аэро-терро-мобиль перегородил мне дорогу. Я попыталась обойти его, но дверца распахнулась прямо у меня перед носом, сильные зелёные руки втащили меня в салон, заткнули рот пропитанной чем-то тряпкой…

Дальнейшие я помню смутно. Очевидно, ткань была пропитана летучей снотворной жидкостью, которой я, испуганно хватая ртом воздух, тут же надышалась. Руки (длинные, покрытые густым волосом, как у мормышки – мельком отметила я) захлопнули дверцу, немного повозились с ремнём безопасности, пристёгивая меня, а потом взялись за рычаги управления.

Я запрокинула голову, чтобы разглядеть лицо преступника, и в этот момент АТ-мобиль взмыл в воздух. Из-за всего этого кровь отлила от головы и зыбкий ледок моего сознания окончательно проломился.

Прийти в себя и начать соображать было нелегко – я будто выбиралась из холодного омута. Как долго, интересно, я была в отключке? Из-за каши в голове я даже не смогла как следует испугаться, увидев, что мы летим уже не в АТ-мобиле. Этот транспорт был похож на рейсовый корабль, на котором мы с мамой и папой однажды летали на отдых на Леталику, только был гораздо меньше и обшарпаннее.

Рот у меня больше не был заткнут, зато на руках остались пунцовые следы от верёвки. Видимо, преступники перестраховались, когда перемещали меня из машины в корабль. Зато теперь они совсем расслабились: зелёный едва обратил на меня внимание, когда я, пошатываясь, встала и подошла к иллюминатору. Сквозь толстенный слой стекла я разглядела бисеринки звёзд и быстро удаляющуюся гигантскую пёструю тарелку – поверхность Виоленсии.

– Она там очухалась? – раздался ворчливый голос из соседнего помещения, видимо, кабины управления.

– Угу, – ответил зелёный, не отрываясь от своего кибкома.

– Наконец-то, а то я уж думал, ты её угробил. Сколько сомнолита вылил? Десять кубиков? Ты бы ещё напоил её им!

– Ну, я это… Чтоб наверняка…

– "Наверняка" – в своих кишках найдёшь червяка! – передразнил голос из рубки.

– Мы летим на Леталику? – спросила я, не дожидаясь, пока они окончат перепалку.

– Нет, размажь тебя по спектру, в другую галактику! Мы что, по-твоему, похожи на космических первопроходцев? Разумеется, на Леталику, куда же ещё. Это единственная планета, до которой человечество пока добралось!

– Расслабься, Шарафарант, ей же лет семь от силы! – примирительно прогнусавил зелёный.

– Меня зовут Шафрант, идиот! Если ещё хоть раз прибавишь лишние слоги к моему грёбанному имени, я тебя не сбавляя скорости выброшу в открытый космос!

– Ишь какие мы нервные… – протянул зелёный так, чтобы его приятель не услышал, и прибавил, обращаясь ко мне: – хочешь маркофельной лапши? Быстрорастворимая.

– Нет, спасибо, – вежливо отказалась я, – я бы предпочла… Попасть домой…

– Да попадёшь, попадёшь, Шафратант уже позвонил твоим родителям и потребовал выкуп. Тебя как звать хоть?

– Ма, то есть, Маджелика. Только выкуп за меня вряд ли заплатят…

– Это ещё почему?! – взревел коренастый мёдово-жёлтый парень, входя в каюту. Корабль он, очевидно, поставил на автопилот.

– А ты посмотри на меня внимательно. Я же странная. И меня сдали в фиолетовый класс. Мама с папой очень разочарова…