Текст книги "Реквием по сыну (сборник)"

Валентин Николаевич Богданов
Реквием по сыну

Моя новая книга «Реквием по сыну» является продолжением книги «Исповедь о сыне», размещённой на портале «Литрес» в электронном и бумажном форматах, и доступна для любого читателя.

Отец у могилы сына

Эта книга наполовину автобиографическая. В ней надрывный стон, а порой отчаянный крик души человека, измождённого жизнью с детских лет, когда шла Великая Отечественная война и не менее тяжкое послевоенное время. Воспоминания автора осветили далёкие от нас сегодняшних непроглядные дали той жизни, отодвинутые временем на задворки нашей извращённой истории.

А «Реквием по сыну» – это вопль отца по убитому десять лет назад сыну и его бесплодные мытарства все эти годы по различным высоким инстанциям с целью добиться повторного и объективного расследования всех обстоятельств его гибели. Права человека при этом оказались мыльным пузырём, чтобы ими не мог воспользоваться простой человек, а если и сумеет, то филистеры с дышлом в руках тут как тут.

Сын Гриша

19 января, 16:23

Валентин, отлично написано, спасибо! Этот слог времён серебрянного века читается как ностальгия по тем временам, когда нобелевские премии получали Иваны Бунины, а не бараки обамы!) Сдругой стороны, многословие в стиле Фенимора Купера и Льва Толстого наверняка оттолкнёт читателя, привыкшего к более современной литературе…)

Алексей Малиеновский.

Ответ. Уже не имеет значения.

Прочла там, в Литресе. Коротко – ОЧЕНЬ интересная, познавательная, востребованная и одно из важных моментов – написана отличным литературным языком + читаемость замечательная, визуальность происходящего чёткая.

Писатель Н. Купава.

Нашла вашу книгу. Читаю. Отдыхаю. Вы – талантлив. И язык у вас прост. Всё реально.

И. Фомина.

«…Что делает русского писателя русским? Мастерское владение родным языком? Разумеется. Вера в добро, желание жить по христианским заповедям? Несомненно. Но главная черта подлинно русского писателя – знание жизни собственного народа, который живёт на родной земле и ею кормится…»

РЕДКОЛЛЕГИЯ «ЛИТЕО»

Реквием по сыну

Молитва матери

 
Я за тебя молюсь, сынок,
Своей молитвой материнской,
Чтоб среди тысячи дорог
Твой путь домой был самым близким.
Чтоб ночь, укрыв тебя платком,
Теплом согрела твоё сердце
И ты уснул глубоким сном,
Как в беззаботном светлом детстве.
 

Автор неизвестен

Коля с мамой у домашней ёлки в 1966 году

Страшная, непоправимая беда нежданно обрушилась всей неподъёмной тяжестью на мою старческую жизнь, на всю нашу семью, как грозный раскат грома среди благоухающего сияния летнего дня, когда никто его не ждал. Хотя некоторые жизненные приметы исподволь предсказывали, что горе горькое близится, неслышно к нам подползает. И моя душа отчего-то находилась в постоянном необъяснимом смятении, и надо было хоть что-то предпринять, чтобы грозно наползающую беду в сторону от семьи отвести. Неожиданно на строительстве своей дачи, при не выясненных до сих пор обстоятельствах, трагически погиб на 46-м году своей жизни мой старший сынок Коля, наш семейный нравственный авторитет и любимец, наша живая драгоценность. Моему уму до сих пор непостижимо, что его нет сейчас в живых, и, наверное, к этой жуткой мысли мне никогда уже не привыкнуть, поскольку жить осталось на белом свете совсем немного. О более жутком и катастрофическом конце своей жизни даже не задумывался. Казалось, не было оснований. За свою сравнительно короткую жизнь он так духовно и прочно врос во всех нас, что занял очень большое пространство в душе каждого, и сейчас пугающую пустоту в наших сокрушённых горем душах не заполнить уже никому и никогда. И эта онемевшая чёрная пустота будет пугать нас своей вселенской бездонностью и источать незаживающей болью наши изношенные жизнью сердца до конца наших дней, сколько Господь милостиво их нам отпустит. Ушёл от нас сынок навсегда, и померк в наших глазах белый свет, кажется, притупились все звуки, и жизнь от нас куда-то медленно и медленно удаляется, и мы в горьком неприкаянном одиночестве с нашим горем остались навечно сиротами, среди множества счастливых людей. Как же мы устали жить из-за страха за жизнь своих детей, чтобы с ними не случилось беды, и дождались, и теперь свет белый стал не мил, и не хочется даже открывать глаза поутру, чтобы смотреть на начинающийся день.

Всегда вижу Колю перед собой, как наяву, его статную фигуру и улыбающееся лицо счастливого человека, всегда чуть с прищуром, искрящиеся весёлостью и теплом, бесконечно родные глаза сына и его неизменный вопрос при встрече: «Ну, как вы поживаете, папа и мама, тут без меня? Как здоровьишко?»

Служба в СА, в г. Омске в 1987 году

Вручение диплома об окончании юрфака Омского госуниверситета в 1991 году

Мы в ту пору жили в частном доме, и в его помощи постоянно нуждались, в чём он нам никогда не отказывал, если не был занят срочной работой, которой у него всегда было через край. Невозможно забыть его солнечную улыбку, добрую, лучезарную душу, излучающую сыновнее тепло, которая нас, стариков, всегда согревала при виде его, и нам было тепло и уютно при нём.

Для нас, родителей, он всегда был незакатным солнышком, которое никогда не должно было погаснуть, и вдруг погасло – и на нас вдруг потянуло таким могильным холодом, что окатила мимолётная дрожь, при виде мёртвого сына, лежащего на спине вдоль гаражных ворот, раскинув руки. Мы были настолько потрясены всем увиденным, что в первые мгновения не могли вымолвить и слова. В эти первые страшные минуты даже не верилось, что ещё недавно, буквально несколько часов назад, мы его видели живым. И мы, его родители, всегда, при любой встрече с ним были по-настоящему счастливы, и так, казалось нам, будет до конца нашей жизни. Его добрейшая душа согревала нас одним своим присутствием. И вдруг тепло из нас вмиг улетучилось, и наши души будто окоченели от его внезапной смерти, ещё нами не осознанной, и нас начало трясти, как от наступившей лихорадки.

Наш сын был высокообразованным и культурным человеком. Свободно владел английским языком, но этим никогда и ни перед кем не кичился. Напротив, был скромным и сдержанным человеком, порой до стеснительности, что ему в нынешней жизни зачастую мешало. В раннем детстве он успешно окончил музыкальную школу, затем с красным дипломом – Омское музыкальное училище, и без экзаменов был принят в Свердловскую консерваторию, которую не окончил по личной мотивации. В то же памятное мне лето по моему совету сам подготовился и поступил на юридический факультет Омского госуниверситета, который через пять лет успешно окончил, и начал работать по специальности. В совершенстве овладел профессиями юрисконсульта и адвоката. Имея прекрасную теоретическую подготовку и большой практический опыт работы по указанным специальностям, написал прекрасную, по отзывам специалистов, кандидатскую диссертацию и незадолго до своей гибели был готов её защитить в Екатеринбургской юридической академии. Но не суждено было этому случиться. Кто-то внимательно отслеживал эту ситуацию и не позволил моему сыну стать учёным. Готовясь к защите своей диссертации, он печатался в юридической газете, куда приглашали работать у них в штате на постоянной основе.

И всё в один миг рухнуло, и наша старческая жизнь с супругой превратилась в ежедневную пытку. Из моей поникшей головы разом вылетели в неизвестность все ранее изученные философские воззрения на человеческую жизнь в нашем замордованном отечестве. Тут меня как-то само собой и потянуло в церковь в поисках подкрепления своей поникшей от горя души. Я хотел умолить Всевышнего простить мне все грехи, а главное, моему многострадальному сыну. Надо сказать, это каким-то образом немного смирило нас с постигшим горем, и вольно или невольно мы стали совершенно по-другому относиться к нашей греховной жизни и к окружающим нас людям. А главное, поникшая от горя душа чуть воспрянула и оставила маленькую надежду непременно выжить, хотя шансов на это было ничтожно мало.

Послезавтра – 40-й день со дня гибели нашего сына, и как мне удастся всё это пережить, предсказать не берусь. Но первые дни после похорон я находился на грани сумасшествия, и если бы не дочь и младший сын, трагический исход предположить было бы нетрудно. Но они, мои родные детки, милостиво меня спасли от верной погибели. Младший сынок Андрюша, видя моё плачевное состояние, не мешкая устроил меня в какую-то частную психушку за очень большие деньги, где меня усиленно пичкали всевозможными таблетками, и примерно через неделю, немножко оклемавшись от потрясения, я упросил сына забрать меня из этого мрачного заведения, что он без промедления и сделал. Больше ничего особенного я там не запомнил, разве что кроме начальника этой психушки, высокого, здоровенного детинушки, похожего всем своим видом на матёрого «пахана» из преступного сословия, которых в то время в нашем славном городе было немало. Он появлялся в приёмной психушки ранним утром в белом халате, туго облегавшем его могучую фигуру, о чём-то вполголоса разговаривал несколько минут с медсёстрами, не обращая никакого внимания на нас, убогих бедолаг, после чего уезжал, чтобы появиться следующим утром. На мой еле слышный вопрос медсестре: «Кто это?» – та ещё тише, на ухо, шепнула: «Это наш главный врач». Я задумался. Мне-то показалось, что это был оперативник из угрозыска, ежедневно справлявшийся о состоянии некоторых больных, которых можно взять на дальнейшую обработку при допросах. Видимо, из-за пришибленности своего умишка, постигшего горе, в тот момент я ошибся.

В эти неимоверно тяжелейшие для меня дни в поисках утешения я иногда останавливал прохожих в нашем посёлке, у кого сыновья погибли в Афгане или Чечне, и с надеждой спрашивал, как им удалось пережить такое горе и не сломиться под его тяжестью? Их ответ неизменно сводился к одному и тому же: «Переживай своё горе сам, как можешь, не береди свою память, смирись и не ищи помощников себе для сострадания, таких нынче не найдёшь». И действительно, сострадающих из числа наших немногочисленных знакомых, за редким исключением, встретить редко удавалось. Создалось стойкое впечатление, что моё горе никого не интересует, оно совершенно никого не взволновало, как будто все давно привыкли к этому, и я остался один на один со своим неутешным горем.

Жутко вспоминать то страдальческое время, но навязчиво тогда одолевало тягостное ощущение своей ненужности и никчёмности в нашем обществе, как отверженного всеми изгоя. Грустно и больно об этом сейчас вспоминать, но не хочешь, а вспоминается. Хорошо всем известны подобные трагедии с детьми известных в нашей стране людей, оказавшихся в подобной ситуации. Но это известные люди, их именами гордится наше отечество, а мне-то, простому человеку, каково в этой ситуации? Однако в меру своих крайне истощённых сил стараюсь держаться, но на сколько меня хватит, не знаю. Ничего не хочу загадывать наперёд, но, если выживу, обязательно напишу книжку о погибшем сыне, которая будет называться «Повесть о сыне», или другое название придумаю, как подскажет внутренний голос.

Мой сынок, как упорный пахарь в этой жизни и примерный сын, отец, муж и брат, своей короткой и яркой жизнью заслужил это. Надо особо сказать, что он обладал невероятной работоспособностью, и я никогда его не видел без дела. Кроме того, он, как умный человек, был совершенно аполитичен. Никогда не состоял ни в каких партиях и движениях, не имел склонности заниматься бизнесом, в большинстве своём тогда преступным, в начальной стадии. Его это совершенно не интересовало. Главным для него всегда была забота о своей семье – о сыне и дочке. Конечно, неустанно проявлял сыновнюю заботу и о нас, родителях, которым ни в чём никогда не отказывал, хотя сам жил более чем скромно, но это грустное обстоятельство его, как умного и сильного человека, особенно не удручало. Больших и важных должностей он никогда не занимал, по независящим от него обстоятельствам. Но при своём незаурядном уме и способностях умел содержать семью не хуже, а может и лучше, чем другие в его ситуации. Его любовь к своим маленьким детям была безгранична, он их боготворил и лелеял, будто заранее предвидел свою скорую кончину. Это грустное обстоятельство всегда потрясает наши меркнущие в скорби души до сих пор.

Поскольку он никогда в своей жизни не страдал губительной тягой к алкоголю и курению, то всё своё свободное время уделял чтению специальной или художественной литературы и воспитанию своих детишек, которые его безумно любили. Однажды я был невероятно удивлён, когда узнал, что мой сынок серьёзно увлечён богословскими науками, читает специальную литературу по данной тематике, просматривает и слушает видеозаписи учёных богословов. Видимо, постоянные неудачи с начальством и работой вынудили его обратиться к Всевышнему. Так что же нужно было сделать с человеком его начальству, чтобы он на это решился? Даже трудно вообразить. Хотя в этом я полностью не уверен, поскольку сын серьёзно занимался философией, и богословские науки, видимо, в чём-то ему помогали вглядеться в наш мир значительно глубже и шире, но у начальства, видимо, были свои причины донимать его различными придирками, чтобы он сам уволился с работы по собственному желанию. Так и случалось, однако надо признаться, что наш сын не был скандальным человеком, тем более он был верующим, но как-то умел это тактично скрывать от посторонних, и даже от нас, родителей.

Для меня как отца всегда были очень интересны его суждения о прочитанных им книгах. Были они очень выверенные, с тонко подмеченными подробностями, чаще ироничные по свойству его характера. Разговаривать с ним было для меня одним наслаждением. Он был, без всякого сомнения, духовно богатый и щедрый человек, приветливый и открытый для общения с другими людьми. Но не терпел людей фальшивых и жестоких по отношению к другим людям, каких в своей короткой жизни, к сожалению, встречал немало, как и неприятностей натерпелся от большинства из них. Мне всегда исподволь казалось, что он торопился жить, всегда куда-то спешил, стремился сразу переделать все дела, будто предчувствовал свой недолгий век, отмеренный ему неумолимой судьбой. Это моё правдивое, но запоздалое признание, безнадёжно бесполезное, и нет в нём ничего утешительного, кроме добавления горечи от случившего несчастья.

Так оно и было. Ведь всё это происходило на наших глазах. Вообще он был человеком ироничным, жизнелюбивым и неунывающим. С ним мне всегда было легко общаться. Мы понимали друг друга с полуслова. Сейчас на месте погибшего сына, которое он прочно занимал в моей душе все годы своей недолгой жизни, зияет чёрная гнетущая пустота, куда не хочется даже мимолётно заглядывать. Она всегда кружит мне голову и качает меня при ходьбе, что мешает в смирении доживать свой проклятый век, где случилось столько горя и несчастий, коих не перечесть. Заполнить эту пустоту уже никто не сможет. Это посмертно. Да! Горька юдоль родителей, которым при жизни приходится хоронить своих детей, но ещё печальней доживать свой век с этим непостижимым горем. Оно быстро старит и гнёт к матушке земле.

Мой любимый сын очень любил и уважал моих родственников, проживающих в основном в Кургане, и любил бывать у них в гостях. Каждую весну сын настойчиво звал меня съездить к ним в гости на своей старенькой «восьмёрке», «жигулях», и отказать ему в этом было невозможно. Столько в его голосе было родственной любви и уважения к родне, что не считаться с этим было невозможно. И надо было видеть его радостное и счастливое лицо в гостях. Этот памятный вид его лица в эти минуты не раз был мимолётно запечатлён на фотографиях, которые мы бережно храним, но без слез не можем на них смотреть. Такая изнурительная пытка для нас сейчас – видеть его весёлого и улыбающегося нам из того счастливого прошлого, которого никогда у нас уже не будет. Опустошающая грусть и смертная тоска по убитому сыну – теперь постоянные спутники нашей старческой жизни. Сегодня не могу без слёз смотреть на его детишек-сирот, которые ещё своим детским умишком не понимают, какая страшная беда случилась в их жизни. Я это сиротство испытал сверх всякой меры после войны, и надо признать, что большей беды для детишек, чем сиротство с этих лет, пожалуй, не сыщется. Эта непоправимая беда на всю жизнь. Она, как церковный колокол своим колокольным стоном, будет постоянно волновать истерзанное сердце и напоминать о случившейся трагедии всю оставшуюся жизнь. Такое до самой смерти не забывается.

Так с чего же началась смертная одиссея моего сына, достойно отслужившего положенный срок в армии, успешно окончившего за время службы с отличием Омское музыкальное училище, а сразу после армии – юридический факультет Омского государственного университета и начавшего самостоятельную жизнь взрослого человека с чистого листа? Какую же соринку в его глазу высмотрели вездесущие чекисты, опасную для нашего государства и общества, всегда сплочённого вокруг родной партии, и зачем установили за ним тайную слежку? Нормальному человеку это понять невозможно, ненормальному тоже. Как позже выяснилось, вина его состояла в том, что он был не только прекрасным музыкантом, успешно руководившим студенческим самодеятельным художественным оркестром, но и сыном отца, за которым уже на протяжении нескольких лет велась тотальная слежка. Только в этом божественном промысле и состояла его вина перед государством – что он был прекрасным сыном отца, к которому чекисты имели свои специфические подозрения. А студенческий оркестр, руководимый сыном, пользовался среди городских студентов доброй славой, и это обстоятельство тоже не нравилось надзирающим над ним чекистам, и они ему пакостили, как только могли, имея для этого неограниченные возможности.

Дело в том, что они мстили сыну за меня, его родного отца, волею нелепого случая отработавшего в одной из структур МВД три года и со скандалом оттуда уволившегося. Но и это далеко не всё. Отработав у них три года, я не имел ни одного взыскания ни по партийной, ни по служебной деятельности. Напротив, за эти три года мне руководством было объявлено семь поощрений, и все были записаны в мою трудовую книжку. Да, моя лихая беда состояла в том, что сотрудники одной «конторы» начали вести за мной тотальную слежку ещё несколько десятков лет назад, но я по своему недомыслию ничего об этом не подозревал, а мой несчастный сын – тем более. Но и Коле в эти творческие годы тоже крупно не повезло. Поскольку был он от природы и по воспитанию человеком доверчивым, к нему в «друзья» втёрся матёрый стукач, руководитель оркестра высшей школы милиции города Омска в звании подполковника, который несколько раз по пустякам приходил к нему в квартиру, хотя Коля его ни разу к себе не приглашал. Этому обстоятельству нам, родителям, можно было только радоваться, если бы ни один прискорбный факт. Некоторые музыканты из его оркестра настоятельно Коле советовали несколько раз, чтобы он всякое общение с ним прекратил, но о причине умалчивали, хотя о ней мне можно было без труда догадаться. Это меня насторожило. И однажды в моём присутствии этот милицейский чин предложил Коле поступить по блату (за приличные по тем временам деньги) в эту высшую школу, а он ему посодействует в этом деликатном деле. Хотя его об этом из нас никто не просил и даже не намекал. Это был явный перебор с его стороны как провокатора.

Мой сын к этому времени успешно окончил 3-й курс юрфака университета, и я вынужден был заставить его перейти на заочное обучение в оставшиеся два года, на что он с охотой согласился. В городе Пытьяхе, где я жил и работал старшим юрисконсультом в НГДУ «Мамонтовнефть», сына устроил юрисконсультом своего отдела, и мигом пролетевшие два года совместной с ним работы были самыми счастливыми в моей и его судьбе. Это не забудется. Но и на Солнце иногда появляются чёрные пятнышки – так и в нашей, казалось бы, спокойной и благополучной жизни вдруг появилось зловещее чёрное пятно, невесть откуда взявшееся, надолго омрачившее нашу размеренную жизнь. В профкоме неожиданно оказалась «горящая» туристическая путёвка в Болгарию, и Коля написал заявление о её получении, чтобы туда съездить, благо наступивший отпуск позволял это сделать. Но кто-то всесильный запретил ему это сделать. Нашему огорчению не было предела. Я сходил в милицию узнать причину отказа, но ничего для себя утешительного не узнал, кроме совета сходить в ФСБ, куда я не пошёл, зная по опыту, что на такие вопросы они обычно не отвечают, уклончиво ссылаясь на другие инстанции. Мне было наплевать на ту поездку в Болгарию, но за сына до слёз было обидно, что у него, только начавшего самостоятельно трудиться и продолжавшего учиться, нашли в честнейшей душе какую-то крамолу, не позволившую съездить даже в Болгарию.

Я хорошо понял, что слежка за мной только усиливается, а мой сын из-за меня безвинно страдает. Моему отчаянию не было предела из-за того, что я, его отец, не могу защитить своего безвинного сына от жестокой и наглой несправедливости уголовного сброда в различных погонах и без погон, но духовно давно умерших, лишь внешне сохранивших человеческий облик. А мой сынок терпел, он уже всё хорошо понимал и жалел меня, отца, за невозможность его защитить, наконец не стерпел и дрожащим голосом сердито посоветовал мне поскорее освободиться от надоевшей слежки и всевозможного издевательства над нашей семьёй. Я поблагодарил его за дельный совет, но ничего и ни от кого, куда бы я ни обращался, не добился.

Он мужественно переносил все несчастья, преследующие нашу семью, и никого из нас не винил за них. Он уже понимал характер палачей и пощады у них не просил. В чём они его подозревали? Уму непостижимо! Мне скоро стукнет 83 года, и до сих пор ни мне, ни моим близким неизвестно, за что они мне и моей семье так изуверски и старательно мстили на протяжении десятков лет, безжалостно отыгрываясь на сыне, вплоть до рокового дня его трагической гибели, который ему и устроили. Даже мудрый И. Сталин в своё время публично заявил, что «сын за деяния отца не отвечает». Эти же прыщи превзошли в злодеяниях самого Сталина, и заслуженное возмездие их рано или поздно настигнет, если кто-нибудь из умных и больших чиновников повернёт дышло законности в их сторону. Это непременно случится, так должно быть в новом российском обществе, которое мы строим, и есть уверенность, что построим.

С выходом на пенсию я уехал в город Тюмень на постоянное местожительство, и мне показалось, что слежка за мной прекратилась, а всё вышло наоборот, даже описывать страшно, и я не буду. Противно. Они были всюду, где я появлялся. Хоть пешком в городе, или с сыном на своей машине, когда ездили в Курган на посещение могилы моей матери и других родственников, или на рыбалку, они были недалеко от нас. До сих пор моя душа вопит, мысленно обращаясь к ним: «Что вам надо, палачи, от меня и моих усопших родственников?!» Молчат, как могильные черви, лишь где-нибудь при встрече щерятся в победной ухмылке. «Вот как мы тебя уделали, а ты нам ничего не сделаешь!» – говорят их злые глаза, и с ликующего лица не сползает надменная ухмылка хозяина сегодняшней жизни.

Знающие люди говорят: всё, что в жизни начинается, рано или поздно кончается. Вызнал я через третьих лиц, что за нами постоянно следили в Тюмени и Омске оперативники из оперативного отдела УИН, и, скорее всего, они эту слежку и закончили. Ведь кроме них, я уверен, никто бы этим делом заниматься не стал. Я же в своё время имел несчастье работать именно в их системе, откуда с трудом уволился. Выходит, всё-таки отомстили, отыгрались на сыне. Но до убийства сына в его нелёгкой жизни произошло ещё немало событий, приближающих его к роковому дню гибели, и мне писать сейчас об этом – просто невыносимая пытка.

Вот и подходит к концу смертная одиссея моего сынка Коленьки. Предпоследнее место работы, куда вынужденно устроился мой сын, называлось «Тюменьнефтепродукт», имя и фамилию его начальника, настоящего Держиморды, удивительно похожего на него без грима и его мундира той поры, здесь я называть не намерен. Об этом эпизоде из его жизни я подробно написал в книге «Исповедь о сыне», и повторяться нет смысла. По рассказу сына, это была не работа, а кромешный ад, какой редко встретишь на земле-матушке. Свой рабочий день этот горе-начальник начинал и кончал с беспричинных оскорблений и унижений сына, с отъявленной матерной руганью ставя ему, юрисконсульту, в вину участившуюся кражу бензина на заправочных станциях, к которым сын не имел никакого отношения, пока не получит соответствующие документы по этим фактам. Коля все издевательства своего неумного начальника вынужденно терпел, ведь у него было двое детей и престарелые родители-пенсионеры с неважным здоровьем. Куда побежишь? Где найдёшь работу с нормальным заработком? Проблемных вопросов у сына в этой ситуации возникало много, а удачного решения в спешке не находил. Вот и терпел самодура, пока мог. Теплилась у Коли спасительная мыслишка, что этот самодур, ранее работавший в органах ФСБ в довольно приличном звании старшего офицера, должен со временем образумиться и начать вникать в предстоящие дела, и работа у них наладится. Наверняка встречаются и там порядочные и культурные люди, раздумывал он – и жестоко просчитался. Ведь следили они много лет за его отцом, который уже не работал, а все неприятности доставались безвинному сыну, продолжавшему работать невзирая на невыносимые условия, которые специально для него создавали подготовленные специалисты.

Каково же было его удивление, когда он прочитал приказ начальника о своём назначении инженером-экономистом без его согласия, к тому же этой профессией он не владел. На семейном совете решили, что ему нужно срочно уволиться от этого самодура и устроиться в какую-нибудь частную организацию, а из своей скромной пенсии будем ему оказывать помощь, исходя из наших возможностей. Он послушался нашего совета и был доволен. Частная организация была хоть и маленькой по составу работников, но коллектив был дружный, спаянный. Оклад у сына был ничтожно маленький, но по договорённости с начальником он имел право единолично заниматься адвокатской практикой по арбитражным делам, которыми в совершенстве владел. Даже на первых порах его успех в арбитражных делах был очевидным, и клиентов у него всегда было с избытком. И как результат, в семье появилось устойчивое материальное благополучие, и кропотливая работа над диссертацией была почти завершена. И нам показалось, что жизнь у сына наконец-то, после многих горьких неудач, связанных с работой, стала налаживаться к нашему обоюдному удовольствию, но радость наша родительская, к горькому сожалению, была недолгой.

Согласитесь, что ежедневно носить человеку тяжёлые камни – работа мучительная, но не смертельная, а носить годами в душе горе неподъёмное не каждому под силу, ведь год от года оно неприметно сердце тиранит, истощает и страдальца к смерти тянет.

Так кто же убил нашего сына и за что? С первого же торопливого осмотра места его гибели мне стало ясно, что смерть его была насильственной и тщательно подготовленной неизвестными лицами. Из моего короткого опыта в прошлом в одной из структур МВД и опыта прожитых лет я понял, что убийц было не менее двух, а остальные факты, незаметные на первый взгляд, вопили, что убийство было не только умышленным, но и заказным. С точки зрения автора было бы неверным не описать все мои немыслимые мытарства: куда я только не обращался, чтобы добиться более объективного расследования всех обстоятельств гибели сына! Всё это я изложил не менее чем в десяти жалобах областному прокурору, где указывал на вновь открытые обстоятельства в гибели сына и фальсификацию дела следователем, ведущим расследование, откуда неожиданно исчезли важные документы. Но тщетно. На все мои жалобы неизменно следовал заранее отрепетированный ответ: «Ваш сын погиб от неосторожного обращения с электричеством». Зачем же тогда было следователю фальсифицировать дело и скрывать вновь обнаруженные факты, если причина смерти сына установлена? Ответ тот же, но с чёрным юмором и дремучим скудоумием, на первый взгляд, а вернее, с явными признаками профессионального издевательства.

Но был и светлый лучик в одном из ответов и. о. заместителя прокурора Тюменского района, юриста 1-го класса О. П. Евсеевой, частично удовлетворившей мою жалобу 15 марта 2008 года в повторном возбуждении уголовного дела по факту гибели сына. Но этот лучик подозрительно быстро погас, кто-то сильно дунул, и её решение по моей жалобе сразу заглохло, и дело покатилось по заранее намеченной колее. С тяжёлым предчувствием написал я челобитную и Генеральному прокурору РФ и получил его ответ, поразивший меня, трафаретный, ранее продублированный Тюменской областной прокуратурой. С подобным чиновничьим нахальством я не смирился и написал очередную челобитную на самую верхотуру нашей власти, тогдашнему Президенту РФ Д. Медведеву, а он отфутболил Генеральному прокурору, тот, видимо, долго не задумываясь, отпасовал её в благословенную Тюменскую облпрокуратуру, а конечный мне ответ даже стыдно повторять – читатель догадается.

Пошёл десятый год моей переписки с самыми властными прокурорскими чиновниками по объективному расследованию всех обстоятельств гибели моего сына, но положительных результатов даже не просматривалось. Решил идти до конца и написал самому человечному из всех Президентов РФ, гаранту нашей Конституции, В. Путину. Результат меня поразил. Никакой президентской реакции на мою жалобу не последовало. Возникло привычное в таких случаях сомнение, что моя жалоба до адресата не дошла по какой-то причине, и я не задумываясь написал самому человечному и отзывчивому Президенту вторую жалобу, почему-то уверенный, что на мою вторую жалобу гарант Конституции воздействует с присущей ему решительностью. Не буду лукавить, я каждый раз ожидал ответ от самого Президента, а получал знакомые мне до одури отписки из Генеральной и Тюменской областной прокуратур с уже известным словоизвержением. «…погиб с неумелым обращением…» Ведь я просил в своих жалобах во все инстанции дать мне, как пострадавшему члену семьи, письменный ответ на мои 12 (двенадцать) вопросов – и преступление было бы раскрыто.

На душе стало скверно, что никто из титулованных властных чиновников так и не ответил ни на один мой вопрос. Иногда мне казалось, что очередной ответ пишет человек с переохлаждённой головой и неразвитым соображением, волею дурного случая оказавшийся на ответственной должности, и, не напрягая скудные мыслишки, заученно повторяет ответы чиновников из советского прошлого. В чём здесь кайф этого чиновника, не сразу догадаешься. Грустно сознавать, что в новой демократической России, в её высших властных структурах, где, как пишут знающие люди, иногда гуляют густые туманы, за всеми не усмотришь, но своих там по-прежнему не выдают. Да неужели! Они измучили свой народ партийным пустословием, однако пусть и поредевшие, их ряды в руководстве страной ещё сохранились, и даже после всех перестановок в государственном аппарате старая издевательская традиция всё ещё живёт и здравствует?! Похоже она въелась в их сознание надолго. Ну, знаете ли! К моему горькому сожалению, сейчас в это я поверил, но до обидного поздно. И неудивительно: филистеры живучи при любой власти и климате. При советской власти, ещё в том веке, я, как отец, так и не смог защитить своего сына от злодейства спецслужб, а при нынешней власти – от смертной участи, видимо, готовившейся несколько лет. Мы долго не верили в это жестокое и бессмысленное убийство безвинного человека представителями спецслужб, а сейчас поверили, но поздно. Дело в том, что они сегодня – хозяева жизни, и судьба каждого из нас в их крепких мозолистых руках. Холодом прошибает от таких мыслей.