Текст книги "Избранные стихотворения"

Семь тетрадей

Ученик Бунина. Огромная жизненная удача. И она выпала на долю моего отца, писателя Валентина Петровича Катаева. «Ученик Бунина» вовсе не какое-то почетное звание, которым кого-то можно награждать, а кого-то, наоборот, этого звания лишать. Как, скажем, правительственных наград или даже вообще гражданства.

Позволю себе небольшой комментарий сына по поводу книги стихотворений отца.

Гимназистом отец пришел к Бунину с тетрадкой стихов и попросил научить его, как это нужно делать. Большой поэт отнесся более чем серьезно к детским стихотворным опытами. И вовсе не потому, что признал в одесском мальчике состоявшегося поэта – этот факт нам не известен. Дело в том, что Поэт получил возможность давать уроки стихотворного мастерства, как он его представляет. Судьбе угодно было, чтобы благодарный ученик сделал камерные, интимные, один на один, беседы с Поэтом достоянием многих и многих других людей, своих читателей. И речь в тех беседах идет не только о стихосложении, но о литературном творчестве вообще.

Что же произошло с тем пытливым удачливым гимназистом, как сложилась его дальнейшая судьба?

Он дожил до восьмидесяти девяти лет, издал бесчисленное количество книг, но среди этого множества не было одной, может быть, самой желанной, самой главной в жизни – книжки стихов.

Себя он называл «непризнанным поэтом».

Помню дачный поселок Переделкино, «городок писателей», в последние военные и первые послевоенные годы. Я помню его и позже, но именно тогда там царила поэзия, и мой папа (дошкольнику и младшему школьнику можно так называть отца), мягкий и нежный, словно бы сливался с природой – высокими соснами, заваленными снегом дачами и дорогами среди них, весенней распутицей, обезумевшей в половодье речушкой Сетунью, снесшей хлипкий автомобильный мост к кладбищу и станции…

И стихотворные строки. Они есть здесь, в этом сборнике.

Впрочем, некоторые стихотворения не вошли в основной «корпус». Но звучат в моей душе.

«За стволы трухлявых сосен Зацепившись вверх ногами, Разговаривали дятлы По лесному телеграфу…»

Это мои «папины» стихи. Им нечего делать в большой литературе! А вот четверостишие 1954 года, которое обязательно должно присутствовать в сборнике:

 
У нас дороги разные,
Расстаться нам не жаль.
Ты – капелька алмазная,
Я – черная эмаль.
 

«Черная эмаль» – небо, «капелька алмазная» – оставленная в небе дырка от пули. Образ, постоянно встречающийся в произведениях Катаева. Так, во всяком случае, мне кажется…

Последние несколько лет жизни отец посвятил тому, что приводил в порядок поэтический архив. Он выискивал в своих рукописях, беспорядочно рассованных по папкам, собственные стихи или же присланные ему кем-то копии стихотворений, напечатанных в разное время в газетах или журналах, и переписывал их в большие тетради, блокноты. Таких блокнотов набралось семь. Отец мечтательно говорил, что хорошо бы издать стихотворения отдельной книжкой. Он даже вел беседы на эту тему с молодыми коллегами-поэтами, время от времени навещавшими его.

Но все кончалось лишь горячими и пустыми пожеланиями.

Теперь – свершилось.

Павел Катаев

Избранные стихотворения

Осень[1]1
  Первое напечатанное стихотворение В. Катаева.


[Закрыть]

 
Холодом дышит природа немая.
С воем врывается ветер в трубу.
Желтые листья он крутит, играя,
Пусто и скучно в саду.
 
 
Черное море шумит на просторе,
Бешено волны седые кипят,
И над холодной, кипящей пучиной
Белые чайки визгливо кричат.
 
 
Крик их мешается с ревом стихии,
Скалы, как бронза, от ветра звенят,
Серым туманом покрыты обрывы,
Дачи пустые уныло молчат.
 

1910

Рассвет

 
Восток алел. Плескалось тихо море.
Соленый ветерок ромашки колыхал.
И чайки с криками носились на просторе.
Предутренний туман на запад улетал.
 
 
Я на скамье сидел и морем любовался.
Теснился в голове печальных мыслей рой.
Картины прошлого неслись передо мной.
В душе растаял лед и пламень разгорался…
Восток алел!..
 

1912

Стамбул

 
Шум. Говор. Зной. Мечети. Люди. Фески.
Как пестрый шарф раскинулся Стамбул.
Я помню – воздух млел в сухом июльском блеске
И вдоль Босфора жаркий ветер дул.
 
 
Под сводами Софии зной и гул
Сменила тень, как в темном перелеске.
Старик в чалме сквозь сон Коран тянул.
И надпись по стене вилась. Как арабески.
 
 
Нас провожал Стамбул грозою и дождем.
Мне вечер помнится томительный и жгучий.
Мелькнула молния из сине-желтой тучи.
 
 
Кипел залив, и грянул страшный гром,
Как в раскаленный брус тяжело звонкий молот.
И свод небес был надвое расколот.
 

1912

В старом доме

 
На ярких обоях лубки в золоченых багетах.
Кривые зерка́ла с следами бесчисленных мух,
Слой пыли не стертой на старых, как мебель,
портретах
На кафельной печке зеленый – из гипса – петух.
 
 
Везде занавески. Чехол на облезлом рояле.
С геранью вазоны на маленьком, низком окне.
И воском натертый паркет в этом крохотном зале.
На лаковом столике ваза стоит в стороне.
 
 
Здесь жизнь не кипит. Здесь все чинно и сонно.
Лишь изредка горе иль радость сюда заглянет.
Лишь гулкое тиканье старых часов монотонно
Несносно твердит, что бесстрастное время течет.
 

1912

Рим

 
Спит беспокойный Рим. Прохладен сумрак ночи.
Сияют звезды кротко в вышине.
И спят как белые видения колонны,
Облиты трепетным сиянием луны.
 
 
Но в роскоши, в богатстве утопая,
Блестящей свитою придворных окружен,
В своем дворце и гордый и надменный,
Пирует властный кай – Нерон.
 
 
Блестит огромный зал. Сверкают лампионы.
В курильницах дымится фимиам.
И розы сыплются каскадом ароматным,
И взгляд скользит по бархатным коврам.
 
 
Напитки сладкие в узорчатых стаканах
Прислужники-рабы разносят по столам.
Торжественно звучат литавры и тимпаны,
И нет конца напыщенным речам.
 
 
Вдруг шум умолк, и замерло собранье,
Затих ковшей хрустальных тяжкий звон.
И опершись на мрамор хладной лирой,
Дал знак внимания Нерон.
 
 
Вот он запел. И слышно только было,
Как ветерок по залу пролетит,
Да ароматной розовою влагой
Задумчивый фонтан о мрамор шелестит.
 
 
Он смолк… И гром рукоплесканий
Наполнил своды пышного дворца.
И до небес, из лести, возносили
Придворные бездарного певца.
 

1912

Стихотворения в прозе

С первым солнышком весенним, с первым нежным поцелуем золотых лучей горячих, снег растаял у дороги и на мокром черноземе показались чуть приметно изумрудные иголки. Налились на вербах почки, прилетели с юга птицы, и, глядишь, весна ступает, словно гордая царевна, словно сказочная фея.

Лишь один на дне оврага, лишь один сугроб угрюмый – от метелей злых остаток – не растаял под лучами благодатного светила.

Все вокруг зазеленело, ручейки, звеня, сбегали вперегонку друг за другом, между желтеньких цветочков на крутых краях оврага…А сугроб стоял не тая, и угрюмый и холодный, как сама зима седая с ветром северным и вьюгой.

Солнце выше поднималось с каждым днем, и вот однажды на сугробе показались две слезинки, две хрустальные слезинки…

Уж ручьи давно сбежали по крутым краям оврага, среди ландышей душистых засинели незабудки…

А зеленые ракиты колыхали томно листья и шептали что-то тихо.

И сугроб холодный таял. Он не мог томиться дольше под горячими лучами… И сугроба в жаркий полдень под ракитами не стало, а на этом месте вырос кустик маленьких фиалок, как залог весны и солнца, вечной юности и счастья.

1913

«Все равно, куда ведет дорога…»

 
Все равно, куда ведет дорога.
Ночь в степи прохладна и ясна.
Улеглась в душе моей тревога,
А на сердце ранняя весна.
 
 
Весь отдавшись обаянью ночи,
В этот миг забыл я целый мир,
Только звезд серебряные очи
На меня смотрели сквозь эфир.
 
 
Кремешки трещали под ногою,
Я по ним, любовью полный, шел.
Лермонтов владел моей душою
И меня в неведомое вел.
 

1913–1982

«Багровой полосой горел закат осенний…»

 
Багровой полосой горел закат осенний,
В осенней тишине покоилась земля.
От каждой борозды тянулись длинно тени,
Ложились сумерки на голые поля.
 
 
Мы шли по узенькой тропинке на кладбище,
Лес каменных крестов мелькнул издалека,
А воздух сделался и холодней и чище,
И бледный месяц луч нам бросил свысока.
 
 
Пришли. Задумались. На камень молча сели.
Вокруг звенел хрустальный хор сверчков.
Качались по ветру сухие иммортели
Среди надгробных плит и каменных крестов.
 
 
И грустно стало мне и как-то одиноко.
Но лишь на миг. Ведь ты была со мной.
А в синеве небес уже стоял высоко
Двурогий месяц ледяной.
 

1913

Метеор

 
По серому бархату неба бездонного,
В полуночный час,
Из клада алмазов, во тьме затаенного,
Скатился алмаз.
 
 
Он тихо мелькнул метеором зеленым
Над спящей землей
И скрылся, не понятый городом сонным,
Окутанным мглой.
 

1914

Сексты

 
К чему весна? Пусть лучше будет осень,
Когда в душе все холодно давно.
И шум весны мне кажется несносен,
И небо яркое мне кажется темно.
Печально я гляжу в открытое окно
На вешние кусты, на силуэты сосен.
 
 
Едва над городом огней зажгутся нити,
Я силюсь подавить в груди щемящий стон.
Порывы страстные, остыньте и усните —
Вы замкнуты в железо и бетон.
Все светлое потеряно, поймите!
Все прошлое – невозвратимый сон.
 

1914

Старая усадьба

 
Туманный серп луны над старым барским домом.
Балкон с колоннами. Сирень в цвету под ним.
Здесь все до странности мне кажется знакомым,
Здесь все до слез мне кажется родным,
Как будто бы давно, давно, сквозь сон
Я видел эти туи и балкон.
 
 
Белеют статуи, изящные беседки,
Цветущих клумб раскинутый ковер.
В аллеях правильных, сквозь липовые ветки
Зеленый серп луны – причудливый узор.
Звенит фонтан, и в блеске светлых струй
Мне чудится прощальный поцелуй.
 

Ночевка на берегу

 
Золотые искры с треском вверх взлетели,
Потянуло гарью, и костер потух.
Волны под обрывом в темноте шумели.
Где-то за баштаном прокричал петух.
 
 
Тлели рдея угли, под покровом пепла
Розоватой жилкой бился огонек.
С каждым мигом зыбь на море крепла,
Меркли звезды и белел восток.
 
 
Рыбаки к отплытию ладили шаланду,
Четко раздавались злые голоса.
На горе, сквозь сумрак, белую веранду
Стало видно. Выпала роса.
 
 
Стало холодно. Предутреннею дрожью
Трепетала мокрая трава.
Облака лепились над зеленой рожью.
От усталости склонялась голова.
 
 
Мы проснулись в полдень. Море расстилалось
Без конца, без краю… Чуть прибой звенел.
И в избытке счастья все вокруг смеялось
В ярком блеске золотистых стрел.
 

1914

Июль

 
Над морем облака встают, как глыбы мела,
А гребни волн – в мигающем огне.
Люблю скользить стремительно и смело
Наперерез сверкающей волне.
 
 
Прохладная струя охватывает тело,
Щекочет грудь и хлещет по спине,
И солнце шею жжет, но любо мне,
Что кожа на плечах как бронза загорела.
 
 
А дома – крепкий чай, раскрытая тетрадь,
Где вяло начата небрежная страница.
Когда же первая в окне мелькнет зарница,
 
 
А в небе месяца сургучная печать,
Я вновь пойду к обрывам помечтать
И посмотреть, как море фосфорится.
 

1914

Стансы о войне

 
Поднимаясь знакомой дорогою
На знакомый пологий курган,
Вижу церковь да избы убогие,
Да вдали синеватый туман.
 
 
Осень поздняя, осень студеная,
Умирающий серенький день…
Любы мне эта степь оголенная
И молчанье степных деревень.
 
 
Песня тонкая девичья слышится,
Так и просится в душу ко мне.
Как-то легче, чем в городе, дышится,
И от холода щеки в огне.
 
 
В сердце тихо, спокойно и молодо,
Черных мыслей рассеялся дым.
Что мне люди безумного города
С лицемерьем, неверьем своим.
 
 
Что мне город с дворцами да храмами,
С беспокойно гудящей толпой?
Он засыпан с утра телеграммами,
Ослеплен и встревожен войной.
 
 
Город мечется, словно потерянный,
К тучам шлет свой тоскующий стон,
Город хмурый, холодный, размеренный,
Весь закован в стекло и бетон.
 
 
Только здесь в эту пору студеную,
Озирая туманный окрест,
Вижу Русь я тоской истомленную
И несущую горестный крест.
 
 
Поднимаясь знакомой дорогою,
В сельский храм я зайду, помолюсь
За родную, святую, убогую,
Бесконечно любимую Русь.
 

1914

Еще вчера

 
Еще вчера над морем тучи
Неслись, касаясь бурых скал,
И пену мутную сдувал
С седых валов норд-ост колючий.
 
 
Еще вчера в тумане мглистом
Качалась лодка рыбака,
А нынче смотришь – облака
Как пух плывут на небе чистом.
 
 
…Даль бесконечно глубока,
И море блещет аметистом.
 

1914

На юте

 
Чуть брезжится рассвет. Свежо на мокром юте.
Чугунная волна застыла за кормой.
Сквозь дымку сизую неуловимой мути
Полоска берега темнеет синевой.
 
 
Журчит вода. Гремит штурвал цепями.
Обшивка старая размеренно скрипит.
Редеет мгла, и медленно за нами
Волну тяжелую луч солнца серебрит.
 
 
Вперед, вперед!.. Уже вдали заметна
Гряда туманная причудливых вершин,
Лиловый конус – царственная Этна,
И моря южного густой аквамарин.
 

1914

«Глухая степь. Далекий лай собак…»

 
Глухая степь. Далекий лай собак.
Весь небосклон пропитан лунным светом,
И в серебре небес заброшенный ветряк
Чернеет предо мной зловещим силуэтом.
 
 
Беззвучно тень моя по лопухам скользит
И неотступно гонится за мною.
Вокруг сверчков немолчный хор гремит
И жнивье покрывается росою.
 
 
В душе растут немая скорбь и жуть.
В лучах луны вся степь белее снега.
До боли страшно мне. Ах, если б как-нибудь
Скорей добраться до ночлега!
 

1914

Суббота

 
В монастыре звонят к вечерне,
Поют работницы в саду.
И дед с ведром, идя к цистерне,
Перекрестился на ходу.
 
 
Вот загремел железной цепью,
Вот капли брызнули в бурьян.
А где-то над закатной степью
Жужжит, как шмель, аэроплан.
 

1914

«Ночь тревожна. В лунном свете…»

 
Ночь тревожна. В лунном свете
Тополя качает ветер,
Ветер гонит облака.
 
 
Море, ртутью налитое,
Светит яркой полосою
И блестит издалека.
 
 
На веранде в лунном свете
Мы одни на белом свете.
Вечер странно одинок.
 
 
Распустивши косы длинно,
Из душистого жасмина
Ты сплела себе венок.
 
 
Улыбнулась: выйдем, что ли
За курганы, к морю, в поле?
– К морю? В поле? Выйдем, что ж.
 
 
Небо в звездных переливах,
Звезды в тучах, и на нивах
Серебристо льется рожь.
 
 
За курганом крепко травы
Дышат сладостью отравы,
Пахнет лунная полынь.
 
 
Ночь тревожна. На свободе
Хмель в крови поет и бродит.
Ночь тревожна. Песня, хлынь!
 

1915

«Морозный воздух был прозрачен, тих…»

 
Морозный воздух был прозрачен, тих
и чуток.
Туманным, радужным кольцом окружена,
Из-за садов и дач на снежный первопуток
Бросала тени длинные луна.
 
 
Звенели бубенцы нескладным, полым
звоном,
Откуда-то неслись людские голоса,
А в море от луны на золоте зеленом
Уже переливалась света полоса.
 
 
Я помню как сейчас сребристый блеск
тропинок,
Сады. И на ресницах выгнутых твоих
Мерцающие звездочки снежинок,
Осыпавшихся с веток кружевных.
 

1915

«Высоко за облаками…»

 
Высоко за облаками
Ходит мутная луна.
Ночь над голыми садами
Не светла и не темна.
 
 
Слышно море. И невнятно,
Словно в листьях ветерок,
Кто-то сыплет перекатный,
Скатный жемчуг на песок.
 
 
Будто кто-то боязливо
Через черный голый сад
Бросил в зеркало залива
Утомленный, длинный взгляд.
 
 
Ты со мной. Ты здесь. Ты рядом.
И сквозь сумеречный свет
Я ловлю влюбленным взглядом
Шалых глаз твоих привет.
 
 
Улыбнись мне. Дай мне руку.
Слышишь, в ночи голубой
Сторож в доску бьет и стуку
Вторит ветер да прибой.
 
 
Ты молчишь. Ты вся – из сказки.
Вся туманна, как весна.
Нежный образ тайной ласки,
Греза утреннего сна.
 
 
Но сомненье шевелится,
Не дает забыться мне:
Наяву ли сказка снится
Или это явь во сне?..
 

1915

«Весенний ветер мартовского утра…»

 
Весенний ветер мартовского утра
Свистит в ушах и манит на простор,
За город, в степь, на бурый косогор,
Где тучи сизые с отливом перламутра.
 
 
Вот сломанный ветряк, колодец и забор, —
На всем блестит роса как водяная пудра —
В душе растет мальчишеский задор,
Пьянящий, радостный, как март, как степь, как
утро.
 
 
Несутся по ветру и рвутся облака.
В дыму, во мгле синеет город дальний,
А здесь на лужах звонкий слой ледка —
 
 
Намок и потемнел его налет хрустальный…
Кружится воронье, да тянется печальный,
Зовущий стон фабричного гудка.
 

1915

Ранняя весна

 
Полдень выдался ярким, горячим.
Мир был светел, как праздничный храм.
Мы бродили с тобою по дачам,
По еще обнаженным садам.
 
 
Нам шумели весенние воды,
Нам кадили туманом снега.
Пробивались зеленые всходы.
Серебрились на солнце луга.
 
 
Тучки ткали фату золотую.
Так синела небес бирюза,
Словно ветер весну голубую
Целовал в голубые глаза.
 
 
И от нежной, доверчивой ласки,
От улыбки туманных очей,
В мире сделались солнечней краски,
Солнце стало еще горячей.
 
 
Утомленные праздничным звоном,
Усыпленные светлым вином,
Мы забылись на склоне зеленом
Молодым опьяняющим сном.
 
 
Что нам снилось не помню, не знаю,
Что-то радостное. Но с тех пор
Каждый год я весной вспоминаю
Солнце, небо, зеленый бугор.
 
 
Каждый год, если рано и дружно
Постучится весна у ворот,
Мне становится грустно и душно,
Словно кто про свободу поет.
 
 
Грустно. Снова зеленые всходы,
Снова блещут на солнце луга,
И бушуют весенние воды,
И дымясь умирают снега.
 

1915

Опоздавшее письмо

 
Как гром короткая, сухая телеграмма:
«Сын прапорщик вчера в бою убит».
– Сергей убит! Да что же это, мама?
Да как же так? – Но мать в слезах молчит.
 
 
Тоскливый благовест над городом гудит.
Горят огни. Раскрыты двери храма.
Вся в черном молится заплаканная дама.
 
 
Чернеет крест, цветами перевит…
А день за днем все ярче, все светлее.
Так нежно, глубоко синеет небосвод.
И вдруг письмо. С позиций… От Сергея!
 
 
Окоп. Темно. Пишу под Новый год.
Назавтра бой. Целую. Время мало.
Боюсь, чтобы письмо не очень опоздало.
 

1915

Русская весна

 
В полдень солнце палит спины,
Блещет ярко над заливом.
И от мокрой красной глины
Пар клубится по обрывам.
 
 
Сколько солнца! Сколько света!
Сколько мягких синих теней!
Все обласкано, согрето
В этот первый день весенний.
 
 
Пусть в садах деревья голы,
Но туманен воздух вешний
И несется писк веселый
Из подсохнувшей скворешни.
 
 
Хоть за домом у забора
От недавней лютой стужи
Снег лежит, но как озера
У ворот сверкают лужи.
 
 
Пахнет степью, старым сеном,
День блестит, и в ярком блеске
От зеркальных луж по стенам
Мерно ходят арабески.
 
 
Что за полдень! Сколько света!
Нагуляюсь нынче всласть я.
Прочь печаль! Еще не спета
Песня радости и счастья.
 
 
Тени сини. Солнце палит.
Сердце полно вешней дурью.
Божий мир до краю налит
Опьяняющей лазурью.
 
 
Теплый, тихий, ясный вечер
Гаснет в поле за буграми.
Сквозь кадильный сумрак свечи
Жарко тлеют в темном храме.
 
 
Сквозь кадильный сумрак лица
Смотрят набожней и строже.
И мерцает плащаницы
Шелком вытканное ложе.
 
 
От лампад ложатся блики
На узор иконостаса,
Освещая мягко лики
Божьей матери и Спаса.
 
 
Дым кадильный как волокна.
И от близости святыни
На душе светло. А в окна
Узко смотрит вечер синий.
 
 
…Ночь. Темно. Во тьме дорога,
Загородные строенья.
В сердце радость: у порога
Вешний праздник воскресенья!
 

1915

Крейсер

 
Цвела над морем даль сиреневая,
А за морем таился мрак,
Стальным винтом пучину вспенивая,
Он тяжко обогнул маяк.
 
 
Чернея контурами башенными,
Проплыл, как призрак, над водой,
С бортами, насеро закрашенными.
Стальной. Спокойный. Боевой.
 
 
И были сумерки мистическими,
Когда прожектор в темноте
Кругами шарил электрическими
По черно-стеклянно́й воде.
 
 
И длилась ночь, пальбой встревоженная,
Завороженная тоской,
Холодным ветром замороженная
Над гулкой тишью городской.
 
 
Цвела наутро даль сиреневая,
Когда вошел в наш сонный порт
Подбитый крейсер, волны вспенивая,
Слегка склонясь на левый борт.
 

1915

Хозе – Кармен

 
Как пьявки губы, и взгляд как жало,
Горячий шепот как шелест роз.
Тоска и радость мне сердце сжала.
Люблю улыбки твоей наркоз.
 
 
Бороться с чувством душа устала,
Роятся мысли, как стаи ос…
Все в мире тусклым и мелким стало:
Царят улыбка и змеи кос.
 
 
Блестящих взглядов горят агаты,
Томят и нежат своим огнем.
Холодный разум на них сожгла ты.
 
 
Ты сердце хочешь спалить на нем.
Что ж… В ком хоть искру на миг зажгла ты,
Навеки станет твоим рабом.
 

1915

Молодость

 
Чуть скользит по черной глади лодка.
От упругой гребли глубже дышит грудь.
Ночь плывет, и надо мною четко
Разметался длинный Млечный Путь.
 
 
Небо кажется отсюда бездной серой,
Млечный Путь белеет, как роса.
Господи, с какою чистой верой
Я смотрю в ночные небеса!
 
 
Путь не долог. Серебристо светит
Под водой у берега песок.
Крикну я – и мне с горы ответит
Молодой звенящий голосок.
 
 
Я люблю тебя. Люблю свежо и чисто.
Я люблю в тебе, не сознавая сам,
Эту ночь, что движется лучисто,
Этот свет, что льется с неба к нам.
 

1915

С бульвара

 
Незримо ночь из кладовых заветных
В тиши, в тепле, на черный бархат вод
Рассыпала каменьев самоцветных
Блестящий, огненный, нестройный хоровод.
 
 
Вот прохрипел громадный пароход,
Вот на дубках, едва во тьме приметных,
Бьют склянки полночь. Но далек восход,
И море темное мерцает в бликах бледных.
 
 
Еще далек восход и чуток спящий порт.
Он дышит и сквозь сон едва заметно стонет:
То заскрипит канат, то стукнет борт о борт.
 
 
И стихнет все. Меня дремота клонит.
Еще далек восход! Еще далек восход!
Но чую ясный день в туманном блеске вод.
 

«Степной, душистый день прозрачен тих и сух…»

 
Степной, душистый день прозрачен тих и сух.
Лазурь полна веселым птичьим свистом,
Но солнце шею жжет, и мальчуган пастух
Прилег в траву под деревом тенистым.
 
 
Босой, с кнутом, в отцовском картузе,
Весь бронзовый от пыли и загара,
Глядит, как над землей по тусклой бирюзе
Струится марево от солнечного жара.
 
 
Вот снял картуз, сорвал зеленый лист,
Засунул в рот, и вместе с ветром чистым
Вдаль полетел задорный, резкий свист,
Сливаясь в воздухе с певучим птичьим свистом.
 
 
С купанья в полдень весело идти
К тенистой даче солнечным проселком.
В траве рассыпаны ромашки по пути,
И отливает рожь зеленоватым шелком.
 

1915