Текст книги "Блуд на крови. Книга вторая"

ТЕПЛАЯ ВСТРЕЧА

Елизавета презирала своего мужа и не скрывала этого. Словно гипнотизер, глядя не мигая на его переносицу, Елизавета неоднократно говорила:

– Христер, неужели ты сам себя считаешь мужчиной? Твои сверстники успели стать полковниками и генералами, живут в богатых домах, ездят в роскошных каретах, а ты… – она презрительно сплевывала, – ты, Христер, пирожок с дерьмом. Я не пущу сегодня тебя на мое ложе.

Майор униженно сопел и не смел возражать: свою супругу он боялся. Про ее сестру Магду шел слух, что она травит своих мужей. Действительно, за одиннадцать лет трое умерли во цвете лет – все отравились грибами. Майор боялся, что его милая Елизавета учинит с ним нечто подобное.

Но на сей раз встреча была радостной.

– Ах, пупсик, ты стал исправляться! – восхищалась супругом Елизавета. – Так это наша крепостная девчонка? А ты купчую крепость пра-вильно оформил? Молодец, сегодня мы спим вместе. А ты, – обратилась она к Насте, – будешь делать все, что я прикажу тебе. Иначе – держись! – и для начала Елизавета пребольно ущипнула девочку, от неожиданности вскрикнувшую.

– Она хорошо шьет! – хвастливо сказал майор.

– Прекрасно! Пусть сошьет сегодня мне ночную рубаху, завтра тебе…

– И мне, и мне, – потребовала Кристина, с любопытством наблюдавшая за этой сценой.

– Всем сошьет, – заверила Елизавета. – Иначе накажу и кормить не буду. Пусть живет в комнатушке Анны, там лавка есть.

Кристина принесла иглу и нитки, Елизавета дала Насте полотно и образец:

– Держи, шей по этому размеру. Да чтоб к ужину было готово!

Усталая, некормленная девочка принялась за шитье. Глаза слипались, руки плохо держали иглу.

К ужину сшить рубаху она не успела.

Елизавета, казалось, обрадовалась этому. Улыбаясь, она сказала:

– Вот и мило! Сегодня ты будешь распята. – И повернула лицо к мужу: – Позови работников, они сейчас в конюшне. Пусть принесут оглоблю, она возле яслей стоит. Пошли вниз, в столовую.

По каменной лестнице спустились в подвал. Здесь Елизавета сорвала с девочки платье, обнажила ее тельце, приказала конюху и истопнику:

– Привязывайте, да покрепче. Пусть москали знают, что мы с ними шуток не шутим.

Мужики растянули руки Насти вдоль оглобли, веревкой накрепко привязали их и подняли ее над полом, зацепив концы за выступы на стенах.

– Ой, больно! – закричала Настя, беспомощно повиснув в воздухе. Веревки впились в тонкие ручонки, вызывая нестерпимые мучения.

Все расхохотались, а Кристина, подбадриваемая мамашей, ухватившись за ноги Насти, повисла на них. Девочка хрипло застонала.

– Будешь тут до утра, – заверила Настю Елизавета. – И запомни: это воспитание малое, а есть еще и большое. Боюсь, что тебе придется испробовать и его. – И обратилась уже к 16-летней прислужнице Анне Бах, не принимавшей участия в общем веселии: – Накрывай на стол. Пора ужинать. А эта ленивая негодяйка пусть смотрит на нас и пускает слюни.

ВОСПИТАТЕЛИ

Итак, «шитье рубах» сделалось для Елизаветы Стернстраль предлогом для ежедневных «воспитательных мер»…

Провисев подвязанной к оглобле часа три, Настя потеряла сознание. Очнулась она в комнатушке у Анны Бах, которая смачивала ей виски уксусом и со слезами сочувствия на глазах ухаживала за маленькой мученицей.

На другое утро Елизавета растянула рот в улыбке:

– Как изволила спать, Трина? Сон был крепкий? Неужто плохой? Ай-ай! Это оттого, что ты, красавица, плохо работала. Вот тебе материя, нитки, иголки. Сшей по этому образцу рубаху своему хозяину. И не вздумай лениться, иначе придется мне применить к тебе обещанное большое воспитание.

Вновь оросилось слезами лицо девочки, да ничего не ответила, старательно принялась за работу. К вечеру сумела-таки сделать невозможное – сшила для майора рубаху. Суставы мучительно ныли.

– Значит, я права, – уставилась на девочку бесцветными глазами Елизавета. – Ты шить можешь, а вчера не хотела. Христер, иди сюда, примерь обновку. Вот так, рукав одерни. – Вдруг Елизавета прошипела: – А это что, почему манжет косой? Ты, мерзавка, назло мне испортила материю? Ничего, я знаю, как взыскать с тебя. Дай руку! Кристина, девочка, завяжи ей пальцы нитками. Анна, закрути пальцы паклей и жги лучиной. Анна Бах помертвела от ужаса, прошептала:

– Я не могу, нет, нет, я не буду!

Майор, стоявший сбоку, ударом кулака разбил нос Насте.

Пятна крови брызнули на сшитую рубаху. Он проревел:

– Я буду избивать эту паршивую Трину до той поры, пока ты не выполнишь приказа госпожи! Поняла, Анна? – Майор заискивающе посмотрел на супругу. Та кивнула головой:

– Да, эта гнусная девчонка нарочно измарала кровью рубаху. Христер, держи крепче Трину, Анна жги лучиной паклю. Ну?

В дело вмешалась Кристина:

– Мамочка, давай я буду жечь лучиной, дай сюда, противная Анхен!

Майор держал в объятиях ребенка, дочь его жгла паклю, в которую были замотаны пальцы. Сначала, когда огонь прошел до мяса, Настя дикими криками оглашала дом, потом враз замолчала, потеряла сознание. Пальцы обгорели до костей.

– Хватит, пошли пить чай! – пригласила Елизавета. – Другой раз умней будет…

ИЗ СУДЕБНЫХ ПРОТОКОЛОВ

Теперь, дорогой читатель, мы подошли к сценам, при описании которых в старину говорили: «Рука опускается,перо замолкает…» По причине этой нам придется прибегнуть к воспроизведению документов:

«Как по свидетельским показаниям оказалось, после того, как ей паклей жгли до кости руку и от вышеописанной муки пальцы еще не зажили, она опять худо шила. Тогда майор Клот приказал девку Трину догола раздеть и посадил в мокром погребе на целые восемь дней. И хотя она ужасно кричала и жаловалась, что ей холодно и что она голодна, однако избавления себе не получила… Другой раз, майор Клот, рассердясь, сек Трину розгами до крови, а потом горничной девке Анне велел насыпать большую груду соли и помянутую Трину, раздев донага и связав ей назад к затылку руки к палке, стянув притом и ноги, положил покрытое кровью тело на соль, к чему особливо самые большие куски выбраны были, дабы они в раны войти могли и разъедать тело. При этом сам майор и майорша били Трину плетью, продержав в этом мучении до рассвета.

Они же неоднократно затягивали Трине пояс столь крепко, что весь живот у нее кверху выжат был и создавались большие затруднения дыханию. Потом девка Анна, по приказанию майорши, стоявшей всегда с плетью, пришивала к телу Трины пояс большими иглами. И как иглы, преломившись, оставались в теле, то доводили Трину до боли жутчайшей, как и сам пояс, оставленный пришитым на четыре часа. Затем пояс ножиком спарывали, а нитки оставались в теле, образуя большие гнойники. Майорша самолично засыпала в сии гнойники соли.

Когда однажды Трина без позволения поела, то майор, раздев ее донага, в десять часов вечера вывел во двор, привязал к сосне и держал на лютой стуже до шестого часа утра. Будучи отвязанной, девица оказалась без сознания. Тогда майорша приказала обварить Трину кипятком, что делала ее дочь…»

Описания пыток заняли много страниц. Приходится удивляться, как слабое создание – голодная и плохо одетая девочка так долго выносила эти нечеловеческие страдания. Когда после очередной казни Настя не сумела по приказу майора подняться с пола, он насмерть забил ее ногами.

Лекаря Трейблер и Тругард в угоду мучителям сделали медицинское заключение, в котором утверждали, что девочка скончалась от желудочной болезни. Настю похоронили. Казалось, концы этой страшной истории навсегда спрятаны в воду, но случилось иначе.

ЭПИЛОГ

Весною 1778 года через сельцо Царнау по делам службы проезжал президент Государственной медицинской коллегии Алексей Ржевский.

Ему– то и рассказала о мученической смерти Трины (Насти) Анна Бах.

Было возбуждено следствие. Тейблер и Траугард чистосердечно признались, что они тело не осматривали, заключение написали по просьбе майора Клота.

Новая комиссия произвела эксгумацию. Гробик с останками бедной Насти подняли на свет Божий. Медики пришли к мысли, что «смерть наступила вследствие многочисленных побоев и мучений». Нашлись свидетели, которые рассказали о зверствах супругов Клотов. Решением Сената они были лишены всех прав состояния и отправлены на поселение в Сибирь (Екатерина избегала применять смертную казнь).

Что касается бывшего владельца Насти, то капитан Парамонов кончил плохо. Проиграв казенные деньги, он повесился. Так оправдалось мрачное предсказание Клота, предлагавшего «не выбрасывать веревку».

ЗАГРОБНЫЙ МСТИТЕЛЬ

АЛЕКСАНДРУ ИВАНОВИЧУ ЛИСИНУ

Едва до Екатерины Великой дошла история, о которой мы расскажем, императрица якобы с изумлением произнесла: «Каких чудес на свете токмо не бывает!» И повелела: «О сей истории много не распространяться и народ зря не смущать, дабы в умах порча не произошла».

ПОЖИВЕТСЯ – СЛЮБИТСЯ

Первостатейный петербуржский купец Данила Матвеевич Семенов уже года два ходил вдовцом. Было ему 49 лет от роду, силу в организме имел он несокрушимую и в женской ласке ощущал необходимость несомненную.

Тут ему сваха подвернулась. Стала невесту ладить:

– Тебе ли, Матвеич, с такими капиталами перемогаться? У купца Наумова девка Анастасья в возраст вошла, осьмнадцать годков стукнуло. Из себя краля – стройная, чернобровая. Сам Наумов разорился, да тебе ли за чужим богатством гнаться?

Устроили смотрины. Даниле Матвеевичу девка показалась, лишь худоба ее смущает. Сваха увещевает:

– Чай, сквозь ребра кишки не просвечиваются! Были бы кости, – от доброй жизни всегда мясо нарастет.

Анастасья девица не нравная, но отцу печалится:

– Скучно мне, уж стар он дюже. Молодого бы, пригожего!

– У молодого в кармане – вошь на аркане, – отец вразумляет. – Тебе, бесприданнице, знаменитый купец честь оказывает. Да на твоем месте любая другая нос бы вздернула, хвост растопырила. Я, дочка, не мерзавец твоей жизни, добра тебе желаю.

Свадьбу пышную сыграли. Анастасья в дом мужа переехала и весьма довольна осталась. У отца с хлеба на квас перебивалась, в обносках ходила, а тут стала нежиться в полном довольстве. Отцу кланяется:

– Спасибо, батюшка, за вразумление. Муж у меня расчудесный, заботливый да щедрый. Опять деньги дал большие. Говорит: «Наряжайся, ни в чем себе не отказывай!» Пиры в доме чуть не каждый день – знакомцев угощаем, купцов российских и чужеземных. Делу торговому – застолье первый помощник, сам знаешь-ведаешь. Даже специального повара взяли. В землях немецких искусству своему обучался.

УТРЕННИЕ ЗАБОТЫ

Хозяин спозаранку по делам торговым убегал, все заботы на молодую жену оставлял. Та еще в постели лежит, да уже о деле заботится. Данила Матвеевич приказал богатый обед приготовить, сегодня купцов, приехавших из разных городов сделки рядить, следует угостить:

– По царски!

Позвонит Анастасья в колоколец, сенной девке Глашке приказывает:

– Позови повара!

Ванька– повар, рослый, в плечах широкий, лицо круглое, руки фартуком вытирает, на пороге уже стоит:

– Гутен таг, фрейлен! Звать приказывали?

– Чего к обеду готовишь?

– Стараемся как приказано. Стало быть, – Ванька заводит глаза, – на первое холодец, затем ветчина с хреном – от Самотесова доставили сейчас. На второе – галантир…

– Ты, Ванька, оттяни его поболее!

– Натюрлих! Сельдь соловецкая. Грибки соленые, огурцы и пурмидоры из парников Шереметева – как положено. Ну и шеврель из дикой козы, которую свою зарезали. Напитки разнообразные, – повар впился взглядом в заманчивые полукруглости грудей, выглянувших из-под одеяла. – Токмо докупить следует бонбарисовой, да померанцевой не более полдюжины осталось.

– Из горячего – все?

– Как можно-с?! Фазаны в перьях по-курфюрстски. На десерт – зефиры и пирожные разнообразные.

Анастасия, томно потянувшись, протянула:

– Что-то чаю хочется…

– Да и то, чаю аль кофе с утра – хорошо, – угодливо осклабился Ванька. – Прикажете в спальню подать? А может, в дальнюю беседку с гротом?

– Давай, в сад неси, – улыбнулась приветливо Анастасья. Ванька – единственный молодой мужик в доме, и Анастасья с удовольствием чувствовала, что ее женские прелести волнуют парня, и немного кокетничала с ним. – Отвернись, бесстыдник! Не видишь, с постели встаю.

…ЧТО ФОНАРЬ БЕЗ СВЕЧИ

Ванька от рождения был крепостным великих князей. После первого брака будущего русского царя Павла Петровича, Ванька достался его очаровательной супруге Наталье Алексеевне. Подростком, вместе с двумя другими рабами, был отправлен в Дрезден – учиться поварскому делу.

По природной бестолковости, Ванька тонкостей своей профессии не освоил. Зато, как это часто случается с россиянами, заграничная жизнь произвела на парня самое пагубное воздействие. Ему понравилось щеголять в смешных одеждах, играть в азартные игры и дуть пиво.

Великая княгиня Наталья Алексеевна, словно предчувствуя свой ранний конец и от природы обладая нравом добрым и человеколюбивым, составила завещание. 16 апреля 1776 года Наталия Алексеевна разрешилась от бремени мертвым младенцем, а сама, испытав страшные муки, скончалась. Ее овдовевший супруг исполнил волю покойной жены, в точности сделал все то, что она записала в духовной. Среди прочих облагодетельствованных и оказался повар Ванька, получивший освобождение из своего крепостного состояния.

Тут он и подвернулся под руку Даниле Матвеевичу, который желая доставить приятное удовольствие супруге, натерпевшейся всякой нужды с молодых лет, взял на службу Ваньку, определя ему комнату для житья в собственном доме и приличное жалование.

Вскоре выяснилось, что Ванька ленив и глуп. Данила Матвеевич вздыхал порой:

– Голова без ума, что фонарь без свечи.

Готовил он не лучше кухарки Луши, но по доброте хозяйской был на месте оставлен.

И как скоро жизнь показала, сделал это купец понапрасну.

СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ

Данила Матвеевич норовил всячески потрафить жене. Гардероб ломился от новомодных платьев. Одних роброновых с фижмами было штук пять или более – из атласа, люстрина, бархата, штофа, гроденапля. Кушала Анастасия с серебра, а ее уши, пальцы и грудь украшались бриллиантами, изумрудами и золотом.

Явно гордясь женой, которая от доброй жизни несколько располнела и вообще стала выглядеть еще привлекательней, купец возил ее на разного рода ассамблеи и представления. Так, в июле Данила Матвеевич привез жену в Аничков дворец, где петербургское купечество устроило маскарад. Воображение Анастасьи было поражено многоцветным фейерверком и освещенным щитом, на котором ярко горел вензель императрицы. Здесь же Данила Матвеевич познакомил ее со своим старинным приятелем – знаменитым поэтом Сумароковым. Последний составил им протекцию, по которой они попали в Смольный, где институтки разыграли пьесу Екатерины «Высокомерный».

Сама императрица сидела в ложе и аплодировала. После ужина дали бал. Анастасия от природы была ловкой и танцевала лучше всех и от кавалеров не было отбоя. И вдруг к месту, где она находилась с мужем, приблизилась императрица с фельдмаршалом A.M. Голицыным. Екатерина Алексеевна улыбнулась и милостиво произнесла:

– А ты прелестно танцуешь! – И повернувшись к Голицыну, добавила: – Князь, если супруг этой красавицы не возражает, отчего бы вам не сделать с ней круг?

Данила Матвеевич затараторил, что «будет весьма польщен», Анастасия заалела от смущения. Грянула музыка, и увешанный орденами князь, еще в движениях не потерявший ловкости, прошел с купеческой женой два круга.

Екатерина, стоя возле Данилы Матвеевича, с удовольствием наблюдала танец. Потом спросила купца:

– Как зовут твою супругу?

– Анастасия Семенова, в девичестве Наумова, – бойко ответил Данила Матвеевич.

Случившийся поблизости Сумароков, поспешил вставить слово:

– Ваше величество, купец Семенов не только молодой женой знатен, он и легко владеет немецким, говорит без затруднений.

Екатерина за что-то сердилась на знаменитого поэта и его замечание оставила без ответа, хотя фамилию купца, как покажет время, запомнила.

Анастасия от своей жизни была в восторге. Она искренне повторяла мужу:

– Какой ты у меня чудесный! Как я тебя люблю…

ЧЕРНЫЕ ЗАМЫСЛЫ

Кокетство Анастасии, на первый взгляд вполне безобидное, вдруг приобрело мрачное значение. Дело в том, что Ванька, имевший любовный опыт исключительно с продажными женщинами и не помышлявший об их порядочности, вообразил, будто юная хозяйка без него жить не может. Оставаясь наедине, повар сладострастно шептал:

– Ты будешь моей, чего бы мне сие ни стоило! Я помню о тебе всяк час, я уже изнемогаю! Твой старый муж достоин смеху. Он еще не ведает, что и его супружница, и все капиталы скоро мне достанутся.

Повар замыслил страшное. У немца-провизора он купил белый кристаллический порошок – сулему. И ждал лишь удобного случая, чтобы осуществить свое злодейство.

И случай такой представился в двадцатых числах августа 1777 года. К купцу приехали друзья из Ганновера. Стол был завален различными яствами: осетриной, белугой, икрой на подносе, копченой стерлядью, красовался целый неразрезанный вареный поросенок, стояла батарея дорогих вин. За столом шумело веселье.

Обычно воздержанный, Данила Матвеевич пил чарку за чаркой.

В столовую несколько раз забегал Ванька. Наконец, он решился: «Хозяин, кажись, зело пьяный! Насыплю ему отраву в кашу с фруктами. Все будут есть – им ничего, а на старика воздействует. Решат, что худо ему сделалось от избытка водки».

Прибежав на кухню, Ванька решил отослать на минуту-другую Лушку, ему помогавшую. Он приказал:

– Не вертись, яко капля на…! Неси-ка лучше гостям мусс. Да не забудь грязные тарелки собрать со стола.

Едва девка ушла, как повар метнулся к угловой полке, где стояли большие кастрюли, редко употреблявшиеся. Лихорадочно пошарив вмиг вспотевшей ладонью, извлек из тайного угла маленький пакетик. Это была сулема. Он высмотрел покрупнее сливу, украшавшую кашу, пальцами сделал надрыв и посыпал туда яда. Потом сливу положил сверху на кашу, приметив место.

В этот момент, погромыхивая деревянными подметками по дощатому полу, на кухню вернулась Лушка.

– Мой посуду, – распорядился повар, – а я кашу гостям поставлю.

И подхватив чуть трясущимися руками блюдо отправился осуществлять гнусный замысел.

ЖУТКОЕ ЗАСТОЛЬЕ

– Стол у тебя, Данила Матвеич, замечательный! – хвалили гости из Ганновера. В то утро они совершили удачную сделку с Семеновым. Теперь все – хозяин и гости, – пребывали в благодушном состоянии. – Тминной водки мы изрядно попробовали, не пора ли к сладким винам перейти?

– Обязательно, вот гишпанское, по оказии получил! – Данила Матвеевич взял в руки бутылку старинной формы. – В Гишпании, сказывают, сам король тамошний употребляет.

Откушали гости вина, почмокали губами:

– Истинно, напиток королевский! И смородиновый мусс – объедение!

Хозяин, довольный похвалой, широко улыбнулся:

– Мой повар в вашем германском государстве выученный. Служил великой княгине Наталье Алексеевне, Царство ей Небесное.

Поговорили о том, что ее вдовый супруг что-то уж слишком быстро утешился новой невестой – и полгода не прошло со дня смерти Натальи.

– В Берлин Павел Петрович приезжал на свидание с невестой своей – принцессой Виртем-берг-Штутгартской Софьей Доротеей, – заметили немцы, довольные тем обстоятельством, что их соотечественница стала великой княгиней в России и, весьма вероятно, станет царицей.

В этот момент вошел Ванька. На большом подносе он держал кашу, начиненную персиками, сливами, яблоками и различными ягодами. Серебряной лопаткой он разложил кашу гостям. Большой кусок отделил хозяину, сверху украсив крупной сочной сливой.

– Ты Ванька, меня обкормишь! – добродушно пророкотал хозяин.

– Кушайте себе во здравие, – зубы повара как-то ляцкнули. Он заспешил удалиться на кухню.

Минут через десять с нему влетела Глашка:

– Иван Гаврилыч, вас хозяин требуют!

На непослушных ногах, побледнев от страха, Ванька вошел в столовую. Данила Матвеевич сидел с перекошенным лицом.

– Ты, подлец, чем меня накормил? Я словно гвоздей наелся, во рту железом отдает.

Заюлил повар, забегали глазки:

– Это все Лушка, это она нынче на базаре черт– те знает у кого хрухты покупала. Можа чего и попавши.

– Анастасьюшка, зови скорей лекаря да священника, – купец изрыгнул на праздничный, разукрашенный серебряным шитьем кафтан что-то слизисто-кровянистое. – Ох, томление во всех членах, смерть горчайшая подходит!…

Когда, запыхавшись, прибыли священник и доктор Позье, они нашли в спальне остывающий труп купца. Лицо его было перекошено мучительной смертной гримасой.

ПРИЗНАНИЕ

В доме Данилы Матвеевича начались хлопоты, которые сопутствуют смерти. Молодая вдова то и дело заходилась в неутешных рыданиях. Хмурый и неопрятно одетый гробовщик с аршином в руках обмерял усопшего. Лушка, быстро мелькая иглой, шила погребальный саван. С мягким пушком на верхней губе монашек читал молитвы.

…В день похорон улица была черна народом. Сладко пел синодальный хор. Держа разукрашенный гроб на холстинных полотенцах, народ двинулся к кладбищу. Вдову, то и дело терявшую сознание, вели под руки.

Среди народа держался слух, что-де не своей смертью почил усопший, что его отравили.

…На следующее после похорон утро без стука в спальню к вдове, забывшейся тяжелым сном, вошел Ванька. Он уселся на край постели, подмигнул хитрым глазом и заговорщицки произнес:

– Сию пакость я сотворил исключительно ради чувств наших. Грех взял на свою душу. Теперь, барыня, ничто Эроту препятствиев не чинит.

– Ты что, дурак безмозглый, несешь? – изумленно воскликнула Анастасья. – Какой еще Эрот?

– Молвлю не ложно, – ощерился Ванька. – Теперя мы навсегда вместе. Для нас обоих я старался. Покойнику подсыпал…

Захлебнулась от гнева вдова, ладонью полоснула убийцу по морде:

– Пусть тебя, негодяй, лютая смерть постигнет!

Глаза убийцы нехорошо блеснули. Он криво усмехнулся:,

– Коли донесешь, так я на дыбе скажу, что сама меня научила старика мужа извести. Казнят тогда обоих.

Застонала Анастасья:

– Я не донесу, но будь ты проклят и пусть тебя постигнет кара Божья!

Ванька направился к дверям, на ходу пробормотал:

– Так-то лучше! Но я к тебе еще приду, ты меня сделай своим полюбовником. Иначе сам погибну, но и тебя погублю. Ауфвидерзейн!

И вновь, уткнувшись в подушку, рыдала молодая вдова. У нее не достало сил разорвать ту паутину, в которую вовлек отравитель.