Текст книги "Адам Смит. Его жизнь и научная деятельность"

Будучи решительным сторонником безусловной свободы в промышленной и торговой деятельности, Смит не отрицает, что бывают обстоятельства, когда во имя каких-либо других посторонних целей приходится устанавливать те или другие ограничительные меры. Так, он считает благодетельным навигационный акт Кромвеля, потому что защита страны (этот акт послужил сильным толчком для развития английского флота) важнее, чем ее богатство. Он считает справедливым и выгодным налагать некоторую пошлину на те продукты иностранной промышленности, которые обременены налогом при внутреннем их производстве. Так называемые боевые пошлины он признает возможными, но только как ответ на стеснение или запрещение ввоза со стороны какого-либо иностранного государства. И при этом подобная мера хороша лишь в том случае, если есть вероятность добиться таким путем отмены высоких пошлин или запрещения. “Но вопрос о том, – замечает Смит, – можно ли надеяться на ожидаемые последствия от таких стеснений, быть может, менее принадлежит познаниям законодателя, решения которого должны основываться на общих и незыблемых началах, чем ловкости лукавого и пронырливого существа, обыкновенно называемого государственным человеком или политиком, мнения которого управляются изменчивыми и мимолетными обстоятельствами”. Наконец, если благодаря существовавшим раньше высоким пошлинам и запрещениям на известные иностранные товары развилось и окрепло их внутреннее производство, то “восстанавливать свободу торговли следует по чувству человеколюбия исподволь, мало-помалу, с особенною осторожностью и осмотрительностью”. Ибо в противном случае внутренний рынок могут сразу наводнить более дешевые иностранные товары, и тысячи рабочих останутся вдруг без работы и без всяких средств существования.

Поощрение вывоза выдачею премий Смит безусловно осуждает. “Мы не в силах, – говорит он, – предоставить нашим производителям на иностранных рынках той монополии, какою они пользуются дома. Мы не можем принудить иностранцев покупать у них товары, как принудили бы к этому своих сограждан; а посему единственное находящееся в наших руках средство – это платить иностранцам, чтобы понудить их покупать у нас. Вот каким путем меркантильная система пытается обогатить всю страну и набить наши карманы деньгами посредством чудотворного торгового баланса”.

Если уж, продолжает Смит, выдавать премию, так выдавайте ее лучше за производство, чем за вывоз; такая премия понижала бы, по крайней мере, цену товара на внутреннем рынке и таким образом хотя отчасти вознаграждала бы народ за тот налог, который он несет ради премии; но это невозможно, пока мы, благодаря предрассудкам, убеждены, что богатство народа состоит больше в вывозе, чем в производстве.

Разные торговые договоры, в силу которых государство допускает ввоз известных товаров из одной страны и запрещает ввоз их из всех других стран, или освобождает от пошлины, или дает вообще какое-либо преимущество ввозу из одной страны предпочтительно перед ввозом из других стран, бывают выгодны, по мнению Смита, только для купцов и фабрикантов покровительствуемой страны и убыточны для населения покровительствующей. “Это – монополия, отдающая население во власть чужеземному народу, вследствие которой оно обязано платить за нужные ему товары дороже, чем платило бы при свободном соперничестве других народов”.

Ратуя за полную свободу торговли, Смит, конечно, видел, как далеко была Англия его времени от такого идеала, и потому говорит, что надеяться на осуществление ее было бы такое же безумие, как ожидать осуществления в Англии республики утопии или Океании. “Каждая страна, – замечает он в другом месте, – завистливым глазом смотрит на благосостояние всех народов, находящихся с нею в торговых сношениях, и все, что составляет выгоду последних, считает за свою собственную потерю. Торговля вместо того, чтобы вызвать естественное согласие и дружбу как между людьми, так и между народами, стала самым обильным источником злобы и вражды. В продолжение настоящего и прошлого столетий бессмысленная зависть купцов и фабрикантов была для европейского спокойствия не менее пагубна, чем безумное честолюбие государей и министров”. Однако своими “Исследованиями о богатстве народов” Смит рассеял вековые заблуждения, потерявшие уже всякую почву в действительной жизни, и его утопия свободной торговли нашла себе довольно полное выражение в промышленной и торговой деятельности Англии. Критика меркантильной системы, наиболее известная в свое время часть книги, оказавшая такое громадное влияние на современников, заканчивается обширной главой, посвященной вопросу о колониях и колониальной политике. Здесь Смит касается общего вопроса о колониальном движении у различных народов и останавливается особенно подробно на английских колониях в Америке. Мы, однако, не будем входить в рассмотрение содержания этой главы.

В воззрениях Смита, как мы знаем, было много общего с воззрениями физиократов; поэтому и к учению их он относится гораздо снисходительнее, чем к системе меркантилизма. Главное заблуждение учения физиократов, или земледельческой системы, состоит в том, по его мнению, что оно считает ремесленников, фабрикантов и купцов людьми совершенно бесплодными и непроизводительными, что оно, ради исключительного поощрения земледелия, проповедует стеснительные меры против мануфактурной промышленности и иностранной торговли. Но, несмотря на все свои несовершенства, “система эта, – говорит он, – из всего, что только писалось по политической экономии, ближе всего подходит к истине, и в этом отношении она заслуживает самого серьезного внимания со стороны каждого человека, желающего ближе ознакомиться с основанием такой важной науки”.

Разобрав и отвергнув системы, построенные как на поощрениях, так и на стеснениях, Смит приходит к тому заключению, что остается еще только одна система естественной свободы. Она-то и будет вполне истинной. Всякому человеку, пока он не нарушает законов справедливости, должно быть предоставлено право свободно преследовать свои личные интересы и употреблять по своему усмотрению труд и капитал. При этом государственная власть освободилась бы от обязанности руководить трудом каждого человека и направлять его самым выгодным образом для целого общества, от обязанности, которой выполнить нет никакой человеческой возможности; она несла бы только три обязанности – правда, в высшей степени важные, но вместе с тем ясные, простые и доступные пониманию всякого. Первая состоит в защите государства от насилия и нападения со стороны другого государства. Вторая – в защите каждого члена общества от несправедливости и насилия со стороны других членов, то есть в поддержании справедливого суда. “Наконец, третья ее обязанность состоит в приведении в исполнение и в поддержании общественных предприятий и некоторых учреждений, которые не могут быть исполнены и содержимы за счет одного или нескольких лиц, так как доставляемая ими прибыль не выручит расходов одного или нескольких лиц, но относительно всего общества доставляемая ими польза может более чем вознаградить за сделанные расходы”. Для исполнения этих обязанностей правительство принуждено производить расходы, для покрытия которых ему необходимо располагать известными доходами. Рассмотрение этих вопросов составляет предмет пятой книги, озаглавленной “О доходе государя или государства”.

Первые две обязанности не требуют особенных пояснений, и взгляды Адама Смита в этом отношении не представляют ничего характерного. Под третьего рода обязанностью он понимает главным образом облегчение торговых связей и распространение образования в народе. Почтовые дороги, мосты, судоходные каналы, гавани и тому подобные сооружения могут быть, по мнению Смита, “в большинстве случаев устроены таким образом, что они будут приносить достаточный доход для покрытия издержек, не обременяя собою общего государственного дохода; заведование ими центральное правительство не должно брать в свои руки, но и не должно предоставлять его отдельным лицам, которые по обширности предприятия скоро превратились бы в монополистов; самое лучшее – сдавать их в распоряжение особых общественных комиссионеров, доверенных, действующих под контролем местных властей. Затем Смит подвергает резкой критике деятельность современных ему торговых компаний, пользовавшихся громадными привилегиями и монополиями. Но наибольший интерес для нас представляют его рассуждения о народном образовании. Высшее и среднее образование, по мнению Смита, правильнее и полезнее всего было бы предоставить на усмотрение заинтересованных лиц, которые на свои средства должны содержать желательные для них заведения. Соревнование и здесь принесло бы свои благодетельные плоды. Он находит, что с тех пор, как училища и университеты стали содержаться за общественный счет, не только понизилась деятельность и старательность профессоров, но общество лишилось возможности иметь хороших частных учителей. “Устройство университетов и коллегий, – говорит он, – основано не на пользе слушателей, а на выгодах, или, вернее, неудобствах преподавателей. Оно имеет целью поддержать власть преподавателей при всех возможных обстоятельствах: как бы они ни держали себя, будут ли они исполнять свои обязанности добросовестно или пренебрегать ими, воспитанники в любом случае обязаны держать себя относительно них таким образом, как будто бы они вели свое преподавание с необыкновенными дарованиями и с полною добросовестностью. Устройство это предполагает со стороны преподавателей всевозможное благоразумие и беспримерную добродетель, а со стороны слушателей – крайнюю нерадивость и совершенное безрассудство. А между тем, я полагаю, не было примера, чтобы при добросовестном исполнении профессорами своих обязанностей студенты оказались нерадивыми. Никогда не может встретиться необходимости в понудительном посещении лекций, которые заслуживают внимания, как это подтверждается всюду, где лекции читаются хорошо”. Университеты, замечает Смит в другом месте, не только не идут вперед умственного движения, но они не спешат воспользоваться даже уже сделанными открытиями. “Многие из этих ученых корпораций предпочитали оставаться на вечное время как бы святилищами, в которых находили защиту и покровительство опровергнутые теории и устарелые предрассудки, изгнанные из всех закоулков мира”. Свою жестокую критику университетской системы, господствовавшей в Англии во второй половине XVIII века, Смит заканчивает следующими словами: “Если бы не существовало общественных заведений для образования, то не преподавалось бы ни одной науки, не принималось бы ни одной системы или курса воспитания, на которые не имелось бы требования в обществе, то есть которые не обусловливались бы необходимостью, полезностью или удобствами для данного времени. Частный преподаватель вовсе не нашел бы выгодным для себя при изучении какой-нибудь полезной науки ни руководствоваться устарелою и всеми признанною негодной системою, ни преподавать такие науки, которые принимаются вообще за сброд софизмов и пустой болтовни, бесполезной, педантичной. Подобные системы и подобные науки могут существовать только в заведениях, благосостояние и доход которых почти не зависят от их репутации и нисколько не зависят от того, как они исполняют свои обязанности. Если бы не существовало общественных заведений для воспитания, то молодые люди, окончившие самый полный курс учения, какой только возможен при настоящем состоянии общества, и окончившие его с полным успехом, не оказывались бы решительными невеждами во всем, что составляет предмет разговоров в обществе порядочных людей”. Иначе Смит смотрит на низшее народное образование. Разделение труда притупляет умственные способности работника. “Человек, вся жизнь которого проходит в исполнении небольшого числа простых приемов, результат которых тоже всегда, или почти всегда, одинаков, не может ни развивать своего рассудка, ни изощрять своего воображения на поиски средств устранить затруднения, которых вовсе не представляется; поэтому он, естественно, теряет привычку развивать или изощрять эти способности и доходит до такой степени тупости и невежества, какая только возможна для человеческой природы… Человек становится неспособным испытывать какое бы то ни было благородное, великодушное или нежное ощущение и, стало быть, слагать хоть сколько-нибудь истинное понятие о большей части самых обыденных явлений частной жизни. Что же касается великих интересов и великих дел своей страны, то он решительно не способен судить о них…” Как ни плачевно такое состояние, но к нему неизбежно приходит масса простого народа во всяком культурном обществе, если правительство не позаботится о предупреждении этого зла. Здесь невмешательство было бы большой ошибкой. У простого народа нет ни средств, ни досуга позаботиться о воспитании своих детей, нет, быть может, даже желания вследствие отупляющего влияния однообразного, беспрерывного труда. Поэтому государство должно прийти на помощь ему не только в силу частных интересов всей этой массы, но в силу своих собственных интересов. “Чем более будут развиты, – говорит Смит, – низшие классы народа, тем труднее они поддадутся обольщениям суеверия и фанатизма, составляющих между невежественными народами постоянный источник самых ужасных беспорядков. Сверх того, образованный и рассудительный народ лучше ведет себя и более склонен к порядку, чем народ невежественный и отупевший. Между первым в каждом человеке сильнее развиты чувства собственного достоинства и сознание того, как должны обращаться с ним законные власти; поэтому он более расположен и к уважению их”. Чтение, письмо, счет – вот те первоначальные познания, приобретение которых может быть сделано даже обязательным. Государство должно устроить “в каждом приходе или околотке небольшую школу, в которой дети могли бы обучаться за такую умеренную плату, какую мог бы дать простой работник”, поощрять стремление к образованию выдачею маленьких наград и установить испытание для всех, желающих получить звание цехового мастера или дозволение производить какой-нибудь торг или промысел. Как далек Смит в этих своих предложениях от экономистов, проповедующих laissez faire и считающих его своим духовным отцом!

Источниками для покрытия государственных расходов служат, во-первых, доходы с имуществ, принадлежащих государству, и, во-вторых, налоги; в крайних случаях государство прибегает еще к займам, которые, предполагается, должны быть покрыты доходами из двух указанных источников. Рассмотрению этих вопросов Смит посвящает всю остальную часть своей пятой, и последней, книги. По отношению к системе налогов он устанавливает четыре основных закона, получивших с тех пор всеобщее признание. Первый закон: подданные всякого государства обязаны принимать участие в поддержании правительства, каждый по мере своих средств, то есть в размере получаемых им доходов. Второй закон: уплачиваемый каждым налог должен быть точно определен, то есть должно быть точно установлено время уплаты, способы взимания и величина налога. Третий закон: время и способы взыскания налога определяются удобствами плательщиков. Четвертый закон: налог должен взиматься таким образом, чтобы он извлекал из народа как можно менее денег сверх того, что поступает в государственное казначейство, и в то же самое время, чтобы собранные деньги оставались возможно малое время в руках сборщиков”.

Руководствуясь этими четырьмя законами, Смит рассматривает разные налоги, существовавшие в его время как в Англии, так и в других странах. Многие из высказываемых им при этом мыслей по поводу того или другого налога были усвоены впоследствии государственными деятелями и осуществлены на практике.

ГЛАВА VI. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Отсутствие систематичности в “Исследованиях о богатстве народов”. – Конкретный и реальный характер их. – Успех в среде общественных деятелей. – Индивидуализм Смита. – Его космополитизм. – Значение “Исследований о богатстве народов” в отрицательном и положительном отношениях. – Высказывания Ингрэма, Бокля, Беджгота, Тойнби, Роджерса, Каутца и Чупрова

Кто берется за чтение “Исследований о богатстве народов” с целью познакомиться лишь с политико-экономическою теориею из первых рук, тот вынесет из него несколько неясное и неудовлетворительное впечатление. Книга покажется ему чрезвычайно растянутой, лишенной единства системы, переполненной рассуждениями, не имеющими прямого отношения к основным вопросам политической экономии. Читатель убеждается, что это вовсе не трактат по теории политической экономии, а сочинение, правда превосходнейшее, по основным вопросам политической экономии в связи с экономической политикой. Преходящие вопросы времени тесно переплетаются в нем с более постоянными вопросами научной теории. И читатель живо представляет себе мыслителя, который пишет свою книгу среди стремительных течений новой жизни, уже еле сдерживаемых старыми преградами, пишет ее с явным умыслом опрокинуть эти преграды и потому предназначает ее не в назидание отвлеченным кабинетным теоретикам, а для руководства людям практики, общественным деятелям. Мы знаем, что Смит начертил себе обширнейшую схему теоретических работ, но из них одна только была выполнена надлежащим образом и приобрела мировое значение – именно та, в которой он подошел ближе всего к действительной жизни и больше всего успел проникнуться ее интересами. Итак, Смит не ставит резкой грани между политической экономией и экономической политикой. В этом отношении его труд резко отличается от многих позднейших трактатов по политической экономии. Имея постоянно в виду вопросы и задачи своего времени, Смит, естественно, придал своей работе в высшей степени конкретный и реальный характер. Его необычайная способность разъяснять мысли примерами нашла себе должное применение. Уже современники Смита признали громадное значение его “Исследований” для разрешения текущих вопросов жизни. Так, Питт, два года спустя после смерти Смита, говорил в палате общин, что он сомневается, чтобы простой и очевидный принцип накопления капитала “был когда-либо так полно развит и так научно объяснен, как в трудах одного автора, нашего современника, которого, к сожалению, нет уже в живых. Я подразумеваю, – говорит Питт, – автора известного трактата о богатстве народов; благодаря его обширным познаниям по всяким частным и философским предметам мы найдем в трудах его, я верю, самое лучшее решение каждого вопроса, находящегося в связи с историей торговли или с системами политической экономии”. Таким образом, вскоре после смерти Смита его “Исследования” становятся настольной книгой выдающихся государственных деятелей. “Учение Адама Смита, – говорит Бокль, – очень скоро проникло в палату общин и, принятое некоторыми ее вождями, было выслушано с удивлением большинством, мнениями которого обыкновенно руководит мудрость отцов и которое не верит, чтобы можно было открыть что-либо неизвестное древним. Но такие люди тщетно сопротивляются натиску развивающегося знания”. Истина свое берет. Великие открытия Смита “год от году прокладывали себе дорогу все дальше и дальше, постоянно двигаясь вперед, никогда не отступая назад. Сначала от большинства отстало несколько умных людей; потом большинство обратилось в меньшинство, а наконец и меньшинство стало распадаться”.

По своему миросозерцанию Смит был индивидуалистом. Он без всяких “но” и “если” ставил на первом месте личность. Общество существует для человека, а не человек для общества. Из свободной деятельности отдельных людей создается наилучший общественный распорядок. Мотивом в экономической деятельности человека служит личная выгода; каждый старается действовать с наибольшей выгодой для себя, при наименьших пожертвованиях, и такой образ действия соответствует истинным интересам общества. Деятельность эта выражается в труде. На труде Смит и строит всю свою индивидуалистическую систему политической экономии. Труд и индивидуализм неразрывно связаны. Отымите у труда его внутренний импульс, лишите его индивидуальной окраски, и вы обратите его в каторгу, в подневольную, рабскую работу. Отсюда вытекает необходимость свободы, которая должна быть предоставлена индивидуальной деятельности, или труду как выражению этой индивидуальной деятельности в современных культурных обществах. Вокруг себя Смит наблюдал как раз нечто противоположное. Деятельность и труд были скованы тысячью различных цепей в угоду разным кастовым, сословным, групповым и даже единоличным интересам, прикрываемым по обыкновению соображениями общественной пользы. Естественно, Смит увидел, что вся задача его сводится к тому, чтобы разорвать эти цепи и освободить деятельность. Изолгавшемуся меркантилизму он противопоставил свой искренний “спрос и предложение”. Поэтому-то он говорит не о вмешательстве, которого было чересчур много, и притом совершенно некстати, а о невмешательстве. Но он не пошел за физиократами и не принял в руководство формулу “Laissez faire, laissez passer”. Он прекрасно понимал, что свобода индивидуальной деятельности требует в иных случаях вмешательства, так как иначе получается не свобода деятельности, а свобода насилия. Он понял совершенно правильно свою задачу. Закон “спроса и предложения” естественно является верховным началом в обществе людей, которые на первом плане ставят интересы материальные. Смит строил свои теории не для самоуслаждения и не для развлечения праздных умов, наконец, не из-за интересов науки для науки. Ему предстояло совершить великое дело. Ему некогда было развивать всесторонне свою теорию и доводить ее до мельчайшей отделки. Он останавливается только на выводах, которые необходимы для него в данную пору, для данного дела, предоставляя последующим мыслителям развивать и совершенствовать теорию, если она окажется истинной. И он совершил свое дело, – цепи распались. Выводы оказались правильными. Теория превосходно выдержала испытание. Сам ход вещей был за Смита. В самом деле, вскоре после выхода “Исследований” совершилась промышленная революция. Она опрокидывала все преграды, стоявшие на пути свободной индивидуальной деятельности, и государственным деятелям ничего не оставалось, как только поспешно убирать их. Новые порядки породили, однако, и новые явления. Некоторых из них Смит по-видимому вовсе не предвидел. А между тем это оказались весьма плачевные явления. Сначала под видом пауперизма, а затем рабочего или социального вопроса они обратили на себя всеобщее внимание в Западной Европе и приняли угрожающее положение. Как бы отнесся к ним Смит, не изменяя своим основным принципам, сумел ли бы он разрешить так называемый социальный вопрос на почве индивидуализма, бесполезно гадать. Но те, кто считает себя и кого считают обыкновенно за прямых продолжателей и последователей его, не сумели справиться с такой задачей. Впадая чем дальше тем больше в отвлеченное теоретизирование, они уклонялись все более и более от действительности и исполненное некогда жизненной правды учение своего первоучителя обратили в буржуазное доктринерство. Однако еще вопрос, признал ли бы сам Смит этих господ своими преемниками. “Сильное убеждение в сравнительной свободе Смита от ложных тенденций Рикардо и его последователей, – говорит Ингрэм, – навело на мысль новейших экономистов обратиться вновь к Смиту и уже от него вести всю последовательную нить экономического изучения”. В связи с индивидуализмом Смита находится и его космополитизм. Отвергая всякие стеснения для индивидуальной деятельности внутри общества, он отвергал их также и в международных связях. Промышленности и торговле нет дела до национальных особенностей; с развитием их разрушаются перегородки, разделяющие человечество, и все народы мало-помалу превращаются в одну человеческую семью. Так идут дела, если промышленность и торговля не насилуются в угоду каким-либо ложным теориям и частным интересам. Но меркантильная система была именно таким насилием. Поэтому она порождала не согласие и мир между народами, а вражду и войну. И здесь Смиту пришлось разрушать, а не создавать. Он не задавался целью доказать, каким образом на основе экономического космополитизма возникнет истинное братство народов. По обстоятельствам места и времени ему нужно было доказать, что промышленный и торговый космополитизм выгоднее меркантильного национализма. Он доказал. Жизнь и в этом случае подтвердила справедливость его мысли.

С какой бы стороны мы ни подошли к воззрениям великого экономиста, мы видим, что характернейшую особенность их составляют анализ, критика, опровержение. Он устанавливает известные положения; но пользуется ими главным образом лишь для того, чтобы отвергнуть существовавшие заблуждения и на место всех их поставить свободу. Таким образом, отрицательная философия прошлого века наложила на его воззрения свою неизгладимую печать.

Прошло больше ста лет со времени появления “Исследований о богатстве народов”. Великие перемены совершились в жизни европейских народов. Миновала пора критики и разрушительной работы, столь характерной для XVIII века. Настало время творчества, положительной, созидательной работы, в стремлениях к которой мечется наш тревожный XIX век. По крайней мере, так обстоят дела в передовых европейских странах. Критика и разрушительные работы расчистили почву и укрепили свободу. Свобода – необходимое условие для какого бы то ни было благородного дела. Но необходимо делать это благородное дело; иначе нива свободы может зарасти чертополохом. Мы имеем немало свидетельств тому. Однако мыслители XVIII века, по-видимому, не думали так. Они верили, что люди, предоставленные своим естественным или, еще уже, материальным влечениям, устроят наилучшим образом свою жизнь. Веру эту разделял с ними и Смит. При этом, занявшись изучением экономических явлений, он обратил исключительное внимание на материальные интересы и стремления людей. Он постарался даже забыть свою теорию симпатии и обширнейшую сферу явлений общественных подчинил одному – началу личного материального расчета. Действительность показала, что нива свободы, возделанная по указаниям личного материального расчета, сильно поросла чертополохом. Политическая экономия будущего не может быть построена на столь узком начале. Она примет во внимание все мотивы, которыми руководятся люди в своих экономических, материальных отношениях, и на таком широком основании воздвигнет новое, прочное здание.

Значит ли это, что труд Смита в положительном смысле не имеет никакого значения? Вовсе нет. Во-первых, “Исследования о богатстве народов” навсегда останутся образцом замечательно обстоятельной, точной, исчерпывающей (в заранее указанных автором пределах) разработки целого ряда общественных вопросов, а благодаря прекрасному, простому, ясному языку, что так редко встречается в сочинениях по политической экономии, этот труд Смита, вероятно, долго еще будет считаться классическим произведением, изучение которого будет обязательным для всякого интересующегося экономическими вопросами. Во-вторых, Смитовы “Исследования” заключают в себе немало ценных элементов для построения новой системы политической экономии, соответствующей современным требованиям жизни и науки. “В своей специальной области, – говорит Ингрэм, – он не только разоблачил множество ошибок и предрассудков и очистил место для истины, но оставил нам навсегда рациональный анализ экономических фактов и идей, мудрые практические указания и светлые замечания всякого рода, которыми его труд так изобилует”.

Ввиду того, что книга Смита читается и будет читаться еще многими поколениями просто как назидательное чтение, считаем не лишним привести здесь, в заключение нашего очерка, мнения о ней некоторых выдающихся писателей и ученых.

Бокль, как известно, чрезвычайно превозносит эту книгу и придает ей непомерно большое значение. “Об Адаме Смите, – говорит он, – можно сказать, не ожидая встретить противоречия, что этот одинокий шотландец изданием одной книги более способствовал благосостоянию рода человеческого, чем соединенное искусство всех государственных людей и законодателей, о которых история сохранила достоверные известия”. В другом месте он говорит: “Богатство народов” – важнейшая из когда-либо написанных книг, как по массе самобытных мыслей, которые она содержит, так и по практическому ее влиянию… Она представляет ширину взгляда, которая должна показаться смешной людям, неспособным постигнуть ее”. “Никогда один человек не делал столь великого шага в таком важном предмете и ни одно из дошедших до нас сочинений не содержит такого множества оригинальных воззрений, которые были новы в свое время и подтвердились всем последующим опытом”.

По мнению Беджгота, никакой продукт философского мышления, за исключением, может быть, некоторых богословских систем, которые не могут идти и в сравнение, не оказал тысячной доли того влияния, какое было произведено “Богатством народов”.

“Он был, – говорит Тойнби о Смите, – первый великий писатель в данной области; он перенес политическую экономию с рынков и биржи в кабинет ученого; но ему приходилось ощупью отыскивать свой путь, и мы не должны рассчитывать встретить в его книге строгую систему и точные определения. Язык этой книги – пробный язык. Иногда Смит делает различия, о которых он затем забывает, как это неизбежно и должно было быть, прежде чем не установилась терминология политической экономии путем бесконечной полемики. Смит вовсе не обладал такой силой отвлеченного мышления, как Рикардо. Его талант заключается в обширности и проницательности наблюдений, в удивительной способности освещать развиваемую мысль. Мы изучаем Смита, так как в его лице, как в лице Платона, мы приходим в соприкосновение с великим оригинальным умом, который учит нас, как следует мыслить и действовать. Оригинальные люди всегда бывают несколько беспорядочны, так как они ощупью отыскивают свой путь”.

“Каково бы ни было дальнейшее развитие политической экономии, – говорит Роджерс, – нельзя сомневаться, что последующие поколения экономических реформаторов всегда будут относиться с почетом к шотландскому профессору как к самому знаменитому человеку среди них”.

По мнению Каутца, написавшего известную историю политической экономии, “Богатство народов” представляет одно из тех немногих могучих созданий человеческого ума, которые, являясь лишь один раз в течение столетий, воплощают в себе духовное богатство целых поколений и служат путеводным столбом в ходе развития человечества”.