Текст книги "Моя струна"

Рассказы

Розовые очки
Ночь, улица, фонарь, аптека

Ночью боковые улочки, как правило, пусты. Свет одинокого фонаря отражается в луже под ногами. Через дорогу чернеет проем подворотни. В нем, сутулясь, жмется к стене человек в сером.

Ты бросаешь окурок под ноги, и он с шипением приземляется в лужу – у края. Пересекаешь улицу наискось, зачем-то оглядываешься по сторонам. Никого – только ты, фонарь и тень у серой стены под арочным сводом. Ты делаешь шаг в подворотню – за косую границу тени и света. Человек в сером делает полшага тебе навстречу.

– Мне нужны розовые очки… – голос чуть охрип от долгого молчания, а может – от волнения.

Ни слова не говоря, он распахивает полу пальтишка.

Очки. Розовые, фиолетовые, голубые и зеленые. Солнечно-желтые. Красные и оранжевые. Ты смотришь на них минуту, другую, не в силах отвести глаза.

– Розовые? Это так банально, молодой человек… Возьмите лучше фиолетовые. Императорский цвет, цвет одиночества. Вы наденете их вечером, сядете на скамейку в сквере и будете смотреть на проходящие мимо парочки. Забавное зрелище. Фиолетовые стекла, знаете ли, помогают увидеть, сколько кому осталось быть вместе. Кому – неделя, кому – год (цвет тогда становится гуще, насыщенней).

– Или – вот еще – изумрудно-зеленые. В оправе из полированной бронзы. Особенно хороши зимой, в солнечный день. Возвращают в лето. В самое лучшее лето в жизни. Смотришь на старушку с тележкой, торгующую журналами у метро, – видишь прекрасную пэри в косынке и цветастом платье по моде пятидесятых.

– Не хотите? Вижу, мсье разбирается в предмете. Еще есть оранжевые, последний писк. Исключительно пойдут к вашей рыжей шевелюре. Эти – особенные, раньше таких не делали. Не спрашивайте, почему, – спросите лучше, что видно сквозь оранжевые стекла. Совесть видно, ее, родимую, да… Те, у кого она еще осталась, светятся – как тысяча маленьких солнц. Ну или как крохотный светлячок, у кого как… Потому и не делали, собственно. Раньше больше ее в людях было, совести-то… Больно уж глаза слепила, даже сквозь оранжевое стекло.

Ты переступаешь с ноги на ногу, облизываешь внезапно пересохшие губы.

– У вас случайно нет зеркала? Мне бы примерить, прежде чем выбрать…

Тихий смешок эхом отражается от полукруглых штукатуренных сводов. Как будто бы гречку сыпанули в стальную миску. Сутулый человек делает шаг – вперед и в бок – и выходит из подворотни на свет фонаря. Снимает черные очки, поднимает голову и смотрит вам в лицо. Пустыми глазницами смотрит.

– А вот этого не надо, дорогой мой. Лишнее оно. В зеркале, знаете ли, такое можно увидеть, примеряя… Никаких очков не захочется. Некоторые товар портят – ломают, топчут. Глупые. Те, что поумнее… Как я, к примеру… Хотя – тоже дурачье, нечего примерять было.

– Так что – не надо. Оправа у меня универсальная, всем идет, сидит, как родная, лица не портит. Выбирайте, время позднее, неровен час – заявится кто…

Он встряхивает призывно распахнутую полу, цветные стекла ловят и отражают лучи фонаря. Ловят и отражают, свет почему-то слепит глаза. Как-то слишком ярко для фонаря…

Визг тормозов выводит тебя из оцепенения. У подворотни – «УАЗик». Под топот милицейских ботинок продавец пытается ретироваться в подворотню – но слишком поздно, его уже окружили, схватили под локоток, распахнули пальтишко.

И – как будто кто-то развязал невидимую веревочку. Синие и фиолетовые, зеленые и небесно-голубые. Очки высыпаются на асфальт, стеклышки разбиваются вдребезги, но никто не обращает на это внимания – ни продавец, ни волокущая его под руки мимо тебя бригада в серой форме.

И вот ты уже один в подворотне, и на улице давно уже не слышно шума мотора.

И где-то там, в темноте – кучка битого стекла. Остатки всемогущества. Ты садишься над ней на корточки, протягиваешь руку – осторожно, чтобы не порезаться ненароком. Холодные осколки, острые края. Дужка полированной бронзы.…

Старушке не спалось, а свет на кухне зажигать не хотелось. Она поставила чайник на плиту, подкрутила газ и посмотрела в окно. Ночь, улица, фонарь, аптека. Из подворотни дома напротив вышел рыжий молодой человек, спрятал руки в карман пальто и зашагал в сторону метро. На носу у него красовалась бронзовая полированная оправа.

Пустая.

Свобода не «от» а «для»

Апостол Павел и апостол Фома

Спорили друг с другом

Что такое тюрьма?

Один был снаружи, другой внутри;

Победила дружба

Их обоих распяли…

Когда я брожу по городу задумавшись, ноги сами выносят меня на площадь Пяти Лучей, своеобразный Рим Алькатраса. Все дороги ведут…

Здесь шумно, всегда светло, легко потеряться в толпе. И здесь бытие кусает себя за хвост, как змея. В центре площади, на возвышении, стоит клетка. В ней сидит человек. Пишет.

Сейчас я уже не вспомню, с чего все началось. В прошлой жизни я любил сидеть на похожей площади – скамейки, фонтаны, особый запах большого города. Закроешь глаза —и будто бы дома. Все такое же, но вместо фонтанов – он. Человек в клетке. Однажды я напоролся на его взгляд.

Таких живых, пытливых глаз я не видел уже давно. А

может и никогда.

И зацепило. Как наркотик. Впрыснули под кожу дозу веры. Я ведь не хуже. И все еще способен, а то!

А потом вернуться в барак до отбоя и выжрать рому. Маетно мне: игра без азарта, сны без сновидений, еда без аппетита, секс без отношений. Накидать плюх по пьяни – чтобы уважали и оставили в покое. Йоу, бэби, твой Джонни – парень хоть куда, и горе не беда, а так – одно название…

Я хожу сюда, как на свидание.

Все чаще. Все больше волнуясь. Недавно осознал, что начал бояться. Когда выходил один на троих козлов с цепями – не было страшно. Раж был, страха не было. А тут… Подхожу к площади – и сосет под ложечкой. Вдруг я приду – а клетка будет пустой? Что делать-то буду?

Эй, не трогай его, парень. Камень брось и отвали.

В глаза мне посмотри, чтоб я слов на тебя не тратил.

Воот. Молодчина. Понятливый…

Все в порядке, родной, ты сиди себе, пиши. Уж что ты там пишешь-то все время.

Что? Это мне? Кхм, не ожидал… Спасибо. Да, прочту, но не сейчас. Потом. Бывай, родной, прочту и вернусь. Обязательно! Подожди только.

Я пол пачки папирос спалил, прежде чем решился. Дрожащими руками бумажку эту разворачивал…

А там – одна строка.

«Какую часть прямоугольника занимает треугольник, вписанный в него?»

«Математика есть музыка разума»

Пол Локхард

Несыгранные роли. Амбер
Анна Мария Аделаида Ленорман

Странная девочка, хромоножка, читающая знаки. Книжница, изучившая вдоль и поперек всю монастырскую библиотеку. Судьба говорила с нею с детства. Судьба посылала знаки. Анна Мария видела их везде – в воде, в полете перышка по ветру. С ней разговаривали цветы, птицы и муравьи. Смутные, невнятные, знаки не всегда давались в руки, но иногда картинка оживала. И все случалось именно так, как…

А потом был Париж, и Эттейла, и она наконец-то получила в руки инструмент, который умел говорить. Карты стали окном в другой мир – мир, где правит бал Судьба. И был салон на Рю де Турнон, был Марат, увидевший свою смерть в ее глазах, были Жозефина и Наполеон, были причудливые судьбы революционной Франции.

А потом был он. Развеселая компания офицеров навеселе, черный с серебром камзол. Глаза в глаза.

Она редко гадала себе – дабы не искушать богов. Дар – он для других, своя Судьба все равно не пройдет мимо того, кто умеет читать Знаки. Но каждый из собственных редких раскладов говорил о том, что у нее в жизни случится развилка, за которой…

Один из путей – слава и признание, потом изгнание, угроза жизни, поздняя очень яркая любовь и смерть в преклонном возрасте в родном Алансоне. А другой… Черный смерч, серебро молнии. Белая грива Единогрога. Больше – ничего. Понимай, как хочешь.

Глаза в глаза. Перебирает струны, берет за душу, привораживает ворожею бархатными переливами слов. Как утопающий за соломинку, она хватается за то, что никогда не подводило. Колода. Карты.

Он хмурит брови, протягивает властно руку – и вот уже карты послушно ложатся в его ладонь. Он рассматривает колоду, достает козыри один за другим, а она видит свой черный смерч в его глазах. И понимает, что пропала.

Он возвращает колоду, просит сделать расклад.

– Что меня ждет? Расскажи мне мою судьбу, Аделаида!

И колода сходит с ума в ее руках. Первый и единственный раз за свою жизнь она не справляется со смыслами.

Кто перед ней? Квинтэссенция сущности? Уже-не-принц – еще-не-король? Нет ответа…

Что у него было? Множество жизней во множестве миров и одна – в мире истинном? Дорога потерянная и не обретенная? Семья? Предательство? Нет ответа…

Что у него будет? Война, опять война. Тьма, потом свет. Нет ответа…

И она делает то, чего до этого не позволяла себе никогда.

Что он для меня? Твой пропуск в чудо. Твоя дорожка к настоящему. Будет очень больно. Будет нелегко. Оно того стоит.

Что я для него? Эпизод на долгом пути. Один из многих. И все же, и все же… Отмычка. Ключ. Рука, раздвигающая завесу тьмы. Ты можешь – не дать, но вернуть ему то, что делает его – им самим.

Что я могу сделать, чтобы сбылось? Забыть про страх и риски. Поверить и довериться.

В конце концов, ты уже и так знаешь, что ждет тебя на другой ветке развилки. Слава-опала-любовь-смерть. Ну что? С закрытыми глазами – в омут, в черный вихрь? За серебристой молнией? Слабо?

А мягкие губы целуют запястье – там, где под кожей бьется голубая жилка. А смерч уже внутри, и кружится голова, и серебристые искры пляшут перед глазами…

– Вы останетесь со мной, Аделаида?

– Да, мой принц…

Я не берусь предсказывать – даже из роли – что ждало их дальше. На пути в Амбер, в Амбере. Среди его друзей, его врагов, в мире, родном ему, и абсолютно чуждому ей.

«Он играет им всем, ты играешь ему, ну а кто сыграет тебе?»

Не сбылось.

Не сбудется никогда.

Отпустить бы все это с богом, и забыть. Чтобы не болело.