Текст книги "Просто жить. Рассказы"

– Ну, и как, нашла? – улыбнулся Санька.

– Нашла, только не в городе. Вот оно, это место. Теперь точно знаю: куда бы ни уехала – сердце моё здесь останется. Чужая она, эта городская жизнь. Жёсткая, с вечными условностями…

– А я сразу понял, что город – не для меня, потому и поступил на заочное отделение. И про тебя всегда знал: вернёшься обратно.

– Это ещё почему?

– Душа у нас такая… не терпит границ. Ей простор нужен, только тогда она живёт.

– Да-а, а раньше нам этого простора было мало. Хотелось мир перевернуть. На Вселенную замахивались! Помнишь, как мечтали на Марс полететь? Даже песню пели: «И на Марсе будут яблони цвести…». Дурные были! Ну, какая из меня марсианка? Я же очень земная… деревенская…

Санька осторожно взял её руки в свои. Он смотрел в глаза девушки и молчал. Да разве нужны были какие-то слова, когда в его взгляде читалось то, о чём говорило…  нет, кричало Санькино сердце, истерзанное тоской и ожиданием! А мужские руки вдруг оказались такими тёплыми, что ей стало легко, уютно и… надёжно. Знать, права оказалась её «ба». Санька отпустил Ритины руки, обнял хрупкие девичьи плечи и прижал девушку к себе. Его глаза оказались совсем близко. Неожиданно для себя девушка погладила ладонями его лицо, закрыла глаза и ощутила нежное прикосновение Санькиных губ…

В эту ночь Рита долго не могла уснуть. Какие-то сомнения ещё терзали её, но это были терзания ума, которые закончились одной простой, но важной мыслью: никто не сможет отнять у неё самое дорогое. В её силах изменить ситуацию так, как ей нужно. А сердце уже стучало в новом для неё ритме, чётком, размеренном, как сама жизнь, прожитая ею с рождения в этой родной деревенской обители. Всё встало на своё место. Уже под утро, успокоенная, Рита наконец уснула. А через день уехала в город.

Тётка Феня, удивлённая этим неожиданным обстоятельством, попыталась подступиться к Елизавете:

– А чё эт Ритка рано-то уехала? Чай, все каникулы ишшо впереди!

– Не знаю. Дела, наверно…

– А-а-а, – протянула Феня, понимая, что из соседки больше ни одного слова вытянуть не удастся. Но надо же где-то искать зацепку! Ведь в деревне с новостями всё должно быть в порядке! Нелёгкая задача…

Баба Лиза, конечно же, знала, какое решение приняла внучка, а остальным об этом знать вовсе и не обязательно. Разве что – Саньке, беда хорошему парню…

2015 г.

Возмутитель спокойствия

Деревня Светлый Ключ стоит на берегу живописной реки. Здесь остался только один жилой дом, в котором живёт семья Авдониных: мать, два сына-близнеца Фёдор с Филиппом, да дед Михей, старший брат матери. С весны приезжают пенсионеры Степан с Антониной, которым надоедает городская суета, и они отдыхают от неё в деревне вплоть до ледостава. Несмотря на удалённость от дорог и малочисленность населения жизнь и здесь преподносит свои сюрпризы. Историй происходит немало. Вот одна из них.

Июль в том году был жарким. Но при этом одна ночь выдалась холодной. По краю огорода со стороны реки картофельную ботву слегка побило заморозком. В конце июля картошка начала набирать бутоны. Антонина решила посмотреть, собираются ли цвести пострадавшие кусты. Подойдя к краю огорода, она вдруг увидела, что на верхних листьях одного из кустов будто оранжевые ягодки рассыпаны. Что за чудеса! Присмотревшись, она с удивлением обнаружила, что эти «ягодки» живые. Они то раздувались, то худели, словно дышали. Не иначе, сопут11
  Сопут*– едят (прост.)


[Закрыть] листья. Антонина обвела взглядом огород. Ещё на некоторых кустах было то же самое. Каким-то чутьём она поняла, что это связано с колорадским жуком. Видела его на картинке. Красивый, гад, зеленоватый, в чёрную полоску! И не подумаешь, что отъявленный вредитель. Неужели эти ягодки – его личинки? Если так, то дело совсем худо. Вот он, очередной сюрприз коварного високосного года!

Антонина позвала мужа. Степан, посмотрев на личинок, сказал:

– Во, блин, нашествие! Ну-ка, пойдём, у соседей посмотрим.

И на соседском огороде на некоторых кустах вольготно расположились такие же оглоеды. Близнецы Фёдор с Филей варили на костре в ведре с травой кедровые шишки. Так братья вываривали из них смолу. Очень уж хотелось кедрового лакомства, а сами по себе шишки когда ещё поспеют! Да и кедровки – не промах! Быстро всё обнесут, ещё досрочно.

– Орешков захотелось? – спросила Антонина. – А на колорадского жука посмотреть не хотите ли?

– На картинке или в телевизоре? – улыбаясь, спросил Фёдор.

– Да нет, в натуре, – объяснил Степан.

– У вас?

– Почему у нас? И у вас тоже.

– Да ладно, чай, сегодня не первое апреля, – встрял в разговор Филя.

– Зато год високосный, – ответила Антонина.

– Нет, вы что, серьёзно? – улыбка с Федькиного лица начала медленно сползать.

– Серьёзнее не бывает! Пойдёмте, покажу, – и Степан пошагал к картофельному полю. Все потянулись за ним. Увидев на кустах «оранжевую красоту», братья оторопели. Похоже, шутки закончились. Словно опомнившись, ничего не говоря, Фёдор помчался к дому. Через пару минут он вернулся с журналом «Сельская новь» в руках. На раскрытой странице красовался колорадский жук вместе со своим детищем – личинкой. Сличив иллюстрацию с оригиналом, Фёдор воскликнул:

– Ё-моё, точно, как в аптеке! Они.

– И чё теперь делать? – растерянно спросил Филя.

– Чё, чё! – передразнил Степан, – а теперь будем каждый день ходить по огороду и собирать «урожай».

Он видел такое в Белоруссии, когда через военкомат его отправляли устранять последствия Чернобыльской аварии. Сельчане ежедневно обходили свои огороды с банками в руках и собирали личинок.

Братья с тоской посмотрели на свой большой огород. Перспектива не радовала. Однако, надо было что-то делать. Решили позвонить родственникам в город. Двоюродная сестра Анфиска отчасти успокоила:

– Жук – то уже везде есть. Это только вы до сих пор спокойно жили. Не плачьте, картошка цветёт, и жук теперь не так страшен ей, потому что клубни уже наливаются. Просто уничтожайте его вручную – с картошкой будете.

И всё трудоспособное население деревни целых четыре человека, вооружившись банками и перчатками, отправилось воевать с жуками. Степан для верности подлил в банку керосину, чтоб, значит, у личинок вообще никакой надежды выжить не оставалось. Стряхивая их с листьев в банку, он приговаривал:

– Надо же, какая чума появилась! Сидели бы, блин, в своей Америке, так нет, в Россию им захотелось.

Нашлись и два взрослых жука, точно, как на картинке! Эти могли выползти из банки, поэтому Степан, взяв палочку, с хрустом раздавил их, приговаривая сквозь зубы:

– Вот тебе, вражина! Когда это русские сдавались? Да никогда!

Антонина со Степаном закончили свой обход и высыпали собранное «добро» в костёр, чтоб и следа, значит, от этой пакости не осталось. Пошли к соседям. Братья в поте лица ещё копались в огороде. Дед Михей, которому надоело сидеть в одиночестве на завалинке, приковылял поближе к народу. Надо сказать, что дед был своеобразной личностью. Когда-то он закончил четыре класса церковно-приходской школы и гордился этим: не каждому тогда такое счастье выпадало. Он пережил всю свою семью и доживал век с младшей сестрой, которой и самой было уже под восемьдесят.

– Задержался я на этом свете. Спасибо Боженьке! К своим туда, в вечное обчежитие, – при этом он закатывал глаза к небу, – я завсегда успею. Этот свет надо ишо покоптить, чтоб дольше помнили меня.

Дед Михей называл себя старейшиной деревни. Он по любому поводу имел своё мнение и любил, чтобы его слово оставалось последним.

Вот и теперь, опираясь на палку и подслеповато щурясь на солнце, он сказал:

– Во, кака напасть случилась! Жили себе спокойно, никаких тебе землетрясениев, торнадов. Лавины с гор на башку не валются. А тут на тебе! Какая-то подлая букашка приползла аж из самой Америки! Нет, это всё оне!

– Кто это оне? – поинтересовалась Антонина.

– Да пермяки же, ёшкин кафтан!

Это ругательство дед «соорудил» из выражений «Тришкин кафтан» и «ёшкин кот». Очень помогает, утверждал он, мысль развивать, чтобы, значит, склерозу не приключилось. Вдохновлённый тем, что его слушают, дед Михей продолжал:

– Это ж надо! Сколь годков прошло, почитай, шейсят уж скоро будет, а они всё ещё мстят.

– За что мстят-то? – спросил Степан.

– Ты, чо, не знашь? А за то и значит, что в пейсят третьем годе кусок территории-то у них отчекрыжили, а к нам приляпали. Вот и не могут никак себе спокойствию найти. Ровно абреки какие!

– Да ладно, дед, скажешь тоже!

– Не ладнокай, ёшкин кафтан! А чё это они десять лет рубили брошенный Лукьяновский тракт? Да чтоб выйти напрямки к реке и хулиганничать тут.

Пермяки, действительно, заявили, что река по-прежнему принадлежит им, и они будут «бомбить» её до тех пор, пока рыбы не останется. Дед Михей продолжал возмущаться:

– Добро бы, крупняк вылавливали, а то и мелочёвкой не брезговают. Какая тут рыба? Скоро исть будет нечего. Не, это точно оне подкинули нам етого жука.

После этих слов Антонина живо представила себе картину: в темноте, без мотора, бесшумно, пермяки подъезжают к деревне, подкрадываются к огороду и высыпают на картошку жуков из очередного спичечного коробка. Кино, да и только!

Когда работа была закончена, Фёдор, отирая пот со лба, сказал:

– А что, соседи, не дёрнуть ли нам с горя по стопочке? Что-то муторно стало от этих жуков.

Дёрнули. Антонина со Степаном ушли, а братья-близнецы продолжали обмывать горе. Налакались так, что Фёдор с трудом поднимал голову от стола. А та упорно ложилась возле тарелки с солёной рыбой.

– Так, спать пора. Что-то занавески закрываются.

С помощью пальцев он с трудом разлепил один глаз и, тупо глядя на Филю, спросил:

– Ты Филя или Федя?

– Да какая, на фиг, разница! – с трудом ворочая языком, ответил Филя. – Главное, ты на «фэ», и я на «фэ». А жуки пусть идут на букву «хэ»!

Уверенные, что они послали жуков очень далеко, и те уже никогда не вернутся, братья пошли спать.

На следующий день из верхней деревни примчался Николай, такой же дачник, как и Степан с Антониной. Лихо зарулив к исадам22
  Исады* – место на берегу, куда причаливают лодки.


[Закрыть], он стал подниматься к дому братьев. Те, не до конца протрезвевшие, вернувшись во вчерашнюю действительность, соображали: чем же опохмелиться? Вчера всё выхлестали. Идти к Антонине бесполезно. Степан норму знал и похмельем не страдал. Антонина не пила вовсе. Разве может она прочувствовать состояние человека, у которого трубы горят? К тому же, она всегда говорит, что похмелье – это вторая пьянка. Идейная! Нет, не даст. Правда, у матери есть разные лечебные настойки на водке и травах. Но однажды Филя украдкой уже попробовал этого зелья, так потом полдня штаны не застёгивал, ходил наготове. Оказывается, это было средство от запора. Больше рисковать не хотелось. В верхней деревне магазина нет, значит, Николай их тоже не спасёт. Хоть бы какие туристы появились, что ли! О-о-ох, совсем тошно жить сегодня…

Николай, не отдышавшись и забыв поздороваться, сразу спросил:

– У вас никакая хренотень на картошке не появилась?

– Хренотень не появилась, а колорадская сволочь – да, – с тоской в голосе сказал Филя. Николай облегчённо перевёл дух и подумал про себя: «Ну вот, есть справедливость на свете, не одни мы такой подарок получили». А вслух спросил:

– И что теперь с этим жуком делать?

Степан изложил ему детали стратегического плана борьбы с «врагом». Николай выслушал и спросил:

– Таксофон работает? Щас позвоню дочке Нинке, обрадую. Она с мужем в отпуск на юга собралась, нарядов всяких понашила. А какой теперь на хрен юг? Пусть едет со своими шмотками сюда, будет в них жуков собирать, заодно и позагорает на огороде.

Он позвонил дочке, выслушал все её стенания и выдал последний веский аргумент:

– Не сладим с жуком – картошки не будет. Профукаете деньги на югах, на чём потом зиму жить будете? В городе картошечка-то золотая!

Сражённая этими доводами, скрепя сердце, Нинка сдалась. Слегка успокоенный, Николай уехал домой. А братья, увидев, что соседи уже ходят по огороду, тоже принялись за дело.

После обеда послышался шум мотора снизу. Братья воспрянули духом: может, пузырь на подходе? Подъехал Лёнчик, дальний родственник матери близнецов.

– И куда стопы направил, в верха? – осведомился Фёдор.

– Да проехался вот, рыбки на уху поймал. Какие теперь верха!

Братья сразу поняли: не едет на большую рыбалку, значит, спиртного с собой нет. А Лёнчик продолжал:

– Это вы можете ездиться туда-сюда, а мы теперь на приколе.

– А чё так-то?

– Да жук колорадский объявился. Дрянь, я вам скажу, первостатейная. Позавчера, верите – нет, собрали с наскоку почти полную майонезную банку личинок, плотненько так уложили. Вроде всех собрали. А шиш! Вчера снова нашли, правда, поменьше чуток. Плодовитый, зараза! Самого не видать, а личинки кучами появляются.

– Поздравляю! Теперь у нас общая головная боль, – сказал подошедший Степан.

– Что, и у вас тоже? Ну, ты подумай!

– Выходит, жучок-то по всему глобусу расселился, окромя Антрактиды, конечно, – встрял в разговор дед Михей. – Туды он свово носу не сунет, потому как в тех холодах картошка не растёт, да и сам в стекляшку превратится.

– Мы узнавали: во всех деревнях жук есть. И откуда он взялся? – недоумённо развёл руками Лёнчик. – Причём, примерно в одно и то же время появился.

– Постой-постой, а давно он у вас появился? – спросил Степан, озарённый какой-то догадкой.

– Да дня три-четыре, как заметили…

– Всё сходится. Аккурат недели две назад был сильный ветер с дождём. Вот вам и разгадка! Тогда его и принесло на нашу голову. Просто заметили мы его позже.

Все дружно закивали в знак согласия. Дескать, да, так оно и было. Других вариантов не нашли. Правда, дед Михей по-прежнему придерживался своей версии.

Так и возились с непрошеным гостем весь остаток лета. В сентябре начали выкапывать картошку. Находили много личинок, но они были замёрзшие и раскисшие после заморозков. Степан, растирая сапогом очередную личинку по земле, приговаривал:

– Ну, что, блин, не рассчитали, да? Замёрзли, как немцы под Москвой? То-то же, это вам не штат Колорадо. Это Север. Поглубже надо было зарываться в землю.

Попадались и полусонные взрослые особи, значит, уже зимовать собрались.

Картошка уродилась неплохая. Видимо, жук и впрямь поздновато появился в здешних местах. По случаю окончания сбора урожая вся деревня собралась на праздничный ужин. Все единодушно благодарили Антонину за то, что она, хоть и случайно, но вовремя обнаружила вредителя. А Степан, прям, как командующий «деревенской армией», приказал:

– Так, слушать сюда. За зиму надо узнать про колорадского жука всё до тонкостей. А самое главное – достать средства борьбы с ним, чтобы новый сезон мы могли встретить, так сказать, во всеоружии.

Николай из верхней деревни, уезжая на зиму в город, заскочил к братьям и рассказал:

– Нинка моя так ухайдокалась с этими жуками, что заявила: «С меня хватит! В гробу я видала этих жуков. На следующий год, отец, я куплю столько отравы, что всю деревню хватит залить, а не только наш огород. Делай потом, что хочешь, а мы обязательно поедем на море».

С весны началась новая канитель с вредителем. Видно, возмутитель спокойствия быстро адаптировался к нашим суровым условиям. Значит, поселился навечно. Но многоразовое опрыскивание помогало, и о прошлогоднем шоке уже никто не вспоминал. Только дед Михей всем проезжавшим пермякам грозил пальцем и приговаривал:

– Всё равно, ёшкин кафтан, заплатите за поганенького жучка. Бог, он ведь шельму метит!

Так и оказалось, что в соседстве с колорадским жуком тоже можно существовать. Лишь бы здоровье было, а всяких «катаклизьмов», как говорит дед Михей, не было. И войны – тоже.

2013 г.

Старики – разбойники

Друзья – диверсанты

Два закадычных друга Кузьмич и Тимоня никуда не спешили. Покончив с утренними делами, они сидели на излюбленном месте – на лавочке под черёмухой – и беседовали, а по-деревенски – трёкали. Обоим старикам было под семьдесят. Они дружили c тех пор, как Кузьмич приехал в деревню работать электриком. Тимоня похоронил жену пять лет назад. А Кузьмич потерял свою ещё в молодости – умерла при родах. С тех пор так и жил бобылём. Были в деревне одинокие женщины, которые заглядывались на него. Да и как не заглядеться! Ладный из себя, рукастый, домовитый. Деревенским зубоскалкам ничего не стоило зацепить его:

– И чего это ты всё бедуешь один, а? Такой справный! А ведь, поди, около тебя и погреться ещё можно!

И они старались приманить его разными просьбами о помощи в хозяйстве. Он никому не отказывал, помогал, но серьёзных отношений за этим не следовало, чего многие не понимали.

Были друзья совершенно разными по всем статьям и, наверное, потому удачно дополняли друг друга. Тимоня – сухонький, лёгкий, другу – по плечо. Ходил он в своей неизменной ушанке, одно ухо которой непременно торчало вверх. Только в жаркую погоду надевал кепку с надписью «Речфлот», к которому не имел ровно никакого отношения. Это был подарок одного знакомого речника, который привозил весной грузы на катере. Выцветшая кепчонка несколько смешно смотрелась на фоне длинных седых волос и жиденькой бородёнки, но её хозяина это нисколько не смущало.

Никто и никогда не звал его Тимофеем. «Тимоня» было для него в самый раз. Впору, как говорят, потому что соответствовало и росту его, и характеру. Всё одно как валенки, обношенные и оттого ладные, которые и менять не хочется. Подшил – и дальше потопал. Он любил прищуривать один глаз, отчего лицо его становилось лукавым. Можно было подумать, что он знает что-то такое, о чём не догадываются остальные.

Тимоня обожал военные фильмы и просмотрел «до дыр» все, которые привозили в деревню. Результатом этой любви стала привычка вставлять в разговор, причём, со знанием дела, военные слова. Вообще, его речь достойна отдельного разговора. Она даже по деревенским меркам была неправильной, да ещё и такой же шебутной, как он сам. Откуда-то появлялись «самодельные» словечки, коих не найдёшь ни в одном словаре. Неправильно ставилось ударение, да и других отступлений от норм живого великорусского было немало. Матерщины он не терпел, особенно со словом «мать». Тут Тимоня заводился сразу:

– Мать – это святое, это жисть всему! Все мы – от матери, да и уйдём опять же в неё, в матушку – землю. Негоже так подличать. Мы ж не скотины какие! – возмущался он. При этом работала мимика лица, он махал руками, поводил плечами. И всё это делало его речь образной, живой и очень забавной, в чём, собственно, и заключалась её прелесть. Этот язык, созданный им самим, служил не просто для общения. Тимоня и страдал, и радовался, и мыслил только им. И суждено было этому языку дожить свой век с хозяином и уйти вместе с ним.

Кузьмич выглядел солиднее. Лицо его, обрамлённое тёмной, аккуратно подстриженной бородой, большей частью было сосредоточенным на каких-то хозяйственных заботах, но при разговоре с кем-то становилось безобидным и добродушным. Синие глаза до сих пор не утратили своей яркости. С годами к его возрасту ещё добавились килограммы, никак, однако, не повлиявшие на его подвижность. Он был человеком совсем иного склада, нежели Тимоня. Главной чертой Кузьмича была основательность. И речь соответствовала внешности и характеру: зря слова не скажет.

Заводилой в этом тандеме был Тимоня. Его неуёмная натура постоянно требовала какой-нибудь деятельности, и потому голова рождала много идей. Они легко приходили и уходили, а некоторые из них так же легко воплощались в жизнь. Кузьмич строго подходил к идеям друга, иногда пытался отговорить от чего-то. Но – странное дело! – всегда сдавался, и друзья вместе шли «в бой». Умел Тимоня завести человека так, что бредовая идея начинала казаться обыкновенным делом. Много чего натворили они за эти годы, и дельного, и не очень. Бывало, и страдали от инициативы, которая, как известно, наказуема. Но случился в списке их славных дел один «подвиг», за который деревня была им благодарна. А произошло это так.

На лето в деревню съезжалась молодёжь. Кто-то привёз волейбольную сетку и мяч. Ровных лужаек в деревне раз – и обчёлся. Вот и устроили площадку в самом центре, у клуба. И такое тут началось! Старшее поколение в деревне рано ложится спать и рано встаёт. А молодёжи что! Гуляют до первых петухов, а потом отсыпаются. Да и то сказать: при их молодой-то силе им и двух-трёх часов для сна хватит. Вот и нашла коса на камень. Старики укладывались на ночь, а молодёжь после кино начинала в волейбол играть.  Каждый гол сопровождался рёвом.. Какой тут сон! Особенно возмущался Поликарп, живший ближе всех к площадке. Он выходил и высыпал на игроков весь свой запас ненормативной лексики. Никакие словесные «увещевания», однако, не помогали. А что, всё законно, имели право.

– Дядь Поль, разве мы виноваты, что в деревне одни горки? – говорили одни.

– Забыл, как сам был молодым? – вторили другие.

– Что-то ты, дядя Поля, днём на сенокосе вон какой добрый, а по ночам всё ругаешься! – шутили третьи.

– Вот лешаки! Ничё не понимают! – разводил руками Поликарп, заходил в дом и в очередной раз пытался заснуть. А сон всё «ходил мимо», и однажды Поликарп, заведённый вконец, взял в руки свою излюбленную «подругу» – гармошку и пошёл с ходу сочинять частушки. Равных в этом деле ему не было. Он мог целый час петь и свои, и не свои частушки, ни одну не повторив дважды. Открыв окно настежь, он начал выдавать перлы:

 
В нашем Светлом Роднике,
Что на У’нье на реке,
Разразилася беда —
Нет покоя никогда.
 

Но девчонки и парни тоже не лыком шиты. В деревне родились и выросли! И пошло соревнование: кто кого перепоёт.

 
Белы ночи, белы ночи
Скоро уж закончатся,
Взапертях сидеть нет мочи,
Погулять-то хочется!
 
 
Эх, вы, девки – зубоскалки
Да ребята жеребцы,
Вам по заднице бы скалкой!
И куда глядят отцы?
 
 
Наши матери-отцы —
Люди с пониманием,
Никогда не скажут «цыц»,
Сами гулеванили.
 
 
Ох, чёрт вас дери!
Спать деревня хочет.
На руках-то волдыри
От мяча повскочут!
 
 
Гармонист, ты, гармонист,
Рубашечка зелёная,
Не у тя ли, гармонист,
Крылечко развалённое?
 

Обалдевший Поликарп посмотрел на свою зелёную рубашку и, высунув голову в окно, глянул на крыльцо, готовое отвалиться от стены дома. Вот черти, всё заметили! И пошёл наяривать дальше:

 
Девки – дуры, девки – дуры,
За парнями гонются,
А ребята – дураки
Пред имя» фасонются.
 
 
На частушки озорные
Зря не тратишь невры:
Получаются сплошные
Полины шедевры.
 
 
Мы частушки отошлём
В главную газету,
Ты прославишься потом
По всему по свету.
 

Этот частушечный ринг продолжался две ночи. Бессонница, как зараза, пошла гулять по всей деревне. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы за дело не взялись Тимоня с Кузьмичом.

Друзья жили на краю деревни, поэтому шум не очень досаждал им. Но как не порадеть за страдающих односельчан! И пришёл день, когда Тимоня заявил:

– Всё, Кузьмич, объявляем издевателям партизанскую войну!

Для начала ночью сняли сетку. Но к вечеру на её месте уже была натянута не новая, но крепкая рыболовная сеть. Старики прикинули, сколько в деревне этого добра, и поняли, что не совладать им с таким количеством, и война затянется надолго.

– Не, Кузьмич, неправильный ето тактический ход, – почесал затылок Тимоня.

Сетку ночью вернули, зато подпилили один столб. При первой же игре сооружение рухнуло. Но что стоило молодым подремонтировать своё детище! Потом диверсанты и столбы уволакивали, и окопы, то бишь ямы, копали. Только до мяча не могли добраться.

– Берегут, ровно червонец золотой, – недовольно пыхтел Кузьмич. А у Тимони аж руки чесались:

– Ткнуть бы его шилом, чтоб сдохся и улетел лепёшкой куды ни то!

Ребята и девчонки сразу же выследили вредителей, но не возмущались. Они словно забавлялись, наблюдая за стариками и позволяя им делать благое дело. Вся деревня утром с интересом бежала смотреть: что же за ночь натворили диверсанты. Даже Поликарп, который всё так же не спал ночами, но частушек уже не пел, с интересом следил из окна за действиями Кузьмича и Тимони. Жена Анна, не выдержав, сказала:

– Ругался-то больше всех, а теперича подсматриваешь из-за шторки втихушку. Пошёл бы да помог.

– Сами справятся, они про войну всё знают.

Воевали молча, но упорно. Это было испытание на прочность: кто – кого. Первым не выдержал Кузьмич:

– Жёг бы я эту хренотень! Не управиться нам с имя»». У их силов-то поболе нашего.

Тимоня долго не думал:

– У меня идея образовалася. Давай перенесём всю эту надоедную хрень за скотный двор, к лесу. Плацдарма там – ровнея не придумаешь. Пущай комаров кормят да волков отпужают. Всё польза какая ни то! А овцам и телятам эта канонада – по одному месту.

Сделали всё путём, как было. А на прежнем месте вкопали указатель, стрелка которого была направлена на новое место дислокации. Кузьмич для пущей важности куском угля нацарапал на указателе: «Старики – тоже люди». На том война и закончилась. Неизвестно, что подействовало: то ли молодёжь оказалась хлипче стариков, то ли «люди с пониманием» усовестили наконец своих чад, то ли новая площадка пришлась по душе. А, может, просто, пока воевали, белые ночи незаметно растаяли. Но молодёжь приняла этот вариант, а деревня обрела долгожданный покой. Победители ходили гордые и свысока смотрели на тех, кто раньше не воспринимал их «добрых дел». Для этого Тимоня, как только можно было, задирал голову и старался незаметно привстать на цыпочки.

– Ну, чё, разве ж идея моя была худа? – уколол он друга.

– Ну, тут ты молодец, чё говорить! И где раньше—то был? Столько сил и времени потеряли, – посетовал Кузьмич.

– Там же, где и ты. Зато повоевали, а то уж и позабыли, как ето делается. Давно военного кина не привозили.

Вскоре после этого привезли в деревню фильм «Старики-разбойники». И кто-то из односельчан по окончании его на весь зал сказал:

– Аккурат про Тимоню с Кузьмичом!

Так и закрепилось за ними прозвище «Старики – разбойники», чем они чрезвычайно гордились.