Текст книги "Тайны прадеда. Русская тайная полиция в Италии"

Забегая вперед, скажу. Когда в поисках своих я добралась уже до архивов Стэнфордского Университета в США, то во всех документах, пришедших на мое имя, в том числе, и собственноручно написанных прадедом, фамилия его выглядела как Савинков. А вот для чего он это сделал, намеренно внося путаницу с фамилией лидера партии эсеров Бориса Савинкова, мы вряд ли уже узнаем.

Далее. Бабушка Мария ведь тоже упоминала о революционной деятельности прадеда, да вот только на этом воспоминания ее, к сожалению, и заканчивались. Доказательств тому не было. А вот Акулина утверждала, что Алексей Михайлович, хотя и принадлежал к РСДРП (б), поддерживал в годы революции не Ленина, а Троцкого.

И, наконец, из «Родословной» явствовало, что у прадеда был брат Федор и сестра Ксения. Именно она и оказалась матерью той самой Акулины, бабушки журналиста, с которой прадед долгие годы вел переписку из Италии. А дедушку прадеда (то есть моего прапрапрадеда) звали просто Савелий, и, как и у всех крепостных, фамилии у него не было. Савелий и Савелий… Других сведений о нем до нас не дошло, если не считать того, что сын его Михаил фамилию свою получил уже после отмены крепостного права в 1861 г.

Конечно же, мы сразу списались с Григорием Павловичем Горяченковым, и вот что он нам ответил:

…Несколько минут назад, сев за письменный стол, я подумал, с чего начать письмо? Очевидно, с извинения за задержку и объяснения причины: руки не дошли. Подумал и даже удивился: все-таки мир шаблонов, трафаретов и штампов, в котором мы живем, сказывается. Что-то не успел человек сделать – ну да, руки не дошли. Но руки в моем случае совсем ни при чем. Скорее, ноги не доходят до письменного стола, а когда идут, то, в основном, с одной мыслью: успеть закончить работу, которой я занят последние восемь-девять лет. Итак, с чего начать?

О Вашем звонке и письме я рассказал нескольким своим родственникам (у Акулины Григорьевны было восемь сыновей и дочерей, и у всех, кроме старшей дочери, были свои дети, с некоторыми из них я поддерживаю добрые отношения). Все они в той или иной мере знали, что у них был двоюродный прадед, принимавший участие в революции и эмигрировавший затем в Италию. Однако только одна сестра, которая много лет жила с бабушкой, смогла внести небольшой штришок в известную нам картину. Может быть, я о нем уже упоминал в разговоре с Вами? Она утверждает, что Алексей Михайлович, хотя и принадлежал к РСДРП (б), поддерживал в годы революции не Ленина, а Троцкого. Ясно, что говорит она со слов Акулины Григорьевны, но я очень сомневаюсь, что бабушка самостоятельно могла судить о таких «материях». Скорее всего, что-то рассказывал ей ее муж, мой дед Григорий Федорович, он был довольно грамотным человеком. Я же ни от самой Акулины Григорьевны, ни от отца, ни от его сестер ничего о его внутриполитических предпочтениях не слышал.

(Кстати, о родственниках. Я не очень разобрался, через кого из них мы с Вами стали «обладателями» одного и того же прадеда?). Информация же о том, что Алексей Михайлович состоял на службе царской охранки, была воспринята с недоверием. В Соловых было известно о розыске А.М. жандармами. О том, как жандарм, протыкая вилами стог сена, в котором прятался А.М., приговаривал: «Вылезай, А.М., проткну ведь!», я слышал от другой своей бабушки. Конечно, искали жандармы нашего прадеда в году 1907–1908, а Агафонов пишет, что прадеда завербовали позже. Однако и Агафонов начинает свои разоблачения агентов охранки с признания, что у него в большинстве случаев нет для этого убедительных доказательств.

А у меня, как и у одного из братьев, возник вопрос: зачем прадед вел переписку с родственниками в Советском Союзе? Ведь писал он не только племяннице Акулине, но и кому-то из ваших самых близких родных. Большевики не преследовали своих классовых врагов, если после окончания гражданской войны они не пытались бороться с ними. Однако к провокаторам-агентам охранки они относились без всякой жалости и снисхождения. В эмиграции об этом знали. И прадед не мог не думать, что переписка с ним его советских родственников должна привлечь к ним внимание чекистов. А если принять во внимание, что на Западе едва ли не все эмигранты были убеждены в том, что контакты с родственниками в СССР преследуются, то А.М. не должен был бы «подставлять» их.

Очень и очень жаль, что сейчас не только о дореволюционном прошлом прадеда мы сами не узнаем, но и о его жизни в Италии вряд ли что выясним. Хотя, если бы я четверть века назад владел информацией об итальянском периоде жизни А.М., которой располагаете сейчас Вы, то, может быть, что-нибудь и выяснил. В те годы я был знаком с одной молодой итальянкой, которая безукоризненно владела русским языком (я даже затрудняюсь сказать, чем я больше наслаждался: ее красотой или ее русским языком). Однажды я ей сказал, что, возможно, в Италии у меня есть родственники. И пояснил степень родства русской поговоркой: троюродный забор моему двоюродному плетню. Пошутили – и все, конечно. А возможности что-то выяснить у нее наверняка были. Дама принадлежала (надеюсь, и сейчас принадлежит) к древнему и богатому роду, на ее просьбу официальные лица наверняка откликнулись бы. Но… если бы да кабы…

P.S. Только что удалось переговорить со справочной службой архива. Это оказалось несколько затруднительной задачей. Справки дают два часа в день, а желающих их получить, как я могу судить по предложениям «позвоните позже», достаточно много. Я думаю, ничего нового для вас мне в справочной службе не сказали. Сведения о А. М. Савенкове у них, скорее всего, есть, они их могут посмотреть. Ответ дают через месяц. Им, разумеется, необходима лишь информация о А. М. И, понятно, чем полнее, тем лучше. Платной услуги на изготовление копий фотографий в архиве нет. И, как я случайно выяснил, их не разрешают делать и в читальном зале архива.

С уважением —

Г. П. Горяченков.

6–18 мая 2018 г.

…Еще одну страничку из жизни прадеда совершенно случайно удалось обнаружить в поселке Андреево Судогодского района Владимирской области, где проживала некая Стебакова Евгения Никитична, 1921 года рождения. Именно на попечение ее матери, Ляпиной Дарьи Ивановны (родной сестры Дуняши), прадед и оставил своего единственного сына Ивана, эмигрируя в Италию. Приемышу дали неплохое образование, в том числе, и музыкальное (он прекрасно играл на фортепиано), несмотря даже на то, что в семье было и своих девять детей. Последняя, девятая, – Евгения Стебакова. Но к тому времени, когда я отыскала ее, ей уже исполнилось девяносто лет, она болела, но по выздоровлению все ж пообещала принять меня и ответить на все вопросы.

К сожалению, встреча эта так и не состоялась. В 2011 г. Евгения Никитична скончалась, успев, однако, написать мне краткое письмо, в котором подтвердила, что ее мать действительно взяла на воспитание племянника своего Ивана, так как мать мальчика умерла от горловой чахотки, а отец эмигрировал за границу. Сей факт, якобы, имел очень печальные последствия для всей их семьи, но какие именно – не уточнила. Вместе с тем, высказала обиду, почему до сих пор никто этой темой не интересовался, и познакомиться с Ляпиными-Стебаковыми не спешил. Сообщила также, что вся корреспонденция из Италии приходила именно на их адрес, а уж потом переправлялась на имя единственного сына прадеда – Ивана. В том числе, и фотокарточка прадеда с его новой женой-итальянкой.

Но все было уничтожено. А дед Иван, якобы, даже написал в Италию письмо, в котором просил отца больше его не беспокоить. К тому времени он уже служил в ГПУ (государственное политическое управление при Совете народных Комиссаров), а всякая связь с иностранцами жестоко каралась.

Со смертью Е. Н. Стебаковой оборвалась последняя надежда узнать новые подробности из жизни прадеда. В том числе, и за границей.

Много позже, в одном из полученных из Стэнфорда архивных материалов, обнаружился один любопытный документ: прошение на имя начальника Московского охранного отделения А. П. Мартынова, собственноручно написанное прадедом перед отправкой в эмиграцию. В нем он просит, чтобы Мартынов ежемесячно высылал на имя своего родственника Ляпина Никиты Сергеевича (далее следует адрес Ляпина) по 50 рублей ежемесячно (или раз в два месяца по сто рублей), а тот, в свою очередь, обязуется высылать их А. М. Савинкову за границу. Причем, деньги эти «Франсуа» просит переправлять Ляпину в посылках, упаковками по 3–5 рублей, так как денежными пакетами или переводами это неудобно, ввиду положения адресата…

Какому же риску подвергал себя и семью этот удивительный человек – Ляпин Никита Сергеевич, который не только взял на воспитание сына Алексея Михайловича, но и по собственной воле поддерживал с ним связь и в эмиграции…

Когда из архивов Стэнфордского университета я получила копии официальных документов, подтверждающих все, что написано о прадеде в перечисленных выше произведениях, деятельность его перестала уже представлять тайну. Особенно, когда ознакомилась с материалами его допроса членами Чрезвычайной комиссии Сватикова:

Генуя.1917, 31 июля, я, нижеподписавшийся, Комиссар Временного Правительства С. Г. Сватиков, в присутствии М. С. Шефтеля, и доктора медицины Иосифа Леонтьевича Чудновского, допрашивал эмигранта Алексея Савинкова, который на предложенные вопросы показал: «Зовут меня Алексей Михайлов Савинков. Эта фамилия – подлинная, 42 лет, православной веры, крестьянин Рязанской губернии, Раненбургского уезда, Солнцевской волости, деревни Соловых, женат на итальянке, выехал из России в ноябре 1913 года с паспортом на имя Ал. Мих. Соколова, выданным Московским градоначальником по предложению Московского охранного отделения, причем, я отправился за границу по приказу полковника Мартынова, начальника Московского охранного отделения, с целью освещения политической эмиграции.

Служить начал с 15 июня 1913 года в Москве. Занимался в городском Работном доме с 1910 по 1913 годы как Николай Иванович Михальчук. В феврале 1913 года меня хотели арестовать, о чем я узнал случайно от дворника, скрылся, был арестован 15 июня 1913 года, причем, Мартынов, Дмитрий Иванович Знаменский (его помощник)предложили служить. Я не соглашался три дня, но был вынужден ради получения свободы. В Москве я не выдал никого. Мне дали уже там кличку Франсуа. Я явился в Париж к Красильникову, то есть не лично, а к помощнику Александру Владимировичу, который назначил мне 500 франков в месяц и предложил остаться ненадолго в Париже. Я чувствовал себя социал-революционером, встречался с ними в столовой. С 5 июня 1914 года я жил в Кави ди Лаванья, получал жалованье через Credito Italiano в Генуе и в Chiavari. Доклады посылал письменно. Освещал я всех, кто жил в Кави, но лишь внешне. Колосова, Азанчевскую, Христиана, бывал у доктора Кобылинского. Знал, что Колосов ищет шпионов, но не помогал ему. Был я, как пациент, у доктора Мандельберга в Нерви.

Окончил на Родине начальное училище; в 1897 году уехал в Москву, был арестован в 1906 в порядке охраны, потом был обвиняем по 1 части статьи 103 и 1 части статьи 129 Уголовного Уложения, приговором Московской Судебной Палаты осужден 1 мая 1907 года в ссылку на поселение, был в селе Рыбном Енисейской губернии, бежал в 1908 году в июне, с фальшивым паспортом, полученным от Красноярских социал-революционеров. Парижский адрес для сношений был Serge Sartel, такое-то почтовое отделение (22 или другое). С итальянцами, агентами Красильникова, я сообщений не имел, а равно и с Консульством.

Алексей Михайлович Савенков.

Присутствовали при допросе члены Генуэзского Эмигрантского политического Комитета: Докторант Генуэзского Университета (медицинский факультет) – Марк Соломонович Шефтель; Доктор медицины – Иосиф Леонтьевич Чудновский; Комиссар Временного Правительства – Сергей Сватиков.

И теперь, суммируя сведения, полученные из собственных показаний Алексея Михайловича, а также из материалов исторической документалистики, попробую восстановить точную хронологию тех событий:

1875 год (примерно) – год рождения: Савенков Алексей Михайлович, крестьянин Рязанской губернии Раненбургского уезда Солнцевской волости деревни Соловых. На родине окончил начальное училище.

1897 – уехал в Москву.

1903 – женитьба на Евдокии Ивановне Пятакиной.

1904 – родился сын Иван.

1905 – скоропостижно скончалась от горловой чахотки супруга.

До конца 1905 г. работал кассиром на Преображенском бутылочно-стеклянном заводе, что в селе Брыкино Судогодского уезда Владимирской губернии.

1906 (декабрь) – впервые арестован в г. Раненбурге, выслан в Вятку (административная ссылка).

1907 (май) – приговорен к ссылке на поселение как социал-революционер (эсер) по 1 части 103 статьи.

1908 (июнь) – бежал с поселения из Пинчукской волости через Красноярск в Москву с фальшивым паспортом, полученным от Красноярских эсеров. Паспорт был выдан на имя Н. И. Михальчука, благодаря чему Алексею удалось устроиться на службу в московском городском работном доме.

1910–1913 – служба в Работном доме в Москве.

1913 (февраль) – случайно узнал от дворника, что его хотят арестовать, скрывался от ареста в городе Саратове, где познакомился с Иваном Михайловичем Шило, оказавшим большое влияние на его мировоззрение. Из Саратова выехал в Москву.

1913 (13 июня) – вновь арестован. Под влиянием угроз начальника Охранного отделения полковника Мартынова и его помощника Д. Знаменского вынужден был «ради получения свободы» вступить в число секретных сотрудников Московского Охранного отделения с кличкой «Франсуа». Три дня не соглашался.

1913 (16 июля) – освобожден из-под ареста с тем, чтобы заняться французским языком и готовиться к отъезду за границу, с целью освещения политической эмиграции. Куда и отправился в ноябре 1913 г. в возрасте 42-х лет по паспорту Алексея Михайловича Соколова, выданному по указанию того же Мартынова.

1913 (23 ноября) – полковник Мартынов сообщил в Париж (А. А. Красильникову), что «сотрудник вверенного ему охранного отделения по кличке «Франсуа», освещающий организации социал-революционеров, выехал». В этом же сообщении Мартынов рекомендовал А. М. Савенкова как «человека солидного, имеющего связи с социал-революционерами за границей, и полезного для политического сыска».

1913 (27 декабря) – В ответном письме Красильников уведомил Департамент полиции о прибытии «Франсуа» в Париж. Алексей явился к помощнику Красильникова, Эргардту, который предложил ему остаться ненадолго в Париже, и назначил жалованье по 500 франков в месяц. Здесь он вступил в группу социал-революционеров, помогал Бурцеву в раскрытии провокаторов, и в то же время «освещал» его самого парижской охранке. И эту кличку – «Франсуа» – Алексей как секретный сотрудник носил и за границей.

1914 (5 июня) – Прибыл в Италию, поселился в Кави-ди-Лаванья, где осуществлял слежку за врагами империи среди эмигрантов и, по сути, активно и результативно противостоял революционному социал-демократическому движению в странах Европы: встречался в столовой с социал-революционерами, и сам чувствовал себя социал-революционером. Признал себя бывшим секретным сотрудником Заграничной агентуры Департамента полиции и через банк «Кредито Итальяно» в Генуе и Кьявари получал жалованье от охранки в 500 франков в месяц (по другим сведениям – 700). Доклады посылал письменно на адрес Сержа Сартеля в Париж. Освещал всех, кто жил в Кави-ди-Лаванья, но лишь внешне. Писал об Азанчевской, Колосове, Христиане-Шебедеве, с семьей которого был очень дружен, докторе Мандельберге – члене II Государственной думы.

Таким образом, к моменту Февральской революции 1917 г. в Италии работали два секретных сотрудника: мой прадед Савенков Алексей Михайлович, он же «Франсуа» на Ривьере (Кави), и «Россини» (он же Яков Васильевич Вахман) в Риме. После Кави-ди-Лаванья Алексей, вероятно, жил некоторое время во Флоренции. В Италии вторично женился.

Вот они, драгоценные штрихи к портрету прадеда, чудом дошедшие до нас сквозь столетие: «роста выше среднего, плотного телосложения, светлый блондин, небольшие усы, правая рука парализована».

…А потом мне посчастливилось познакомиться с интереснейшим человеком, российским историком, литератором, исследователем русского зарубежья из Италии Михаилом Григорьевичем Талалаем.

С неподдельным интересом отнесся он ко всем моим наработкам и, несмотря на собственную занятость, всячески помогал и поддерживал. Даже когда меня охватывало отчаяние, и я понимала, как недостает мне опыта и знаний. Именно М. Г. Талалай посоветовал мне направить запрос в Стэнфордский архив в Калифорнии, откуда мы действительно получили бесценные исторические документы о жизни прадеда в эмиграции вплоть до роспуска Заграничного отдела в 1917 г.

Сотрудники Стэнфордского архива проделали колоссальную работу по розыску интересующих нас документов, и мы получили в личное пользование не только упомянутую выше копию допроса Алексея Михайловича членами Комиссии Сватикова, автора книги «Русский политический сыск за границей, но и всевозможные докладные на имя директора Департамента полиции, рапорта чиновников Особых поручений при Министре Внутренних дел, а также упомянутое прошение А. М. Савинкова на имя Мартынова. Все документы отпечатаны на пишущей машинке либо написаны от руки. В большинстве из них пометка «Зарегистрировать» и «Ответить».

На этом сведения об Алексее Михайловиче обрывались, а мы по-прежнему не знали, чем занимался он после роспуска Заграничной агентуры, и что с ним стало дальше, где упокоился.

Большие надежды в этом плане возлагались на заметку М. Г. Талалая, размещенную на его сайте «Русская Италия»: «…Родственники ищут любые сведения о Савенкове Алексее Михайловиче, приблизительно 1875 г.р., уроженце д. Соловых Рязанской губернии. В 1904 г. родился сын Иван, в 1905 жена умерла, и сына растила ее сестра. В мае 1907 г. Савенков как социалист-революционер приговорен к ссылке на поселение, откуда бежал. С июня 1914 г. по паспорту на имя Алексея Михайловича Соколова проживал в Италии, в Кави-ди-Лаванья, в 1917 г. – во Флоренции. По другим данным – жил в Генуе до начала 1930-х гг. Был женат новым браком на итальянке, возможно, имел детей. Все дальнейшие следы теряются. Фотографий А. М. Савенкова в семье не сохранилось».

…Однако, не разобравшись в том, что же это за зверь такой, Заграничная агентура Департамента полиции, читателю трудно будет понять, под каким ракурсом следует рассматривать деятельность Савенкова Алексея Михайловича сегодня. А потому, основываясь на вышеназванных исторических документах и фактах, позволю себе восполнить этот пробел.

Заграничная агентура департамента полиции

Российская секретная служба достаточно рано осознала необходимость иметь собственные органы наблюдения в зарубежных странах, и уже к началу 1870-х гг. большая часть Европы была под наблюдением русских тайных агентов.

Заграничная агентура в основном действовала в тех странах, куда эмигрировали русские революционеры, и цели ее в Европе были вполне очевидны: проникать в революционные группы и пытаться их обезвредить, перехватывая оружие и взрывчатку, переправляемые в Россию; влиять на европейское общественное мнение, вызывая симпатии к имперскому правительству. Она поставила себе целью знать все, что происходит не только в партийных организациях, но и в жизни каждого более-менее видного эмигранта в его не только общественной, но и личной жизни. Действовала тайно, и европейские граждане не знали о ее существовании. Однако руководство государств было осведомлено о деятельности этого органа политического сыска и даже помогало ему в работе.

После Первой русской революции, а точнее, в 1909 г, Заграничную агентуру начали конспирировать. На должность ее заведующего был назначен чиновник особых поручений статский советник Александр Александрович Красильников, основной заботой которого была необходимость следить за врагами империи среди эмигрантов. Понимая, что факт существования русской политической полиции во Франции в любой момент может быть предан огласке, Красильников решил замаскировать Заграничную агентуру под французское детективное агентство, которое формально принадлежало гражданину Франции, а его сотрудники (агенты наружного и внутреннего наблюдения) состояли на жалованье в Департаменте полиции. Отныне центр ее находился в Париже, на улице Гренель, при русском посольстве, под видом детективного агентства «Биттар-Монена».

Однако предчувствуя разоблачение, Красильников в 1912 г. предложил Департаменту полиции отказаться от услуг частного детективного агентства под тем предлогом, что Департамент более не заинтересован в слежке за эмигрантами, и создать свою собственную следственную группу, вдвое меньшую по числу сотрудников.

Во всеуслышание было объявлено о закрытии Заграничной агентуры, в действительности же Красильников только лишь реорганизовал свою группу. И если раньше она и организационно, и территориально являлось частью русского посольства в Париже, то теперь целесообразно стало не только вывести ее из помещения посольства, но и замаскировать вывеской частного розыскного бюро, которое возглавил агент Бинт. Отныне тайным сотрудникам запрещалось даже просто заходить в посольство под каким бы то ни было предлогом.

Красильникову не сразу удалось наладить работу нового парижского бюро. Большую часть старого состава агентуры пришлось заменить новыми сотрудниками, и из 38 сотрудников «Биттар-Монена» он отобрал в «частное бюро» 12 или 14 лучших филеров. Но даже после увольнения некоторым агентам удавалось сохранять свое жалованье в обмен на молчание. Частное детективное бюро Бинта в Париже существовало на средства Департамента полиции, агенты бюро по-прежнему исполняли поручения по надзору за русскими политическими эмигрантами во Франции.

1913-й год в жизни Заграничной агентуры ознаменовался рядом провалов секретных сотрудников в связи с изменой лиц, которым были доступны по их служебному положению дела и документы, относящиеся к личному составу агентуры вообще и заграничной в особенности. С осени провалы усилились и приняли эпидемический характер. Три лица наиболее способствовали разоблачению тайной политической полиции – Бурцев, Бакай и Меньщиков, нанесшие Охранке тяжкие удары. Это была целая галерея разоблаченных ими в 1913 г. осведомителей.

Красильников считал, что в его агентуре нет и не может быть сотрудников, работавших на Бурцева. Однако таковой существовал, и с его помощью одним ударом Бурцев выбил из строя почти 40% секретных сотрудников.

Для проверки информации, поступавшей от Красильникова, Департамент полиции и охранное отделение империи регулярно посылали за границу своих секретных сотрудников, по результатам деятельности которых начальник Особого отдела Департамента полиции составлял обширные доклады, многое из которых не совпадало с депешами Красильникова. Лишь после революции выяснилось, что сведения, доставлявшиеся Красильниковым, были точные.

Вспыхнувшая летом 1914 г. Первая мировая война доставила Заграничной агентуре новые хлопоты. Красильников и его помощники переехали с посольством в Бордо, а архив был перенесен на частную квартиру на той же парижской улице Гренель, где ранее помещалось посольство.

Война заставила руководителей русской Заграничной агентуры частично изменить направление своей работы. Департамент полиции потребовал от Красильникова не только достоверных данных о русских политэмигрантах, но и сведений разведывательного и контрразведывательного характера. Красильников реорганизовал Заграничную агентуру, направив ее на шпионаж, контрразведку и доставку секретных сведений из европейских стран, отрезанных от России фронтом. Документы, отражающие контрразведывательную деятельность Заграничной агентуры, не сохранились. Но больших самостоятельных шагов в разведке и контрразведке она и не предпринимала.

Несмотря на крупные недостатки в работе и провалы, Заграничная агентура Департамента полиции за все время своего существования сумела активно и результативно противостоять революционному движению. Многие крупные деятели большевистской партии по доносам заграничных провокаторов неоднократно арестовывались французской, германской, русской и другими спецслужбами.

Агентурными кличками, а не настоящими именами секретных сотрудников Заграничной агентуры была наполнена картотека Департамента полиции. Подлинные имена многих агентов оставались неизвестными вплоть до февраля 1917 года. Расшифровка этих «таинственных незнакомцев» была делом вовсе не легким, и лишь к концу мая 1917 года Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства России были установлены подлинные имена большинства агентов. Поэтому комиссару Временного правительства Сватикову было поручено, в том числе, и расформирование всей политической полиции за границей и производство следствия о секретных сотрудниках Заграничной агентуры. Результатом этой работы явилось полное расконспирирование секретных сотрудников, и именно благодаря деятельности Сватикова имена заграничных агентов Департамента полиции остались в истории русского политического сыска за рубежами царской империи.

Клички секретных сотрудников Заграничной агентуры заслуживают отдельного описания не только из-за своей колоритности, но еще и потому, что за каждой из них кроется человеческая судьба, полная драматизма.

Вот он, этот уникальный список Сватикова:

Во Франции работали 15 сотрудников (включая двух женщин): «Шарни» – эсерка Мария Андреевна Загорская, освещала верхи партии эсеров, самый дорогой секретный сотрудник с высоким «министерским» окладом в 3.500 франков, любовница Красильникова; «Гретхен», «Орлик», «Скосс», «Пьер», «Дасс», «Серж», «Ратмир», «Матиссэ», «Луи», «Турист», «Янус», «Гамлет», «Рауль», «Манчжурец».

В Швейцарии: «Лебук», «Шарпантье» (или «Жермэн»), «Поль», «Шарль», «Мартэн».

В Англии: «Сименс», «Ней», «Ниэль», «Вебер», «Американец».

В Америке: «Гишон», «Люси», «Анатоль».

В Скандинавии: «Женераль».

В Голландии: «Космополит».

В Италии к моменту Февральской революции 1917 г. работали два секретных сотрудника: «Франсуа» на Лигурийской Ривьере (Алексей Михайлович Савенков, мой прадед) и «Россини» в Риме. Алексей Михайлович состоял на службе в Заграничной агентуре Департамента полиции с 1913 года вплоть до прекращения ее деятельности в марте 1917 г.

Узнав об отречении Николая II, Красильников распустил сотрудников, запер и опечатал в присутствии русского посла в Париже помещение канцелярии и архива Заграничной агентуры. Вскоре, правда, выяснилось, что Красильников часть наиболее конфиденциальных бумаг все же изъял. Но когда в 1917 г. профессор В. К. Агафонов, вместе с другим профессором, комиссаром Временного правительства С. Г. Сватиковым были официально включены в Комиссию Временного правительства по ликвидации русской Заграничной агентуры в Париже и ликвидации ее архива, Красильников от сотрудничества с Чрезвычайной комиссией не отказался и дал ей подробнейшие показания. Удалось вернуть и некоторые из вывезенных им архивных документов. Позднее Агафонов тоже, как и Сватиков, написал книгу: «Парижские тайны царской охранки», выложенную теперь в Сети.

Комиссия тщательно изучила секретные документы и материалы этого архива, и установила, что наличный состав секретных сотрудников при Красильникове в 1917 году – это 12 социал-революционеров: Загорская, Деметрашвили, Бротман, Абрамов, Санвелов, Селиванов, Вакман, Савенков, Гудин, Патрик, Штакельберг, Каган (Чекан); пять социал-демократов и четыре анархиста.

Кроме того, ею были допрошены как руководитель агентуры Красильников, так и руководители ее подразделений Люстих и Лиховский. Были допрошены и рядовые сотрудники агентуры, а Сватиков подверг допросу секретных сотрудников, проживавших в Англии (Бротман, Гудин, Цукерман-Орлов), Италии (Вахман, Савенков), Швейцарии (Санвелов, Абрамов), и в Швеции (Коган-Андерсен). Савенков, в числе остальных, признал себя бывшим секретным сотрудником Заграничной агентуры Департамента полиции.

Эти допросы не дали ценного фактического материала, хотя большинство из них (за исключением Абрамова и Деметрашвили) не отрицали своей службы в Заграничной агентуре. Все показания сознавшихся секретных сотрудников сводились всегда почти к одному и тому же: что они-де вошли в сношение с полицией вследствие тяжелых семейных и материальных обстоятельств, что они почти ничего не давали представителям Заграничной агентуры и часто даже обманывали их сообщениями ложного сведения.

Члены комиссии по изучению дел Заграничной агентуры прекратили свою работу неодновременно, дольше всех пришлось проработать Агафонову, но и он в сентябре покинул Францию. Документы, касающиеся, прежде всего, деятельности агентов охранки среди групп социал-революционеров были инкорпорированы Агафоновым в свой личный архив, который хранился у него в Ницце (Франция), где в 1955 году он скончался и там же был похоронен.

В 1940 г. историку Борису Ивановичу Николаевскому удалось вывезти из оккупированной нацистами Франции в США большое собрание архивных документов, в числе которых почти полный, размещенный в отдельных папках Архив Агафонова. В 1963 г. он продал свою богатейшую архивную коллекцию Гуверовскому институту войны, революции и мира при Стэнфордском университете (всего 250 фондов). Таким образом, поскольку архив русской Заграничной агентуры в настоящее время находится в Гуверовском институте (США) и, по сути, малодоступен для отечественных историков, сведения, приводимые В.К. Агафоновым, имеют огромную научную ценность.

В 1992 г. Роскомархив, Гуверовский институт войны, революции и мира при Стенфордском университете и английская издательская компания Чедвик-Хили (Кембридж) заключили договор об обмене микрофотокопиями. В соответствии с договорами 1993 и 1995 гг. в Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ) поступило 4628 рулонов микрофильмов Гуверовского института на позитивной пленке (774 картона) . Принятые на хранение в ГАРФ документы получили статус коллекции, приравненной к фонду.

…Такая вот история…

Судя по документам, приведенным выше, взгляды историков на деятельность секретных сотрудников Зарубежной агентуры Департамента полиции весьма неоднозначны, и времени еще только предстоит дать ей окончательную оценку, расставив все по своим местам.

Хорошо сказано по этому поводу у А. Борисова:

…Масштабы взаимопроникновения и срастания подрывной и охранной структур, невероятные хитросплетения судеб представителей двух противостоящих (по идее) лагерей революционеров и полиции, разгул терроризма, провозглашенного первейшим оружием революционера и буквально захлестнувшего империю в первое десятилетие 20-го века, поглотив до семнадцати тысяч представителей высокого ранга…