Текст книги "Иван Айвазовский"

Петербург. Академия

21 августа 1833 года в карете, принадлежащей Варваре Аркадьевне Башмаковой (внучке самого А. А. Суворова-Рымникского, князя Италийского), Иван Гайвазовский прибыл в Петербург. Он несколько дней бродил по величественному городу, любовался дворцами и памятниками, оправленной в гранит Невой. В свои шестнадцать лет Гайвазовский уже воспринимал мир как художник, умел уже не только смотреть, но и видеть. И он видел красоту Петербурга и понимал, что именно таким он навсегда сохранит его в своей памяти и сердце. А затем начался новый этап его жизни под высокими сводами Академии художеств, где все по часам подчинялось только одному – учебе. Однообразный ежедневный ритм юноша переносил с легкостью, ведь каждая минута была наполнена познанием нового и первыми серьезными творческими испытаниями и достижениями.

Гайвазовский попал в класс профессора Максима Никифоровича Воробьева, талантливейшего педагога и видного представителя русской пейзажной живописи начала века. Живописец-романтик умел возбудить воображение своих воспитанников непритворным восхищением перед красотой природы, увлечь рассказом об особенностях живописи того или иного художника, копирование работ которых входило в обязательный курс академического обучения. Творческий диапазон Воробьева-художника был широк, и в его картинах преобладали элементы нового в то время романтического направления. В дальнейшем романтические черты стали основополагающими и в творчестве его самого знаменитого ученика – Айвазовского. Максим Никифорович учил своих подопечных находить поэзию и красоту в самой природе. Воробьев любил поэзию, музыку, неплохо играл на скрипке, что, возможно, еще больше сблизило ученика и учителя.

В доме Воробьева Айвазовский познакомился с поэтом В. А. Жуковским, баснописцем И. А. Крыловым, художником А. О. Орловским, меценатом А. Р. Томиловым. Умный, широко образованный Томилов был страстным коллекционером. В его петербургском доме были собраны полотна русских и европейских художников. В совсем юном Гайвазовском Алексей Романович распознал феноменальное дарование, взял его под свою опеку и способствовал его развитию. Художник стал частым гостем в доме Томилова.

Иван внимательно изучал технику живописи таких своих выдающихся современников, как Ф. Алексеев, М. Иванов, Ф. Матвеев, К. Брюллов и С. Щедрин. Особенно восхищался начинающий художник живописью Сильвестра Щедрина, в итальянских поэтических пейзажах которого он находил отголоски природы его родного Крыма и Черного моря. Но если в маринах Щедрина доминировала светлая, лирическая сторона, то для Гайвазовского море всегда было полно величия, мощи и драматизма. Иван в ту пору еще не нашел свою творческую индивидуальность, хотя больше всему ему было по душе копировать голландские марины в залах Эрмитажа и морские пейзажи С. Щедрина, умевшего показать живое трепетание воздуха, текучесть воды, очаровательную свежесть итальянской природы. Гайвазовскому было всего 17 лет, когда он до малейших деталей мог скопировать пейзажи Щедрина и Клода Мореля. Он учился пристально наблюдать натуру, угадывать ее «душу и язык», передавать в пейзаже настроение природы. Но уже тогда удивительная зрительная память помогала ему переносить на полотна и свои воспоминания. В промозглой северной столице он мог написать любой пейзаж Крыма, а по рассказам очевидцев воссоздать на полотне живописную морскую баталию, хорошо зная, как выглядит каждый корабль.

У Ивана появились друзья и среди сверстников-академистов. Начинающие художники как бы объединились в свою маленькую республику. Постепенно о них заговорили в академии. Имена Гайвазовского, Пименова, Рамазанова, Штернберга и других членов этого товарищеского кружка все чаще стали с уважением упоминать академисты старшего возраста и профессора. Друзья собирались в мастерской Воробьева. Для Максима Никифоровича эти молодые люди были не только учениками, но и друзьями его старшего сына, Сократа, учившегося вместе с ними.

А еще Гайвазовский рано понял, что служение искусству – это кропотливый ежедневный труд и что настоящее творение требует огромной душевной отдачи. Иван с легкостью переносил полуголодное существование в академии. Он работал еще усерднее и поражал своих учителей необыкновенными успехами в живописи. Об этих успехах был наслышан даже сам президент академии А. Н. Оленин. Встречая Гайвазовского в коридорах академии, он подзывал его, хвалил и говорил, что надеется на него.

В 1835 году Гайвазовский стоял, потрясенный, у знаменитого полотна Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Он оценил всю человечность картины и понял душу художника. Недаром Брюллов изобразил самого себя, спасающегося вместе с жителями Помпеи. Иван, склонный к остродраматическим сюжетам, чувствовал, как близки ему эти яркие образы, возвышенная патетика, и сам со скрытым чувством восторга изображал в своих первых маринистических пробах кораблекрушения и надвигающиеся бури. Под впечатлением мощи, исходящей от картины Брюллова, Гайвазовский приступил к работе над акварелью «Предательство Иуды» и сумел передать силу внутренних переживаний Христа и его учеников, Иуды и воинов посредством экспрессивности движений их фигур. «Предательство Иуды» вызвало много толков и шума в академии: мало кто верил, что это самостоятельная работа, а не копия какой-то призабытой картины.

Успехи Гайвазовского были столь значительными, что уже через два года учебы, в сентябре 1835 года, за картину «Этюд воздуха над морем» ему была присуждена серебряная медаль второго достоинства. Но это же полотно чуть ли не стоило молодому художнику карьеры.

Зависть и дружба

В 1835 году по приглашению императора Николая I из Франции прибыл знаменитейший в то время в Европе живописец морских видов Филипп Таннер, получивший поручение изобразить важнейшие русские военные порты. По предложению президента Академии художеств А. Н. Оленина талантливого юношу Гайвазовского определили в ученики и помощники к скандальному мэтру для совершенствования в «морском роде живописи». Конечно, Таннер был не просто модным живописцем, он обладал несомненным талантом, а главное – владел приемами изображения воды. Но Таннер относился к Гайвазовскому как к простому подмастерью, заставляя натягивать холсты, растирать краски, мыть кисти, а когда приступал к работе над маринами, то отсылал Ивана, чтобы тот не подсмотрел секретов. Случайно увидев рисунки Гайвазовского, Таннер начал посылать его копировать виды Петербурга, необходимые ему для выполнения своих многочисленных заказов. Юноша был настолько разочарован и подавлен, что заболел чем-то вроде нервного расстройства. Однажды, встретив исхудавшего Гайвазовского на улице, Оленин тут же увез его в свое имение, где Иван написал свой первый морской вид. Президент Академии художеств поместил картину на выставку.

Когда на академической выставке 1836 года Таннер увидел выставленные без его «величайшего соизволения» пять картин Гайвазовского, среди которых были «Этюд воздуха над морем» и «Вид на взморье в окрестностях Петербурга», он пришел в негодование, тут же отправился к царю и пожаловался на самостоятельное и независимое поведение ученика, выставив его в дурном свете. Желание расправиться с неблагодарным подмастерьем спровоцировала и рецензия в «Художественной газете»: «Две картины Гайвазовского, изображающие пароход, идущий в Кронштадт, и голландский корабль в открытом море, говорят без околичности, что талант художника поведет его далее». В этой же статье рецензент упрекал Таннера в манерности, утверждая, что, рассматривая «Этюд воздуха над морем», посетители выставки вбирают в себя поэзию тихого дня на берегу Финского залива, жемчужного моря и высоких облаков, которые были изображены на картине. От северного пейзажа веяло бы грустью и одиночеством, но художник поместил на берегу большую лодку со спящим рыбаком. Рыбак на переднем плане оживил всю картину и заставлял задуматься каждого, у кого в сердце жило сочувствие к простым людям.

Николай I, ценивший превыше всего субординацию, не стал разбираться в настоящих причинах недовольства французского живописца и тут же приказал через флигель-адъютанта снять картины Гайвазовского с выставки. А ведь Таннера снедала настоящая зависть – не каждый наставник может порадоваться успехам своих учеников, грозящих превзойти учителя.

Сказать, что Иван был расстроен, – значит, ничего не сказать. Ведь только с недавних пор, когда его акварели начали понемногу покупать любители живописи, он перестал голодать и смог тратить на себя некоторую сумму, но и то большую ее часть отправлял в Феодосию своим родителям. Казалось, что счастье наконец улыбнулось Ованесу. Профессора и товарищи радовались его успехам. И вот он под угрозой отчисления из академии…

Но это печальное событие в очередной раз показало, как много людей принимали в судьбе Гайвазовского деятельное участие. Незаурядная одаренность молодого живописца обратила на себя внимание его выдающихся современников – В. А. Жуковского, К. П. Брюллова, М. И. Глинки, И. А. Крылова и др. Общение и дружба с ними оказали огромное влияние на личность и творчество художника. В. А. Жуковский, долго беседуя с Гайвазовским, убеждал его не предаваться грусти, не переживать, не падать духом и по-прежнему прилежно заниматься живописью. Пожаловал в академию и сам дедушка Крылов, чтобы увидеть талантливого юношу и сказать ему: «Я видел картину твою – прелесть как она хороша. Морские волны запали мне в душу и принесли к тебе, славный мой… Что, братец, француз обижает? Э-эх, какой же он… Ну, Бог с ним! Не горюй!..»

Профессор академии Карл Павлович Брюллов принял живейшее участие в судьбе Гайвазовского и ввел молодого художника в круг «братии», членами которой были композитор М. И. Глинка, знаменитый исторический романист Н. В. Кукольник и его брат Платон, поэт В. А. Жуковский, художник Я. Ф. Яненко. Брюллов уже при первой встрече одарил Ивана множеством комплиментов: «Я видел ваши картины на выставке и вдруг ощутил на губах соленый вкус моря. Такое со мной случается лишь тогда, когда я гляжу на картины Сильвестра Щедрина. И я начинаю думать, что место Щедрина уже недолго будет пустовать. Видно, что вы одарены исключительной памятью, сохраняющей впечатления самой натуры. Это важно для истинного художника».

Уже знаменитые в творческих кругах люди посвящали Ивана во все таинства искусств, вели интересные беседы, музицировали. Сам Гайвазовский, поставив скрипку стоймя против себя, на татарский манер играл заунывные и веселые восточные мелодии, слышанные им в детстве. В своих «Записках» М. И. Глинка признавался: «Гайвазовский сообщил мне три татарских мотива; впоследствии два из них я употребил для лезгинки, а третий для andante сцены «Ратмира» в 3-м акте оперы "Руслан и Людмила"». Гайвазовский все воскресные и праздничные дни проводил в доме А. А. Суворова или его сестры, часто посещал также М. И. Глинку и Н. В. Кукольника.

Кукольник, издававший «Художественную газету», поместил в ней статью о Гайвазовском, которая заканчивалась словами: «Ни слово, ни музыка – одна кисть Гайвазовского способна изобразить верно страсти, так сказать, морские. Произведения его поражают, бросаются в глаза своими эффектами. Его земля, небо, фигуры доказывают, чем он быть может и должен. Скоро не одни глаза разбегутся, но призадумается и душа внутри зрителя. Дай нам, Господи, многие лета, да узрим исполнение наших надежд, которыми, не обинуясь, делимся с читателями!»

Еще Ивана согревала память о встрече со своим любимым поэтом. Выставку, еще до снятия картин, посетил Александр Сергеевич Пушкин с супругой и попросил познакомить его с молодым художником. Поэт с одобрением отозвался о работах Гайвазовского, в особенности о картинах «Облака с ораниенбаумского берега моря» и «Группа чухонцев на берегу Финского залива», а Наталья Николаевна даже отметила, что Иван похож на ее мужа в молодости. Эта встреча произвела неизгладимое впечатление на художника, и он до мельчайших подробностей сохранил в своей памяти образ поэта, чтобы впоследствии не раз изобразить любимый сюжет – Пушкин и море. «С тех пор и без того любимый мною поэт сделался предметом моих дум, вдохновения и длинных бесед и расспросов о нем», – писал в одном из писем Иван Константинович. И «вечно звучали в памяти» его пушкинские строки:

 
Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордой красотой!..
 

Он подписывал ими снимки с любимых картин, даря их на память своим друзьям и знакомым.

Все хлопотали перед царем об отмене опалы и в первую очередь А. Н. Оленин, с чьей подачи была написана и представлена на осенней академической выставке картина, привлекшая в залы толпы любителей живописи. Но никто не мог достучаться до императора, пока в ход не пошла «тяжелая артиллерия» – профессор академии А. И. Зауервейд, который был учителем рисования царских дочерей. Александр Иванович рассеял гнев царя, а позже походатайствовал о переведении талантливого юноши в свою батальную мастерскую. По желанию императора картина Гайвазовского была доставлена в Зимний дворец, и Николай Павлович «остался в восторге от нее». Он повелел выдать художнику 1000 рублей и назначил его сопровождать великого князя Константина Николаевича в летнее практическое плавание по Балтике. В те же дни на зазнавшегося Таннера пожаловались царю и близкие ко двору вельможи, и француз вынужден был покинуть Россию.

В марте 1837 года по высочайшему повелению Гайвазовского причислили к классу батальной живописи Зауервейда. Для занятий морской военной живописью в академии ему была предоставлена мастерская. А в апреле художник был официально прикомандирован в качестве художника на корабли Балтийского флота и отправился в свое первое плавание по Финскому заливу и Балтийскому морю. Вместе с девятилетним великим князем Константином Николаевичем и его наставником адмиралом Ф. П. Литке он совершил плавание на военных кораблях, отрабатывающих практические занятия.

Однажды, когда Гайвазовский заканчивал очередной вид Кронштадта, к нему подошел малолетний князь, забрал кисти и краски и стал «дорисовывать» почти законченную картину. Так волею случая Гайвазовский стал считаться первым учителем живописи столь высокой особы. А пейзаж он нарисовал новый, не затаив обиды, так как был незлобив.

С детства влюбленный в корабли, 19-летний Гайвазовский с интересом постигал оснастку парусников, сложную систему управления ими, с вниманием выслушивал объяснения бывалых мореходов. Он близко сошелся с замечательным талантливым человеком – адмиралом Литке, не только выдающимся мореплавателем, но и ученым-географом. Моряков подкупила искренняя любовь юноши к морской стихии и кораблям. Экипаж прозвал его «морским волчонком». За несколько месяцев офицеры научили Ивана разбираться в сложнейшем устройстве кораблей российского и иноземного флотов, познакомили с укладом жизни на боевых судах. Его память, словно губка, впитывала изменчивость морской стихии, эффекты света, преломленного в волнах, и колорит Северного моря. С тех пор он навсегда сохранит любовь к парусным кораблям, как к прекрасной и неотъемлемой части морской стихии. Написав в этом плавании первые пять марин, молодой художник неразрывно связал свою судьбу с морем и российским флотом.

Гайвазовский делал стремительные успехи в овладении тайнами мастерства. В классе батальной живописи профессора А. И. Зауервейда на мольберте Ивана почти ежедневно сменялись холсты. Он работал ошеломляюще быстро и поражал всех не только «своей плодовитостью». Как писал Ф. Ф. Львов: «Уже тогда не было пределов воображению Гайвазовского».

Прощай, академия!

У же в самых первых работах Гайвазовского проявились его блестящие способности, умение пристально всматриваться в окружающее, превосходная, почти феноменальная память и врожденный композиционный дар. Плавание по Балтике лишь отшлифовало его талант. К осенней академической выставке, состоявшейся в сентябре 1837 года, у него было готово семь морских пейзажей – своеобразный отчет о летнем плавании, – среди которых «Кораблекрушение» и «Мрачная ночь с кораблем в огне на море». Критики высоко оценили работы молодого художника и в газетах появились восторженные отклики: «Воспитанник Академии Гайвазовский, который был весьма короткое время учеником г. Таннера, сделал в два или три месяца такие успехи, что стал недалеко от своего образца… Дайте же честь молодому дарованию, которое так быстро идет к славе». Следует признать, что Иван значительно превзошел своего французского учителя, чьи марины выглядели довольно тусклыми рядом с его работами. Однако Гайвазовский, несмотря на пережитую обиду, был благодарен Таннеру, ведь свое призвание – написание морских пейзажей – он определил после занятий с ним.

Гайвазовский был еще учеником академии, двадцатилетним юношей, но его картины свидетельствовали, что он не уступает известнейшим маринистам своего времени. Карл Павлович Брюллов высказался за сокращение срока обучения Гайвазовского в академии на два года и предоставление ему возможности самостоятельно работать. Все его последние картины получили высокую оценку публики и Совета Академии художеств, а за две из них – «Штиль на Финском заливе» и «Большой рейд в Кронштадте» – молодой художник был удостоен золотой медали и звания «художник». Совет постановил: «Как I-ой ст. академист, Гайвазовский удостоен к получению за превосходные успехи в живописи морских видов золотой медали первой степени, с которою сопряжено право путешествия в чужие края для усовершенствования». Фактически это означало завершение учебы в Академии. Курс, рассчитанный на шесть лет, Иван одолел за четыре года.

В том же 1837 году Гайвазовский создал картину «У маяка», изображающую надвигающуюся бурю лунной ночью. Она была написана в стиле его учителя Воробьева, что вполне естественно. Удивительно то, что еще молодой художник создал небольшую картину, по тонкости мастерства не уступающую работам своего профессора. В начале 1838 года была написана великолепная картина «На берегу Финского залива», привлекшая внимание критиков и мастеров живописи. А в феврале император Николай I приобрел шесть картин Гайвазовского для Академии художеств за 3000 рублей.

Золотая медаль давала Ивану право в качестве академического пенсионера в течение шести лет работать за границей для совершенствования живописного мастерства. Но за молодостью лет ему было предложено на два года отправиться в Крым, «состоя под особым наблюдением Академии». Поездка в Италию отодвигалась, но Гайвазовский не сильно переживал, ведь у него появилась возможность навестить родных, которых он не видел пять лет, и начать работать самостоятельно. Весной 1838 года живописец отправился в родную Феодосию, чтобы с упоением писать преимущественно морские пейзажи, торжественно воспевающие природную стихию.

Феодосия. Морской десант

Свидание с родными было недолгим. Иван приехал сюда не отдыхать, а набираться новых впечатлений и работать – писать виды приморских городов. Вот как художник вспоминал о начале поездки в Крым: «По прибытии в Крым, после кратковременного свидания с родными, я немедля отправился с благодетелем моим А. И. Казначеевым на южный берег, где роскошная природа, величественное море и живописные горы представляют художнику столько предметов высокой поэзии в лицах. Там пробыл я до июля месяца 1838 и сделал несколько удачных эскизов; оттуда возвратился в Симферополь и в короткое время нарисовал множество татар с натуры, потом устроил свою мастерскую на родине моей в Феодосии, где есть и моя любимая стихия…»

Гайвазовский писал с натуры виды Феодосии, Керчи, Ялты, Севастополя, Гурзуфа. В этих вещах художника чувствуется стремление запечатлеть типичные особенности описываемого места, желание создать сочное, образное представление о природе черноморский полосы Крыма. Первой картиной, написанной художником по натурным эскизам, стала «Ялта» (1838 г.), изображающая вечерний пейзаж. На переднем плане представлены рыбаки, наблюдающие разгрузку только что прибывшей лодки. Однако главное место в композиции принадлежит темным морским волнам, бьющимся о берег под голубым небом. С четкой проработкой каждой детали местности выстроена и картина «Старая Феодосия» (1839 г.). Такая же топографическая точность характерна и для других крымских работ («Керчь», 1839 г.).

Первые картины Гайвазовского все еще свидетельствовали о внимательном изучении творчества С. Щедрина и пейзажей М. Воробьева. В тот год – необычайно плодотворный и полезный для становления молодого художника – он рисовал главным образом с натуры, а в мастерской лишь заканчивал начатое. Писал Иван много, но многое и уничтожал. Он хотел, чтобы, взглянув на его картины, зритель не только увидел южные края, но и ощутил на своем лице лучи крымского солнца. Молодой художник неутомимо боролся за солнце на своих картинах, которое под влиянием старых мастеров упорно сияло лишь мягким, приглушенным светом.

Уже тогда Иван понимал, что написать на пленэре бурное море или ночные марины невозможно, и все чаще он начал полагаться на свою необыкновенную зрительную память и воображение. Гайвазовский мог по беглому карандашному наброску с натуры с большой легкостью написать картину в мастерской. И полотно «Лунная ночь в Гурзуфе» (1839 г.) стала первой вехой на пути создания им цикла ночных марин. Гурзуф мирно спит, ярко освещенный луной. Четко выделяется высокий тополь. Художник ничего не забыл: он не только воссоздал по памяти ночной пейзаж, но и вдохнул в картину настроение, которое овладело его душой в те ночные часы.

По памяти выполнена и картина «Морской берег» (1840 г.), на которой изображено штормовое зимнее море, уносящее вдаль военные корабли. Хотя от переливов голубого, серого и темно-синего оттенков создается иллюзия, что она написана за один сеанс под впечатлением только что увиденного. Это одна из самых проникновенных картин совсем еще юного художника. Быть может, в стоящем на берегу одиноком путнике, который смотрит на волнующееся море, живописец представлял себя? Когда-то он еще вернется сюда, чтобы вновь увидеть эти берега и такое любимое Черное море?

Гайвазовский был молод, любил жизнь, шумное общество, музыку и танцы, но все эти желания побеждала его страстная любовь к искусству. Как часто друзья и знакомые удивлялись и обижались, что он предпочитал их обществу свою работу в мастерской. Даже на предложения Казначеева погостить у него он отвечал отказом. Только с рыбаками Иван выходил в открытое море по первому их зову…

Спокойное созерцание прибрежных видов было неожиданно прервано. В Феодосию прибыл командующий войсками кавказской прибрежной линии, прославленный герой войны 1812 г. генерал Н. Н. Раевский. Николаю Николаевичу, побывавшему в мастерской Гайвазовского, очень понравились его марины, и он предложил художнику принять участие в военно-морском походе к берегам Кавказа. Иван немедленно загорелся желанием отправиться в путешествие, во время которого мечтал увидеть «то, чего еще ни разу не видел и, кто знает, увидит ли когда-либо…»

В мае 1839 года Гайвазовский на корабле «Колхида» отправился в морской поход. На борту он познакомился с флотоводцем Михаилом Петровичем Лазаревым и молодыми офицерами, будущими героями обороны Севастополя Владимиром Алексеевичем Корниловым, Павлом Степановичем Нахимовым (капитаном флагманского корабля «Силистрии» в этом рейде), Владимиром Ивановичем Истоминым, братом А. С. Пушкина Львом Сергеевичем. Он сохранил с ними дружественные отношения на протяжении всей жизни, как и с разжалованными в солдаты декабристами А. Одоевским, М. Нарышкиным, Н. Лорером. Это знакомство с попавшими в царскую немилость офицерами принесло Ивану и радость от общения с неординарными людьми, и недовольство Раевского, который после первого десанта в районе Субаши отправил Гайвазовского в Сухум. Командующий войсками подсластил «пилюлю» тем, что художник сможет увидеть там «места необыкновенные». Путешествие, продлившееся месяц, принесло Ивану множество впечатлений.

В своих дорожных альбомах художник делал беглые наброски, чтобы потом воплотить увиденное на полотне. Серьезным испытанием стало для Гайвазовского участие в боевых операциях у берегов Мингрелии, в районе реки Субаши (Лазаревская). Он высадился на берег вместе с атакующими войсками. Сохранился его отчет об этой командировке, где он подробно описывает свое участие в высадке десанта, как артиллерийский огонь создавал дымовую завесу, за которой удавалось скрыть от противника 15 кораблей, благодаря чему солдаты в относительной безопасности пересаживались в шлюпки и плыли к берегу. Молодой Гайвазовский, как он сам писал, «в одной руке держал пистолет, а в другой – карандаш». Чуть ли не на бегу он принялся рисовать, ведь перед ним была живая картина: озаренный солнцем берег, лес, далекие горы, флот, стоящий на якоре, катера, снующие по морю и поддерживающие связь с берегом. Отвага и смелость, проявленные живописцем в боевой обстановке, вызвали к нему симпатии моряков и подобающий отклик в Петербурге. Раевский же, сменивший гнев на милость, пригласил его участвовать еще в двух десантах. С тех пор живописец проникся нерушимой верой в мощь русского флота и впоследствии стал непревзойденным певцом его побед.

Как воспоминание об этом событии родилась картина «Высадка Н. Н. Раевского у Субаши» (1839 г.). На ней изображен Кавказский берег, вдоль которого стоят военные корабли, прикрывающие орудийным огнем десантников, подплывающих к берегу на шлюпках. Вдали видны покрытые снегом горы. Эта пронизанная духом романтизма работа очень типична для раннего Гайвазовского. Полотно была подарено художником Н. Н. Раевскому, и на обороте сохранилась надпись: «Принадлежит старшему в роде Раевских, без права продавать». Также Иван написал портрет адмирала Лазарева.

С картин «Высадка у Субаши» и «Черноморский флот на Севастопольском рейде» «Черноморский флот в Феодосии» в творчество Гайвазовского входит тематика, связанная с военно-морским флотом.

Все эти картины были написаны в феодосийской мастерской по памяти. Полотно «Конец бури на море», созданное перед отъездом из Крыма, написано свободным, словно летящим мазком, без форсированных эффектов и привлекает юношеской свежестью живописи. Сквозь тонкий слой краски на холсте просвечивается легкий подготовительный рисунок, который намечает форму догоняющих друг друга волн, разбивающихся о камни и затухающих на плоском берегу. Можно почувствовать, в каком творческом воодушевлении рождался образ волнующегося моря, как стремился Гайвазовский с наибольшей точностью передать ее состояние. Уже тогда он тщательно анализировал свои возможности, сравнивал лучшие образцы классического пейзажа с настоящей природой. В некотором смятении он записал тогда: «Вся живопись – слабое подражание природе», – а ему так хотелось, чтобы его картины дышали и жили своей собственной жизнью.

По возвращении в Петербург летом 1840 г. художник представил военно-морской тематики, много других марин и пейзажей, как отчет за два года работы в Крыму. Он творил самостоятельно, без оглядок на авторитеты, без понуждения, и это способствовало его быстрому становлению как живописца. В академии остались довольны результатами крымской командировки, Гайвазовский получил аттестат, и ему было присвоено «звание художника 14 класса». И теперь, отправляясь в Италию, молодой живописец точно знал, по какой стезе ему нужно идти.