Текст книги "Забытые по воскресеньям"

Глава 18

1933, канун лета

Этим утром Этьен играл на венчании «Воздух»[20]20
  «Воздух» – произведение немецкого композитора Иоганна Себастьяна Баха, написанное в первой половине XVIII века.


[Закрыть] и прелюдии Баха. Играл впервые в церкви Клермена.

Люсьен, как обычно, довел отца до органа, держа его за левую руку, сел и стал слушать с закрытыми глазами. Ноты всегда ассоциировались у него с садовыми розами. Даже до ухода матери. Он на минутку взглянул на жениха с невестой и их гостей, тесно сидевших на церковных скамьях. Обычно Люсьен почти никогда не смотрит – предпочитает ощущать.

Дома он не зажигает верхний свет, живет в темноте, а Этьен ничего не замечает.

Люсьену двадцать два года, и у него идеальное зрение, но он никак не может привыкнуть к мысли, что не ослепнет, и убеждает себя: «Болезнь просто запаздывает».

После церемонии отец и сын садятся за большой праздничный стол, накрытый на церковной площади.

Люсьен обожает свадьбы по двум причинам: их часто приглашают на торжественную трапезу и Этьен может обойтись без помощи.

Люсьен вслушивается в гул голосов – люди пьют, смеются, и Этьен вместе с остальными, – а он с удовольствием угощается, то и дело проверяя, на месте ли книга, не исчезла ли из кармана, одна из тех, что он читает тайком от отца. Все они на Брайле.

Сидящая рядом толстуха пытается завязать разговор, но Люсьен не слишком расположен к общению. Когда он с отцом, приходится «смотреть вслух»: «Осторожно, ступенька, справа, нет, чуть левее, небо нахмурилось, в этом месте большая протечка, нужно перекрасить дверь, сорная трава снова пробилась между камнями, мимо палисадника прошла мадам Шоссен, твой стакан полон, не трогай, горячо, твои белые рубашки лежат на полках слева, хлеб порезан, яблоко червивое, твой ученик входит в сад, осторожно, сейчас будет шумно». Люсьен вежливо улыбается соседке и молча кивает.

Он никогда не женится. Никогда не наденет кольцо женщине на палец. Никогда не попросит невесту дать обет верности. Ни-ког-да – после случившегося между родителями. Никто никогда не будет пировать на его свадебном банкете. Отец часто называет его анархистом за критику армии, политиков, смертной казни, кюре и церковного брака.

Гости едят, пьют, смеются, и никто, кроме Люсьена, не услышал треска рвущейся ткани. Даже Этьен не обратил внимания на посторонний звук. Люсьен впервые за день поднимает глаза и смотрит на новобрачную. На ее лице ужас, она отмахивается от наклонившегося к ней мужчины, и он отходит, а молодая что-то шепчет на ухо женщине в лиловом, и та со всех ног мчится в сторону деревни. Героиня торжества ускользает за церковь, прижимая к себе платье. Никто ничего не заметил.

Несколько минут спустя дама в лиловом возвращается – не одна, а с девушкой, которая держит в руке швейный сундучок, она не смотрит на окружающих. Обе направляются за церковь.

Впервые после ухода матери Люсьен ощущает безразмерную печаль. Так иногда случается осенним вечером, под тяжелым, низко нависающим над землей небом без единой прорехи для луча света. Люсьен вдруг осознает, что, ослепнув, не увидит девушек с потупленными глазами. Как же он тогда будет узнавать изящество и милоту? Даже запас красок, накопленный им благодаря музыке Баха, не в состоянии дать ответ на этот вопрос.

Слезы подступают к глазам Люсьена, и тут что-то шмякается ему на голову. Он проводит рукой по волосам, смотрит на ладонь – на пальцах белая, горячая, липкая субстанция. Птичий помет! Он поднимает глаза – в небе никого – и выходит из-за стола, чтобы вымыть руку в фонтане, бьющем в центре площади.

Люсьен опускает голову в ледяную воду, а «вынырнув», видит человека, стоявшего рядом с невестой, когда у той порвалось платье. Он курит и разглядывает его.

– Вы брат новобрачной?

– Нет. Я сын органиста.

– Слепого?

– Да.

– Знакомы с Анжель?

– С кем?

– С Анжель, это героиня дня.

– Нет.

– Я в нее влюблен. Но я не ее муж.

Люсьен молчит и спрашивает себя, была ли мать влюблена в другого мужчину, когда выходила замуж за его отца. «Интересно, – думает он, – как человек заражается любовью и могут ли подхватить ее сразу несколько человек?» Он пользовался услугами проституток, но любил только розы, книги и музыку, зато прочел много книг «на тему», последним по времени был роман Жоржа Сименона «Помолвка мсье Гира», его он проглотил за ночь. Незнакомец удаляется в сторону деревни.

Люсьен идет к церкви и пересекается с новобрачной. Солнце шпарит вовсю, и он ныряет в прохладу храма, устраивается в тенистой исповедальне и открывает книгу. Кюре на банкете, так что Люсьена никто не потревожит – ни клирик, ни прихожане. Люсьен опускает кончики пальцев на страницу.

«Бог передает людям свою волю посредством событий – это неясный текст, написанный на таинственном языке. Люди тотчас же делают с этого текста переводы – переводы торопливые, неправильные, полные ошибок, пропусков и противоречий. Очень немногие способны понять божественный язык»[21]21
  Гюго В. «Отверженные». Часть IV. Идиллия улицы Плюмэ и эпопея улицы Сен-Дени. Цит. по: Гюго, В. Отверженные: роман: в 5 ч. / Пер. с фр. под ред. А. Виноградова. М.—Л.: Академия, 1931.


[Закрыть].

Люсьен очень скоро засыпает, убаюканный доносящимся откуда-то шепотом. Он идет босиком вдоль берега моря. Солнце стоит высоко в небе, все вокруг купается в свете дивной красоты. Синяя вода сверкает, бликует под днищами яхт и лодок. Рядом, держа Люсьена за руку, идет девушка и улыбается. Ему хорошо, он больше не страшится тьмы. Она опускает глаза, но он не боится, что в какой-то момент утратит способность любоваться ею.

Время от времени тонкие пальчики ласкают его ладонь. Вокруг полно детей, одни играют, другие купаются. До воды осталось несколько шагов. Шепот звучит ближе – это голос волн, музыка, которую никогда не играл в церкви отец Люсьена.

Он просыпается. В исповедальне. Девушка исчезла. Книга упала на пол. Он снова закрывает глаза, мечтая вернуться в свой сон, но ничего не выходит. Сон – не чтение, которое легко начать с того места, на котором остановился. В церкви слышен едва различимый шум. Сначала ему кажется, что это какое-то насекомое машет крылышками, бьется о витражи. Нет, это шепот. Волны из сна подают голос. Нет, не волны – человек. Люсьен толкает дверцу исповедальни и замечает коленопреклоненную тень в нескольких метрах от себя.

Он подходит. Приближается, как к морю в своем сне, и начинает разбирать слова:

– ЧИТАТЬ. МЕНЯ. ЧИТАТЬ. МЕНЯ. ЧИТАТЬ. НАУЧИ МЕНЯ ЧИТАТЬ. НАУЧИ МЕНЯ ЧИТАТЬ.

Люсьен стоит за спиной молящейся. Она поворачивает голову и долго на него смотрит. Это девушка из сна. Та, которую привела дама в лиловом. Лицо девушки частично освещено тремя свечами, одна из которых догорела до основания. Она немножко похожа на одну из девиц в отёнском борделе. Странно, что он вспомнил о ней в церкви. О борделе, расположенном в зауряднейшем из домов с цветами на окнах. Там он глаз не закрывает – разглядывает женские тела, как сейчас стоящую на коленях девушку.

Он не решается посмотреть ей в глаза, как будто боится обжечься, поэтому смотрит на руки. На ее сплетенные пальцы.

– Почему ты просишь свечи научить тебя читать?

Глава 19

– Как вы сегодня, месье Жирардо?

– Моя жена умерла.

– Давным-давно.

– Когда теряешь самого любимого человека на свете, теряешь его каждый день.

– Как чувствуете себя, месье Дюкло?

– Заткнись, дурища.

– Чего это вы с утра развоевались?

– А не задавай глупых вопросов. Как я могу себя чувствовать?

– Как в конце лета.

– Идиотка несчастная.

– Да, со мной такое случается. Ну, встаем, встаем!

– Какого черта?!

– Нужно привести вас в порядок, месье Дюкло.

– Да пошла ты на хрен.

– Я бы пошла.

– Шлюшка.

– Вот спасибо так спасибо.

– Как поживаете, мадам Бертран?

– Анни умерла.

– Ах ты господи… Кто такая Анни?

– Моя подруга. Она приходила ко мне и сразу говорила: «Налей-ка мне пивка…» По-вашему, у доброго Бога на небесах есть бистро?

– Если Рай существует, бистро там точно имеется.

– Как вы сегодня, мадемуазель Адель?

– Хорошо. Скоро придет внучка, принесет оладушки.

– Вы везучая, она навещает вас каждый день.

– Я знаю.

– Ну, что у нас сегодня, месье Мурон?

– Ноги болят… не спал всю ночь.

– Попрошу доктора зайти к вам попозже, хорошо?

– Как скажете…

– Включить вам телевизор?

– Нет, утром идут только дамские передачи.

– Как дела, мадам Менже?

– У меня украли очки.

– Правда? Вы хорошо искали? Везде посмотрели?

– Везде. Уверена, это сделала мамаша Удно.

– Зачем ей красть ваши очки?

– Чтобы мне нагадить, зачем же еще?

– Как поживаете, месье Теркетиль?

– Где я?

– В вашей комнате.

– Вот уж нет, это не моя комната!

– Ваша, ваша, сейчас приведем вас в порядок, а потом, если захотите, прогуляемся внизу.

– Уверены, что это моя комната?

– Да. Посмотрите на фотографии на стенах – это ваши дети и внуки.

– А мама? Где мама?

– Отдыхает.

– И отец с ней?

– Да, он тоже отдыхает.

– Они зайдут ко мне после обеда?

– Возможно, завтра, когда как следует отдохнут.

– Здравствуйте, мадам Сабан. Я конфискую сыр и ветчину, которые вы припрятали в стенном шкафу. Они уже попахивают, ими можно отравиться.

– Все из-за немцев, они реквизируют еду.

– Успокойтесь, сударыня, немцы давно вернулись к себе домой.

– Уверены? Странно, я вчера вечером их видела.

– Где же это, скажите на милость?

– В ванной.

– Доброе утро, мадам Эсм, надеюсь, новости только хорошие?

– Нет, деточка, и я бы очень хотела занять место этих детишек.

– Каких детишек?

– Ненормально, когда старики вроде нас живут, а детки умирают, если верить разделу некрологов в газете.

– Ничего не поделаешь, такова жизнь.

– Лучше бы Господь собирал урожай в домах вроде нашего, где живут бесполезные старики и старухи.

– Ну, как дела, моя прекрасная Элен?

– Когда Люсьен увидел, что я молюсь в церкви в день свадьбы Анжель, он спросил, почему я умоляю свечи научить меня читать. Он был похож на мальчишку. Я приняла его за певчего из хора. Он был красивый и высокий. Намного выше меня – пришлось задрать голову, чтобы разглядеть его лицо. Сначала он не смотрел мне в глаза, разговаривал с… руками, а когда мы наконец встретились взглядом, я узнала этот цвет. В его глазах плескалась берлинская лазурь. У меня в шитье лежали такие нитки. Я практически никогда их не использовала. Он смотрел на меня, как на фантазерку или помешанную, и тогда я взяла со скамьи требник, открыла наугад и начала читать, подумав: «Пусть поймет, что я вижу». Должна я была прочесть: «И вот какова воля Господа…» – а прочла: «Ивоковаляпода»!

Он закрыл книгу и сказал: «Я не Господь, но могу научить тебя читать пальцами…» Сразу перешел на «ты», как с давней знакомой. Я вспомнила слова Анжель – «у тебя пальчики, как у феи…» – и подумала: «Вот ведь как странно – за последний час двое упомянули мои пальцы!» Я давно ни с кем не обсуждала свой возраст – ни с кем, кто беседовал бы со мной не о подкладке и не о позументе. Бросив школу, я рассталась и с чужой молодостью.

Мы устроились на скамье, лицом к алтарю. Он открыл книгу, которую держал в руке, и я не увидела никакого текста. Он протянул ее мне и сказал, что это «Отверженные» Виктора Гюго. Томик ничем не напоминал школьные учебники, я смотрела на белые страницы и не чувствовала паники.

Люсьен взял мою руку и погладил моими пальцами бумагу, напоминавшую кожу ребенка с маленькими твердыми прыщиками. Потом он поставил мой указательный палец на одну определенную точку и спросил: «Чувствуешь “а”?» Следом за первой буквой я почувствовала под подушечкой пальца три бугорка, букву «и». Потом «о» и «ю». Он перевернул несколько страниц, и я познакомилась с «р». Мы все повторили, и я ничего не перепутала и впервые в жизни поняла, что читаю. Чудо наконец-то свершилось.

Через три дня Люсьен пришел в мастерскую моих родителей и остановился перед ростовым зеркалом. Глаза у него были небесно-голубого цвета, черные волосы лежали волосок к волоску благодаря бриллиантину, и только одна непокорная прядь падала на лоб, как запятая между бровями. Увидев меня, он улыбнулся, а я улыбнулась в ответ. В Люсьене было изящество застенчивых людей, скрывающих эту черту характера.

Он заговорил, и я подумала: «Губы у него пухлые, как у херувима…» Он заказал костюм из фланели. Вообще-то я не шила на мужчин, их обслуживал мой отец, но на этот раз настояла, что буду работать сама. Мама согласилась, поняв, что молодой красавец появился тут из-за меня, хотя никогда не надеялась, что за ее неграмотной, вечно растрепанной дочкой кто-нибудь захочет поухаживать.

Мой отец все-таки попросил задаток – уж больно молодо выглядел Люсьен – и получил три мятые банкноты.

Я показала Люсьену модели костюмов в журнале выкроек, он щупал образцы тканей и шептал, что, если я соглашусь спать с ним, он никогда не ослепнет, что эта напасть его минует. Люсьен признался, что с воскресенья только обо мне и думает, а я ответила, что с воскресенья не думаю ни о чем, кроме «Отверженных» Гюго, и даже сходила к господину Трибу, моему бывшему учителю, чтобы выяснить, существует ли такая книга на самом деле.

Люсьен выбрал темно-синюю фланель.

Я спросила, женится ли он на мне, и он ответил, что нет, не женится, потому что в их семье брак всегда приносит несчастье. Я ответила, что согласна спать с ним, если за это он научит меня читать.

Девушек, которые спят с чужими мужчинами, называют шлюхами, но я плевать на это хотела, лишь бы научиться читать. В 1933-м об «этих вещах» не принято было говорить. Когда начинались месячные, мы думали, что кровь вытекает из того же отверстия, что и моча. Женщины выходили замуж, и вскоре животы у них округлялись, этого было не скрыть, но никто из нас не знал, что происходит в родительской спальне. В школе, в каждом классе, находится девочка постарше, которая объясняет младшим, что такое французский поцелуй, но я в школу не ходила и к моменту встречи с Люсьеном думала, что умру старой девой. Так называли клерменских дам, которые никогда не были замужем. Я была уверена, что все «старые девы» не умеют читать.

Я велела Люсьену разуться, встать к стене и держаться очень прямо, взяла сантиметр и начала снимать мерки: объем запястья и шеи, длину руки, ширину плеч, спины, глубину проймы, высоту от талии до колена, высоту от талии до пола, расстояние от основания шеи до начала линии плеча, объем бедер, длину ног от промежности до голени и икры. Обмер занял много времени. Я придумала параметры, которые никогда бы не понадобились при шитье костюма, потому что ужасно боялась, что Люсьен передумает и не станет учить меня читать. Я стояла на маленькой скамеечке и работала, а Люсьен закрыл глаза (как будто не хотел, чтобы я узнала их цвет) и дрожал всем телом. Я всю жизнь снимала мерки, но в ту среду чувствовала себя начинающей портняжкой. 181, 40, 80, 97, 81, 36, 13… Помню эти цифры, как любимое стихотворение.

Годы спустя Люсьен признался, что в тот день он словно бы лишился девственности благодаря моему сантиметру.

Я не решилась спросить: «С какой стороны носите?» – хотя этот вопрос непременно задает мужчине любой мастер, чтобы не ошибиться, выстраивая промежность. Я просто решила, что Люсьен «носит» слева.

В следующее воскресенье мы встретились в церкви Клермена. Он назначил свидание на 16:00, в этот час там никого не должно было быть. Благодаря отцу-органисту Люсьен знал все церкви в округе и расписание служб в каждой. Он не ошибся – когда я вошла, увидела только его.

Он ждал меня несколько часов на той же скамье, что и в последний раз. На скамье, куда мы присели, чтобы читать молитвенник. Я почувствовала, как у него заледенели руки, когда он передал мне дощечку с азбукой Брайля, и сразу узнала букву «а». Я никогда не получала подарка дороже и сразу поцеловала Люсьена. Это был мой первый поцелуй с парнем. Он сказал: «Я хочу прикоснуться к тебе. Умоляю, позволь мне дотронуться до твоего тела!» Я расстегнула платье. Да, да, расстегнула. Белое платье, бывшее мамино, которое я ушила в талии. Люсьен долго смотрел на меня, как на какую-нибудь потрясающую панораму. От холода я вся покрылась мурашками, но точно знаю, что Люсьену моя кожа показалась невероятно нежной. Я взяла его руку и приложила к своей груди, потом к губам…

– Как вы сегодня, мадам Лопез?

Глава 20

Я не кажусь себе красивой, когда смотрюсь в зеркало в ванной. Брови у меня прямые, а должны выгибаться двумя полукружиями над глазами, как у Джанет Гейнор.

Мое лицо словно бы еще не сделало выбора, не оформилось окончательно. Все некрасивое во мне кто-нибудь однажды сочтет красивым. Тот, кто полюбит меня и станет моим живописцем. Он продолжит меня. Превратит из наброска в шедевр – если у меня случится великая история любви. У всех есть свой Микеланджело, проблема в том, чтобы встретить его.

Жюль называет меня слишком наивной и говорит, что я мыслю по-книжному.

Так и есть – когда я ложусь в постель с мужчиной! – но эту книгу не в каждые руки стоит давать.

Как бы объяснить, чтобы вы поняли… Я никогда не сплю с мужчиной, с которым… сплю. Тот, кого я держу в объятиях, не тот, кого я обнимаю мысленно. Я думаю о ком-то другом, вернее о многих других. Сценарии меняются, иногда их бывает штук пять. Пять мужиков в моей воображаемой постели, если я в форме. В реальной жизни ничего подобного не устроишь, во всяком случае в моей.

Мне очень нравится идея любви, но я скучаю, занимаясь любовью, мне требуется переключать воображение. Однажды я прогоню всех моих никчемных кавалеров и займусь любовью с тем, с кем сплю сейчас.

Когда Люсьен впервые поцеловал Элен, он почувствовал, что его губ коснулись трепещущие крылышки. Я жду того, кто ощутит то же со мной, но это все никак не случается. Так можно всю жизнь провести в ожидании.

Вчера вечером я снова занималась любовью с парнем двадцати семи лет. С тем, кого зовут Я-уж-и-не-помню-как.

У меня одно нерушимое правило поведения: никогда не спать с человеком из Милли. Это все равно что спать с коллегой. Неизбежно будешь встречаться каждый день. Я-уж-и-не-помню-как живет рядом с «Парадизом», в 30 километрах отсюда. У меня было второе правило, которое я тоже не нарушала – до встречи с ним: не ложиться в постель дважды с одним и тем же человеком. Теперь я от него отступила и уже довольно давно сплю с ним. Я даже дала ему номер телефона. Он меня раздражает, но в то же время мне с ним хорошо, когда он меня не раздражает. С тех пор как мы спим вместе, он задает вопросы.

Обычно мои любовники «на одну ночь, не больше» одеваются быстро и молча. Своей квартиры у меня нет, так что обычно я занимаюсь «этим» в машине, но у нынешнего есть студия, и он не совершает никаких движений… после. Не закуривает. Смотрит на меня – долго, пристально – и задает кучу вопросов.

– Чем ты занимаешься в жизни? А чем хотела бы заняться, будь у тебя выбор?.. Правда, что ли? Не может быть!.. Дашь послушать?.. Ты все еще живешь с родителями? Ах вот как, мне очень жаль, прости. Как это случилось? Значит, живешь одна? Я однажды видел твоего брата.

– Он мне не брат, а кузен.

– Но вы очень похожи.

– Неужели? Я считала, что ни на кого не похожа. Наши отцы были близнецами. И росли мы вместе. Наши родители ехали в одной машине.

– Черт, ну и жизнь у тебя! Просто кинодрама. Думаешь о родителях?

– Каждый день.

– Помнишь их?

– Нет, мои воспоминания потеряли память.

– Тогда как же тебе удается…

– Думать об отце помогает музыка. Ставлю пластинки Боуи[22]22
  Дэвид Боуи (1947–2016) – британский рок-музыкант, певец и автор песен, а также продюсер, звукорежиссер, художник и актер.


[Закрыть] и Башунга[23]23
  Ален Башунг (1947–2009) – французский певец, композитор и актер.


[Закрыть]. А о маме напоминают Вероника Сансон[24]24
  Вероник Сансон (род. в 1949) – французская певица, пианистка, автор-исполнитель, продюсер, актриса.


[Закрыть] и Франс Галль[25]25
  Франс Галль (1947–2018) – французская певица.


[Закрыть]. А еще я ищу запахи, например долго искала крем, которым она пользовалась, перенюхала все существующие, еще и сегодня коллекционирую образцы и иногда… Не знаю. Иногда чудится, что запах вернулся.

Я впервые рассказала о заветном любовнику, а не Жюлю и не Жо.

Я не влюблена в него. Я это точно знаю, потому что никогда о нем не думаю. С ним все только в настоящем. Не помню, как давно мы знакомы, в прошлом нет никаких зацепок. И никаких планов на будущее тоже нет. Я никогда не говорю ему «до завтра», или «до следующей недели», или «созвонимся».

Глава 21

1933, начало осени

Отец Люсьена женился второй раз благодаря «Искусству фуги»[26]26
  Прощальный цикл фуг и канонов, который считается вершиной полифонического мастерства И. С. Баха.


[Закрыть] Иоганна Себастьяна Баха, Контрапункту 3, который играл в церкви Сен-Венсан-де-Пре. После службы какая-то женщина изъявила желание встретиться с великолепным интерпретатором и пошла по лестнице к органу, а час спустя сделала Этьену предложение. Он ответил «да». И переехал к ней в Лилль.

Этьен оставил дом, мебель, постельное белье, посуду и книги шрифтом Брайля сыну, поскольку Люсьен отказался менять место жительства. На вопрос: «Зачем тебе книги для слепых?» – он ответил: «Чтобы сохранить твои следы…» Этьен сел в красивую машину новой жены, Люсьен обнял его на прощание и в последний раз сообщил отцу то, чего тот не мог увидеть:

– Ты выглядишь счастливым.

После расставания с отцом Люсьен стал работать в кафе папаши Луи, единственном в Милли. Он подает еду, разгружает ящики с бутылками, перетаскивает бочонки с пивом, передает напившихся с рук на руки женам, моет полы, окна и стаканы. Еще в его обязанности входит помощь Луи в дни наплыва, чего, правда, никогда не случается.

Со дня снятия мерок Люсьен раз в неделю, по субботам, садится в поезд и едет к Элен в Клермен. Иногда он седлает велосипед, неизменно в синем фланелевом костюме, и направляется прямо в церковь, нигде не останавливаясь, смотрит на статую, перед которой в их первую встречу молилась Элен, потом прячется в исповедальне. Около шести вечера появляется Элен, и они в тишине ждут момента, когда можно будет запереть дверь и отгородиться от мира.

Люсьен кладет недельные чаевые в ящик для пожертвований, освещает тело Элен свечами и направляет пальцы Элен к буквам, а свои – к любви. Она больше всего любит истории, происходящие на берегу моря, хотя никогда его не видела.

С момента встречи Элен очень переменилась. Чтение раскрыло, распахнуло ее, наполнило светом дня. Двигается она, как женщина, надевшая легкое платье после затяжной зимы.

Когда они начинают засыпать, она рассказывает о своем детстве, как будто напевает колыбельную. Описывает школу для девочек, где она все время была как в лихорадке из-за слов, скрывавшихся от ее взгляда за мешаниной букв, языка, невесть что произносившего, и отчаяния одиночества. Она говорит о единственном, что умела делать «до него», о платьях и брюках.

Элен вспоминает вечер, когда слизывала буквы с доски и думала, что отравлена, маленькую чайку, кинувшуюся на стекло и спасшую ей жизнь. Она заявляет, что каждый человек связан с птицей и у многих одна и та же птица. Достаточно вглядеться в небо и убедиться, что твоя крылатая подруга недалеко. Птицы не умирают, а уходят в бесконечность, а если одну из них запереть в клетке, ее человек сойдет с ума.

Люсьен отвечает: «Люблю тебя». Он в жизни не слышал голоса красивее, чем у нее.

– Расскажи еще что-нибудь…

Она рассказывает, а он дышит ею. От этой девушки пахнет розами и боярышником. Аромат одновременно домашний и дикий. Стоит Элен умолкнуть, и Люсьен снова зажигает свечи, чтобы видеть ее наслаждение.

Утром в воскресенье они уходят очень рано, потому что в восемь начинается служба. Иногда Элен провожает Люсьена на вокзал, а если он уезжает на велосипеде, она смотрит, как его принимает в свои объятия горизонт.

Оставшись одна, Элен возвращается домой, минуя мастерскую, где теперь работает редко. Она часто врет родителям – совсем как в школьные годы, когда была прогульщицей: жалуется на мигрень, остается в своей комнате и часами читает пальцами.

Элен не влюблена в Люсьена, она ему благодарна: он спас ее от пожизненного заключения в тюрьме. Благодаря ему она чувствует ветер в волосах, солнце на коже и улыбки, от которых обветриваются губы. Люсьен – ее лучший друг, брат, которого у нее никогда не было, посланник Провидения. Ей улыбнулась удача – благодаря Люсьену, и каждую субботу она улыбается ей снова и снова.

Красота, опыт и нежность Люсьена дарят ей наслаждение, механическое, не любовное. То, что она испытывает, это не любовь, какой она себе воображала это чувство, она не кружит голову, не сбивает с ног. Люсьен – не прекрасный принц, он – королевство, а она готова исполнить любое его желание.

Он влюблен без памяти. Думает только о ней. Ему хочется дышать ее ароматом днем и ночью, осязать бедра, ягодицы, руки, пальцы, смотреть в глаза, слушать голос. Она заместила собой все. Вытеснила даже страх перед слепотой. Он больше не читает, не слушает музыку, не плавает. Почти не ест и так похудел, что фланелевый костюм висит на нем как на вешалке.

В кафе он по много раз моет полы и окна, чтобы чем-нибудь занять руки и не сойти с ума. Он может думать только о субботе. О том, как она придет в церковь и он сразу узнает ее шаги, как опустит пальчики в чашу со святой водой и перекрестится, потом откроет дверь исповедальни, улыбнется и поднимет юбку, ожидая одного: новой книги на языке слепых.

В борделе Люсьен платит девицам деньгами, Элен – книгами. Он знает, что она его не любит и отдается в точности как местные шлюхи. Любовь – искусство быть эгоистичным.

В последнюю субботу 1933 года, 30 декабря, Люсьен Перрен делает Элен Эль не-предложение.