Текст книги "Николас Эймерик, инквизитор"

– Буду с нетерпением этого ждать, – тоже поднимаясь, заверил отец Агустин. – Через несколько часов вы узнаете, назначат вас великим инквизитором или нет. Желаю удачи.

– Я уже великий инквизитор, – четко выговаривая каждое слово, ответил Эймерик. – Нужно лишь добиться, чтобы хустисья подчинился моей власти. Но ваше пожелание принимаю в любом случае.

Они оставили несколько монет на чай и вышли из таверны. Отец Арнау направился к Альхаферии. А Эймерик двинулся на юг города, обходя стороной темные переулки мавританского квартала. Из-за этого пришлось идти по грязной широкой дороге, ведущей к рынку, и пробираться через шумную толпу собравшихся здесь людей. Повсюду стояли лотки, от ремесленных лавочек тянулись прилавки, путь преграждали то непомерно нагруженные мулы, то свиньи, копающиеся в грязи; под ногами крутились бегающие без привязи собаки. Крики, ругательства, приветствия на арабском, на каталанском, на арагонском диалекте вместе с грохотом телег и ревом ослов оглушали любого прохожего, который просто хотел дойти до конца улицы.

Раздражение, охватившее Эймерика поначалу, сменилось облегчением, когда он понял, что в этой огромной толпе почти наверняка останется незамеченным. Но для него – человека, который с радостью жил бы вдали от людей, – было невыносимо чувствовать, как руки нищих то и дело тянут его за рясу, слушать жалобы фальшивых калек, грубые крики толпы, собравшейся у позорных столбов с пойманными воришками. От досады он специально наступил на бросившегося ему в ноги попрошайку, правда, тут же ощутил тягостное чувство вины.

С Божьей помощью инквизитор все же добрался до дворца хустисьи, трехэтажного неуклюжего здания, украшенного лишь зубцами и широкой лестницей. У ее подножия с обеих сторон стояли палатки из досок и полотна, где жили беглые преступники и бродяги, которые пользовались неприкосновенностью этого места и содержались здесь из милости Господа. Охранял дворец небольшой отряд упитанных солдат, игравших в карты чуть поодаль, перед сторожевой будкой.

Несколько слуг в ливреях наблюдали, как Эймерик поднимается по лестнице. Наконец один из них подошел к инквизитору.

– Прошу прощения, отец, но простые монахи должны входить через боковую дверь. Там вы увидите кухню, где найдется что-нибудь для вас и ваших бедняков.

Эймерик пришел в ярость.

– Я не простой монах, – только усилием воли ему удалось сохранить спокойный тон. – Я доминиканский инквизитор. Доложи обо мне своему хозяину.

Слуга, который был намного старше Эймерика, казалось, заволновался.

– Поверьте, отец, моей вины здесь нет. Я хороший католик, но указания на этот счет очень жесткие.

– Может, я плохо объяснил, – вздохнув, произнес Эймерик преувеличенно спокойным голосом. – Я отец Николас Эймерик, великий инквизитор королевства. Теперь делай то, что должен.

– Великий инквизитор? – засмеялся второй слуга. – Разве он не умер буквально вчера?

Эймерик подошел к нему и схватил за широкий ворот ливреи.

– Слушай меня внимательно и не заставляй повторять. Тот, кто препятствует инквизитору, подлежит аресту и отлучению от церкви. Если ты сейчас же не выполнишь мой приказ, через час окажешься в башне Альхаферии и в следующий раз увидишь солнечный свет, когда будешь совершенно седым. Если вообще увидишь.

С этими словами Эймерик слегка оттолкнул слугу. Тот растерянно посмотрел на старшего товарища, моргнувшего в знак согласия, и исчез в дверном проеме. Эймерик последовал за ним, не ожидая приглашения. Остановить его никто не осмелился.

Огромный холл с изысканным кессонным потолком из эбенового дерева поражал великолепием. Напольную плитку покрывал ковер из лепестков свежих цветов, чей аромат наполнял всю залу. Внизу виднелся лес тонких колонн, сквозь них просматривался большой внутренний дворик, оживленный фонтанчиком. Оттуда исходил приглушенный свет, к которому добавлялось мерцание свечей в настенных подсвечниках, висевших между каскадами гобеленов и красочными картинами на религиозные темы.

Эймерик остановился в центре зала и стал наблюдать, как снуют туда-сюда, выполняя свою работу, слуги, криадо, служанки, капелланы, входящие и выходящие в многочисленные боковые двери. Слуга, которого ему пришлось припугнуть, вернулся не скоро.

– Моссен, граф де Урреа, возможно, примет вас, – наконец объявил он без особого почтения в голосе. – Однако вам придется набраться терпения и подождать, пока он оденется и закончит с неотложными делами.

Эймерик ограничился кивком. Еще немного постоял на месте, скрестив руки. Потом, видя, что ожидание затягивается, сел на сундук и принялся разглядывать убранство зала и беспрестанно бегающих в разные стороны слуг.

Когда городские колокола зазвонили в шестой раз, инквизитор начал терять терпение. Он поднялся и стал без цели ходить по залу, то и дело заглядывая во внутренний дворик или подходя к воротам. Из кухонных помещений, которые, видимо, находились справа за стеной, поползли запахи специй и мяса. Кучки richs homens, вассалов, писцов Казначейства, рыцарей, столовавшихся в доме хустисьи, вместе со свитой без колебаний заходили во внутренний дворик. Кое-кто из них бросал на инквизитора любопытствующие взгляды и с жалостью улыбался.

Эймерик устал и разнервничался. Он чувствовал почти физическую боль от растущего внутри яростного негодования. Но уходить не собирался, считая, что для него будет еще более унизительно, если придется предпринять вторую попытку. Нет, он уйдет отсюда только после того, как ему окажут должное уважение.

Так прошел еще почти час. Наконец, когда в опустевшем холле Эймерик остался один, из внутреннего дворика вышел раб-мавританец и направился к инквизитору.

– Это вы тот доминиканец, который просит аудиенции у хустисьи?

– Ты видишь здесь других доминиканцев? – холодно спросил Эймерик.

– Хозяин просит вас следовать за мной. И еще он просит вас быть кратким, так как его ждут за столом. Вы можете поесть на кухне.

– Идем, – сказал Эймерик, грозно сверкая глазами.

Они пересекли внутренний двор и поднялись по мраморной лестнице. Раб почтительно открыл обитую зеленым бархатом дверь и пропустил Эймерика вперед.

Инквизитор зашел в зал в стиле мудехар, украшенный мавританской лепниной замысловатого рисунка и глазурованными керамическими плитками. На потолке с потрясающими есериями[21]21
  Есерия – лепной декор в технике резьбы по штукатурке, характерный для мавританской архитектуры.


[Закрыть], почти таком же высоком, как в холле, лежала лазурная тень от блестящих плиток пола.

Граф Жакме де Урреа, хустисья, невысокий крепкий мужчина за пятьдесят, восседал на диване в дальнем конце зала в окружении дам, одетых в широкие блузы с открытыми плечами и пышные шелковые юбки. Из высокого воротника его камзола выглядывала голова необычно вытянутой формы, макушку которой венчала корона из редких волос, все еще сохранивших цвет воронова крыла. Томные зеленые глаза миндалевидной формы выделялись на очень смуглой коже. Граф бросил на инквизитора равнодушный взгляд.

– Вы знаете, что я обычно не принимаю низшее духовенство, – довольно невежливо начал он. – В следующий раз пусть придет ваш приор, а вы подождете у дверей.

Эймерик сделал замысловатый поклон, который недавно ввел в моду любитель придворных церемоний Педро IV. Он быстро оценил сидевшего перед ним человека и решил, как будет себя вести.

– Прошу прощения, сеньор граф, – смиренно произнес он. – Но меня привели к вам крайне серьезные обстоятельства.

– Тогда поторопитесь со своими объяснениями, – граф де Урреа сделал вид, что зевает. – Мои гости уже ждут меня за столом.

Эймерик придал лицу виноватое выражение и повернулся к дамам.

– Сеньор, я вас не задержку. Только я не уверен, будут ли дела короны интересны присутствующим здесь благородным дамам.

Дамы с любопытством зашептались. Хустисья нахмурился.

– Кто вы такой, чтобы заниматься делами короны? – сухо поинтересовался он. – Или вы просто лжете?

– Ах, если бы, сеньор граф, – сказал Эймерик, опустив глаза. – Однако обстоятельства заставили меня заниматься вопросами, несоизмеримо более значимыми, чем моя скромная персона. Прошу вас выслушать меня. Вы потом сами решите, стоит ли разглашать то, что я скажу.

На лбу хустисьи появилась вертикальная морщина. Подумав несколько мгновений, он повернулся к дамам.

– Друзья мои, прошу меня извинить. Садитесь за стол, я скоро подойду. Хочу послушать, о чем таком важном собирается поведать мне этот нахальный монах.

Дамы поклонились и молча вышли из зала. Только одна из них, молодая, высокая, с необычными рыжими волосами и очень бледной кожей, немного замешкалась, но тут же быстрым шагом последовала за остальными.

Краем глаза Эймерик проследил, чтобы в зале никого не осталось, а когда дверь закрылась, расправил плечи. Бросил на графа презрительный взгляд, разительно отличавшийся от скромного и испуганного, какой был у него несколько секунд назад.

– Ну с Богом, сеньор, – сказал он, отчетливо выговаривая каждое слово. – А теперь вы окажете мне услугу, выслушав меня. Не ограничивая во времени.

Хустисья огляделся по сторонам, словно искал поддержки, которой больше не было. А потом, возмущенный высокомерием, звучавшим в голосе монаха, закричал:

– Как вы смеете разговаривать со мной таким тоном?

Но запугать Эймерика ему не удалось.

– Это вам нужно следить за тоном, сеньор граф, – холодно сказал тот. – Я не монах. Я Николас Эймерик из Жироны, со вчерашнего дня великий инквизитор королевства Арагон и вице-королевств Каталонии, Валенсии и Сицилии.

Хустисья достал из кармана вышитый платок и приложил ко рту, делая вид, что пытается справиться с безудержным смехом.

– Отличная шутка, друг мой, – воскликнул он через мгновение. – С каких это пор люди сами назначают себя великими инквизиторами?

Теперь настала очередь улыбнуться Эймерику. Его улыбка была холодна как лед.

– У меня в кармане свидетельство, которое выдал мне отец Агустин де Торреллес, но я знаю, что в ваших глазах оно не имеет ценности. Я скажу иначе. Сейчас моя кандидатура на должность великого инквизитора – единственный возможный вариант. И вскоре вы со мной согласитесь.

В глазах графа де Урреа мелькнула искорка интереса.

– А вы действительно наглец. Ваше заявление обязывает.

– Я не просто так это говорю.

– Тогда подтвердите свои слова. Но сделайте это прежде, чем мой обед остынет. Если не сумеете, я прикажу избить вас палками, как раба, и заставлю главу доминиканцев изгнать вас из ордена. Я ясно выразился?

– Да, сеньор граф.

– Говорите. Я вас слушаю.

«Мальпертюи» – Переправа

За первые три рабочие смены не произошло ничего интересного. Как и на всех космических кораблях, на «Мальпертюи» тоже нужно было затягивать болты и сваривать металлические листы. А когда мы с этим управлялись, бригадиры придумывали любую работу, лишь бы не давать нам бездельничать.

Было тяжело, но мы знали, что вкалывать придется не очень долго. Второй помощник капитана, господин Диксон, – совсем юный валлиец, которого, как любого второго помощника, презирало и начальство, и экипаж, – предупредил, что экспедиция, предположительно, продлится две недели. Но даже он, видимо, не знал, какой именно груз мы должны будем взять на борт. А если бы и знал, то никогда не сказал бы нам – так велик был его страх перед капитаном Прометеем.

И этот страх оказался совсем не беспочвенным. Прометей, который периодически появлялся на полубаке вместе с аббатом, все время выглядел как пьяный, да к тому же испытывал приступы неконтролируемой агрессии. Однажды он чуть не убил бригадира – уж не знаю, в чем была его вина, – отшвырнув того на стальной прут, торчащий из переборки. В другой раз, свесившись с полубака, схватил за горло нерадивого электрика и, держа его на весу, с диким хохотом принялся отвешивать бедняге пинки. Лишь господину Хольцу удалось убедить капитана отпустить жертву – иначе тот бы просто задохнулся. Стоявший неподалеку Свитледи от души смеялся, наблюдая за происходящим.

На всех кораблях, на которых мне довелось летать – даже на тех, где условия были хуже некуда, – действовал принятый большинством государств кодекс поведения, не позволявший власти капитана и офицеров перерасти в произвол. Но на «Мальпертюи» на это все плевать хотели. У экипажа не было никакого представительного органа для защиты своих интересов – одни только бригадиры, но те и сами подвергались насилию со стороны Прометея. Дело в том, что корабль ходил под флагом Каталонии, которая не присоединялась ни к каким международным договорам, поэтому система командования держалась на запугивании и деспотизме.

Однако поведение Прометея противоречило даже здравому смыслу. Как-то раз, дежуря с Торвальдом в одном секторе корабля, мы успели обменяться парой слов, и он объяснил мне причину агрессии капитана.

– Прометей почти постоянно не в себе, – шепнул норвежец, когда подошел поближе, пользуясь царившей повсюду полутьмой. Это было вскоре после того, как капитан пытался придушить электрика. – Он сидит на нейромедиаторах – питании для катушек Фруллифера.

– Серьезно? – я был поражен. – И где он их берет? Неужели крадет?

– Я уверен, что аббат сам дает их Прометею, – хмуро ответил Торвальд. – Так он прибрал его к рукам и теперь использует в своих гнусных целях. – Потом норвежец еще немного понизил голос и добавил: – Это дьявольский корабль. Не знаю, в чем заключается его миссия, но это нечто богопротивное, тут нет сомнений.

– Зачем ты согласился здесь работать, если знал?

– Рано или поздно все равно придется умереть.

Всю четвертую смену у меня от слов Торвальда кошки на душе скребли. Я прибирал пассажирский отсек, кают-компанию пассажиров рядом с каютами аббата и резервных гидов. Полировал ручки дверей, а четверо напарников мыли полы; в каютах никого не было. Трех резервных гидов я видел незадолго до этого – они как всегда вместе молча неподвижно стояли на полубаке. Лениво обводя все вокруг своими миндалевидными глазами, взгляды которых останавливались на предметах, а потом словно уходили за пределы видимого.

Аббата поблизости не было. Я подошел к раскрытой настежь двери его каюты и осторожно заглянул внутрь. Увидел несколько книжных шкафов, сверху донизу набитых старыми тяжелыми томами в потрепанных переплетах. На столе стоял выключенный компьютер давно устаревшей модели. Я провел тряпкой по ручке двери, как вдруг кто-то схватил меня за локоть. Я вздрогнул.

Аббат захохотал:

– Молодой человек, ты меня боишься? Скажи правду. Я тебя пугаю, да? – Он помолчал, а потом приказал: – Отвечай!

– Нет, сэр, вы меня не пугаете.

– Отлично, это то, что я хотел услышать, – он окинул взглядом моих напарников, которые перестали работать. – А вы чего уставились? Разве вам платят за то, что вы слушаете чужие разговоры?

Они принялись лихорадочно драить пол. Я тоже собрался вытереть ручку, но Свитледи меня остановил.

– Не нужно, оставь, в этом нет смысла. До переправы всего два часа. Ты когда-нибудь бывал в воображаемом?

Я едва заметно помотал головой.

– Да конечно бывал, конечно бывал, – аббат смотрел на меня с таким выражением, будто мы давние сообщники. – Любой твой сон – это путешествие в воображаемое. Разница лишь в том, что через два часа ты попадешь в сны всех, где ты сам будешь сном. Понимаешь?

– Да, – соврал я.

– Не верю, но это не имеет значения. – Свитледи взмахнул вытянутой рукой. – Воображаемое – это место вне времени и пространства, вроде шизофренического бреда. Кто-то, как шизофреники, навсегда теряется в нем и не может найти обратную дорогу к своему телу. Ты это знал?

Я испуганно покачал головой.

– Тебе не о чем переживать, сын мой. Такое часто случается в повседневной жизни, но редко на космических кораблях, – он рубанул воздух рукой. – Если ты сумеешь пересечь воображаемое, выйти на другую сторону, твоя власть станет безграничной. Ты попадешь в царство богов, а боги, хрупкие, бессильные, окажутся полностью в твоем распоряжении. Ты станешь могущественнее их, хотя бы потому, что у тебя не будет тела. В том мире никто не сможет причинить тебе вред. А ты им – сможешь. Понимаешь?

– Вроде да, – пробормотал я, чувствуя себя все более неуютно.

– Нет, ты не понимаешь, – возразил аббат, снова захохотав. А потом, нахмурившись, добавил: – Только представь себе: в твоей власти окажется какой-нибудь бог. Бог! Ты можешь пытать его, если хочешь, будто это насекомое на булавке. Вырвать у него крылья, лапки, усики. Смотреть, как он извивается – изувеченный, но живой. Ты понимаешь, какое это невероятное чувство?

Я был потрясен безграничной злобой, мелькнувшей в глазах аббата. Прежде чем выдавить из себя «нет», пришлось несколько раз сглотнуть.

– Еще бы! – воскликнул он, явно наслаждаясь тем, что поверг меня в ужас. – И все же это правда. Если сила и власть полностью в твоих руках, ты можешь делать с другими что угодно, как Прометей со своим экипажем. Ты можешь заставлять их страдать. Это ты хотя бы понимаешь?

– Да.

На раскрасневшемся лице аббата вдруг появилась скука.

– Тогда возвращайся к своему Прометею. А я пойду туда. Далеко-далеко, – не добавив больше ни слова, он вошел в каюту и захлопнул дверь.

У меня перехватило дыхание. Я посмотрел на остальных, но во время разговора они старались держаться как можно дальше, так что вряд ли слышали, о чем шла речь. Надо бы обдумать эти слова аббата. За ними скрывалось нечто настолько немыслимое, отталкивающее, непристойное, что меня затошнило. Но тут завыла сирена, приказывающая вернуться на свои койки и ждать там самого важного момента экспедиции.

Я поспешил в комнату, где мы спали. И сразу заметил, как странно подрагивают висящие в изголовьях шары, похожие на скальпы. Будто по ним проходит сильный электрический ток. От Скедони не укрылось наше беспокойство.

– Ложитесь и ни на что не обращайте внимания, – приказал он, прежде чем сам сделал то же самое. – Если будете лежать смирно, с вами ничего не случится. Да, вы увидите странные вещи. Они могут показаться ужасными или потрясающими. Одни подумают, что прошло очень много времени, а другие – что совсем чуть-чуть. Но буквально через пару секунд все закончится, и вы будете чувствовать себя так же хорошо, как раньше.

В ожидании переправы я лежал на койке и смотрел на скальп, а сердце колотилось так сильно, что гудело в ушах. Вдруг я увидел себя летящим по спиральному желобу, который напоминал винтовую лестницу без ступеней. Я безумно боялся врезаться в изгиб стены справа от меня, но больше ни о чем не думал. Наконец лестница закончилась, и я оказался в сероватом облаке, не жидком и не газообразном.

У меня не было тела, только глаза. Вокруг носились какие-то маленькие существа – слишком быстро, чтобы успеть их рассмотреть. Только одного я смог разглядеть получше. Это оказался зеленый гном в капюшоне со свиной мордой вместо лица, необычайно вытянутой. Однако он почти сразу растаял в воздухе, как и остальные.

Тем временем все вокруг озарилось огненно-красным светом. Передо мной возникла гигантская умирающая Мадонна в окружении трех молодых девушек под вуалями. Я посмотрел им в глаза и вдруг увидел, что их лица изъедены проказой до самых костей, с которых свисают клочья живой плоти.

Однако никакого чувства страха не было. Я больше не оценивал то, что видел. Просто стал частью всего этого: исчезли и чувства, и ощущения – все, кроме восприятия. Потом я погрузился в безбрежный океан, из которого поднимались огромные каменные лестницы, терявшиеся в грозовом небе. Чуть поодаль над водой возвышалась черная башня гигантских размеров, медленно извивающаяся, как личинка с блестящей кожей.

Сразу после этого – если можно сказать, что «до» и «после» существовали, – я увидел своих друзей, которые наблюдали за мной, глядя в упор. Я пытался подобраться поближе, но они ускользали. Вдруг появилось существо, слишком хорошо знакомое, с козьими копытами и длинными рогами. Оно закрывало весь горизонт и, казалось, пожирало его, а на губах создания играла странная, грустная и в то же время озорная улыбка.

Я поискал глазами друзей, словно они могли подсказать мне, что делать; но их лица были холодными, отрешенными, бледными, как у трупов. И все же они не отрывали от меня взглядов своих безжизненных глаз. Вдруг – вспышка, и я снова заскользил по лестнице без ступенек, снова ощутил свое тело, снова почувствовал ужас…

– Ну вот и все, – резко сказал Скедони, поднимаясь с койки. Мы тоже встали, не в силах произнести ни слова: перед глазами все еще плыли причудливые видения. Сирена созывала всех на палубу. Мы прибыли в пункт назначения.