Текст книги "Александр Македонский. Пески Амона"

– Не будь таким пессимистом, – сказал перс. – Мы найдем выгодную позицию, чтобы встретить его.

– То есть?

Опершись на левую руку, Спифридат склонился над столом и начал водить по карте пальцем правой. Его палец остановился у голубой извилистой полоски, обозначавшей реку, что бежала на север, во внутреннее море – Пропонтиду [5]5
  Пропонтида – античное название Мраморного моря.


[Закрыть].

– Скажем, здесь.

– На Гранике?

Спифридат кивнул:

– Тебе знакома эта местность?

– Более или менее.

– А я знаю ее как свои пять пальцев, поскольку не раз бывал там на охоте. Река в этом месте имеет крутые и глинистые берега. Труднодоступные, если не сказать непроходимые, для конницы и почти неприступные для тяжелой пехоты. Мы прогоним их, и в тот же день все вы получите приглашение на пир, сюда, в мой Зелейский дворец, чтобы отпраздновать нашу победу.

ГЛАВА 3

Когда на землю опустилась ночь, Мемнон вернулся в свой дворец на вершине холма – величественное строение в восточном стиле, окруженное парком с деревьями всевозможных видов; тут же было обширное поместье с постройками, возделанными пшеничными полями, оливковыми рощами и фруктовыми садами.

Много лет он жил среди персов как перс и был женат на знатной персиянке, Барсине, дочери сатрапа Артабаза, женщине невероятной красоты. Смуглая, с длинными черными волнистыми волосами, она была изящна, как серна с высокогорья.

Его дети – два сына, один пятнадцати, а другой одиннадцати лет – совершенно свободно говорили на языках отца и матери и были воспитаны в обеих культурах. Как персидские юноши они привыкли никогда, ни по какой причине не лгать, упражнялись в стрельбе из лука и верховой езде; как греческие юноши – исповедовали культ мужества и воинской доблести, знали поэмы Гомера, трагедии Софокла и Еврипида и теории ионийских философов. У них была смугловатая кожа и черные волосы, унаследованные от матери, мускулистые фигуры и зеленые глаза – от отца. Старший носил греческое имя – Этеокл, а младший персидское – Фраат.

Вилла возвышалась посреди иранского сада, возделанного и ухоженного трудами персидских садовников. Здесь росли редкие растения и водились экзотические животные, в том числе чудесные индийские павлины из Палимботры – легендарного города на реке Ганг. Сад украшали персидские и вавилонские скульптуры, древние хеттские барельефы, которые Мемнон велел забрать из одного заброшенного города на плоскогорье, роскошные аттические вазы, бронза из Коринфа и далекого Египта, расписанные яркими красками скульптуры из паросского мрамора.

На стенах комнат висели картины современных художников: Апеллеса, Зевксида, Паррасия – в основном с охотничьими и батальными сценами, но были также представлены и традиционные мифологические сюжеты с приключениями знаменитых героев.

Все в этом доме отличалось смешением разных культур, и, тем не менее, на всякого пришедшего он неизменно производил необычайное впечатление и оставлял необъяснимое чувство гармонии.

Навстречу хозяину вышли двое рабов, которые помогли ему снять доспехи и провели в ванную, чтобы он мог освежиться перед ужином. Барсина приблизилась к мужу с чашей прохладного вина и села рядом.

– Что нового слышно о вторжении? – спросила она.

– Александр продвигается внутрь страны, вероятно с намерением спровоцировать лобовое сражение.

– Тебя не захотели послушать, и теперь враг на пороге нашего дома.

– Никто не ожидал, что этот мальчишка осмелится на подобное. Все полагали, что войны в Греции задержат его на долгие годы и истощат его силы. Ожидания совершенно не оправдались.

– Что это за человек? – спросила Барсина.

– Его характер трудно определить. Он очень молод, очень красив, порывист и страстен, но, встретившись с опасностью, становится холоден как лед и способен с невероятным хладнокровием разобраться в самых запутанных и тонких ситуациях.

– И у него нет слабостей?

– Он любит вино, любит женщин, но, по-видимому, у него лишь одна постоянная привязанность – его друг Гефестион, который, вероятно, для него не просто друг. Говорят, они любовники.

– Он женат?

– Нет. Он отправился в поход, не оставив наследника македонского трона. Кажется, перед отправлением он отказался от всего своего имущества в пользу близких.

Барсина сделала служанке знак отойти, и сама занялась мужем, который выбрался из ванны. Она взяла простыню из мягкого ионийского льна и обернула ему плечи, чтобы вытереть спину. Мемнон тем временем продолжал рассказывать о своем противнике:

– Говорят, один из этих близких спросил его: «А что же останется тебе?» – «Надежда», – ответил Александр. Трудно в это поверить, но результат налицо: молодой монарх уже стал легендой. И это беда: непросто сражаться против мифа.

– У него действительно нет женщины? – спросила Барсина.

Одна служанка вынесла мокрую простыню, а другая помогла Мемнону одеться к ужину в длинный, до пят, голубой хитон, расшитый по краям серебром.

– Почему это так тебя интересует?

– Потому что женщины всегда являются для мужчины слабым местом.

Мемнон взял жену под руку и вместе с ней вошел в обеденный зал, где столы были расставлены по-гречески – перед обеденными ложами. Он сел, и служанка налила ему еще немного вина, прохладного и легкого, зачерпнув из великолепного старого, двухсотлетнего коринфского кратера, стоявшего на центральном столе.

Мемнон указал на картину Апеллеса, висевшую на стене прямо напротив него и изображавшую весьма смелую любовную сцену между Аресом и Афродитой.

– Помнишь, как сюда приезжал Апеллес, чтобы написать эту картину?

– Конечно, прекрасно помню, – ответила Барсина, которая всегда ложилась к этому произведению спиной, непривычная к бесстыдной манере греков изображать наготу.

– А помнишь модель, что позировала ему в качестве Афродиты?

– Еще бы! Она была ошеломительна – одна из самых великолепных женщин, каких я только видела. Поистине достойна воплотить богиню любви и красоты.

– Это была греческая любовница Александра.

– Ты шутишь!

– Ничуть. Ее звали Кампаспа, и, когда она разделась перед Александром впервые, он был так ею очарован, что велел позвать Апеллеса, чтобы тот изобразил ее обнаженной. Но вскоре он заметил, что художник сам без памяти в нее влюбился – такое случается между художником и моделью. И знаешь, что сделал Александр? Подарил ему ее, но в обмен потребовал картину. Этот человек ничему не дает поработить себя; боюсь, даже любви. Он опасен, говорю тебе.

Барсина посмотрела мужу в глаза:

– А ты? Ты даешь любви победить тебя?

Мемнон отвел взгляд:

– Это единственный противник, перед которым я признаю себя побежденным.

Пришли сыновья пожелать спокойной ночи перед сном и поцеловать отца и мать.

– Когда ты возьмешь нас в сражение, отец? – спросил старший.

– В свое время, – ответил Мемнон. – Вам еще нужно подрасти. – А когда они удалились, добавил, опустив голову на грудь: – И решить, на чью сторону вы хотите встать.

Барсина какое-то время пребывала в молчании.

– О чем ты думаешь? – спросил ее муж.

– О будущем сражении, о предстоящих тебе опасностях, о тревоге, с которой буду высматривать с башни гонца, который скажет мне, жив ты или мертв.

– Это моя жизнь, Барсина. Я солдат, это мое ремесло.

– Я знаю, но знание не помогает. Когда это произойдет?

– Когда я встречусь с Александром? Скоро, хотя и против своей воли. Очень скоро.

Они закончили ужин сладким кипрским вином, и Мемнон поднял глаза на картину Апеллеса. Бог Арес был изображен без доспехов, которые он бросил на землю, в траву; богиня Афродита сидела рядом, голая, прижимая его голову к своему животу; его руки обхватили ее бедра.

Мемнон повернулся к Барсине.

– Пошли спать, – сказал он.

ГЛАВА 4

– И все же это чрезвычайно интересная книга. Послушай:

Солнце уже перевалило за полдень, и в это время варвары обычно отступали: они имели обычай разбивать лагерь не менее чем в шестидесяти стадиях [6]6
  стадий – греко-римская мера длины, равная 176,6 м.


[Закрыть] от противника, из страха, что с наступлением темноты греки нападут на них. По ночам персидское войско действительно не стоило ничего. Они обычно привязывают коней, а, кроме того, еще и стреноживают, чтобы те не убежали, если отвяжутся. Поэтому в случае ночной атаки персам приходится отвязывать коней, снимать с них путы, взнуздывать их, облачаться в доспехи и забираться в седла, а все это операции непростые в темноте и суматохе нападения.

Птолемей кивнул:

– И ты думаешь, это соответствует действительности?

– Почему же нет? У каждого войска свои обычаи, и они привержены им.

– Что ты задумал?

– Разведчики сообщили мне, что персы двинулись из Зелеи на запад. И это означает, что они идут нам навстречу, чтобы преградить проход.

– Лишь на это нам и остается надеяться.

– Если бы ты был их командиром, какое место ты бы выбрал, чтобы воспрепятствовать нашему продвижению?

Птолемей подошел к столу, на котором была развернута карта Анатолии, взял лампу и провел ею от береговой линии в глубь материка и обратно. Потом задержался на одном участке.

– Думаю, вот на этой речке. Как она называется?

– Она называется Граник, – ответил Александр, – и, скорее всего именно там они нас и поджидают.

– И ты планируешь перейти речку в темноте и напасть на другой берег до восхода солнца. Я угадал?

Александр снова заглянул в Ксенофонта.

– Я же тебе сказал: это очень интересное произведение. Тебе нужно достать себе экземпляр.

Птолемей покачал головой.

– Что-то не так? – осведомился Александр.

– Да нет, план превосходный. Только вот…

– Только вот что?

– Да сам не знаю. После твоего танца вокруг могилы Ахилла и после изъятия его доспехов из храма Афины Илионской мне представлялось сражение в открытом поле при свете дня, строй против строя… Гомерическая битва, если можно так выразиться.

– Так и будет, – ответил Александр. – А то зачем, ты думаешь, я взял с собой Каллисфена? Но пока не будем попусту рисковать жизнью ни одного солдата, если нас к этому не вынудят. И вы должны действовать так же.

– Будь спокоен.

Птолемей сел, продолжая смотреть на своего царя, который все делал пометки в лежащем перед ним свитке.

– Этот Мемнон – крепкий орешек, – сказал он немного погодя.

– Знаю. Парменион мне рассказывал о нем.

– А персидская конница?

– Наши копья длиннее и древки крепче.

– Надеюсь, этого достаточно.

– Остального добьемся внезапностью и волей к победе: в нашем положении мы должны разбить их, во что бы то ни стало. А сейчас мой тебе совет: иди отдохни. Трубы затрубят до рассвета, и весь день мы проведем на марше.

– Ты хочешь занять позицию к завтрашнему вечеру, не так ли?

– Именно так. Мы соберем военный совет на берегу Граника.

– А ты? Не ляжешь спать?

– Поспать еще будет время… Да пошлют тебе боги спокойную ночь, Птолемей.

– И тебе тоже, Александр.

Птолемей отправился в свой шатер, разбитый на маленьком возвышении около восточного ограждения лагеря, умылся, переоделся и приготовился ко сну. Прежде чем лечь, он бросил последний взгляд наружу и увидел, что свет еще горит лишь в двух шатрах: у Александра и вдали – у Пармениона.

По приказу Александра трубы действительно протрубили еще до рассвета, но кашевары были уже давно на ногах и успели приготовить завтрак: дымящиеся котлы с мацой – жидкой ячменной кашей, сдобренной сыром. Командирам подали пшеничные лепешки с овечьим сыром и коровьим молоком.

По второму сигналу труб царь сел на коня и занял место во главе войска у восточных ворот лагеря. Рядом с ним расположились телохранители, а также Пердикка, Кратер и Лисимах. За ними двинулись фаланга педзетеров, в авангарде которой пристроились отряды легкой конницы, в арьергарде – тяжелая греческая пехота и вспомогательные части фракийцев, трибаллов и агриан, а на флангах вытянулась тяжелая конница.

Небо на востоке окрасилось розовым, запели птицы. Из близлежащих рощ медленно поднялись тучи лесных голубей: топот марша и лязг оружия пробудили их от ночного забытья.

Перед глазами Александра расстилалась Фригия – заросшие елями холмы, пересеченные речушками маленькие долины; вдоль рек росли серебристые тополя и ивы с блестящей листвой. Пастухи с собаками погнали на пастбища табуны и стада; жизнь спокойно следовала своим чередом, как будто грозное бряцание оружия на марше прекрасно гармонировало с блеянием ягнят и мычанием телят.

Справа и слева от войска по тянувшимся вдоль пути его следования лощинам скрытно двигались разведчики без знаков различия и без оружия; их задачей было не подпускать возможных персидских шпионов. Впрочем, в этой предосторожности все видели мало толку, ведь вражеским шпионом мог оказаться любой пастух или крестьянин.

В глубине колонны под охраной полудюжины фессалийских всадников двигался Каллисфен вместе с Филотом. За ним шел мул, груженный двумя переметными сумами с папирусными свитками. На каждом кратковременном привале историк ставил на землю скамеечку, доставал из одной переметной сумы деревянный столик и свиток и на глазах у любопытствующих солдат начинал что-то писать.

Быстро распространился слух, что этот худой юноша ученого вида пишет историю похода, и каждый солдат в душе надеялся, что рано или поздно может оказаться увековеченным на этих листах. Зато никого не интересовали сухие ежедневные отчеты Евмена и других командиров, которых обязали вести дневник о марше и отслеживать последовательность привалов.

В полдень сделали привал на обед, а потом, уже близ Граника, Александр приказал снова остановиться и под прикрытием гряды невысоких холмов дождаться наступления темноты.

Незадолго до захода солнца царь созвал у себя в шатре военный совет и изложил свой план сражения. Присутствовали Кратер, командир подразделения тяжелой конницы, Парменион, ответственный за командование фалангой педзетеров, и Клит Черный. Кроме того, были все товарищи Александра, составлявшие его охрану и служившие в коннице: Птолемей, Лисимах, Селевк, Гефестион, Леоннат, Пердикка, а также Евмен, который продолжал являться на советы в воинских доспехах – панцире, поножах и портупее; похоже, он вошел во вкус.

– Как только стемнеет, – начал царь, – штурмовой отряд из легкой пехоты и вспомогательных войск форсирует реку и подойдет как можно ближе к персидскому лагерю, чтобы вести за ним наблюдение. Кто-нибудь тут же вернется назад, чтобы сообщить, насколько далеко лагерь от реки, и если в течение ночи варвары по какой-либо причине переместятся, кто-то из оставшихся вернется, чтобы сообщить об этом. Мы не будем разводить костров, и наутро, незадолго до четвертой стражи, командиры батальонов и эскадронов разбудят личный состав без сигнала трубы. Если путь будет свободен, конница форсирует реку первой, построится на другом берегу и, когда к ней присоединится пехота, двинется вперед. Это будет самый критический момент всего дня, – подчеркнул он, обведя всех взглядом. – Если мои расчеты верны, персы будут еще в шатрах и уж во всяком случае, не успеют построиться. На данном этапе, оценив дистанцию до вражеского фронта, начинаем атаку конницей, которая внесет смятение в ряды варваров. Сразу после этого решительный удар молотом нанесет пехота. Остальное довершат вспомогательные и штурмовые части.

– Кто поведет конницу? – спросил Парменион, до этого момента хранивший молчание.

– Я, – ответил Александр.

– Не советую, государь. Это слишком опасно. Оставь это Кратеру: он был со мной раньше в походе в Азию и имеет большой опыт.

– Парменион прав, – вмешался Селевк. – Это наше первое столкновение с персами, зачем рисковать?

Царь поднял руку, прекращая обсуждение.

– Вы видели меня в сражении при Херонее против Священного отряда и на Истре против фракийцев и трибаллов. Как же вы могли подумать, что теперь можно требовать от меня иного? Я лично поведу «Острие» и стану первым македонянином, вступившим в схватку с врагом. Мои солдаты должны знать: я встречаю те же опасности, что и они. В этой битве мы ставим на кон все, вплоть до жизни. Пока мне больше нечего вам сказать. Жду всех к ужину.

Никто не осмелился ничего ответить, но Евмен, сидевший рядом с Парменионом, шепнул ему на ухо:

– Я бы поставил рядом с ним самых опытных воинов. Кого-нибудь, кто уже сражался против персов и знает их повадки.

– Я тоже подумал об этом, – успокоил его военачальник. – Рядом с царем будет Черный. Увидишь, все будет хорошо.

Собрание закончилось. Все вышли и направились к своим частям, чтобы отдать последние распоряжения. Задержался лишь Евмен. Он подошел к Александру.

– Я хотел тебе сказать, что твой план превосходен, но остается неясность в одном важном обстоятельстве.

– Наемники Мемнона.

– Именно. Если они сомкнутся в каре, их будет трудно взять даже конницей.

– Я знаю. Нашей фаланге придется нелегко; возможно, предстоит вступить в ближний бой и рубиться мечами и топорами. Но есть другая задача…

Евмен сел и обернул плащом колени. Этот жест Александр помнил у своего отца Филиппа: тот всегда натягивал плащ на ноги, если гневался. Но незлобивый Евмен вовсе не сердился, просто ночью похолодало, а он не привык носить короткий военный хитон, и на ногах у него выступила «гусиная кожа».

Из своей знаменитой шкатулки, в которой держал подаренное Аристотелем издание Гомера, царь взял папирусный свиток и развернул его на столе.

– Ты ведь читал «Анабасис»?

– А как же, его теперь проходят во всех школах. Проза Ксенофонта легка, и даже дети читают ее без труда.

– Ладно, тогда послушай. Мы на поле битвы при Кунаксе, что состоялась около семидесяти лет назад, и Кир Младший говорит с полководцем Клеархом:

Он приказал ему повести войска в центр вражеских порядков, потому что там находился царь. «И если мы убьем его, – сказал он, – дело сделано».

– Значит, ты хочешь собственными руками убить вражеского командующего, – сказал Евмен тоном, выражающим полное неодобрение.

– Именно для этого я и возглавлю «Острие». А потом мы займемся наемниками Мемнона.

– Насколько я понял, мне следует удалиться, потому что моих советов ты слушать не хочешь.

– Да, господин царский секретарь, – рассмеялся Александр. – Но это не означает, что я тебя не люблю.

– И я тебя люблю, проклятый упрямец. Да хранят тебя боги.

– Да хранят они и тебя, друг мой.

Евмен ушел. Придя к себе в шатер, он снял доспехи, нашел надеть что-нибудь потеплее и в ожидании ужина принялся читать руководство по военной тактике.

ГЛАВА 5

Река оказалась быстрой, от таявших в Понтийских горах снегов она поднялась. Ветерок, долетавший с запада, шевелил кроны тополей на берегу. Берегу крутом и глинистом, размокшем от недавних дождей.

– Что скажете? – спросил царь.

– Речная глина совсем мокрая, – отметил Селевк. – Если варвары встанут вплотную у реки, то обрушат на нас град стрел и дротиков, и, пока мы доберемся до того берега, потеряем десятую часть людей, а когда окажемся там, наши кони будут по колено вязнуть в грязи, многие захромают, и мы окажемся во власти врага.

– Ситуация непростая, – лаконично прокомментировал Пердикка.

– Тревожиться рано. Подождем, пока вернутся разведчики.

Какое-то время они молчали, и журчание воды заглушалось лишь монотонным кваканьем лягушек в ближайших канавах да начавшимся пением цикад в тихой ночи. Потом послышался звук, словно заухала сова.

– Это они, – сказал Гефестион.

Зачавкала глина под ногами, зажурчала вода вокруг двух темных фигур, идущих через реку вброд. Это возвращались два разведчика из батальона «щитоносцев».

– Ну что? – нетерпеливо спросил Александр.

С головы до ног измазанные в красной глине, двое разведчиков имели ужасный вид.

– Царь, – заговорил первый, – варвары в трех стадиях от Граника, на небольшой возвышенности, господствующей над равниной до самой воды. У них двойное оцепление часовых, а территорию от лагеря до реки патрулируют четыре отряда лучников. Трудно приблизиться незамеченными. Кроме того, часовые вогнутыми отполированными щитами отражают свет костров.

– Ладно, – сказал Александр. – Возвращайтесь назад и оставайтесь на том берегу. При малейшем движении или сигнале в лагере противника бегите сюда и поднимите по тревоге конный пикет вон за теми тополями. Я тут же об этом узнаю. А теперь ступайте и смотрите, как бы вас не заметили.

Двое разведчиков снова спустились в реку и перешли ее по пояс в воде. Александр с товарищами подошли к коням, чтобы вернуться в лагерь.

– А если завтра мы обнаружим их на самом берегу Граника? – спросил Пердикка, беря под уздцы своего вороного жеребца.

Александр быстро провел рукой по волосам, как делал, когда голову переполняли мысли.

– В этом случае им нужно построить за рекой пехоту. Какой смысл использовать конницу для удержания фиксированной позиции?

– Верно, – согласился Пердикка, становившийся все лаконичнее.

– Когда они выстроят пехоту, мы пошлем на штурм фракийцев, трибаллов и агриан да еще «щитоносцев» под прикрытием стрел и дротиков. Если нашим удастся оттеснить варваров с берега, двинем вперед греческую тяжелую пехоту и фалангу, а конница прикроет ей фланги. Во всяком случае, сейчас решать еще рано. Пошли назад, скоро будет готов ужин.

Они вернулись в лагерь, и Александр пригласил военачальников в свой шатер; он также пригласил на ужин и командиров не греческих вспомогательных частей, и они оценили эту честь.

Учитывая ситуацию, поужинали прямо в доспехах. Вино подавали на греческий лад – с тремя частями воды, чтобы собеседники были в состоянии вести спор, сохраняя необходимую ясность ума. А еще потому, что пьяные агриане и трибаллы становились опасны.

Царь сообщил присутствующим последние известия о развитии ситуации, и все вздохнули с облегчением при мысли о том, что, по крайней мере, в данный момент неприятель еще не занял речной берег.

– Государь, – вмешался Парменион, – Черный просит чести прикрывать тебя завтра с правого боку: в предыдущую кампанию против персов он сражался в первом ряду.

– И не раз прикрывал царя Филиппа, – добавил Клит.

– Тогда будешь прикрывать и меня, – согласился Александр.

– Есть еще какие-нибудь приказы? – спросил Парменион.

– Да. Я заметил, что за нами уже следуют женщины и торговцы. Я хочу, чтобы их всех выдворили из лагеря и держали под надзором, пока мы не закончим атаку. Пусть на берегу Граника всю ночь дежурит отряд легкой пехоты. Естественно, эти люди завтра в бой не пойдут: они будут слишком утомлены.

Ужин закончился, военачальники удалились, и Александр тоже стал готовиться ко сну. Лептина помогла ему снять доспехи и одежду и принять ванну, уже приготовленную в специально отведенной зоне царского шатра.

– Это правда, что ты пойдешь в бой, мой господин? – спросила девушка, проводя по его спине губкой.

– Это не твое дело, Лептина. А если опять будешь подслушивать из-за занавески, я тебя прогоню.

Девушка потупилась и на время замолкла, но потом, поняв, что Александр не сердится, снова заговорила:

– Почему это не мое дело?

– Потому что если я погибну в бою, с тобой не случится ничего плохого. Ты получишь свободу и содержание, достаточное для жизни.

Лептина вперила в него полный печали взор. Ее подбородок задрожал, на глазах выступили слезы, и она отвернулась, чтобы он их не заметил.

Но он увидел, как они скатились по щекам.

– В чем дело? Я ожидал, что ты обрадуешься.

Девушка проглотила слезы и, как только смогла, проговорила:

– Я радуюсь, когда вижу тебя, мой господин. Если я тебя не вижу, для меня нет света, я не могу дышать и жить.

Шум в лагере стих, слышались лишь оклики часовых в темноте, да лаяли бродячие собаки, шлявшиеся вокруг в поисках пищи. Александр на мгновение прислушался, потом встал, и Лептина подошла, чтобы вытереть его.

– Я буду спать одетым, – сказал царь.

Он взял чистые одежды и выбрал доспехи на следующий день: бронзовый посеребренный шлем в форме львиной головы с разинутой пастью, украшенный двумя длинными белыми перьями цапли, афинский панцирь из скрученного льна с бронзовым нагрудником в форме горгоны, поножи из бронзовых пластин, так начищенных, что казались золотыми, и перевязь из красной кожи с лицом богини Афины в центре.

– Тебя же издалека заметят, – дрожащим голосом сказала Лептина.

– Мои люди должны видеть меня и знать, что я рискую своей жизнью первым. А теперь я ложусь спать – ты мне больше не нужна.

Девушка скорым и легким шагом вышла, а Александр повесил доспехи на стойку возле кровати и погасил лампу. В темноте паноплия все равно была видна, словно призрак воина, замерший в ожидании рассвета, чтобы вернуться к жизни.