Текст книги "Оракул мертвых"

6

Афины

19 ноября, 18.00

Норман Шилдс узнал о смерти Клаудио Сетти и Элени Калудис из вечерней газеты «Та неа». Соответствующая заметка находилась где-то в середине выпуска, перед спортивной страницей, где приводилась хроника главной партии года, объемом в восемь колонок: «Панафинаикос» против «АЕК». В то утро он приходил к зданию управления полиции, но уже вскоре после взрыва, и он понял – в такой ситуации его друзей едва ли отпустят. Прячась в машине, он долго наблюдал за бродившими туда-сюда полицейскими и чиновниками, он даже видел, как капитан Караманлис вошел в бар напротив и говорил там с незнакомцем.

Прочитав известие в газете, он был уверен, что его надули, хотя и не понимал, каким образом. Он хотел было сразу же отправиться в Национальный музей, но решил, что в этот час он уже закрыт и Ари наверняка ушел, даже если и дежурил днем.

Быть может, отец поможет ему? Норман явился в британское посольство и показал отцу заметку о покушении. Как могли Клаудио и Элени оказаться в этой проклятой машине, если полиция держала их в тюрьме? Он-то, черт возьми, отлично знал – греческая полиция арестовала их, увезла по улицам Плаки на глазах у британского агента.

– Норман… Норман, боюсь, их убили, – сказал отец, опустив голову. – Они разыграли террористическое покушение, чтобы заставить исчезнуть тела, улики… все.

Норману показалось, что он умирает. Он повернулся к стене и разразился плачем:

– Но почему, – говорил он, – почему… почему?

– Норман, Элени Калудис считалась одним из лидеров студенческого движения в Политехническом. Быть может, полиция считала, что сможет получить от нее важную информацию. Быть может, они применили насилие и преступили границы дозволенного… Имей в виду, это только гипотеза. Иногда возникают ситуации, когда обратного хода нет, и единственным решением оказывается физическое устранение свидетелей. Боюсь, именно это и явилось причиной смерти твоих друзей.

– Но раз дело обстоит таким образом – мы-то ведь знаем, что Клаудио и Элени находились в руках полиции, – мы можем призвать этих негодяев к ответственности. По крайней мере мы можем восстановить справедливость.

– Нет. Не можем. Наш специальный агент не имеет права выступать свидетелем, и мы не станем раздувать скандал из данного происшествия при данных обстоятельствах, в данной стране. Последствия невозможно предугадать, мы даже рискуем выходом Греции из числа наших союзников. У нас связаны руки, сынок. К сожалению, тебе придется смириться. Это очень печальный для тебя опыт… И для меня тоже, поверь. Я сделал все, что мог.

– Понимаю, – сказал Норман, кажется, покорившись. – В таком случае прощай.

– Куда ты?

– Я возвращаюсь в Англию. Не хочу больше оставаться здесь. Я уеду, как только будет подходящий рейс.

– А твоя учеба?

Норман не ответил.

– Ты придешь со мной попрощаться?

– Не знаю. Но если не приду, не обижайся. На тебя я не злюсь. Я зол на весь мир и на себя самого. Я хочу лишь забыть, но не знаю, удастся ли мне. Прощай, папа.

– Прощай, сынок.

Джеймс Шилдс встал, чтобы проводить сына до дверей, и, когда тот уже был на пороге, неожиданно сжал его в своих объятиях.

– Забудь об этих днях, – проговорил он, – ты молод.

Норман высвободился.

– Молод? Господи, да во мне больше не осталось молодости. Я все потерял.

Он вышел на улицу и торопливо зашагал к автобусной остановке. Отец наблюдал за ним из окна кабинета, пока юноша не пропал из виду.

Джеймс Шилдс никогда прежде не задумывался о том, что сын тоже может косвенно пострадать из-за его профессии. Он всегда держал молодого человека на расстоянии и никогда не препятствовал его увлечению археологией, хотя и считал ее занятием столь же дорогостоящим, сколь и бесполезным. А теперь по странной случайности их жизни опасно переплелись и возникла угроза столкновения. Сам он, видя отчаяние сына, внезапно ощутил сочувствие к жертвам, досадно компрометирующее его. Они больше не были безымянными трупами, подобными множеству других, к которым он на протяжении всей своей карьеры относился с цинизмом, ибо привык ставить на первое место благо государства. А слезы Нормана заставили его почувствовать, как дорог ему сын, так нуждающийся в помощи, открыли для него возможность сближения после неразрешимых противоречий, в последние годы разделявших их – непокорного, независимого юношу, полного презрения, и его самого, верного традиционным представлениям, всегда господствовавшим в их семье. Однако это к лучшему, что Норман уезжает и возвращается в Англию. Время залечит раны. Весьма вероятно, он найдет девушку, которая поможет ему позабыть страшные дни.

Норман заперся в своей маленькой квартирке в Кифиссии, собрал кое-какие пожитки в рюкзак, подсчитал оставшиеся финансы и понял – их, конечно же, недостаточно для покупки билета на самолет и даже на поезд.

Он решил ехать автостопом, лишь бы не просить денег у отца.

Сон его был беспокойным, полным тревожных видений: то машина, начиненная тротилом, разлеталась на тысячи истекающих кровью кусков, то он устроил засаду Караманлису и убил его, выстрелив ему в спину несколько десятков раз. Он видел, как безжизненное тело капитана подпрыгивает при каждом выстреле, видел его лицо, превратившееся в кровавое месиво, раздробленную грудную клетку, всегда безупречную форму, испачканную кровью и грязью. Несколько раз он просыпался в холодном поту.

Когда наконец настало утро, Норман вышел из дома, оставив ключи и конверт с оплатой за последний месяц под дверью консьержа. Было темно, улицы все еще оставались пустынными и безмолвными. Он добрался до маленького бара, только что открывшегося, и сел за столик, собираясь выпить чашечку кофе и съесть два бублика с семенами фенхеля. Они всегда были такими вкусными, свежими и хрустящими, сразу из печи. Он столько раз лакомился ими вместе с друзьями, вот за этим самым столиком. Больше никого не осталось, не считая Мишеля, но искать его теперь не имело смысла. Мишель прячется где-то во Франции, снедаемый угрызениями совести и стыдом, – что толку своим присутствием требовать с него отчета за то, что он не смог выстоять, что он оказался недостаточно сильным? Мишель тоже имеет право забыть. Кто знает, быть может, однажды им хватит смелости где-нибудь случайно встретиться, и тогда они сделают вид, будто ничего не произошло. Они вспомнят старое доброе время, момент их знакомства в Эпире, вечера в таверне, учебу, девушек…

Он вышел на улицу – в холодном блеске вырисовывались на фоне пепельного неба очертания горы Гимет, – надел на плечи рюкзак и отправился на север. Его подобрал грузовик, перевозивший стадо овец на пастбище в Фессалии. Норман залез в шаткую кабину и устроился на сиденье, обхватив ногами рюкзак. Блеяние овец, болтовня водителя, шум старого, задыхающегося мотора и расшатанных досок не нарушали глубокого молчания, царившего в его душе, скорбь его застывшего в оцепенении взгляда.

Он миновал Фессалию и Македонию, пересек границу в Эвзони и проехал Югославию в болгарском грузовике, перевозившем мясо в Италию. В Австрии и Германии он ночевал в дешевых мотелях и на станциях техобслуживания. За три дня и три ночи добравшись до берегов Ла-Манша, он наконец оказался в Дувре, белом от снега.

И тогда Афины показались ему столь же далекими, как затерявшаяся в космосе пустынная планета.

Когда он раскрыл паспорт, чтобы показать его служащему на границе, на землю выпала фотография, лежавшая между страницами: карточка, снятая на «Полароид», где он был изображен вместе с Мишелем и Клаудио рядом с малолитражкой в горах Эпира. Он не стал нагибаться, чтобы поднять ее, так она и затерялась под грязными башмаками водителей грузовиков, по очереди проходивших контроль документов.

Подобным же образом он растоптал в себе воспоминания о последних годах своей молодости.

Итальянское консульство по указанию Министерства иностранных дел начало расследование смерти Клаудио Сетти, хотя у молодого человека и не оказалось близких родственников, потому что версия греческой полиции сильно противоречила той информации, которую чиновникам удалось получить от товарищей Клаудио по учебе, от его преподавателей итальянской археологической школы в Афинах: его характеризовали как спокойного и воспитанного юношу, скорее, консерватора по политическим убеждениям, усердного в занятиях. Разумеется, его нельзя было считать опасным террористом, но в конечном счете могло случиться так, что он согласился отвезти свою девушку на том автомобиле, не зная, что в нем находится. В любом случае не удалось найти никаких свидетельств его участия в покушении, и смерть его осталась тайной для всех.

Со своей стороны, капитан Караманлис хотел узнать побольше об Ари Малидисе, но кое-какие события заставили его отказаться от этого предприятия: досье, которое он запрашивал, попавшее к нему слишком поздно по бюрократическим причинам и из-за того что Департамент античных ценностей не испытывал особой охоты сотрудничать, скорее усилило его подозрения, нежели стало источником информации. Кроме того, слова адмирала Богданоса сильно подействовали на него и остались в его сознании как постоянная, мрачная угроза, а тяжелая работа по нормализации обстановки надолго отвлекла его от осуществления намерений насчет Ари: ему пришлось заниматься изматывающими проверками, долгими допросами, обысками, арестами.

Ему пришлось также съездить в Патры и Салоники, проводить там аресты и выдвигать обвинения против многочисленных преподавателей, заявивших о своей солидарности со студентами во время волнений в Политехническом, и против представителей подпольных профсоюзов, примкнувших к студенческому движению для организации мятежной забастовки.

В ходе проводимых операций ему мало что удалось узнать – только те факты, которые и так находились у всех на виду, а именно – несогласие восставших с правительством. Однако он не допускал ни малейшего сомнения в том, что его убеждения были ошибочными или предвзятыми. Он испытывал непоколебимую уверенность – существовал некий мозговой центр, организовавший заговор, и только превратностями судьбы можно объяснить тот факт, что в его сети попадает лишь мелкая рыбешка.

Иногда поздно вечером он засиживался в своем кабинете с бутербродом и стаканом пива и чертил на листе бумаги цепочку взаимоотношений, связывавших между собой людей, в свое время поставивших перед ним массу вопросов: Норман Шилдс, знавший о золотом сосуде, являлся сыном Джеймса Генри Шилдса, агента разведки, обеспечивавшего связь между греческими и американскими спецслужбами, и одновременно другом Клаудио Сетти, Мишеля Шарье и Элени Калудис. Он также лично знал Ари Малидиса, среди ночи привезшего умирающего человека в больницу Кифиссии.

А еще адмирал Богданос, всегда все знавший, находившийся всегда и везде, давший ему понять, что ему все известно о его безуспешном ночном рейде в подземелье музея… Кто ему сообщил? Директор Департамента античных древностей? Невероятно. Сам Шилдс? Но что может быть общего у высокопоставленного чиновника спецслужб со студентом едва за двадцать? Самое странное заключалось в отсутствии между этими людьми очевидной взаимосвязи, если не считать группу молодежи, товарищей по учебе, но все они, или почти все, имели нечто общее – удивительный золотой сосуд, который и сам он какое-то мгновение держал в руках.

Может быть, в этом и заключается связь между ними? Это и есть истинный центр тяжести? Если б ему каким-то образом удалось установить местонахождение драгоценного предмета и его значение, смысл изображенных на нем фигур… Вероятно, тогда он понял бы, что общего между всеми этими людьми. Но таинственный сосуд исчез, и не было средств найти его, и даже если бы такая возможность существовала, Караманлис чувствовал – слишком опасно пускаться на подобного рода поиски. Предупреждение Богданоса почти заставило его забыть о том, как какой-то незнакомец ударил его пониже затылка в подвале Национального музея.

Долгое время его мучило подозрение, будто Богданос мог очернить его, воспользовавшись историей с Клаудио Сетти. Ведь, по сути, не существовало никаких доказательств, что молодого человека действительно убрали – и Караманлис проклинал свою поспешность в тот день. Он дал себя облапошить, словно новичок. Быть может, Богданос поступил так, чтобы все время держать его на коротком поводке, под угрозой воскресить мертвого и натравить его на капитана? Но в конце концов, что такого может случиться? Всегда можно сослаться на свое прямодушие и на их личные вещи, на удостоверение и медальон, которые он показал прокурору. Когда он уже почти думать забыл о произошедшем, поскольку история не получила продолжения, почтальон вручил ему конверт, где лежала фотография: тело Клаудио Сетти на столе в морге. Если б речь шла о другом человеке, он отдал бы снимок в фотолабораторию криминальной полиции, но в данном случае предпочел рассчитывать только на себя самого. Караманлис сжег конверт и больше о нем не думал.

С течением времени ситуация постепенно нормализовалась, жизнь снова вошла в привычный ритм, а Главное управление полиции опять занялось ворами, контрабандистами и мошенниками. Оппозиционеры сидели в тюрьме, размышляя над собственной глупостью.

Ему следовало бы успокоиться, обрести мир в душе, но вместо этого он был напряжен и нервничал. Даже дома, где ему всегда советовали оставлять за дверью неприятности и тревоги работы, он стал раздражительным и грубым. Жена постоянно повторяла:

– Да что с тобой?

Иногда, когда он возвращался из управления пешком, чтобы прогуляться, у него возникало ощущение, будто его преследуют, – он словно бы краем глаза улавливал какую-то тень, растворявшуюся в воздухе, едва только поворачивал голову. Преследовать его?! Но ведь это он – сыщик, способный неделями, месяцами загонять дичь: должно быть, он действительно устал.

Однажды он снял трубку и позвонил приятелю в министерство обороны:

– Есть ли в составе морского флота офицер по фамилии Богданос?

– А зачем тебе?

– Да так, ничего особенного. Просто хочу удовлетворить любопытство.

– Ты сказал, «Богданос»… Погоди, я посмотрю… Конечно, Богданос, Анастасиос. Я тебе перезвоню, когда проверю по документации. Быть может, встретимся где-нибудь. Черт возьми, мы с тобой совсем не видимся. Ты объявляешься только тогда, когда тебе что-нибудь нужно от меня.

– Ты прав, мне должно быть стыдно. В любом случае заранее спасибо.

Они встретились через несколько дней в одной из таверн на Плаке.

– Он – герой войны, плавал на подводной лодке «Велос», удостоен множества наград, в том числе золотой медали, первый начальник морской академии, потом член штаба с особыми полномочиями.

– Я злоупотреблю твоим доверием, если спрошу, о каких полномочиях идет речь?

– Именно. Брось это дело, друг мой, он тебе не по зубам.

– Он столь могущественный человек?

– Он честный человек. Его невозможно шантажировать. При данном раскладе это делает его страшным человеком, поскольку он знает все обо всех, но при этом никто ни в чем не может обвинить его.

– Как ты считаешь, ему можно доверять?

– Думаю, он никогда не изменял своему слову. Если ты работал вместе с ним на какой-нибудь операции, считай, ты – как за каменной стеной. Если нужно, он всегда лично платит по счетам… И наказывает тоже… лично.

– А где он сейчас?

– Думаю, я больше ничего не могу тебе сообщить, даже если б захотел. Надеюсь, тебе этого хватит, надеюсь, я был тебе полезен.

– О да, конечно. Очень полезен. Спасибо.

Чиновник сменил тему, заговорив о чемпионате и о фестивале легкой музыки в Салониках, но из соседнего дома доносились звуки бузуки и слова песни Теодоракиса:

 
В камере пытали Андреаса,
Завтра его повезут на казнь…
 

– Только послушай, какое свинство. Их бы нужно арестовать и отдать под суд. Нужно всех их арестовать.

Караманлис играл своими комболои, перебирая пальцами желтые пластмассовые бусины.

– Да.

– Ну ладно. Счастливо оставаться. Не пропадай. Черт возьми, ты объявляешься только тогда, когда я тебе нужен.

Постепенно темнело. Караманлис отправился к своей машине. Он остановился, чтобы купить у бродячего торговца жареных каштанов: дети сходили по ним с ума.

7

Тарквиния, Италия

28 мая 1983 года, 19.30

Администратор гостиницы явно с досадой оторвал взгляд от маленького портативного телевизора, по которому передавали Гран-при «Формулы-1», чтобы заняться только что вошедшим посетителем.

– Мест нет, – сказал он. – Если, конечно, у вас не забронировано.

– У меня как раз забронировано, – произнес иностранец, ставя чемодан на пол.

Служащий взял журнал, одновременно поворачивая телевизор, чтобы продолжать смотреть программу краем глаза.

– На какое имя?

– Курас. Ставрос Курас.

Служащий провел пальцем по списку постояльцев.

– «Курас» пишется через «К», верно?… Да, – проговорил он. – Есть. Номер 45, на втором этаже. Пожалуйста, предъявите какой-нибудь документ, а потом можете подниматься в комнату.

Иностранец положил на конторку паспорт.

– Простите, – произнес он, – мне нужна кое-какая информация.

– Пожалуйста, – ответил служащий, по-прежнему разрываясь между работой и своей истинной страстью.

– Я ищу человека по имени Дино Ферретти. Он живет в Тарквинии и работает экскурсоводом.

– Ферретти? А, да, он часто сопровождает наших постояльцев. Если вы поспешите, то застанете его с последней группой туристов в некрополе Монтероцци. Вы знаете, как туда добраться?

– Нет, но я спрошу у кого-нибудь, – ответил иностранец.

– Да, конечно, – согласился служащий, снова увеличивая громкость телевизора.

Иностранец вручил багаж носильщику, чтобы тот доставил его в номер, и снова направился к выходу. Из-за его спины доносился оглушительный рев мотора «макларена» Ники Лауды. Он сел в машину и выехал из города, а потом добрался до некрополя. До закрытия оставалось совсем немного, сторож уже убрал пачку билетов и запер свой киоск. Он стоял у ворот, ожидая, пока выйдет последняя группа. Туристы долго подтягивались к ожидавшему их автобусу. Гид, молодой человек лет тридцати, с карточкой туристического агентства на лацкане, шел в самом конце процессии. Он задержался, отвечая на вопросы нескольких человек, особенно заинтересовавшихся экскурсией. Это были пожилые американки в домашних костюмах и дамских шляпках, их потрясли сексуальные сцены на супружеской могиле, и они смущенно просили разъяснений.

Когда все наконец сели в автобус, гид тоже вскочил на подножку и стал оглядываться, проверяя, не отстал ли кто-нибудь. Взгляд его упал на черный «мерседес» с афинским номерным знаком, припаркованный в дальней части площадки. Он внезапно потемнел в лице, на несколько секунд различив за лобовым стеклом темную, неясную фигуру. Пневматическая дверь закрылась с мягким шумом, и он сел рядом с водителем, не отрывая глаз от зеркала заднего вида. «Мерседес» тоже покинул площадку и следовал за автобусом на расстоянии нескольких сотен метров. Туристы сошли у гостиницы «Разенна», экскурсовод проводил их до вестибюля, а потом вышел и пешком отправился в город. «Мерседес» исчез.

Он заглянул в бакалейный магазин, чтобы купить немного сыра и ветчины, взял в киоске журнал и, листая его, двинулся к дому, расположенному недалеко от пьяцца дель Дуомо. Снова оглянулся, словно все еще чувствуя слежку за собой, а потом вошел в подъезд и поднялся на последний этаж.

Он выглянул в окно и принялся рассматривать панораму красных крыш, а затем перевел глаза дальше, к небу, пропитанному ароматом трав, в цветущие поля, и стал следить за полетом стайки скворцов, метавшейся туда-сюда в поисках укрытия: начинало вечереть.

Раздался стук в дверь – сухой, решительный. Молодой человек внезапно ощутил за дверью присутствие того же самого человека, чью фигуру разглядел за лобовым стеклом там, у некрополя. Далеко-далеко в полях стайка скворцов рассеялась: ее спугнула темная фигура ястреба. Он пошел открывать.

– Добрый вечер, сынок.

– Адмирал Богданос… вы?

– Ты уже не ждал меня?… Быть может, мне следовало предупредить заранее.

Молодой человек опустил глаза и отодвинулся в сторону:

– Входите.

Человек вошел, медленно пересек комнату и встал у окна.

– Очень красивое место, – произнес он. – Очаровательный вид. Значит, здесь живет Дино Ферретти.

– Да, здесь. И здесь он умрет, очень скоро… Я решил вернуть себе прежнее имя.

Богданос повернулся к нему, и впервые со дня знакомства Клаудио Сетти прочел в его глазах смятение, можно было бы даже сказать панику, если б не неизменная сила во взгляде. Ему стало стыдно за свои слова.

– Я многим обязан вам, адмирал… Жизнью, спокойствием этого места, защищенностью от любых опасностей, но сейчас я понимаю всю бесполезность такого обмана. Я не так представляю себе нормальную жизнь.

Богданос гневно переспросил:

– Нормальную? Тебе захотелось нормальной жизни? Понимаю, ты желаешь получить обратно свое имя, быть может, ты намерен жениться и завести детей, купить дом с садом, ездить в отпуск… Этого ты хочешь? Скажи, ты хочешь этого? Скажи мне, черт возьми, чтоб я знал, что все было напрасно! Все, что я построил и подготовил! Чтоб я знал – человека, которого я знал и которого я спас, больше не существует.

Клаудио опустился на стул, закрыв лицо руками:

– Время многое меняет, адмирал. Даже самые ужасные раны затягиваются. Человек может умереть сразу же, от ярости и боли, но если он пережил свое горе, значит, неизвестные силы толкают его к жизни. Я не могу винить себя за это, адмирал.

– Понятно. Теперь, когда политическая обстановка в Греции изменилась и ты считаешь, что тебе больше ничего не угрожает, ты думаешь, настал момент вернуть свое прежнее имя. Отличная будет статья в газетах: мертвец воскрес…

– Вы считаете меня неблагодарным подлецом, да? Ошибаетесь. Я долгие годы жил в мире, выстроенном вами для меня, и ждал момента, когда смогу отомстить… Я досконально следовал вашим инструкциям, но сейчас понимаю – все бесполезно. Злодейство человеческое остается, и я ничего не могу с этим поделать.

Богданос кивнул и какое-то время стоял молча, после чего взял шляпу и направился к выходу.

Клаудио словно очнулся.

– Адмирал.

Богданос, уже взявшийся за ручку двери, обернулся к нему.

– Зачем вы приходили?

– Теперь это больше не имеет значения.

– Нет. Я хочу знать.

– Мне жаль, что я застал тебя в подобном настроении. Я пришел, чтобы снова открыть твою рану, чтобы она снова начала кровоточить… вопреки твоему желанию… У меня есть доказательства, указывающие на виновных в смерти Элени и на пособников, и я разработал план, как всех их уничтожить. Всех.

Клаудио побелел.

– Почему бы вам не сдать их в прокуратуру?

Богданос в ужасе посмотрел на него, словно перед ним стоял незнакомец, говоривший безумные вещи, но в голосе его не выразилось ни малейшего волнения:

– У всех преступлений тех дней истек срок давности, или же они попадают под амнистию, а некоторые находятся вне нашей юрисдикции… Они останутся безнаказанными… Я также знаю, куда выбросили тело Элени: его утопили в искусственном озере в Турнарасе, сняв одежду. Они боялись, что какой-нибудь лоскуток всплывет, указывая на то, что там лежит труп… холодная могила…

Клаудио почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, а лицо морщится, но ему не удалось выдавить из себя ни слова. Богданос некоторое время молча смотрел на него, а потом двинулся вниз по лестнице. Клаудио бросился к парапету лестничной площадки.

– Адмирал! – закричал он срывающимся голосом.

Богданос остановился и медленно поднял голову.

– Зачем вам все это нужно?

Дверь подъезда открылась, и вошла женщина с сумкой, полной покупок. Богданос выждал, пока она скроется за дверью своей квартиры на втором этаже.

– Я всегда наказывал преступников, безжалостно.

Он стал спускаться дальше, в темноте.

Клаудио снова прокричал сквозь слезы:

– Но почему вы выбрали меня? Почему вы не дали мне умереть?

Адмирал теперь стоял в самом низу и уже протянул руку, собираясь открыть входную дверь.

– Не я тебя выбрал. Произошедшее накладывает на тебя суровые обязательства… Что до меня… Мне приходится сражаться с неблагоприятствующей мне судьбой: я не могу выступить открыто сам… Не сейчас… А теперь мне пора вернуться в гостиницу. Я устал. Я много лет провел в поисках… Понимаешь? Я устал…

– В какую гостиницу?

– «Разенна».

– Под каким именем? Если я… Если я решу прийти к вам, то кого спрашивать?

– Курас, Ставрос Курас. Спокойной ночи, сынок.

Он вышел на улицу, и дверь с грохотом захлопнулась. Клаудио прислонился лбом к перилам и некоторое время простоял в таком положении, мысленно считая шаги удалявшегося адмирала. Ему казалось, он видит, как тело Элени белеет в темной воде, а потом исчезает на дне, поглощенное мраком.

– Спокойной ночи, адмирал, – пробормотал он.