Текст книги "На распутье"

Глава 3

Стояло бабье лето. Днем солнце еще грело, и было тепло, но по вечерам уже чувствовалось холодное дыхание поздней осени. Землю устилали желтые и багровые листья. Утром дворники сметали листья в кучи на газоны, но они за день снова засыпали асфальтовые дорожки и приятно шуршали под ногами. Мила неторопливо шла по парку, а с деревьев нет-нет, да и сорвется то один, то другой листочек и, кружась, мягко упадет под ноги. Миле нравились кленовые листья, и раньше она любила собирать их в букет и приносить домой. Дома она ставила их в стакан с водой или молочную бутылку, и они долго радовали глаз.

Сразу за парком начинался скверик. По одну его сторону размещались в ряд стенды на массивных бетонных подставках. Несколько лет назад за стеклом висели портреты передовиков производства, теперь просто виды города. Стекла расколотили воинствующие подростки, и ветер рвал и трепал остатки фотобумаги с городскими достопримечательностями. По другую сторону стояли скамейки, на спинках которых сидели молодые люди, поставив ноги на сидения. Почему-то им нравилось сидеть именно так. Может быть, это был своеобразный протест, может быть, так сидеть действительно удобно, только старикам и старушкам, чтобы сесть на скамейку, приходилось теперь стелить газетку или целлофановый пакетик. Они быстро привыкли к этому и не роптали.

Мила вышла на площадь Ленина, на которой находилось здание областной администрации и театр имени Тургенева. Ленин стоял на высоком пьедестале спиной к администрации и, держась одной рукой за лацкан пиджака, будто собирался станцевать еврейский танец «Семь сорок», другой указывал вдаль, наверно, призывая идти туда, потому что именно там и было наше светлое будущее.

Площадь регулярно чистили, мыли и поливали, но по Ленинской улице, примыкающей к площади, ветер носил бумажки, пыль собиралась у бордюров и растекалась грязью после дождя. Окурки и плевки попадались под ноги, и чтобы не наступить на них, приходилось все время смотреть не перед собой, а под ноги. Мила давно заметила, что везде так устроено, что человек должен сгибаться в три погибели, как бы кланяться: и в железнодорожных кассах, и на почте, и в сберкассах, и в часовых мастерских окошечки так расположены, что ты всегда находишься в позе просителя. Потому, наверно, тебе и хамят кассирши и прочие чиновники, что ты для них вечный проситель. Мила улыбнулась этому своему открытию. А еще она подумала, что когда человек обживается на новом месте, он начинает с того, что наводит чистоту и порядок. Жаль, что эта мысль не пришла в голову нашему мэру. Грязная лестничная площадка, грязный двор, грязная улица – отсюда и пофигизм. У хорошего столяра или слесаря рабочее место всегда в порядке, поэтому у него и дело спорится; у нерадивого – кавардак, потому он брак и гонит.

В гастрономе на Ленинской Мила прошлась по витринам и ужаснулась. Цены опять подскочили.

Она купила полбатона белого хлеба, килограмм вермишели, пакет молока, вместо масла пачку маргарина и десяток яиц. Чуть подумав, она взяла полкило сосисок и триста граммов дешевых шоколадных конфет «Ласточка». Ее капитал уменьшился почти на треть. «А с чем Катьке макароны есть?» – вздохнула Мила и отдала еще три тысячи за двести граммов с небольшим сливочного масла. Потом она вспомнила, что дома нет сахара и подсолнечного масла. Полкило сахара и бутылка подсолнечного масла облегчили ее кошелек еще на пять тысяч. И от ста тысяч, которые дали родители, осталось чуть больше половины.

Мила угрюмо плелась по Ленинской и предавалась своим невеселым мыслям. Недавно Алексей Николаевич, папин друг, профессор, сказал, когда они по обыкновению спорили, что «Россия бьется в эпилептическом припадке». А вчера в газете, Мила прочитала, академик Богомолов приводит сумму прожиточного минимума, которая равняется четыремстам тысячам рублей, и комментирует: «но на нее нельзя прожить». В это время Москва широко праздновала 850-летие. «Пир во время чумы» – выразился Алексей Николаевич. Мила грустно усмехнулась. Она поискала глазами, куда бросить бумажку от съеденной конфеты, но урны не нашла, и сунула бумажку в карман плаща. Она никак не могла приучить себя бросать сор куда придется, как делают многие, и вечно таскала фантики и использованные автобусные билеты в сумке или в карманах, забывая потом выбросить дома.

Дома Мила разложила продукты: что в холодильник, что в стол, включила газовую колонку и стала набирать горячую воду в ванну. Вода набралась быстро. Мила завела будильник, разделась и залезла в ванну. Горячая вода приятно обожгла тело и сразу обозначилась усталость. Мила блаженно вытянулась в ванне, и нега разлилась по всему телу. «Все не так плохо, – подумала Мила. – У меня есть своя квартира, где я сама себе хозяйка, у меня есть дочь, которую я люблю, и есть родители, которые меня любят».

Квартира раньше принадлежала бабушке и папиному отчиму Валериану Григорьевичу. Дом построили вскоре после войны для обкомовских чиновников, и деду, как главному агроному области по садоводству, дали однокомнатную квартиру. Дед умер, а бабушка, когда Мила выскочила замуж, перешла к ее родителям в трехкомнатную квартиру, оставив свою внучке. Такие квартиры называют сталинками: большая комната, большая кухня, высокие, выше трех метров, потолки, а ванная свободная, так что стиральная машинка не видна.

С Андреем у них не сложилось, но он после развода ничего из квартиры не взял, хотя, благодаря ему, квартира полностью «упакована». Один кухонный гарнитур с подсветкой чего стоит. Его делал Андрей сам под размер кухни. А модель взял из зарубежного журнала «Home & Gardens». Руки у Андрея росли откуда надо, и голова у трезвого варила. Но все вдруг кончилось, банально и прозаически. Как на дрожжах стали подниматься фирмы-конкуренты, более мощные, с более солидным капиталом и размахом. Число клиентов быстро сокращалось, и уже не было такого заработка, как в первые два-три года. Андрей ходил злой, стал чаще прикладываться к рюмке, к работе охладел, бросив дела на своего заместителя. И даже когда появлялся хороший заказ, Андрей позволял себе выпить, а к вечеру он напивался до положения риз. И выяснилось вдруг, что характер у него деспотичный и жесткий. Мила скоро узнала оборотную сторону семейной жизни. Наступил день, когда муж в первый раз ударил ее. Она рыдала полночи, пока он спал в одежде и туфлях на диване. Родителям она ничего не сказала. Утром Андрей ушел, когда Мила спала, и она слышала только, как захлопнулась дверь. Вечером Андрей пришел почти трезвый, просил прощения, стоял на коленях, и она его простила. Ради ребенка, которому было три года. А на следующий день он опять пришел пьяный. Мила опрометчиво выразила недовольство, и Андрей взял ее за отвороты халата и стал бить головой о дверь. Ребенок все видел, орал как резаный, ничего не понимая и не веря глазам своим: папа бьет маму. Под Катей расплылась лужица, и она беспомощно стояла на этой лужице, а в глазах застыл ужас…

Это был конец. Милу потрясло случившееся. С ней никто и никогда так не обращался. Но даже и не в ней, в конце концов, дело, но ребенок. Как можно было бить мать при ребенке!.. А еще Милу поразил его взгляд. Она почувствовала настоящий страх, когда встретилась с ним глазами. В его взгляде была такая пронзительная ярость, что она поверила: он может убить.

Многие не понимали ее. Бывшая свекровь винила в разводе ее. Но они всего не знали. Родителям и то Мила не все говорила, а тем более не все подруги знали, что у Андрея был кто-то на стороне, и он заваливался, бывало, домой далеко за полночь. Конечно, со стороны Андрей парень видный, обходительный, даже галантный: и женщину вперед пропустит и место уступит. И не жадный. Но Мила знала, что внутри него сидит еще и зверь, который служит чем-то вроде противовеса хорошему в нем, и выпрыгивает, когда добро начинает перевешивать.

Она терпела долго. Терпела пьянки, терпела грубость. Ее только удивляло, как мог так сильно измениться человек. Папа оказался пророком, назвав Андрея двуликим Янусом с лицами, обращенными в противоположенные стороны, но не к прошедшему и будущему, как древне-латинское божество, а к Дьяволу и Богу. Жаловаться Миле было стыдно, и она многого подругам не рассказывала, боясь, что ее осудят, потому что она и сама осуждала себя. Андрей работает допоздна, хорошие деньги зарабатывает, а она дома сидит. Но, с другой стороны, обед всегда готов вовремя, а готовит она вкусно, спасибо бабушке, научила; дома чисто, и ребенок ухожен, да еще и институт.

Так, может быть, она и жила дальше, но когда он стал ее бить, да еще и ребенка напугал, в ней что-то надломилось, и она будто прозрела, сердце ее окаменело, и она со спокойным равнодушием поняла, что не любит этого человека, что он ей безразличен…

Пронзительным трамвайным звонком затрезвонил будильник. Мила от неожиданности вздрогнула, чертыхнулась и, ругнув себя за то, что лежит как пень, забыв про все на свете, быстро стала намыливать голову дешевым яичным шампунем. После ванны она долго, докрасна, растирала тело махровым полотенцем и не преминула посмотреть на себя в зеркало. Из зеркала на нее смотрела стройная с плоским животом, маленькой грудью и длинными ногами женщина, больше напоминающая подростка. Маленькая головка на длинной шее и короткая стрижка, которая ей очень шла, делали это сходство еще более очевидным. «Поджарая как скаковая лошадь», – с удовольствием отметила Мила, провела ладонями по тонким бедрам и вслух сказала: «Господи, откуда жиру-то быть при таких харчах». Повернувшись к зеркалу спиной, она еще полюбовалась своей упругой, как мячик, оттопыренной попкой, потом накинула простенький ситцевый халатик и стала сушить феном волосы, на что у нее ушло не более пяти минут.

Белье было ее слабостью. У нее еще оставалось хорошее белье, купленное при Андрее. Но и сейчас она предпочитала лучше лишний день просидеть без хлеба, но на белье разориться. Она вообще не понимала, когда кто-нибудь из девчонок говорил, что белье надевается для мужчин. «Вот уж ни за что бы не стала специально для кого-то надевать белье. Разве самой не приятно ощущать на теле мягкий ласкающий шелк трусиков и комбинаций!» На бюстгальтеры Мила вообще не тратилась, слава Богу, грудь держала форму. Над верхней одеждой она голову тоже не ломала. Надела черную мини-юбку, туфли на шпильках – остатки былой роскоши – и тонкую бордовую шерстяную кофточку. Колготки чуть порвались на пальцах и поползли, но она мазнула нитку клеем «Момент», а под туфлями дырки не было видно. Прическу сбрызнула лаком, который берегла для особых случаев, и каждый день не расходовала. Покрутилась последний раз перед зеркалом и осталась собой довольна. Сняла с вешалки плащ, перекинула через плечо небольшую лакированную сумочку черной кожи и вышла на площадку. Заперев дверь на два оборота, она легко сбежала вниз…

У входа в ресторан стояла Элька Михеева. Она заметила Милу и нетерпеливо замахала рукой:

– Скорей, Мил, Все уж собрались. Одну тебя ждем.

Вся компания сидела за сдвинутыми столами. Все свои: Элька, Лина и Татьяна с мужьями, и Даша. Мила села рядом с Линой, но запротестовала Элька:

– Нечего всем бабам вместе сидеть, садись-ка рядом с моим Олегом.

Мила пересела и шепотом спросила у Татьяны:

– А почему Ленки нет?

– А она дежурит в больнице, заменить было некем, – сказала Даша.

Стол от яств не ломился, но и от того, что стояло на столе, у Милы свело скулы, и она почувствовала, насколько голодна. Мясные салаты с целиковыми кусочками говядины сверху и майонезом, который предстояло самим размешать в квадратных салатницах; селедка с луком, нарезанным колечками с целой картошкой, разрезанной пополам, и долькой соленого огурчика. Черный хлеб аппетитно лежал на льняной салфетке в тарелке, а горчица прямо просилась на хлеб. В графине стоял желтый, наверно, апельсиновый, сок, запотевшая бутылка водки «Столичная», Мадера и бутылка шампанского.

– Ну, что, давайте! Чего мы ждем? – сказал муж Татьяны Толик и стал открывать шампанское.

Когда шампанское было разлито по бокалам, Толик предложил тост:

– Давайте выпьем за Лину и Вовку! Чтоб почаще приезжали и не забывали нас в своей Бельгии.

– У меня другой тост, – не согласилась Лина. – Я предлагаю выпить за всех нас, за нашу дружбу. Мил, сколько мы уже вместе?

– Да с детского сада, – отозвалась Мила.

– Ничего подобного. Я с вами в саду не была, я к вам в первый класс пришла, – напомнила Татьяна.

– А я в вашу компанию с улицы попала, – засмеялась Даша.

– Убей, не помню, – сказала Татьяна. – Мне кажется, ты всегда была с нами.

– Нет, меня Мила привела. А с ней мы познакомились на заводе. Она работала там оператором ЭВМ, а я стаж в стоматологическом кабинете зарабатывала. А потом мы с Ленкой вместе в Воронежском меде учились.

– Мил, а ты что, на заводе работала? – удивилась Татьяна.

– Здрасте! Я ж в МГУ тогда не поступила.

– Да это я знаю. Мы с девчонками в шоке были, что ты со своей медалью умудрилась биологию завалить.

– Да так, по глупости, – отмахнулась Мила.

– Ага, любовь голову задурила, – засмеялась Даша.

– Это к Сенечке, что-ли? – фыркнула Татьяна. – Тоже мне, любовь. Так, школьное увлечение.

– Да что ты понимаешь, Тань? – лениво возразила Мила. – Первая любовь – это так романтично. У меня и сейчас от этой любви тепло на душе.

– Девочки, хватит воспоминаний, – остановила подруг Элька. – Давайте уже выпьем.

– Пьем за дружбу, – согласился Толик.

Все выпили. Дружно застучали вилки по тарелкам. Мила с удовольствием, стараясь не торопиться, но довольно скоро расправилась с салатом и переключилась на селедку с картошкой.

– Ребят, давайте за Новую Россию, – встал Линкин Вовка. – За то, чтобы она скорее встала на ноги, и чтобы мы все гордились ею.

– Не возражаю, – поддержал его Толик. – Жаль только, что пока гордиться нечем.

– У тебя, Вов, ностальгия, и ты начинаешь любить Россию издалека. Только ты не представляешь в полной мере, что в России делается. – Чиновники воруют, бандиты грабят, коррупция цветет буйным цветом, народ голодает… а дальше все по списку, – вставила Мила.

– Это называется первоначальное накопление капитала, – весело сказал Олег.

– Это называется свобода и демократия, – сказал Толик. – Вот ты сейчас говоришь такие вещи, за которые тебя при советской власти упекли бы за решетку… Мы же хотели свободы, вот она – свобода.

– Не надо свободу путать с анархией.… И, вообще, почему мы считаем, что демократия – это хорошо? Гитлер тоже пришел к власти демократическим путем.

– А дело не в демократии, а во власти, которую мы теперь выбираем демократически. А как ведет себя эта власть – вопрос другой.

– Чего ты разошлась, Даш? – не выдержала Элька. – Ну их всех к черту. Давайте гулять.

– Да надоел бардак. Мне двадцать пять лет, а я на родительской шее сижу.

– Иди в предприниматели. Теперь многие бизнесом занимаются, – посоветовала Татьяна. Ее Толик возил на своей машина товар из Москвы, в основном памперсы. Своей точки у него не было, но его товар охотно брали оптом несколько магазинов, и это пока неплохо обеспечивало их с Татьяной.

– Зачем мне в предприниматели? – Обиделась Даша. – Я врач. Что, стране врачи не нужны? Во всем мире, между прочим, врачи – это средний класс со всеми вытекающими последствиями.

– Толь, а чего ты магазин не откроешь? – спросил Вовка. – Уж если занимаешься этим, развивайся.

– На какие шиши? Это уже совсем другие деньги.

– Возьми ссуду в банке.

– Ага! Ты знаешь, какие у нас проценты по ссуде? Это тебе не Бельгия. Обдерут как липку. Да еще под залог. Возьмешь и не заметишь, как квартиру потеряешь.

– За товаром в Москву ездишь? – поинтересовался Вовка.

– В Москву. Куда ж еще?

– Не люблю Москву, – сказала Мила. – Сплошная суета и вечная спешка. Все куда-то бегут, всем некогда. Народу тьма, а спросить некого. В лучшем случае не ответят, а в худшем – облают… Господи, а за свои московские квартиры держатся так, будто вся провинция спит и видит, как у них эти квартиры оттяпать… А еще, помню, Маркес в моду вошел, так вся Москва с томиками в метро и в троллейбусах ездила. И не потому, что Маркес всем поголовно нравился, а потому что модно…

– Так ты тоже читала Маркеса вместе со всеми, – подколола Милу Элька.

– Ничего подобного, – засмеялась Мила. – Я подождала, пока ажиотаж спадет, и без давления извне прочитала, с большим удовольствием, между прочим… Да все у них напоказ. В провинции по-другому… И, вообще, мы больше Россия, чем Москва, хотя Москва и смотрит на нас свысока… Говорю честно, я бы в Москве жить не хотела.

– Не скажи, подруга, – отозвалась Татьяна. – В Москве возможности другие. Не сравнить. Столица – есть столица. Я бы пожила. Большой театр, Третьяковка, театр на Таганке, Покровский Собор, ГУМ, ЦУМ. Говорят, Москва до неузнаваемости меняется.

– Да только Москва и меняется. Наши зарплаты не меняются. А ты знаешь, сколько теперь билет в Большой стоит? Как раз Дашкиной зарплаты хватит, а моей так и мало будет.

В словах Милы звучала ирония. Татьяна промолчала

– Москва, конечно, не вся Россия, – поддержал Милу Толик. – Но мир смотрит на Россию через Москву… А настоящая Россия – в провинции.

– Мальчики, девочки, ну, миленькие, хватит вашей политики, давайте веселиться, – взмолилась Элька.

– Русский человек без политики жить не может, – изрек Олег. – Кругом одна политика.

– И водка, – добавил Вовка. Он заметно опьянел, хотя выпил всего три рюмки водки, к которой не очень был привычен.

– Всё, всё. Пьем за Лину, за ее дите, которое уже говорит по-французски, и за русский футбол, который Вовка развивает и пропагандирует в Бельгии.

На короткое время воцарилась тишина, прерываемая фаянсовым звоном тарелок.

– Лин, расскажи, как там в Бельгии, попросила Даша.

– Нормально, – пожала плечами Лина. – Чисто… А у вас тут бабки на каждом шагу семечками торгуют. Все остановки лузгой заплеваны, и никто их не гоняет… И урн нет…

– Урны убрали отовсюду, когда после взрывов в Московском метро появилась террористическая угроза. А семечки продают, потому что кормиться надо. На пенсию в пятнадцать долларов не проживешь. У нас врачи и учителя месяцами зарплату не получают, а на предприятиях с рабочими расплачиваются продукцией. Так что кроме бабки с семечками, на трассах стоит народ и торгует игрушками, часами и глушителями для автомашин.

– Да-а! В России действительно много политики, – сказала Лина. – Мы как-то уже успели отвыкнуть от этого. В Европе все проще.

– Европа зажралась, – зло сказал Толик. – Народ стал инфантильным. Ему не до чего дела нет. Мало того, они даже мозги перестали напрягать. От сытой жизни отупели. Россия – слишком значительна, чтобы закрывать глаза на то, что в ней происходит, а Европа даже не почесалась, когда Хрущев чуть не развязал мировую войну из-за Кубы. Посмотрел бы я тогда на Европу… Россия укрыла Европу от татаро-монгольского нашествия и от гитлеровской оккупации спасла. А на Россию все плюют с высокой европейской колокольни и смотрят как на помойку и сырьевую базу.

– А кто виноват? – сказал Олег. – Сами и виноваты… Мы же сами всем доказываем свою несостоятельность. «Тупые», как русские говорят, иностранцы не могут понять, как в такой богатой стране можно так плохо жить…

– Мальчики, еще один разговор про политику, я встану и уйду, – пообещала Элька.

– Правда, ребят! Давайте про что-нибудь другое. Ну, надоело же! – возмутилась Татьяна.

– Вон, нам горшочки несут, – обрадовалась Лина.

Официант, молодой человек в черной жилетке и бабочке, поставил поднос с горшочками, от которых шел пар и умопомрачительный запах тушеного мяса, на свою тумбочку и стал подавать на стол коричневые глиняные сосуды, держа их за ручки-ушки.

– Олег, – попросила мужа Элька. – Закажи еще бутылочку водки.

– Да хватит, вон, еще вино есть, – возразила, было, Татьяна.

– Тань, с каких пор ты в союз трезвенников записалась? Каждый день, что ль, собираемся вместе? Давай, давай, Олег!

Выпили под горячее. И уже заговорили громче, не слушая друг друга. Женщины раскраснелись, у мужчин заблестели глаза. Чаще раздавался смех. Олег подсел к Володе, и мужчины, оказавшись вместе, заговорили о своих машинах, пошли анекдоты.

– Мил, как у тебя с работой? – спросила Татьяна. – Ничего не нашла?

– Где ж я ее найду? На дороге не валяется. Гербалайт продавать? Так это не работа.

– Знаешь, Мил, – жестко сказала Элька. – Ради ребенка, что хочешь продавать пойдешь. Иди работать кондуктором на троллейбус, пятьсот тысяч платят.

– Что ж ты не пойдешь? – огрызнулась Мила.

– Мне не надо. У меня мужик зарабатывает. А ты своего турнула. Вот теперь локти и кусай.

– Локти я кусать не буду, но и с алкашом жить не стану. И в кондукторы не пойду. Проживем как-нибудь.

– Жестокая ты, Элька. Уж если помочь не хочешь, так хоть не растравливай душу человеку. Я тоже на бобах сижу, так что ж и мне бросить больницу и в кондукторы за лишние сто тысяч идти? – возмутилась Даша.

– У тебя детей нет.

– У меня и мужика нет, – засмеялась Даша. – Мил! Вот дура-то склерозная. Забыла. Все думала, что я тебе должна сказать? В Зернобобовый институт требуется МНС. Ты же биолог. Мне соседка, Наташка, сказала, – она аспирант в лаборатории биохимического анализа.

– Даш, – заволновалась Мила. – Что ж ты молчала?

– Говорю ж, склероз.

– Так уж, небось, взяли кого-нибудь? Когда ты разговаривала?

– Да не бойсь, подруга. Я Наташке про тебя рассказала, и попросила, чтобы место пока забили. Если тебя возьмут, с ней вместе работать будешь. Хорошая деваха. Тоже не замужем.

– А какая там зарплата, не знаешь?

– Честно, Мил, не знаю. У Наташки тысяч четыреста, но она зам. зав. лаборатории и работает уже года три. Ну, уж во всяком случае, больше, чем в твоем кружке. А потом, ты же девка умная, тебе главное зацепиться. И защититься там можно. К наукам ты способная, недаром школу с медалью закончила… Да и НИИ – не школа: сопли чужим дебилам вытирать.

– Я завтра съезжу. Утром отпрошусь и поеду. Спасибо тебе, Даш.

– Да ладно тебе. Благодарить потом будешь… Да, Мил, я у тебя сегодня переночую? Что-то мне сегодня неохота к себе тащиться.

– Что ты спрашиваешь? Конечно. Я и так все одна, да с Катькой. Поболтаем вволю. Чайку попьем, у меня варенье сливовое есть.

– Какой тебе чай, – засмеялась Даша. – Я и напилась, и наелась на неделю. Посмотри на мой живот. Как на седьмом месяце. – Она погладила обеими ладонями свой живот.

Мила с Элькой засмеялись.

Вместо магнитофона заиграл оркестр. Татьяна увела своего мужа танцевать. Тот нехотя покинул мужскую компанию, и они пошли на пятачок перед оркестром.

– Мил, вон видишь парня? На тебя глаза пялит, – Элька толкнула коленом Милу. Мила скосила глаза на столик справа. Там сидели два молодых человека и миловидная девушка. Один, худощавый, действительно посматривал в их сторону.

– Вижу, смотрит. А почему на меня? Может, на тебя или на Дашку.

– Ага, щас. Это Вадим. Он давно на тебя глаз положил. И ко мне, и к Таньке пристает, просит с тобой познакомить.

Мила еще раз осторожно покосилась в сторону Вадима. Элька сделала незаметный знак, и молодой человек поспешил подойти к ним, будто этого и ждал. Был он высок, худ, не широк в плечах, но приятен лицом, и как Мила заметила, застенчив, потому что, когда со всеми поздоровался и Элька представила его, густо покраснел.

– Можно вас пригласить на танец? – смущенно проговорил он, обращаясь к Миле.

По его растерянному лицу Мила поняла: он страшно боится, что ему откажут, но колебалась.

– Иди, иди! – прошипела Элька

– Иди, – подтолкнула ее Татьяна.

– Съест он тебя, что ли? – усмехнулась Даша.

Танцевали молча. Танец быстро закончился, и Вадим не успел придумать, что сказать, с чего начать разговор. Он проводил Милу к ее столику и попросил:

– Можно я вас еще приглашу?

Мила пожала плечами, и он истолковал это как согласие. Следующий танец он уже говорил ничего не значащие слова. Но Мила как-то в смысл их не вникала, а когда он попросил проводить ее домой, сказала, что живет рядом, тем более идет вместе с подругой.

– Я знаю, где вы живете, – молвил Вадим. – Тогда, разрешите я вас с подругой провожу.

– Провожайте, если вам так хочется! – разрешила Мила.

Из ресторана ушли без малого в двенадцать. Никак не могли расстаться, стояли у входа, договаривая какие-то последние, не досказанные слова, наконец, разошлись. До Ленинской шли вместе с Элькой и ее Олегом, потом разделились и теперь уже шли втроем. Мила под руку с Дашей и Вадим сбоку от Милы.

Фонари освещали площадь и театр, но уже чуть подальше, у казино, был полумрак, и только вход освещался разноцветными гирляндами, да одинокая лампочка в стороне высвечивала круг у столба, на котором висела.

Вот здесь из полумрака появились вдруг трое не очень трезвых парней. «Будут грабить, – мелькнула в голове у Милы». У девушек от страха подкосились ноги. Вадим закрыл собой Милу с Дашей и стоял, ожидая, что предпримут парни.

– Что вам нужно? – спросил Вадим.

– Ща узнаешь, сука! – зло, сквозь зубы выдавил невысокий, коренастый ублюдок. Вадим успел перехватить и вывернуть его руку, в которой был нож. Нож звякнул об асфальт. Но возле Вадима уже стояли двое других. Мила с Дашей заорали не своими голосами. Но раньше, чем на Вадима навалились хулиганы, откуда-то взялся крепкий парень и в момент разбросал нападавших, так что один так и не встал, и когда его приятели, прихрамывая, разбегались, скрываясь в темноте, ворочался и постанывал, силясь подняться. То ли Вадим, заламывая, вывихнул ему руку, то ли их спаситель перестарался, нанеся удар ногой.

– Спасибо, Жека! – сказал Вадим. – Вовремя поспел.

– Ладно, чего там! – отмахнулся Жека.

И он исчез также внезапно, как и появился. Будто его и не было минуту назад.

К девушкам вернулся дар речи, и они сразу заговорили, словно плотину прорвало. И уже Вадим стал как-то ближе, и вроде они все знакомы уже давно.

– Это что, ваш телохранитель? – пошутила Мила.

– Почему? Друг. Мы всегда вместе.

– Холостой? – озорно блеснула глазами Даша.

– У него девушка есть.

– А, это они с вами за столиком сидели? – догадалась Мила.

– Они, – подтвердил Вадим.

– А что ж он ее бросил?

– Она в машине сидит.

Возле дверей Вадим спросил Милу:

– Когда мы увидимся?

– Не знаю, – ответила Мила.

Она действительно не знала, хочет ли она его увидеть еще. Он ей не очень понравился. Во-первых, мальчик совсем, а ей нравились более солидные мужчины; Андрей и то был старше ее на пять лет. Во-вторых, нескладный какой-то. Конечно, когда войдет в возраст, возмужает, может быть, и будет похож на мужчину. Хотя, не трус: вон как бандиту руку заломил. Если бы не этот случай, Мила, даже не колеблясь, отшила бы этого Вадима, но теперь ей неловко как-то было показаться неблагодарной, тем более грубой.

– Не знаю, звоните! – сказала Мила. – Телефон уже наверно знаете? – она самоуверенно усмехнулась.

– Конечно! – подтвердил Вадим. – Я вам завтра позвоню.

Он подождал, пока они поднимутся вверх по лестнице, и пошел назад. За домом возле сквера его ждал Женя с машиной.