Текст книги "На распутье"

Виталий Юрьевич понуро слушал специалиста, и лицо его скисало на глазах.

– Сколько отдали за нее?

– Двести тысяч, – глухо вымолвил Виталий Юрьевич.

– Сто пятьдесят ей красная цена, – безжалостно определил слесарь истинную цену авто, отчего Виталий Юрьевич сник окончательно и угрюмо смотрел на свои семьдесят пять лошадей, спрятанных под одним капотом.

– А вы, Федор, не могли бы привести машину в порядок? – с робкой надеждой попросил Виталий Юрьевич.

– Не знаю, – задумался Федор. – Мне своей нужно заняться, все руки не доходят. Потом у меня стоит битый «Жигуленок» одного начальника. Надо отрихтовать и закрасить. Ну, это, правда, пустяки: пару дней работы… Не знаю.

– Пожалуйста, Федор, я заплачу, сколько скажете.

– А вы знаете, на сколько это потянет? – Федор строго посмотрел на Виталия Юрьевича. – Если все полностью, со слесарными работами, с переборкой коробки?

Виталий Юрьевич, молча, смотрел на Федора, покорно ожидая приговора.

– Тридцать тысяч, – вынес Федор вердикт после долгой паузы.

– Я согласен. Хорошо, – поспешил согласиться Виталий Юрьевич.

– Плюс все детали, которые я укажу, – добавил Федор.

– Да, конечно. Само собой, – закивал головой Виталий Юрьевич.

Ольга Алексеевна, когда узнала, во сколько обойдется ремонт машины, потеряла дар речи, и лицо ее пошло красными пятнами. Но она не кричала, не топала ногами и не закатывала истерики.

– Господи! Что ж ты такой бестолковый! Тебя дурят на ровном месте, и ничему тебя, дурака, так и не научили. Эти мужики нашу машину за сто семьдесят тысяч купили, поснимали, видно, все рабочее, а потом тебе за двести тысяч всучили. Да за эти деньги можно было такую машину купить!.. Говорила, давай походим, посмотрим. Нет, ухватился за эту развалюху, как дурак за писаную торбу… Господи! – воскликнула Ольга Алексеевна. – О чем я говорю? Месяца не прошло, как тебя с долларами надули, а теперь с этим.

– Ну, с долларами никто не застрахован, – стал оправдываться Виталий Юрьевич. – Они ж, эти мошенники, почище Акопяна.

Промах с долларами случился с Виталием Юрьевичем, когда он пошел менять их на рубли. Они с женой все свои сбережения, как многие, после того как сберкнижки в одночасье превратились в пустые фантики, не доверяя сберкассам, держали в долларах и вещах. Весь угол их зала занимали дефицитные импортный двухкамерный холодильник, нераспакованный цветной телевизор, кухонный комбайн и музыкальный центр. Это и был основной их капитал, на который они собирались купить машину. Время от времени им приходилось менять доллары на рубли, потому что индексация пенсий не поспевала за инфляцией и денег на жизнь катастрофически не хватало.

У обменного пункта Виталия Юрьевича остановил меняла в кожаной куртке и бейсболке. Здесь всегда крутились бойкие ребята, которые меняли доллары и скупали золото.

– Отец, доллары нужны?

– Нет, я хочу обменять доллары на рубли, – доверчиво пошел на сближение Виталий Юрьевич.

– Да пожалуйста! Я даю больше, чем в обменном пункте. Покажи-ка, они у тебя не фальшивые?

– Как можно? – обиделся Виталий Юрьевич и полез в карман за долларами, но благоразумно показал только одну из двух стодолларовых купюр. Меняла стал зачем-то тереть бумажку, потом стал складывать ее и все как-то отворачивался от Виталия Юрьевича. Тот забеспокоился, чувствуя неладное, и потребовал вернуть назад свои сто долларов. Малый, бормоча что-то вроде того, что деньги нужно тщательно проверять, вернул хозяину его купюру. Виталий Юрьевич ругал себя за то, что вместо честного обмена в официальном пункте, связывается с проходимцами. Обман раскрылся, когда в обменном пункте он получил вместо сорока тысяч рублей за двести долларов всего двадцать две тысячи за сто и десять долларов. Мошенник успел подменить одну купюру в сто долларов на один доллар.

Ольга Алексеевна поохала, поругала мужа и на том успокоилась. А что, в конце концов, было возмущаться? Они оба были, если объясняться языком жуликов, «лохами», и один случай научить их не мог, потому что для них уже готовилась где-то другая, еще более хитрая хитрость. Изобретательность мошенников не знала предела.

У самой Ольги Алексеевны таскали из сумки кошельки, ее грабили цыгане, дурили нищие. Как-то в магазине к ней подошла бабулька, божий одуванчик, и попросила плаксиво:

– Дочка, на хлебушек не хватает, подай бабушке. Есть очень хочется.

Ольга Алексеевна, страдая от сочувствия, подала десять рублей.

– Что ты, доченька, хлебушек-то тридцать стоит, а у меня-то ни копеечки.

И Ольга Алексеевна безоговорочно дала бабульке тридцать рублей, устыдившись своей черствости. А через полчаса зашла в кафе на той же улице, чтобы купить бутылку минеральной воды, и увидела свою «голодную» бабульку, которая восседала за круглым столиком и уплетала пирожные с кофе, надо полагать, за деньги таких же сердобольных и жалостливых как Ольга Алексеевна…

Машина – это было здорово. Они ездили на дачу и больше не таскали на своем горбу и в сумке на колесах кабачки, которые у них росли особенно буйно, чего не скажешь о других культурах, Одна беда: невозможно было предсказать, как поведет их автомобиль в следующую минуту. Он, например, мог не въехать на ту не очень крутую горку, которая венчала последний спуск перед дачей; она могла не завестись утром, когда они оставались ночевать в своем дачном домике, и тогда Виталий Юрьевич открывал капот, без всякого толку смотрел на провода и шланги и очень приблизительно представлял, для чего они и куда ведут. Все, что он мог, это вывернуть и почистить свечи, и это иногда помогало: машина, почихав немного, заводилась. Чаще злополучную машину заводили с буксира, благо, на дачах кто-нибудь да проезжал на своей машине. Однажды машина вдруг заглохла на перекрестке перед светофором. Машину сердобольные прохожие помогли выкатить к тротуару. Виталию Юрьевичу казалось, что над ним смеются, и ему было очень неловко. Вот также как-то на курсах вождения во время практических занятий он растерялся, не смог совершить поворот на перекрестке и встал. Инструктор матерился, потому что из проезжавших мимо автомобилей высовывались улыбающиеся физиономии и отпускали шутки в адрес и ученика, и инструктора, а из КАМАЗа показалась мордастая голова и пробасила: «Привет чайникам!»

Проблем не было, если сосед по даче оказывался на своем участке в одно время с Виталием Юрьевичем. Тогда он быстро разбирался в неполадках и заводил машину, но при этом говорил:

– Ну, Юрьич, ты и коня себе купил. Это скорее кляча какая-то. И советовал:

– Да продай ты ее к лешему.

И Виталий Юрьевич решился. Инфляция как хороший стайер, не только не снижала темпа на дистанции, но и ускорялась, достигнув совершенно ненормального уровня.

Виталий Юрьевич вел дневник, в котором использовал наиболее яркие публикации из газет. Дневник этот отражал все важнейшие политические события, судьбоносные для будущего России в тот период времени, когда формировалось демократическое государство с его уродливой экономикой и криминальными структурами. Но это было не главным. Сухие политические факты интересовали Виталия Юрьевича постольку-поскольку. В своем дневнике он пытался рассказать о простых людях, живущих в новых условиях далеко от Москвы, показать особенность характера русского человека, раскрыть загадку его души и таланта. Когда-нибудь, когда улягутся страсти, Россия успокоится и наступит стабильность, он собирался использовать свой дневник, как основу для книги. У него даже сложилось условное название книги: «Политический дневник. Записки провинциала». Цифры, которыми располагал Виталий Юрьевич, были красноречивы.

Если сравнивать с тем временем, когда колбаса стоила два рубля двадцать копеек, то цены к 1994 году увеличились на отдельные виды продуктов питания, например, на мясо в 1700 раз, на хлеб в 1000 раз, а стоимость потребительской корзины из 19 наименований важнейших продуктов в расчете на месяц составила в 1994 году 32,5 тысяч рублей (кстати, в США потребительская корзина рассчитывалась из 300 видов наименований). Доллар в начале 1993 года стоил 720 рублей, в июне уже 1040, а в январе 1994 года – 1540 рублей. Пенсии за это время увеличились на 300%, зарплаты на 290%. Цены скакали не по месяцам, а по неделям. 30% населения не дотягивали до прожиточного уровня, 50% еле сводили концы с концами… Война в Чечне продолжалась.

В это время банки и сберкассы выплачивали по вкладам до 100% годовых. Финансово-инвестиционные компании типа РДС, МММ, ХОПЕР и другие выплачивали до 500% годовых от вкладов и успешно противостояли инфляции.

– Оля, – сказал Виталий Юрьевич жене. – Если мы продадим машину и положим деньги в банк, то наш вклад через год удвоится.

– А если инфляция будет еще выше, то вдвое уменьшится, – возразила Ольга Алексеевна.

– Почему? Банки же тоже будут повышать проценты годовых ставок… Во всяком случае, деньги мы не потеряем. А там добавим и, может быть, приличную машину купим.

Ольга Алексеевна не стала спорить, только пожала плечами.

Глава 6

Вадик позвонил Миле на следующий день и пригласил в ресторан. Мила чуть поколебалась и согласилась.

Настроение было приподнятое. С утра она съездила в Институт зернобобовых, нашла «Лабораторию биохимического анализа», где работала Наташа, о которой говорила Даша. Наташа встретила Милу приветливо, будто давнюю знакомую, и сразу повела к своему начальнику. Начальник, Петр Никодимович, пожилой мужчина с добродушным круглым лицом, посмотрел на Милу сквозь толстые стекла очков, и Мила поняла, что ему что-то в ней не понравилось.

– Какая у вас специальность по диплому? – спросил Петр Никодимович.

– У меня биологический факультет, – ответила Мила.

– По специальности работали?

– Нет, – смутилась Мила и покраснела до ушей.

Петр Никодимович мягко улыбнулся:

– Ничего страшного, – успокоил он. – Не боги горшки обжигают. Важно, чтобы вы задержались у нас не на один день. А то ваша предшественница проработала здесь ровно один месяц. Конечно, можно маникюр испортить, работа у нас не для белоручек.

– И Мила поняла, что в ней так насторожило начальника лаборатории. Она успела отметить, что женщины в лаборатории одеты просто. Наташа тоже была в простой черной юбке миди, неброской голубой шерстяной кофточке и туфлях на низком каблуке. Но все ей шло. Вырез кофточки и забранные вверх волосы эффектно открывали шею. Некоторую некрасивость лица компенсировала гордая посадка головы и мягкие черты, а высокий рост позволял ей оставаться стройной даже в обуви на низком каблуке. Мила была одета модно, хотя строго и пристойно. Туфли на шпильке, черный брючный костюм, под пиджаком белая шелковая блузка; из украшений только золотая цепочка и недорогой под золото браслет, на пальце простой золотой перстенек с аметистом. Но ладная фигурка и короткая стрижка темных волос на хорошенькой головке гармонично вписывались в этот не очень-то и затейливый наряд, делали Милу привлекательной, и обманчиво казалось, что такая девушка способна только праздно проводить время.

– Я работы не боюсь! – поспешила сказать Мила, досадуя на себя за то, что не сообразила одеться попроще, и уж, по крайней мере, не надевать туфли на шпильках.

– Будем надеяться, – готов был поверить Петр Никодимович и сказал:

– Ну, если зарплата вас устраивает, пишите заявление, заполняйте анкету, все как положено… Наташа вам все расскажет.

– Про зарплату мне сказали. Но мне хотелось бы узнать… – Мила замялась.

– Да-да! – подбодрил ее Петр Никодимович.

– В вашем институте у меня будет возможность вести какую-нибудь научную тему?

– Вы имеете в виду тему для диссертации? – уточнил Петр Никодимович.

Мила кивнула.

– Несомненно. Вы идете на должность МНС. То есть, вы по определению должны заниматься научной работой. Возьмете тему, будете ее вести. У нас все при Институте: и аспирантура и защита. Не смотрите, что мы сейчас бедные, и зарплаты у нас, по сути, нищенские. Сейчас все вверх ногами. Однако, нститут наш и в Европе знают. Специалисты у нас знатные. Шесть докторов, пятнадцать кандидатов. Вот Наташа, молодец, у нас в этом году защищается. И с публикациями проблем нет: статьи мы публикуем и у себя, и в других научных журналах.

И Мила пошла писать заявление о приеме на работу в НИИ.

Дома Мила перекусила, обрадовала родителей, сообщив им по телефону о своей новой работе, и поехала в Дом творчества школьника. Здесь ее и застал звонок Вадика.

В восемь часов он ждал Милу у ее подъезда. Она не сразу сообразила, что он может заехать за ней на машине и, выйдя из дома, конечно, чуть опоздав, поискала глазами и недоуменно посмотрела по сторонам. И тут же увидела, что Вадик выходит из черной иномарки с тремя красными розами в руках. «Тыщ на тридцать», – с удовольствием отметила Мила и, неспеша, чтобы видели соседи, села в машину. Эмоции переполняли ее. Сегодня так все удачно складывается. И новая, пусть с не очень большой зарплатой, но интересная работа. И шикарная машина, и ресторан. Но тут же Мила одернула себя. Привычка относиться к себе иронично и с легким скептицизмом к окружающему заставила ее усмехнуться: «Подумаешь, важность. Тоже мне, «лягушонка в коробчонке». Надулась как индюк. А завтра опять к разбитому корыту». Однако это не испортило ее настроения, и она еще раз отметила: «Господи, как мало нужно человеку для счастья! Ведь на самом деле счастье – это просто. Разве не счастье, что ты живешь на белом свете? И разве не счастье проснуться утром от яркого лучика солнца, которое начинает заполнять комнату, ты жмуришься от яркого света и уже торопишься встать, чтобы не пропустить что-то важное или куда-то не успеть, и тебя переполняет радость бытия. Папа всегда говорит, что человек должен иметь денег ровно столько, чтобы о них не думать. Это хорошо и даже идеально, потому что «с милым рай в шалаше» – это все же фольклор, упрощенный до минимума, поэтому и поговорку эту народ приземлил до ехидно-практичного «с милым рай в шалаше, если милый атташе». Мила улыбнулась про себя. Все же счастье – это внутреннее состояние каждого. Как говорил Козьма Прутков: «Хочешь быть счастливым – будь им». И Мила, когда становилось совсем невмоготу от накопившихся обид, от безденежья, проводила аутогенную тренировку, внушая себе: «Я молодая, красивая, у меня чудесный, здоровый ребенок – вот оно, мое счастье. Я все могу. Я всего добьюсь. У меня же и голова и руки на месте. Все у меня будет, и все будет хорошо». И ей действительно становилось легче, хотя помогало не всегда. Тогда она утыкалась лицом в подушку и давала волю слезам…

В небольшом уютном ресторанчике на окраине города было пусто. Они сидели за столиком в углу, тихо лилась из магнитофона музыка. Миниатюрные динамики висели на противоположенных стенах, создавая стереозвук. Мила посмотрела меню, цены повергли ее в шок, и она поспешила сказать Вадику, что полагается на его вкус. От коньяка она отказалась. Вадик заказал себе сто граммов коньяка и бутылку сухого «Каберне». На закуску им принесли салат из крабов и хорошо прожаренные антрекоты. Мила с удовольствием уплетала и то и другое. Она с детства любила мясо и рыбу. Что бы она ни ела, сыта была только, если съедала что-нибудь мясное. Бабушка говорила: «Ты у нас мясная девочка», а мама поддразнивала: «Ты, когда мясо видишь, рычать начинаешь». Объяснение этому Мила нашла в одном медицинском журнале, который взяла у Ленки. В журнале приводилась таблица питания по группам крови, и оказалось, что организму с ее группой крови требуется пища, богатая животными белками. Из таблицы она также поняла, почему не любит апельсины и мандарины, а на клубнику у нее вообще аллергия. Зато ей показаны интенсивные физические нагрузки. «То есть, у меня на роду написано пахать всю жизнь», – с улыбкой заключила тогда Мила. Эту таблицу Мила показала маминой знакомой, тете Свете. Та перешла на вегетарианскую диету, полностью отказавшись от мяса, но через некоторое время стала чувствовать недомогание, у нее кружилась голова, на теле появилась сыпь, появилась общая слабость, а потом она стала терять сознание, и врачи долго не могли поставить диагноз. С таблицей тетя Света пошла к врачу-диетологу, и та подтвердила, что вегетарианство ей противопоказано. Она расстроилась, потому что, если честно, то вегатарианкой она стала исключительно из материальных соображений. В конце концов, ей пришлось плюнуть на эту дурацкую диету, и через месяц у нее исчезли все признаки недомогания…

Вадим был немногословен. Он курил хорошие сигареты, с обожанием смотрел на Милу и молчал. Мила понимала, что он стесняется, но это ей в людях нравилось.

– Вы живете одна? – спросил Вадим и смутился.

– С дочерью. Иногда я оставляю ее у родителей.

– Я хотел сказать, вы живете отдельно от родителей? – поправился Вадим.

– Да, бабушка оставила мне однокомнатную квартиру, – пояснила Мила. – А почему вы спросили? Отдельно от родителей – это плохо?

– Нет, что вы! Просто это больше по-европейски, чем по-русски. У нас дети часто живут с родителями даже после того, как женятся. А вот в Англии, например, идея жить под одной крышей нескольким поколениям считается совершенно несовместимой с канонами частной жизни.

– Вы были в Англии? – спросила Мила.

– Я учился в английской школе два года. Не выдержал, удрал. Меня высекли, но я сказал, что лучше пусть убьют, назад не поеду.

– Ну и как?

– Отстали, – засмеялся Вадим, показывая крепкие, но неровные зубы.

– А что, так плохо в Англии было? – поинтересовалась Мила.

– Да чужое все. Люди другие. Все манерное, фальшивое, не наше. Ну, не по мне это, в общем. Души что-ли нет… Вот, бабушки. Вы дочь отвели к родителям, и они будут нянчиться с ней сколько угодно долго, причем, с удовольствием. И это для нас нормально. А английские бабушки могут очень любить своих внуков и с удовольствием будут угощать их по субботам и воскресеньям, они даже возьмут их к себе на пару недель во время отпуска родителей. Но они никогда не согласятся быть для них постоянными няньками.

– А американские бабушки и дедушки, я читала в газете, нанимаются к своим детям смотреть за внуками за деньги, – вставила Мила.

– Видите? Нам их не понять… У нас существует какая-то связь поколений, а у них наоборот, разрыв между поколениями. И это даже одобряется… Вообще, англичане народ одинокий. Но даже там, где, вроде бы, много людей, все равно каждый из них одинок духовно. Например, в школе.

– Это можно объяснить, – отозвалась Мила. – В Англии все имущество и даже титул переходит по наследству только к старшему сыну. А остальные братья и сестры не получают ничего и должны устраивать свою судьбу сами. Англичане стремятся обеспечить детям хороший старт в жизни и выталкивают их из дома, как только почувствуют, что дети могут жить самостоятельно. Отсюда и разрыв семейных связей.

– Откуда вы это знаете? – удивился Вадим.

– Да просто читала книгу журналиста Овчинникова, по-моему, «Корни». Я вообще считаю, что русские воспитывают бездельников и трутней, потакая подачками до седых волос. Ему за сорок, а он все у мамы «саночек».

– Это камешек в мой огород? – криво усмехнулся Вадик.

– Нет, что вы! – смутилась Мила. – Я просто констатирую факт

– Да нет, не извиняйтесь. Даже если и про меня. Мы – другая страна, и у нас другой… – Вадик запнулся в поисках нужного слова

– Менталитет, – подсказала Мила.

– Да, менталитет, – подхватил Вадим новомодное слово. – Нам поодиночке трудно выживать. У нас проблема с жильем, то есть «квартирный вопрос». Опять же, маленькие зарплаты у молодых специалистов. Вот мы все и держимся за родителей, так же как они держались за своих. Что касается меня, то, поверьте, особенно завидовать нечему.

– Да не имела я вас в виду! – сделала протестующий жест рукой Мила.

– Верю! – улыбнулся Вадим. – Только, если вам интересно, я немного расскажу о себе. Может быть, это изменит расхожее мнение о генеральских детях… – Вадик немного замялся, как бы подыскивая слова, и заговорил спокойно и связно. – Дети военных – это особая категория. Они привыкают к перемене мест, но это не значит, что им просто расставаться с друзьями, которых они уже успели приобрести, и со школой, к которой успели привыкнуть. Каждый переезд – это стресс. У меня, может быть, в этом отношении сложилось все более благополучно, потому что дед по материнской линии был министром внутренних дел Молдавии в звании генерал-полковника. Мы, конечно, тоже поездили, но, сами понимаете, рука деда направляла отца, тоже милиционера, в правильное русло… Отец служил в престижных местах, учился в академии, быстро стал полковником, занялся наукой, защитился, потом генеральный штаб, а потом присвоение генеральского звания и назначение сюда. Кстати, не нужно считать, что отец добился всего только благодаря моему деду. Отец – человек честолюбивый и способный. И с дедом у них отношения были далеко не теплые. Дед был против брака моей мамы с отцом, и его предвзятость к моему отцу так и ушла с ним в могилу… И дед, и отец – люди по-военному дисциплинированные и строгие. Меня держали с детства в ежовых рукавицах. Даже мать не осмеливалась меня баловать. Меня и в английскую школу определили, чтобы воспитать аскетическую стойкость будущего военного. Помните, как Штольца отец выпихнул из родного дома в жизнь? Без слезинки, без сантиментов, с полным сознанием правоты своего решения. Вот точно так же и меня. Тогда я поклялся, что никогда не стану военным. В девять лет я еще не мог ослушаться, но мне хватило двух лет английской бурсы с лихвой. А потом все зашаталось. Умер дед. Между отцом и матерью, словно, черная кошка пробежала.

– Или тень деда, – тихо вставила Мила. Она внимательно слушала Вадима, и ей было его жалко.

– Может быть и тень деда, – согласился Вадим. – В общем, мама с отцом сюда не поехала, а я остался с ней. Вскоре она вышла замуж за своего старого институтского друга. Он врач-психиатр, профессор… А я подрос и переехал к отцу. Здесь я поступил в техникум, а потом уже в институт.

– А почему не сразу в институт? – поинтересовалась Мила.

– Видите ли, после молдавской школы мне трудно было сразу в институт. Да и потом я решил поступать в юридический, а юристу неплохо иметь экономическое образование. Я же в техникуме учился на экономическом отделении… Вот и все, – заключил Вадим. – Я вас не утомил?

– Да что вы, Вадик. Спасибо за то, что доверились мне, – мягко сказала Мила. – А ваш папа женился? – чуть помолчав, спросила она.

– Нет, мы с ним два холостяка, – улыбнулся Вадим.

– Вам нужна хорошая девушка…, – начала, было, Мила, но Вадим ее перебил.

– Мне не нужна хорошая или плохая девушка. Мне нравитесь вы, – неожиданно сказал Вадим, и это было похоже на объяснение.

– Вам со мной будет не интересно, вы намного моложе. И потом, у меня ребенок, – Мила старалась быть убедительной.

– Во-первых, все это не имеет никакого значения, во-вторых, вы не настолько моложе, чтобы это принимать во внимание.

Мила не стала продолжать дальше разговор на эту скользкую тему. Она открыто улыбнулась, обнажив бисерно мелкие зубы. Как говорит Дашка: «Хищные, как у пираньи».

– Давайте лучше выпьем. Раз уж мы говорили про Англию, то вы должны знать, что там возведена в культ легкая беседа. Это, по мнению англичан, способствует приятному расслаблению ума, а у нас с вами получается серьезный разговор.

Они выпили вина. Потом пили кофе и ели мороженное, а когда собрались уходить, Вадим достал из внутреннего кармана пиджака телефон, похожий на электронные игры, которые делали на папином заводе. «Мобильный телефон», – сообразила Мила. Эти телефоны только начали входить в обиход граждан новой России. Вадим набрал цифровой номер и сказал кому-то, что они минут через пятнадцать выходят. «Наверно, Жене», – подумала Мила, и верно, когда они вышли из ресторана, у входа их ждал Женя с машиной. По дороге они остановились у круглосуточного магазинчика.

– Я на минуту, – сказал Вадим.

– Ой, мне нужно хлеба купить, – вспомнила Мила.

Они купили хлеб, потом пошли в кондитерский отдел, где Вадим взял плитку шоколада «Вдохновение» и килограмм мандаринов.

– Это вам с Катей, – Вадим протянул пакет Миле. Мила покраснела и стала отказываться. Ей было неловко. Одно дело ресторан, когда она могла пойти или отказаться, другое – еда в подарок, даже если это шоколад и мандарины. И вообще, заботиться о дочери – это ее дело, и она делить это право с посторонним человеком не собиралась.

– Вадик, спасибо, но я это не возьму. У нас все есть – твердо отказалась Мила.

– Вадим немного растерялся и настаивать не стал, но когда они подъехали к дому и остановились, сказал:

– Мила, честное слово, я не хотел вас обидеть. Хотя я не вижу ничего в этом предосудительного… И что мне теперь со всем этим делать? Теперь вы ставите меня в неловкое положение, – было видно, что Вадим искренне расстроен. Мила колебалась.

– Хорошо, – наконец решила она. – В мои планы обижать вас тоже не входило. Давайте ваши мандарины. Только пусть это будет в последний раз.

– Обещаю, – вздохнул Вадим с облегчением.

Не успела Мила переступить порог своей квартиры, как раздался телефонный звонок.

– Где тебя носит? – послышался Элькин голос. – Весь вечер звоню.

– В ресторане была, – засмеялась Мила.

– Да ну? С Вадиком? – догадалась Элька. – Ну и что, что? В ее голосе было нетерпеливое любопытство.

– Да ничего! Выпили вина, посидели.

– И все? – Элька была разочарована.

– Ну, хоть целовались? – с надеждой спросила Элька.

– Что я, больная? Сразу вот так, – обиделась Мила.

– Ну, о чем хоть говорили-то? – голос Эльки потускнел.

– Да так, всякое.

– Ну, а вообще, как он тебе?

– Да знаешь, Эль, мне его жалко. Хороший, умненький мальчик. Из хорошей семьи, воспитанный…

– Еще бы! – перебила Элька. – Ты знаешь, его сам Брежнев маленького на руках держал. Дед чуть не маршалом был.

– Странная ты, Эль! Ну причем тут дед? Какая разница, кто был тот, кто другой? Я про Вадика говорю.

– И я про него, – не смутилась Элька. – А чегой-то тебе его жалко? У него, слава Богу, дом – полное счастье. Через год окончит институт, папа на любую престижную работу определит.

– Не сомневаюсь! – ответила Мила. – Может быть, у него и все есть, только нет главного.

– Чего это? – удивилась Элька.

– Нормальной семьи. Мать где-то там, отец – один, здесь. Парень вроде как сам по себе. Ни любви, ни ласки.

– Вот ты и дай ему эту любовь и ласку, – засмеялась Элька.

– Да нет у меня к нему ничего, кроме жалости, – разозлилась Мила. – Ну не воспринимаю я его всерьез.

– Ну и дура ж ты, Милка! Такой парень! Да тебе полгорода уже завидует, а ты нос воротишь. Не хочу даже с тобой разговаривать…

В трубке несколько секунд сопел и пыхтел Элькин голос, потом она сказала просительно:

– Ну, ты хоть не спеши. Не пори горячку. Сама говоришь, парня жалко. Да и все равно у тебя другого-то сейчас нет.

– Обещаю, – весело сказала Мила.

– То-то, – похвалила Элька. – Уж, по-крайней мере, с Вадиком не стыдно на людях показаться. Это не твой бывший, у которого все на публику. В магазин зайдет – деньгами трясет, шумит, всех на уши поставит.

– Ладно, Эль! Уже поздно, завтра договорим.

Мила не любила, когда говорили об Андрее, тем более плохо, Что было, то прошло. Как говорит отец: «De mortus aut bene, aut nihil44
  О мертвых или хорошо или ничего (лат).


[Закрыть]».

Мила умылась, почистила зубы, поставила будильник на семь, добралась до подушки, и как в бездну провалился в глубокий сон.