Текст книги "В добрый путь! Сборник стихов авторов литературного портала Изба-Читальня"

30 секунд

Вере, Надежде и Любви…

 
За какие-то 30 секунд приключилось.
Что-то важное вдруг поломалось во мне,
И привычная жизнь не спеша, покатилась
Из обычного русла куда-то во вне.
 
 
А потом я твой голос прерывистый слышал.
Кто-то взял разрывающий ночь телефон.
И бесцветный ответ: – Мы работаем. Дышит.
Результаты работ Вам объявят потом.
 
 
Не сложилось, как надо, собраться в дорогу.
Мой единственный груз – невесомая грусть.
Знать, в чем мать родила, появлюсь перед Богом
В тех чертогах, откуда навряд ли вернусь.
 
 
Зябко мне в белокаменных этих палатах.
Толи явь, толи сон и откуда мне знать,
Что здесь делают ангелы в синих халатах,
Неужели меня прилетели спасать?
 
 
Стыло как-то, но я не от этого трушу.
Все диагнозы – просто обычный прогноз.
Дорогие лекарства не вылечат душу,
Не смотря на число потребляемых доз.
 
 
Мне одеждой от холода станет надежда.
Пусть слетается, чувствуя пир, вороньё.
Я на 30 секунд задержусь где-то между,
Понимая, что дальше уже не моё.
 
 
Но секунд этих нескольких будет довольно,
Чтобы полусознаньем увидеть тебя.
И сердечная мышца, согретая болью
Бескорыстной любви, отзовется любя.
 
 
В резервациях питерских реанимаций
Ты меня отыскала, минуя запрет.
И в пленительном мареве галлюцинаций
Я расслышал твоё однозначное – Нет!
 
 
Пусть друзья и врачи удивляются после.
Я бы мог им сказать, да боюсь, не поймут,
Что все эти часы ты была где-то возле,
Продлевая те самые 30 секунд.
 
 
– Ты живучий мужик, а скорее – везучий! —
Просветил пожилой балагур-Айболит.
– Толи мы разминули тебя с неминучей,
Толи это удача тобой дорожит.
 
 
А ведь прав эскулап, повидавший немало.
Кто бы против, а я – положительно за!
Ну, конечно, она надо мною витала.
У удачи моей – голубые глаза.
 
 
1.09.2007 г.
 

Мой родной СССР

 
Туман над городом укрыл действительность,
Окутал холодом, убавил видимость,
По «Маяковского» гуляет дождичком.
Асфальт полосками, как будто ножичком.
Идем по улице веселой шоблою.
Прохожий щурится на пиво с воблою.
Палитра серая, погода Невская,
Но шаг уверенный, улыбка – дерзкая.
Здесь в нашем скверике, напротив булочной,
Почти Америка, конторы уличной.
Сегодня пить не грех портвейн «Иверия».
Стакан один на всех. Гуляй империя!
Бухло под лавочкой и смех раскатами.
Года, для справочки, – восьмидесятые.
Шумит авральное мероприятие.
Все по нормальному. В ходу понятия.
Гудим культурно мы, порядки строгие.
Окурки в урну и – своих не трогаем.
И даже бабушки не возмущаются,
Ну, вот, и ладушки – братва общается.
Стакан одним глотком – закуска хлебушком.
Тебе, Санек, облом – конфеты девушкам!
Хоть время, в общем-то, не подходящее,
Гуляет общество по-настоящему!
Толкнул «джинсу» Витек, гребет со «стохами»,
А кто погнал в ларек? Андрюха с Вохою.
Толпа с бидонами, за пивом – очередь.
Ищи знакомого – живем не в Сочи, ведь.
Здесь схема штатная – своих уважили.
Народ понятливый – врагов не нажили.
Стоят за столиком, ругаясь матерно,
Два алкоголика – два члена Партии.
Один за Брежнева, другой за Берия.
Расклады прежние – ЭСЭСЭСЭР и я!
Гульба по поводу, вполне банальному:
Сегодня проводы – на завтра в Армию.
Поет про Иволгу гитара чувственно.
Вот, только девочки сегодня грустные.
Подать ликер для дам – задача минимум,
Неинтересно нам бухать без стимула.
От Вас любой каприз – нам это семечки.
Прошу на танец, мисс! Гуляем, девочки!
Гудят домашние, папаня хмурится.
Сносило башню нам – двоилась улица.
А чтоб прямым ходить – нельзя сутулиться.
Неважно сколько жить – главней, не скурвиться!
Одним газета «Труд» – дорога вольная.
Бродяг по жизни ждут дома казенные.
Да, неизвестно как, оно аукнется –
Кого затащит в круг судьба-заступница.
Валера с Жориком – ребята грозные.
Дела начнут мутить вполне серьезные.
Витюня высосав мандат от партии,
Завяжет с джинсами к едрени матери.
Сереге с Гариком еще неведомо…
Совсем не все придут домой с победою.
Свой долг исполнили, как полагается.
Мы вас запомнили – вам не в чем каяться.
А пальцы струны рвут – Серега лыбится.
Не суждено нам, брат, с тобой увидеться.
Ну, а покуда мы еще единые,
Еще жива страна непобедимая.
Пока шумит в ночи шальная братия,
Народ спокойно спит… и демократ… и-я…
 
 
12.03.2007 г.
 

Размах крыльев или Гляди высоко…

 
Стаи птиц зимуют за границей, а моё окно, который год
Навещает шустрая синица, погостит, а в руки не идет.
Как приручишь вольную породу? Что ей крохи с моего стола.
На роду написана свобода и, как символ – два ее крыла.
 
 
Пусть пичуга маленького роста, только так же, как и журавля,
Удержать в руках ее не просто, даже прикормив, забавы для.
Несвобода ей без небосвода, но прочна связующая нить,
Повязав природою породу, уз которой не перерубить.
 
 
Щедро дав от самого начала, та же нить втащила в лабиринт.
Держит птаху в рамках ареала на себя помноженный инстинкт.
Но поправ условные границы, выходя за рамочный простор,
Каждый год, отнюдь, не единицы нарушают рабский договор.
 
 
Отличая от других животных, управляло испокон и впредь,
Собирая в стаи перелетных, дерзкое желание лететь.
Это дети вольного простора. Им дано: особенным чутьём
Слыша зов невидимого створа, улетать заведомым путем.
 
 
Даже, если поле для полёта небо сдавит до размаха крыл,
Птицы не посетуют, что кто-то к перелетам их приговорил.
Станет грозно щериться стихия, учинив борьбу «без дураков»,
Остужая головы лихие перистою пеной облаков.
 
 
Косяком продавливая толщу, раздвигая ощупью туман,
Стаи плещут многокрылой мощью, черпая бездонный океан.
Безупречен внутренний диспетчер. Вольным – воля, смелому везёт.
Пусть ветра выкручивают плечи, жребий брошен, чья-то да
возьмёт.
 
 
Карту неба взмахами листая, всем путям проторенным назло,
Держит строй измученная стая, подставляя слабому крыло.
На руке озябшая синичка…. Мы друг другу все-таки нужны.
Отогрею птичку-невеличку под рубахой с левой стороны.
 
 
Ожила и упорхнула в вечер. Запретишь ли вольному летать?
До того, как выломает плечи время, не умеющее ждать.
Жаждущие зрелища и хлеба, на момент обыденность поправ,
Приглядитесь – дети смотрят в небо, беззаботно головы задрав.
 
 
Им, во снах летающим, приснится стая непокорных журавлей.
Вряд ли б люди выбрали границы, если б те не выбрали людей.
 
 
Что-то в глубине себя лелею,
Хочется чего-то захотеть.
Значит, чем-то все-таки болею.
Как же это здорово «болеть».
 
 
06.08.2007 г.
 

Про любовь

 
Идут часы, проносятся минуты.
Мотает нервы жизненный экстрим.
Но, вот, однажды наступает утро,
Когда ты любишь, и в ответ любим.
И то, что быт заел – уже не важно.
Вернее важно, но уже не так.
Да ты и сам давно не эпатажный,
Вполне преуспевающий дурак.
Куда бежал, бездумно силы тратя?
Где были Вы, и где шатался я?
Как получилось, что еще на старте
В себя впрягла чужая колея?
Рванул по ней, да скоро надорвался,
Все от того, что торопился жить.
Катился вниз и снова поднимался,
А надо было просто не спешить.
Стоять под проливным и целоваться,
Боясь спугнуть действительности сон.
Услышав вдруг подушечками пальцев,
Как Ваше сердце бьется в унисон.
Смотреть в глаза и обходиться мыслью,
Рожденной в замороченности фраз,
Все остальное не имеет смысла,
Хотя бы здесь, сегодня и сейчас…
 

Иордан…

 
За минуту – другую собрав чемодан,
Отключу телефон на дорожку присев,
И по небу к истокам реки Иордан,
Разобраться в себе вдалеке ото всех…
 
 
Автоматчики с этой и с той стороны,
Между ними каких-то 12 гребков,
Но, как будто бы призрак Берлинской стены,
От воды Иордана и до облаков…
Зря грозишь мне стволом, погранец молодой…
Не боюсь я тебя, окунусь и вернусь,
Но сперва между этой и той стороной,
Перед ликом святым о своей помолюсь…
Ветхий, Новый Завет и Талмуд, и Коран —
Все впитали границы твоих берегов.
Я хочу попросить у тебя, Иордан,
Не дели прихожан на своих и врагов…
 

Зазеркалье…

 
Воздушный замок в стиле рококо,
Обитель муз, пристанище поэта,
Коктейли чувств, куда как высоко
И все одно…Карету мне…Карету!
Там жизнь, на свой, особенный манер,
В таких местах динамика статична
Но, даже если, с места да в карьер,
Все толерантно и демократично.
А этот, сплав условностей поправ,
Пёр на рожон в открытую, без тыла.
Что-был неправ? Наверное, неправ,
Но в нем жил пыл и в этом что-то было…
Свечою слова звёзды зажигал,
Законы жанра, как оно, без свеч-то,
Он током бил и перенапрягал,
Но в этом беспорядке было нечто,
Враз осадив Пегаса на скаку,
Безжалостно высмеивал бездарность,
Варящуюся в собственном соку,
С претензией, пардон, на элитарность.
Живописал, но не приукрашал,
Пускал в распыл тупые навороты,
Блистал умом… но как он дурковал!
И в этой клоунаде было что-то.
Он едко придирался к мелочам,
Кому-то обещал заехать в рожу,
Ату его! Пусть платит по счетам,
Построже с этой публикой, построже!
Скорей всего, себе же на беду,
Он был собой, но был, а не казался,
Гвоздят, обычно тех, кто на виду,
Как правило, за тех, кто не попался.
 

О бессознании и подсознании

 
Всё ли в масть в заоблачных чертогах,
Есть ли кто из нашего двора?
Здесь ли, там, мы – прежние, Серёга,
Ну, бывай, до связи, мне пора…
 
 
Что-то песен весёлых не хочется петь,
Не берёт за живое фальшивый аккорд,
Горизонты понятного стали темнеть,
Осознание вывихнув наоборот.
И не то, чтобы жизнь заломила вираж,
Или тупо закончились булки с икрой,
Просто вдруг запропал упоительный раж,
Задувающий в струны мажорный настрой.
Рваный ритм бытия в положении «ноль»,
Пульс, подобно вороне, боится кустов,
Пустота….но она не моя – эта роль,
Я к таким режиссёрским ходам не готов.
Робкий нерв беспокойства в подкожной броне
Загоняет в тупик, оставаясь в тени.
Пробивая на крепость, прижатый к стене
Обнажённый характер, лишённый брони.
Уязвимо-ранимый в своей наготе,
Вне конфликта в тугую пружину зажат,
Нынче он не на той роковой высоте,
От которой у труса колени дрожат.
Там, где всё продаётся и всё на показ,
Полноводные реки мелеют…увы…
Беспредел и безвременье, вычислив нас,
Если в чём-то непрАвы, то в целом правЫ.
Золотое сечение эры барыг,
Усадивших на привязь своих егерей.
Все они, «се ля ви», не корсары из книг,
Потрошащие трюмы чужих кораблей.
Свой кусок пирога добывая в бою,
Тех от этих всегда отличало одно —
Флибустьерский трофей оставался в строю,
Корабли мародёров ложатся на дно.
Их останки, забитые в зыбкую твердь,
Разъедает придонным планктоном и мхом.
Те, кто рвал им борта, обрекая на смерть,
Разве что вольнодумство сочли бы грехом.
Но не те, так другие, сорвавшись с цепи,
С той, которой остов пригвождён к якорям,
«Тет-а-тет» со стихией– топи, не топи,
В одиночку пойдут по житейским морям.
Не для них это в затхлом болоте подстав —
Стать разменной фигурою в чьей-то руке,
Им бы свой, не чужой монолог проиграв,
Оборваться, как рвётся струна на колке.
В этом чокнутом мире и раньше и впредь,
Только шаг от большого, до гнусных интриг.
Разночтения взглядов легко лицезреть
На полях пожелтевших от времени книг,
В коих правда и ложь, да ещё миражи —
С детских лет зафрахтованный свой «закордон»,
Где в тавернах звенят боевые ножи,
Загоняя под лавки пугливых ворон.
Где едва ли боятся открытых пространств,
Где стрелять, так стрелять, а любить, так любить,
Где умение выжить без средств и лекарств
Весит больше, чем просто умение жить.
Шар земной изуродован сетью границ,
На поверхностях суши их черт не стереть…
А ведь небо их трёт караванами птиц,
Тех, что сами решают, куда им лететь.
 
 
Что-то песен весёлых не хочется петь,
Может время врубило обратный отсчёт.
Мнится мне, будто ясное стало мутнеть,
А размытое, вроде как, наоборот…
 
 
2010
 

Дикая яблоня

 
В старом посёлке с названием «Новое»
Раннее утро, умытое росами,
Благоухают деревья садовые
Рядом с давно отбелевшими флоксами.
Ветра порыв в молодой угорелости
Выломав сучья, морозами битые,
Сочную зелень антоновской спелости
Бесцеремонно срываeт в открытую.
Яблоки с яблони-ядрышко к ядрышку
Вязнут в корнях, а одно, своевольное,
Кожу сдирая об острые камушки,
К долу скатилось в угодья раздольные.
И на отшибе в кустах с голубикою,
Пренебрегая садовостью розовой,
Неприхотливая яблонька дикая
Ветви раскинула в пене берёзовой.
Как же ты, милая, выжила-сдюжила,
Кроной укрывшись от зноя палящего,
Чем одолела морозное кружево,
Не подломив своего настоящего?
Знала, поди, что мука перемелется,
Слабая в корне, размахом широкая,
Богом хранимое, тонкое деревце
Настежь открытое небу высокому.
Все непогоды свои перенесшая,
Каждому рада душа бескорыстная.
В диких плодах её горечь созревшая
Перебродила в оскомину кислую.
 
 
2010
 

Виктор Никифоров (Сиринкс)
Цветные февральские сны

Завируха

 
Пошла… Пошла Метелица!..
Соболья бровь вразлёт!..
По кругу красна-девица
лебёдушкой плывёт…
 
 
Лес замер… Богу молится…
А ну, соколик мой! —
Не выйдет, не обломится! —
Пойдёшь плясать со мной!..
 
 
Ударила гармоника,
а ельник – в березняк!..
Как школьник с подоконника
в берёзовый сквозняк!..
 
 
– Постой! – смеется – Суженый!
Хохочет – не могу!..
И снег звенит… завьюженный
от смеха на бегу.
 

Сон во сне

Снег идёт, снег идёт…

Б. Пастернак

 
Всё воротится, вернётся…
Перекрёсток, поворот…
 
 
Сон во сне. Как… сердце бьётся…
Может… Нет, не обернётся…
 
 
Сон во сне. В нём снег идёт…
 

Невесомость

 
Вы… помните? —
Ты помнишь первый снег? —
Наш… первый… снег?
 
 
Когда…
осенних луж, легчайшей,
льда-в-накидку паутинкой,
чуть-чуть приталенных,
вода
глядела изумлённо в небо
глазами карими – листвой,
на взмах ресниц, на взгляд
на твой…
на Эту Нашу… НЕВЕСОМОСТЬ…
 
 
Ты помнишь Этот… снег?
Наш Первый… снег? —
 
 
Вы… помните? —
 
 
Ты помнишь Эту повесть
о том, как мы с тобою, лица
запрокинув, молиться
перестав глазами друг на друга,
ловили снег…
роскошный снег губами…
 
 
и губы мы с тобою, как во сне…
друг друга губы, вдруг,
губами находили…
 
 
и… Вы… ещё тогда…
Вы никуда ещё не уходили…
Вы помните? —
 
 
Ты помнишь Этот снег —
Наш… Первый… снег?
 

Шёпот, принесенный весенним ветром

 
Остыну и нежная, гибкая станом,
снова стану стыдливой, счастливой и светлой.
В снежинках, в обнимку с ветром, слива цвет.
 

Мольба

 
Я ничего для Вас не значу.
Вы не в моём, Вы в чьём-то… сне.
Нет, я не плачу, я не плачу.
Приснитесь мне. Приснитесь… мне.
 
 
Всё то, что не сбылось, что мимо —
слеза моя. Моя… печаль.
Мой сон, в котором я с любимым
любимая… не мне. Как… жаль.
 
 
Как жаль…
 
 
Мне снятся Вашей скрипки звуки.
В ней столько нежности… ко мне.
Во сне заламываю руки…
Я Вас люблю. Приснитесь мне.
 

Этюд «До-диез минор»

 
Я перешёл запретную черту – я… шут…
Шопен… Дождя туманная полоска…
Я ждал и не дождался отголоска.
Тишайший капель моросящий стук…
Я перешёл запретную черту. Я шут, я вор…
Со мной смычок, один смычок без скрипки!..
и… до-диез минор Шопеновской улыбки –
грустнейший парафраз к раскрашенному рту…
 

Метелица метёт

 
Согрелась… уснула, баюкая дочь.
За окнами зимняя светится ночь.
За окнами белая веток кайма.
Какая холодная нынче зима…
Какие морозы… Какие снега…
Проснувшись, фонарь за окном замигал
и жаркие в сон просочились басы
мужского распева для девы-красы.
О том, что метелица стёжку метёт,
красавица следом за нею идёт…
Дозволь, тает сердце, тоскуя, любя, —
дозволь наглядеться, радость, на тебя…
 

День ангела

 
Под вздохи ветра снег всё забелил, смешал.
Белесый свет в окне в комочек снежный сжался.
Никто не зажигал огней и свет в окне дышал.
День, угасая, продолжался.
 
 
Из комнаты на снег смотрела Тишина
безмолвная на том и этом свете…
и ангелы сквозь пятнышко окна
входили в дом к в-обнимку-спящим детям.
 

Сонечко моё

 
Впасть в сон, стать безмятежным соней,
на сонечко из сна во сне смотреть…
Вдруг, в третью четверть улететь
ко всем своим чертям в четвёртом классе!..
 
 
Вновь стать чертёнком в кучерях черноволосым…
спать на уроках, всласть смотреть в окно
на воробьёв, на неучей пернатых
и ждать звонка с четвёртого урока,
чтоб, очертя головушку, вприпрыжку,
бежать за скачущим по улице ручьём,
поющим, пляшущим, грызущим вкусно льдышку…
И сердце ёкает, смеётся и поёт…
 
 
Вслед за корабликом бежит ручей-мальчишка,
бежит ко мне… сквозь сонечко моё.
 

Игра в пятнашки

 
Пятница. Игра в пятнашки.
Клавиш слаженный аккорд.
Пальцев лёгкая протяжка.
Звуков строящийся хор.
 
 
Звонкое многоголосье
птиц, трамваев и ручьёв.
Снег совсем обезголосел.
Славит племя галочье
скаты крыш – с них небо льётся…
Свист синиц на проводах…
Голубь… Солнце… Кот крадётся…
Замирает сердце – Ах!..
 
 
Промахнулся… Промахнулся! —
Два прыжка: аккорд! Аккорд!!.
День тобою улыбнулся…
За Уралом я проснулся…
Я тобой ужасно горд…
 

Предместье Весны

 
Дамы. Коты. Птицы.
Вещие лица котов и дам.
Снятся котам дамы и птицы.
Вещие сны снятся котам.
А если не спится, дамам и птицам
сказки мурлычут про птиц и дам…
 
 
Вещие птицы, коты-баюны…
Дамы и сны. Ожидание чуда.
Кто вы, колдуньи и ведуны,
вестники, родом, скажите, откуда?..
 
 
Дамы, коты, птицы и сны
скажут, что все они родом «Оттуда»…
Место рожденья – предместье Весны!..
 

Ворожба

 
Веточка вишни… Боже Всевышний …
Веточки вишни вешний наряд!..
Солнечный дождик, мокрые крыши…
Щёки от сна и от счастья горят…
 
 
Тише, пожалуйста, слышите, тише…
Капель весенних звучит ворожба…
слышите…
Слышите?! С веточкой вишни
вешняя чья – то проснулась судьба!..
 

Владимир Квашнин (Охотник)

Егерь

 
Он вышел к речке на обходе.
Ложилось солнце в тучу комарья,
Метался гнус, шалея к непогоде —
Извечный деспот всякого зверья…
Всем тяжело в июльскую жарищу,
Одно сейчас спасение – вода:
Что силачу – медведю, что лосищу,
Лишь браконьеру в радость та беда.
Когда он ладил с совестью, законом?
И егерь знал – он где-то на реке,
И карабин с единственным патроном
На всякий случай был в его руке.
И тут олень – красавец круторогий
С подпалинами охры на боках,
От комарья, не чувствуя двуногих
На берег вышел в нескольких шагах.
Секунда – и олень уже на мушке…
Да ладно, брат, ты что? Я пошутил!
И тут прицел оптический с опушки
Оленью грудь, блеснув, перекрестил….
Он жал курок, едва ли сознавая,
Что перед Богом жребий свой бросал –
Оленью душу выстрелом спасая
Поверх,
Свою – заблудшую спасал….
 
 
И был ответ – по сопкам умножаясь
Свинцом и бранью – вымещенный страх…
И плыл олень спасенный, отражаясь
В счастливых, мертвых, егерских глазах.
 

Ты морячка – я моряк

 
А под утро мама вдруг приснилась…
Молодая, та – из детских лет,
Улыбнулась так, словно простилась
И ушла в сереющий рассвет.
Позвоню – не дай-то Бог, сердечко,
Расскажу, как внучка бабу ждет,
Так и носит бабино колечко,
Да «Морячку» бабину поет.
Бабину…. И вижу (так бывает)
– год ли два, трава стоит стеной,
Только шаг – и мама раскрывает
Голубое небо надо мной…
Помню всё – как военком сморкаясь
Отдавал нам орден и Указ,
А со стенки папка, улыбаясь,
Не сводил с тебя влюбленных глаз.
Помню сны, дерущие по коже
С черною пучиною в отвес…
Все под Богом…. Скоро, может, тоже
Подопру ногой сосновый крест.
И отец, погибший в субмарине,
Скажет, посадив меня у ног –
Расскажи мне, сына, о Марине,
Расскажи о матери, сынок.
Что сказать?… Не жала, так сажала,
Грамотку под старость заслужив,
Всю-то жизнь свечу в окне держала
С верою святою, что ты жив.
А потом твердила, что узнает
Среди тысяч чаек на реке…
Дождь ли ветер – плащик одевает
И на речку с хлебушком в руке….
…..Вроде день – уже закат с престола,
Ночь по небу катит каравай…
Ключ на старт, ремень, педаль до пола,
Ну, давай, родимая, давай!!!!!
……Я успел – народ, готовясь к пьянке
Заносил столы, смахнув венок….
И шептала матушка из рамки –
Ты прости…. Не дождалась, сынок…..
 

Сорок второй

 
Скользнув с плеча платком вдовы-солдатки,
Упала ночь. В домашней тишине
Перебираю старые тетрадки
Воспоминаний деда о войне.
 
 
Раскрыл одну, без выбора, навскидку…
И съежился от пересвиста пуль.
Там медсестра бойца на плащ-накидке
Тащила с поля боя, словно куль…
 
 
Бил пулемет, сминая фланг атаки.
Еще чуть-чуть… И вдруг огонь затих…
И кто бы знал, что немец вывел танки,
А здесь одна винтовка на троих.
 
 
И был сигнал – зеленая ракета —
Всем отойти (бывает на войне).
И лишь комбат, встав в рост, из пистолета
Стрелял в упор по танковой броне.
 
 
Да с ним боец – парнишка лопоухий,
Сибирячек – садил с винтовки в щель…
Но тут осколок, чуть побольше мухи,
Ударил в грудь, прошив его шинель…
 
 
И медсестра тащила, прикрывая.
Он был в сознаньи, только умолял:
– Прошу тебя, оставь меня, родная,
Отвоевался, видно, отстрелял.
 
 
А можешь ты, пусть я тебе не любый, —
И рвался встать, и маму тут же звал, —
Поцеловать меня, сестренка, в губы?
Меня никто еще не целовал…
 
 
Меня… Алешкой, – шепчет он без силы.
– Я из Тюменской, там родные ждут…
– Ты не молчи, прошу, солдатик, милый.
Меня, родной, Наташею зовут…
 
 
Он умирал. Она его тащила
Под канонаду флотских батарей.
И, словно бы, таинственная сила
Хранила их с молитвой матерей.
 
 
Назло смертям, всем пулям и осколкам,
Колени – в кровь. Тащила, как могла…
И на закате ротная двуколка
Их в ближний тыл обоих довезла.
 
 
И был санбат, был спирт, хирург уставший.
И снова – боль, до крошева зубов…
Тепло ладони маленькой Наташи,
И первая Алешкина любовь.
 
 
… А впереди был фронт, была разлука,
Еще рекой, три года, – пот и кровь.
И смотрит с фотографии на внука
В огне войны рожденная любовь.
 

Вот и осень брусничная

 
Только мать любит всех —
И далеких и близких,
И для матери нет нелюбимых детей….
Шлю России поклон я сердечный и низкий,
Как один из далеких её сыновей.
Шлю его с Северов, где живу не жалея,
Где народ знает цену «шальному» рублю,
Где и совесть, мне кажется, режет острее,
Если резать по жизни свою колею.
 
 
А у нас как всегда – хлеб вприкуску с морошкой,
Не комар, так мошка, не дожди, так снега,…
Но, какие мы песни поем под гармошку
О ТЕБЕ, так, что нам подпевает пурга!
Как мы ждем твоих птиц легкокрылых весною,
Словно письма летят к нам твои журавли,
И с какой, кто бы знал, провожаем тоскою
их до самой закраины нашей земли.
 
 
Вот и осень брусничная ждет за порогом,
Греет душу и сердце рябина в окне….
Так бы жить, да и жить – в мире с Миром и Богом….
А у нас полстраны полыхает в огне.
Плачет матерь-земля, ей ли в радость стихия,
Позабыла тепло босых ног в борозде…
А Югра, где живу, это та же Россия,
Только может чуть ближе к Полярной звезде,
А родная Югра, это та же Россия,
Только чуточку ближе к Полярной звезде…