Текст книги "Танкист №1. Бей фашистов!"

Глава 10. «Шефская помощь»

Серпухов, 16 октября 1941 года

Репнин только головой качал – до чего же точно все повторяется! То, что происходило в эти октябрьские дни с Дмитрием Федоровичем, происходит и с Геннадием Эдуардовичем. Да, есть небольшие нюансы, но, в общем и целом, все то же самое.

Хотя чему тут удивляться? И он, и Лавриненко действовали в одних и тех же обстоятельствах, вот и вышло одинаково.

16 октября, когда вся бригада отправилась своим ходом в Кубинку, Катуков оставил его танк для охраны штаба 50-й армии – именно так все случилось и с Лавриненко.

Штабисты ненадолго задержали танкистов, и Репнин скомандовал поход.

Развить приличную скорость не получалось – шоссе было забито техникой, автобусами, телегами. Пробка.

Геша высунулся в люк – подышать.

Погоды стояли мерзкие, то дождь, то снег с дождем. Но тут вроде прояснилось. Теплее не стало, да еще и туман.

Зябко, но хоть на голову не сыплется эта мокрая, холодная гадость.

Репнин вздохнул. Сколько он тут уже, в этом времени и пространстве? Скоро три недели будет. Попривык.

Что интересно, сама война, хоть она и Великая Отечественная, нисколько его не поразила, не потрясла. Русский человек, когда бы он ни родился, знает, как это было, когда да что.

А ему довелось не только узнать «подробности», но и прочувствовать, испытать на себе все прелести того, что позже назовут Битвой за Москву.

Куда сильнее Геннадия напрягало «переселение душ». Вот к этому что-то никак не привыкалось. Что-то в нем протестовало, не желало совмещаться с чужим.

Да, Лавриненко – герой и все такое, но он все равно посторонний, не свой. А тут ведь мало своим стать, надо стать собой! Как?

Как признать чужое тело собственным? А никак!

Наверное, в той же ситуации окажется человек, мозг которого пересадят в новое тело. Скажем, старому ученому даруют тело молодого дурака, разбившегося на мотоцикле. Руки-ноги залечат, кокнутый черепок подлатают – и вставят мозги.

Очнется старикан, и как он будет себя чувствовать? Неплохо, наверное. Словно пересел с полуразвалившейся телеги в мощный спорткар. Все можно!

Хочешь – ходи, хочешь – беги. Да хоть вприпрыжку!

Вот только Геша Репнин далеко не старик. Хотя и пацаном его тоже не назовешь.

Капитан фыркнул. Вот сколько времени он здесь, ровно столько себя и убеждает в пользе и выгоде «переселения»! А толку – чуть.

Ну, может, привыкнет еще. Человек ко всему привыкает…

* * *

Добравшись до Серпухова, Репнин оставил механика-водителя со стрелком-радистом, чтобы те осмотрели танк как следует, а сам, с Федотовым на пару, забежал в парикмахерскую – сбрить отросшую бороду. Чесалась, зараза.

А пользоваться опасной бритвой Геша не умел.

Сухопарый пожилой еврей в белом халате и золоченых очках развел мыльную пену, поправил бритву на кожаном ремне и приступил к священнодействию.

Лезвие аккуратно скользило по щеке, чисто сбривая щетину, а парикмахер журчал:

– Бож-же мой, что за повадки у этих немцев? Ах, какие были культурные люди, чистота и порядок… И как сдурели со своим Гитлером!

Репнин дождался, пока старичок уберет бритву, и сказал:

– Зря вы так, немцы и остались культурными людьми. Аккуратные такие бараки строят, огораживают колючей проволокой – все ровненько, травка покошена, кустики пострижены, шлагбаум выкрашен в черный и белый. И узников там держат в одинаковых полосатеньких робах, а потом загоняют в чистенькие газовые камеры и травят. Причем, заметьте, загоняют голышом, чтобы робы не запачкали. Орднунг!

– Это уже не люди! Нелюди какие-то!

– Фашисты, – пожал плечами Геша.

Парикмахер намочил вафельное полотенце кипятком из чайника, потряс им, остужая, и осторожно приложил к подбородку и щекам клиента.

М-м-м… Блаженство!

– Одеколончиком?

– Да, пожалуйста.

Еврей нажал грушу, и «Шипр» приятно обжег лицо. Повеяло полузабытым запахом.

– Сколько с меня?

– Старый Абрам еще не настолько заелся, чтобы требовать деньги с защитников Родины!

– Спасибо тогда, – улыбнулся Репнин.

Он уже вставал с кресла, когда в маленький зальчик вбежал красноармеец. Нервно поправив пилотку, он углядел танкиста с двумя «кубарями» на черных петлицах[9]9
  До введения погон звания отображались на петлицах. Черный цвет петлиц относился к бронетанковым войскам, а два «кубаря» (квадрата) отличали лейтенанта.


[Закрыть], подскочил и затараторил:

– Товарищ лейтенант! Комендант города приказал вам срочно явиться!

– Срочно, говоришь? А кто у вас комендантом?

– Товарищ Фирсов! Комбриг.

– Веди.

– А я на машине!

– Еще лучше. Федотов, дострижешься и дуй к нашим.

– Есть… – расслабленно отозвался заряжающий.

На улице Репнина дожидалась тряская «полуторка». Посланец вскочил на место водителя, Геша устроился рядом, и грузовик тронулся, завывая и грохоча расхлябанными бортами.

Добираться до комендатуры долго не пришлось, Полуторка затормозила у самых ступенек, где уже поджидал комбриг Фирсов.

Это был плотный, кряжистый человек с широким лицом и темной шевелюрой.

Командующий 194-й горнострелковой дивизией полковник Фирсов взвалил на себя «общественное поручение» – стал начальником гарнизона города.

– Пал Андреич! – закричал красноармеец, высовываясь с места водителя. – Доставил!

– Вижу, – кивнул Фирсов и спустился к Репнину.

– Лейтенант Лавриненко по вашему приказанию прибыл, – отдал честь Геша.

– Вольно, лейтенант. Мне донесли, что ты на танке?

– Так точно. Следую в Кубинку своим ходом по приказу комбрига Катукова.

– Понял. Тута вот какое дело – немцы прорвались! 17-я дивизия, стоявшая за селом Угодский Завод, самовольно отступила по старой Калужской дороге на Тарутино[10]10
  Командира 17-й Московской стрелковой дивизии народного ополчения Козлова было приказано за это расстрелять перед строем, но он успел перебежать к немцам.


[Закрыть]. Ополченцы сраные… И все, дорога на Серпухов открыта! Разведка донесла: сюда движется чуть ли не батальон немцев на мотоциклах, три тягача с пушками и штабной автобус. Они уже проследовали через Высокиничи. Мне приказано выставить заградотряд, а из кого? Тута одни деды да мальцы! И твой танк. Понимаешь?

– Понимаю, товарищ полковник, – кивнул Геннадий. – Окажем «шефскую помощь». Топливо есть, комплект боеприпасов имеется, вести бой с немцами готов. Покажите дорогу!

– Петро! – рявкнул Фирсов, обращаясь к красноармейцу. – Покажешь!

– Есть!

– А я тогда истребительный отряд соберу.

Сборы были недолги. Вскочив на броню, Репнин нырнул в башню.

– Иваныч, заводи! Немцы показались, надо бы сократить поголовье!

– Эт можно…

«Тридцатьчетверка» прокатилась по улицам Серпухова и свернула на дорогу в сторону колхоза «Большевик».

Красноармеец крикнул в открытый люк:

– Эта дорога на Высокиничи!

– Слазь тогда!

– Ну, вы… это… Дайте им!

– Дадим! Так дадим, аж жарко станет!

Танк попылил дальше, пока Репнин не углядел подходящее местечко неподалеку от реки Протвы.

– Иваныч! Загоняй сюда!

– Понял, тащ командир.

Танк свернул с дороги в лес и выбрался на опушку. Отсюда хорошо была видна дорога в оба конца.

– Экипажу – на лесозаготовки. Маскируем машину.

Вчетвером танкисты живо наломали веток и кое-как прикрыли башню, а гусеницы и без того прятались в кустарнике.

«Холодает, однако…» – подумал Репнин, ежась. С утра и вовсе морозец – на лужах закрайки леденели…

– Едут вроде… – прислушался Борзых.

– По местам!

Заняв свое место, Геша глянул в прицел.

– Идут, зольдатики… Едут, вернее.

«Ну и наглые, – подумал Репнин. – Даже разведку не выслали! Прут вперед, как у себя дома… Сейчас мы вас обучим осмотрительности!»

– Заряжай осколочным!

– Есть! Готово!

Мотоциклы танку не опасны, пропустим… Головной «Опель» или «Бюссинг» находился метрах в трехстах от танка, за ним шел автобус с длинными антеннами и еще два грузовика, набитые пехотой и тащившие на прицепе орудия.

Подпустив переднюю машину метров на сто пятьдесят, Геннадий вжал спуск.

– Выстрел!

Удар снаряда пришелся по кузову. Борта, тент, бравые пехотинцы – все подряд разлетелось в дыму и пламени взрыва. Кабину отправило в кувырок, а отцепившаяся пушка опрокинулась в придорожную канаву.

Стрелок-радист открыл огонь из пулемета по мотоциклистам, не подпуская тех к танку. Только гранат им не хватало.

Все произошло так быстро и так неожиданно для гитлеровцев, что те не сразу сообразили. А Репнин, чуть довернув башню, прицелился в замыкающую машину.

– Осколочный!

– Готово!

– Выстрел!

Танк сотрясся, посылая еще один «горячий привет» – снаряд пробил кабину «Опеля» или «Бюссинга» и разорвался. Тент мгновенно надулся пузырем и тут же лопнул, скрутился горящими лоскутьями. Замелькали черные фигурки – они отлетали скрюченными свастиками.

– Товарищ командир! Немцы орудие разворачивают!

– Да ну? Иваныч, вперед! И газу!

– Понял!

Немцы, посыпавшиеся из кузова третьего, уцелевшего «Опеля» или «Бюссинга», уже успели отцепить пушку и разворачивали ее в направлении танка. «Сообразили-таки…» Но поздно.

«Т-34», скатившись с пригорка и теряя ветки, наброшенные на броню, разогнался и ударил передком в грузовик, сминая тому кабину, ломая борт, опрокидывая и сбрасывая в кювет.

Развернув танк, Бедный проехался по орудию, корежа матчасть и давя немецких пушкарей.

– Тащ командир! Там наши!

– Где?

– А вона, на дороге!

И впрямь, поспели две полуторки, и люди с оружием, все вперемешку – в военной форме, в гражданском – дружно бросились на врага.

– Иваныч, дави мотоциклы!

– Так точно!

Танк лишь слегка подпрыгивал, наезжая на очередной «Цундап» и раскатывая тот гусеницами. Не доезжая до штабного автобуса, «тридцатьчетверка» замерла, качнув орудием, и немцы очень живо высыпали из дверей, высоко задирая руки. Гитлер капут!

В живых у немцев оставалось никак не меньше тридцати или сорока человек, но все они были настолько деморализованы и раздавлены (в переносном смысле), что даже не пытались сопротивляться.

– Грузим трофеи, – распорядился Репнин. – Иваныч, поведешь автобус. За рычаги сяду я.

– Есть!

– Давай…

* * *

В Серпухов возвращались с триумфом. Бойцы истребительного батальона, гнавшие пленных, поотстали, а «Т-34» торжественно подъехал к комендатуре. Его сопровождал «эскорт» на десяти трофейных мотоциклах с колясками, а полуторка тянула противотанковое орудие с полным боекомплектом.

Репнин, как только освободился от медвежьих объятий Фирсова, передал ему тринадцать автоматов и шесть минометов.

– Ну, спасибо! – орал комендант. – Ну, заделали вы козу немчуре! Еще и автобус «заняли»? Ну, этот с собою берите! Может, вашим штабистам пригодится!

– Лады, товарищ полковник. Нам бы еще бумаженцию какую составить для Катукова, а то припаздываем мы.

– Да это мы мигом спроворим!

Буквально через пятнадцать минут «тридцатьчетверка» продолжила свой путь. За нею следовал немецкий автобус.

* * *

Чисмена – это небольшая станция, поселок рядом с Волоколамским шоссе. Ничего особенного – рубленые избы под тесовыми крышами, заснеженные садики, поленницы дров, сараи с душистым сеном.

Здесь и обосновалась 4-я танковая. «Тридцатьчетверки» и «КВ» хоронились в лесу, под масксетями и ветками.

До Чисмены экипаж Репнина добрался лишь к полудню 20 октября, поэтому встретили их неласково. Начальник политотдела Иван Деревянкин и вовсе набросился на танкистов, грозя отдать тех под трибунал.

– Где столько шлялись? – орал он.

– У нас была уважительная причина, товарищ старший батальонный комиссар, – ответил Репнин прохладным голосом.

– Какая, мать твою, причина?!

Приблизившийся Катуков укоризненно посмотрел на Деревянкина и обратил начальственный взор на Гешу:

– Докладывайте, товарищ лейтенант.

Репнин молча выудил записку Фирсова и протянул ее полковнику.

Комбриг пробежал глазами первые строчки, хмыкнул и только тут заметил, что Репнин встал по стойке смирно – подходил сам Рокоссовский.

– Что интересного пишут? – спросил с улыбкой Константин Константинович.

Катуков, улыбаясь, зачитал вслух:

– «Полковнику тов. Катукову. Командир машины Лавриненко Дмитрий Федорович был мною задержан. Ему была поставлена задача остановить прорвавшегося противника и помочь восстановить положение на фронте и в районе города Серпухова. Он эту задачу не только с честью выполнил, но и геройски проявил себя. За образцовое выполнение боевой задачи Военный совет армии всему личному составу экипажа объявил благодарность и представил к правительственной награде. Комендант города Серпухова комбриг Фирсов».

Рокоссовский молча протянул руку Репнину, и тот крепко пожал ее.

Из рассказов Г. Фукалова:

«Первое попадание было по башне – сразу все лампочки в машине погасли. Следующее попадание – у меня зеркальные перископы полопались. А главное, такое ощущение, что тебя в бочку посадили и молотом по ней лупят… Потом еще удар, и, видимо, он попал в маленький лючок механика, потому что снаряд прошел в машину, но прошел над боевой укладкой. У нас же все под ногами, в кассетах. И прошел в машинное отделение, машина сразу загорелась. Я механика хватаю за комбинезон и чувствую, что он обмяк. Значит, все, готов…

Радист вперед нас из башни вынырнул. Заряжающий тоже хотел за ним выпрыгнуть, одной рукой схватился, а вторая не работает, и не может подтянуться. Вижу, у него из этого рукава кровь течет. А на мне уже комбинезон загорелся, так я его, как вытолкнул, и сам выпрыгнул. А третий и не знаю куда делся. Там же как, спасайся, кто как может…

Комбинезон о землю погасил, говорю заряжающему: «Отползаем назад!» Ясно же, если танк загорелся, значит, взорвется скоро. Мы же его перед атакой полностью боеприпасами пополняли. Ночью снаряды привезут, и мы начинаем их перегружать. А если местность пересеченная и машина подъехать не может, то каждому на спину по ящику. Понятно, мы ребята молодые, здоровые, но в каждом ящике четыре снаряда по 16 килограммов, а это получается 60 килограммов. Как можем, так и идем, вот так… Потому колени у меня и болят…»

Глава 11. Бои местного значения

Московская область, Скирманово, 12 ноября 1941 года

16-я армия занимала линию обороны в районе сел Чисмена, Гряды, Покровское. 4-я танковая бригада, находясь в резерве, оседлала Волоколамское шоссе.

Гитлеровское командование планировало прорвать в этом месте оборону Западного фронта, чтобы выйти к Истринскому водохранилищу.

Немцы заняли Можайск и Малоярославец, наступали на Наро-Фоминск, Маурино и Тащирово. Крайним сроком взятия Москвы Гитлер назначил 7 ноября…

У Катукова забрали три танка на прикрытие звенигородского направления, а остальную технику полковник распределил между тремя группами: семь «Т-34» под командованием лейтенанта Александра Бурды действовали в направлении Кубинки, Акулово и Тащирово, обороняя мост у Маурино. Группа Воробьева из трех танков с двумя отделениями пехоты должна была вести бой на северном берегу Тарусы и Нары. Группа Кукарина поддерживала огнем мотострелков, штурмовавших деревню Тащирово.

Раз за разом танкисты наносили сдерживающие удары, не позволяя противнику копить резервы у Горок, Волоколамска, Быково.

А 16-й армии приходилось туго. На нее давили два корпуса 4-й танковой группы Гёпнера, 5-й корпус 9-й армии, моторизованная дивизия СС «Рейх», и еще, и еще…

Захватив в начале ноября деревни Марьино, Козлово и Скирманово, немцы не только вклинились в расположение обороны 16-й армии, но и нависли с юга над магистралью Волоколамск – Истра. Это было опасно, это было нетерпимо, и Катуков решил выбить клин в районе Скирманова.

Дело выглядело очень непростым – немцы нагнали в Скирманово тридцать пять танков, господствующую высоту занимал батальон пехоты, а на сельском кладбище фрицы понаделали дотов и блиндажей.

Причем справа и слева от села – глубокие овраги. Стало быть, штурмовать Скирманово надо было в лоб. Обмозговывая операцию, Катуков и не заметил, как вечер 9 ноября плавно перешел в ночь на 10-е…

* * *

…7 ноября Репнин отметил со всеми вместе, в землянке, где гудела «буржуйка». Стол накрыли роскошный – картошечка вареная, селедка бочковая, хлеб ржаной, водка «Столичная».

В карте вин числился также трофейный шнапс и даже бутылка настоящего бургундского, позаимствованная у немцев в штабном автобусе – Бедный берег трофей к ноябрьским.

Понемногу добавлялись сущие деликатесы – сальце, порезанное тоненькими ломтиками, одуряюще пахнущее чесночком, соленые огурчики и грибочки.

– К столу, товарищи! – громко сказал Геннадий и плотоядно потер ладони.

Экипажи загомонили и заняли лавки.

– Дмитрий Федорыч, вам чего? – осведомился Сардыка, стрелок-радист с танка Капотова.

Репнин мигом сориентировался.

– Водочки!

Сардыка одобрительно кивнул и щедро плеснул в мятую кружку.

– Товарищ лейтенант! – крикнул Борзых. – Тост скажите!

Геша поднялся и оглядел лица товарищей. Они были серьезны или веселы, просты и торжественны. Ни одной глумливой усмешечки типа: «Великий Октяябрь! Тоже мне, дата!» не мелькнуло.

Для этих людей революция была святым понятием, символом веры.

– Двадцать четыре года тому назад, – сказал Репнин негромко, – наши отцы скинули царя, скинули капиталистов и помещиков, кулаков и попов. Мы построили социализм и живем в великой стране, а если усатенькая сволочь с челкой хочет все это отобрать, то увидит на улицах Берлина наши танки! За Октябрь.

Дружно грюкнув, сошлись кружки.

«Столичная» Геше понравилась – мягкий, хлебный вкус. Вот что значат ГОСТы! Здесь паленой водки не бывает.

По второй Репнин не наливал – порция и без того была убойной. Он никогда не был особым любителем щелкать рюмками, просто не избегал возможности посидеть в хорошей компании.

Попробовав трофейный «Мартель», Геша признал, что здесь тоже подделкой не пахнет. Отвалившись к стене, он расслабился. Хорошо!

Либералы, дорвавшиеся до власти при Ельцине, совершенно зря отменили празднование годовщины Великой Октябрьской социалистической. Ни 12 июня, ни 4 ноября, ни даже 9 мая не способны, да и не должны были заменить 7 ноября.

Совершенно не важно, что происходило при штурме Зимнего, главное – это дата, праздничная дата! Неужто французы, отмечающие День взятия Бастилии, дурнее? А ведь событие смешнее, чем это самое взятие, трудно подыскать. Взяли горожане с крестьянами, да и разобрали по кирпичику замок Бастилия.

Зачем? Кому он мешал? Говорят – символ ненавистной монархии. Ну, не дурость ли? В Бастилию сажали сплошь графьев да герцогов! Все равно развалили…

И что? Да был бы повод, а уж из него вырастает обычай. Традиция – вот что важно!

Кто там снимал штурм Зимнего? Эйзенштейн, кажется? Как там матросня да солдатня лезут по воротам Главного штаба, отворяют их – и толпа врывается на Дворцовую площадь. А зачем? Что, нельзя было обойти тот самый Главный штаб? Ну, как же – эффектная сцена…

Да там все построено на спецэффектах – выстрел «Авроры», арест министров-капиталистов… Опять-таки – зачем?

Все эти министры весь день сидели дома – обойди их парочка ревматов – революционных матросов, да собери до кучи. Но тогда и вспомнить будет нечего о Красном Октябре!

И снова тот же вопрос: какая разница?

Был ли штурм Зимнего постановочным или не был, это совершенно неважно. Главное – само событие!

Ленин и Сталин называли его, это событие, «октябрьским переворотом», льстивые историки ударились в пафос, провозгласив «Великую Октябрьскую социалистическую революцию». Пусть.

Все равно это был праздник! Настоящий.

Почему – был? Репнин усмехнулся. Не был, а есть! И будет.

Геннадий вдруг похолодел. Он лишь теперь понял свое предназначение.

Почему он оказался в 41-м? Для того лишь, чтобы довести до конца дело, начатое Лавриненко? Дойти до Берлина, громя фашистскую нечисть? И все? И успокоиться на этом? Чтобы потом, в 70-ю годовщину Победы, читать о беспределе в Донбассе? Или о том, как олигархи, по блату получившие «нефтянку», с жиру бесятся?

А тогда стоит ли уродоваться сейчас, дабы потом доказывать всему «мировому сообществу», включая украинцев, прибалтов и прочих, демократически озабоченных, что именно Красная Армия победила фашизм?

Нет уж, Геннадий Эдуардович, не выйдет. Ты – единственный, кто знает, как карты лягут. На кону – СССР, и проиграть никак нельзя.

Репнин даже протрезвел от холодных, жестких мыслей.

– Сардыка, – просипел он, – будь другом, плесни.

Сардыка плеснул.

– За победу!

* * *

Утром 12 ноября в землянку ворвался Борзых со свежей газетой «Правда».

– Вот! – выдохнул он.

Репнин прочитал:

«Совет Народных Комиссаров постановляет:

Присвоить Катукову Михаилу Ефимовичу звание генерал-майора танковых войск.

Председатель Совета Народных Комиссаров СССР И. Сталин

Управляющий Делами Совета Народных Комиссаров СССР Я. Чадаев

Москва. Кремль. 10 ноября 1941 г.».

А ниже уже для всех:

«Всем фронтам, армиям, танковым дивизиям и бригадам приказ

Народного Комиссара Обороны Союза ССР

11 ноября 1941 г. № 337. г. Москва

О переименовании 4-й танковой бригады в 1-ю гвардейскую танковую бригаду.

4-я танковая бригада отважными и умелыми боевыми действиями с 4.10 по 11.10, несмотря на значительное численное превосходство противника, нанесла ему тяжелые потери и выполнила поставленные перед бригадой задачи прикрытия сосредоточения наших войск.

Две фашистские танковые дивизии и одна мотодивизия были остановлены и понесли огромные потери от славных бойцов и командиров 4-й танковой бригады.

В результате ожесточенных боев бригады с 3-й и 4-й танковыми дивизиями и мотодивизией противника фашисты потеряли: 133 танка, 49 орудий, 8 самолетов, 15 тягачей с боеприпасами, до полка пехоты, 6 минометов и другие средства вооружения. Потери 4-й танковой бригады исчислялись единицами.

Отличные действия бригады и ее успех объясняются тем, что:

1. Бригадой велась беспрерывная боевая разведка.

2. Осуществлялось полное взаимодействие танков с мотопехотой и артиллерией.

3. Правильно были применены и использованы танки, сочетая засады с действиями ударной группы.

4. Личный состав действовал храбро и слаженно. Боевые действия 4-й танковой бригады должны служить примером для частей Красной Армии в освободительной войне с фашистскими захватчиками.

Приказываю:

1. За отважные и умелые боевые действия 4-ю танковую бригаду именовать: «1-я гвардейская танковая бригада».

2. Командиру 1-й гвардейской танковой бригады генерал-майору Катукову представить к правительственной награде наиболее отличившихся бойцов и командиров.

3. Начальнику ГАБТУ и начальнику ГАУ пополнить 1-ю гвардейскую танковую бригаду материальной частью боевых машин и вооружением до полного штата.

Народный Комиссар Обороны Союза ССР И. СТАЛИН

Начальник Генерального штаба

Красной Армии Маршал Советского Союза Б. ШАПОШНИКОВ».

– Ух, здорово! – воскликнул Федотов.

В это время низковатая дверь отворилась, пропуская Катукова.

Танкисты вскочили, и Репнин, улыбаясь, гаркнул по уставному:

– Здравия желаю, товарищ генерал-майор!

Комбриг ухмыльнулся и ответил:

– Вольно, товарищ гвардии старший лейтенант.

Наблюдая за Гешей, Катуков рассмеялся.

– Все правильно, товарищ Лавриненко, все правильно. Крепите третий «кубарь»!

Усевшись подальше от печки, генерал-майор снял шапку и сказал:

– Через час переходим в наступление. Задача такая: занять Скирманово и уничтожить немцев. Основные силы вводятся тремя эшелонами. Танки первого эшелона должны будут вести разведку боем с целью вызвать огонь противника – так мы засечем его огневые точки. И эти танки поведете вы, товарищ старший лейтенант.

– Есть!

Катуков кивнул.

– Вас поддержат «КВ» Заскалько и Полянского. В половине десятого начинаем артподготовку, а ровно в десять выдвигаются ваши танки. Ну, готовьтесь.

Хлопнув ладонями по коленям, генерал-майор встал.

– А чайку? – всполошился Бедный. – На малине заварен, на смородиновом листе…

– Спасибо! – улыбнулся Катуков. – В Скирманово угостите!

* * *

Разрывы снарядов то частили, сливаясь в общий грохот, то слышались по одному, гулкие и резкие.

«Арта!» – усмехнулся Репнин.

Танки потихоньку скапливались в сосновой роще близ деревни Ново-Рождествено. Стужи особой не наблюдалось, но легкий морозец чувствовался. Под сапогами скрипел свежий снег, выпавший ночью – это было как обещанье будущих декабрьских вьюг.

Ох, и не повезло немцам! Зима 41-го выдалась на редкость лютой. Ну, так вам и надо, никто вас сюда не звал, сами приперлись.

Геша прищурился на ярком солнце. Поодаль расстилались выбеленные снегом поля, впереди, за высотой, курились дымки невидимого Скирманова.

Репнин оглянулся на танк – он был белым, в разводах. Вчера с утра машину отдраили, загасили известь и побелили «тридцатьчетверку». Свежая известка аж сияла, как выстиранная простынь. Маскировка не помешает.

Весь взвод, вся группа «Т-34» сливались со снегом.

Вразвалочку подошел Антонов.

– Ну, шо? – спросил он с легким украинским акцентом. – Выступаем?

– Да, – кивнул Геша. – Сейчас «катюши» дадут немцам жизни, и вперед.

Артобстрел затих. Бухнул последний взрыв, и тут же из-за леса послышался громовой стон гвардейских минометов. Оставляя «лисьи хвосты» выхлопов, снаряды взвивались по косой в небо и рушились на немецкие позиции.

– По машинам!

Первыми двинулись танки Репнина и Капотова. Вышел Иваныч на второй скорости, затем переключился на третью.

Взобравшись на горку, машины замерли.

В триплекс Геша разглядел Скирманово – село лежало впереди, как торт на блюде.

– Осколочный!

– Готово!

– Огонь!

Репнин бил не прицельно, его задача была в ином – вызвать огонь на себя, чтобы выявить, откуда немцы стрелять станут. Послышался хлесткий выстрел капотовского танка, а дальше немцы взбесились будто – палили изо всех пушек, из танков, что были зарыты справа, на кладбище.

Снаряды рвались по всей высотке, несколько ударило по «тридцатьчетверке». Машину сотрясало, в ушах звенело.

– Бронебойный!

– Готово!

Геша прицелился, и снаряд угодил по башне танка, зарытого на окраине села. Попал.

А целей было множество. Считай, каждый подвал в селе превратился в дзот.

– Иваныч! Метров десять вперед, и замри!

– Есть!

Забавно, но побелка здорово помогала – немцы открывали огонь лишь тогда, когда танк двигался. Стоило машине остановиться, как она будто делалась невидимой.

– Осколочный!

– Готово!

– Выстрел!

Осколочно-фугасный влепился точно в блиндаж, подбрасывая бревна и кучи земли. Накрылось ваше укрытие, истинные арийцы…

Подоспели «КВ» Заскалько и Полянского и с ходу открыли огонь. Неожиданно орудие на тяжелом танке Полянского смолкло – Репнин понял так, что пушку повредило вражеским снарядом.

А навстречу «КВ» выходила целая колонна немецких танков, Геша насчитал девять машин.

– Ванька! Передай Илье, пусть двигает назад! Не разворачивается по огню, а двигает задним ходом!

– Есть!

Полянский послушался, «КВ» попятился – и тут же заухала батарея тяжелых минометов, вслепую нащупывая танк. Не дай бог, мина угодит в жалюзи и накроет моторную группу…

– Тащ командир! Заскалько подбили! Горят они!

– Вижу, – процедил Репнин. – Иваныч! Вперед!

«Тридцатьчетверка» покатилась под горку. По движущейся цели попасть непросто, так и самому стрелять не слишком-то удобно. Но нужно.

Внезапно в наушниках пошел сплошной треск.

Репнин молча сунул Федотову кулак под нос, что означало: «Заряжай бронебойный!»

– Есть!

Геша вдавил педаль спуска.

– Выстрел!

Репнин поморщился: он целился под башню «троечке», а попал по каткам. Но попал же! Хана гусенице.

Геннадий смотрел вперед и влево. Заряжающий в панораму наблюдал за правым сектором. Мехвод вел танк на скорости километров тридцать в час – и зигзагом, меняя направление через каждые полста метров.

Репнин раздраженно скривился. Тесно!

Правое плечо уперлось в казенник пушки, левое – в броню башни. Руки сложены крест-накрест: левая на механизме подъема орудия, правая – на рукоятке поворота башни.

Засунуть бы этих конструкторов в танк и послать в бой! Пускай бы повертелись, коекакеры хреновы! То ли ты в башне, то ли на арене цирка, йога изображаешь, скрутившего конечности в узле-асане…

Матеря ТПУ[11]11
  Танковое переговорное устройство.


[Закрыть], Геша толкнул ногой механика-водителя в спину – «Стой!», и крикнул – на всякий случай:

– Короткая! Бронебойный!

– Есть бронебойным! Готово!

– Выстрел!

Иваныч выбрал ровный участок пути и крикнул:

– Дорожка!

Федотов дослал снаряд и заорал, перекрикивая лязг затвора и рев дизеля:

– Бронебойным готово!

На ходу стрелять – идея не слишком удачная, подвеска Кристи раскачивает танк, но ежели по ровному, то почему бы и нет?

– Выстрел! Осколочным!

– Есть осколочным! Готово!

– Короткая!

«Тридцатьчетверка», резко остановившись, раскачивается. Все, теперь ваш выход, товарищ командир!

Чувствуя, как мокнет спина, Репнин закрутил маховичок поворотного механизма. Башня развернулась, а прицельная марка наложилась на цель по направлению. Левая рука крутит механизм подъема орудия, совмещая марку по дальности.

– Выстрел!

Кричи не кричи, а голос тонет в грохоте пушки и лязге затвора. Башня наполняется синеватыми клубами дыма, вентилятор не поспевает отсасывать удушливые газы. А вот Федотов свое дело знает туго – хватает горячую гильзу и выбрасывает ее в лючок.

Мехвод тоже бывалый товарищ – трогается с места, не дожидаясь команды.

– Иваныч! К кладбищу давай!

Механик-водитель поворотил танк к скирмановскому кладбищу, которое немцы превратили в опорный пункт, разрыв могилы, посрубав деревья, а надгробья пошли на укрепление дзотов.

Между блиндажами метались немцы.

Геша показал башнеру растопыренные пальцы – суй осколочно-фугасный!

– Готово!

Снаряд поднял на дыбы дзот, расшвыривая бревна, тела, каски.

– Пушка противотанковая!

– Бронебойный!

– Готово!

– Выстрел!

Орудие, которое немцы уже навели и торопились зарядить, находилось так близко, что промахнуться было просто стыдно. Геннадий не допустил промаха.

– Спеклись!

* * *

Вечерело рано. Кроваво-красное солнце закатилось за сосновый лес. Белое поле стало синим, и только следы, оставленные гусеницами, да воронки чернели разрытой землей.

«Т-34» Репнина вернулся без потерь[12]12
  В нашей реальности танк Д. Лавриненко, ворвавшийся в Скирманово, был подбит из противотанкового орудия, а стрелка-радиста И. Борзых ранило в плечо.


[Закрыть] и почти без повреждений, лишь в одном месте немецкий снаряд пропахал в броне борозду, словно ложкой провел по пломбиру.

А вот танку Капотова досталось – помощник по техчасти насчитал шестнадцать попаданий. Людям тоже «прилетело» – заряжающего Пономарчука контузило, Сардыку ранило, у Капотова лицо и руки в ссадинах и кровоподтеках – это окалина слетала с башни, когда в нее бил снаряд. Хорошо, хоть в глаза не попало.

– Немцы помогли уцелеть, – криво усмехнулся Николай. – Когда мы отходили, тяжелый снаряд попал в башню, и ее развернуло пушкой в сторону противника. А бронированную обшивку им не раскокать! Да ерунда это, Дим, ты лучше на Илюшкин танк глянь!

– Да-а…

С «КВ» Полянского вся известка слезла – снаряды живого места не оставили, весь танк пестрел вмятинами. На одной башне – сорок семь маленьких «кратеров».

– «Дед бил-бил, не разбил…» – пробубнил Капотов.

– Ночью добьем, – уверенно сказал Репнин.

* * *

Катуков легко доказал в штабе необходимость ночной атаки – пока немцы не зализали раны, не восстановили порушенное, не вызвали подкрепления, нужно идти на штурм!

Небо затянуло тучами, темнота и холод хозяйничали на земле.

Ровно в полночь мотострелковый батальон подтянулся к околице Скирманова. Дружный залп артиллеристов стал сигналом к атаке.