Текст книги "Частичное затмение. Без маски"

Валерий Дудаков
Частичное затмение. Без маски
Книга тридцать четвертая. 50 стихотворений

На обложке:

С.В. Чехонин. Виньетка

© Дудаков В.А., 2021

Частичное затмение

«Была ты мне как свет в оконце…»

 
Была ты мне как свет в оконце,
Светил он много лет подряд,
Но закатившееся солнце,
Наверно, не вернуть назад.
 
 
И вздохи те, и сожаления
Замолкли – больше я без слов,
Без божества, без вдохновения,
Но все ж осталась впредь любовь.
 
 
Твоим проклятьям покоряясь,
В наш общий дом вошла беда.
Пусть так, но все ж в любви признаюсь,
Она навечно, навсегда.
 
 
Я был неверен, ненадёжен,
В неправде жил, томим тоской,
Но и теперь признаться можно,
Ведь был я счастлив лишь с тобой.
 
 
Жить всё-таки друг без друга можно,
Ты только ран не береди,
Расстаться ведь не так уж сложно —
Бог знает, что там впереди.
 
 
И в отрицание, и в неверие
Не зачеркнём мы те года,
Пусть и не веришь, всё ж поверь мне,
Я верный друг твой навсегда.
 

Найти перо жар-птицы

 
Подчеркнув от всех других различья,
Подведя нелёгкие итоги,
Отрицаю степени приличий,
Словно не учили педагоги.
 
 
Рвётся рык: меня спасите, люди,
От себя и от чужих напастей,
Быть не может хуже и не будет,
А вот лучше – то не в вашей власти.
 
 
Это мука – годы жить в раздрае,
Что ни утро, словно на Голгофу,
Что ни день, то ад, изнанка рая.
Было бы перелицевать неплохо.
 
 
И поэт, что написал «Про это»,
Знал, любви нить тонкая такая,
Обратясь на все четыре света,
Со всех ног от горя убегаю.
 
 
Время взять перо жар-птицы стало,
Пусть лишь в сказках только и бывает,
И прошу не много и не мало —
Той любви, что мёртвых воскрешает.
 

Итог

 
Я итог подвожу доныне,
Прожил жизнь, вот и крыть уж нечем,
Словно выжженная пустыня,
Где бесплодно гуляет ветер.
 
 
И растрескалась напрочь почва,
Вся в коросте, как и шкура зверя,
Бей поклоны хоть днём, хоть ночью —
В возрождение не поверишь.
 
 
Дальше жить как, опять не знаю,
Грозный рок по пятам вновь ходит,
Все личины с себя срываю,
Утешение не приходит.
 
 
И ропщу в темноте, убогий,
Весь в грехах, покаянно кланясь,
Не поможет и вера в Бога,
Коли черти грызут ночами.
 
 
Не последний я в том и не первый
Среди тех, кто не верит в вечность,
И не в рай, и не в ад, поверь мне:
Боль мученья бесконечна.
 

Простая математика сложного

 
Я перемножу радость дней
На клятв ночных неразделённость,
А расставанья на влюблённость,
Когда все мысли лишь о ней.
 
 
И вензель чертим по стеклу,
Как будто перепутав время,
Тревога бродит тихой тенью,
Где притаился страх в углу.
 
 
Как сон явилась, вдруг и нет,
Есть гул ушедшей электрички,
И черенок сгоревшей спички,
И сигареты тусклый свет.
 
 
В «сухой остаток» жизнь ушла,
Где все сложения, вычитания —
Лишь математика прощания,
Исчезновенье колдовства.
 

Фигурально говоря

 
Что фигурное катанье для очей очарованье,
Знают все: и взрослые, и дети,
На коньках катаясь ловко, крутятся без остановки,
Разве па такие есть в балете?
 
 
Пусть совсем мы бесталанны, неумёхи, дилетанты,
Но от этих трюков обалдели,
И моргнуть мы не успели, что покажут в самом деле
Юные капризные таланты.
 
 
Не разгаданы секреты всех вращений, пируэтов
И прыжков в четыре поворота,
Так мелькают на экране, высший бал, судите сами,
Только мне напоминают что-то.
 
 
Позабыты все заботы, про зарплату, про работу,
Хочется всю жизнь начать сначала,
Только странно, постоянно эта музыка с экрана
«Лебединым озером» звучала.
 
 
Под Чайковского мотивы пары плавно фигурили,
Грацией на статуи похожи,
Вспоминается лишь нервно:
август, год девяносто первый
И гэкачеписты с красной рожей.
 

И всё-таки А.Г

 
Поэзия всегда о чём-то,
А если пишешь ни о чём,
Поэта я сравнил бы с чёртом,
Что морды корчит за углом.
 
 
Он обольщает нас надеждой,
Сулит все якобы блага,
Но и сегодня, как и прежде,
Его посулы ложь всегда.
 
 
Под звоны рифмы пустозвонной
Кипенье чувств, а смысл – ничто,
Невежды к поклонению склонны,
Черпают воду решетом.
 
 
А что потом в «сухом остатке»?
Являть в стихах свои грехи,
Так многие на славу падки,
Но жалки глупые стихи.
 
 
Продать лишь душу подороже —
Уж, чур меня, ко всем чертям!
Писаки рады, черти – тоже,
Но будь читатель «сам с усам».
 

Владимир – Суздаль – Плёс – Кострома

 
Покой и сон, что чайки лишь тревожат,
Застывшая в безмолвье гладь воды,
И в этой тишине совсем не сложно
Здесь заблудиться в прихотях судьбы.
 
 
Она меня вела, слепца седого,
По закоулкам, к близким тупикам,
Сбиваться и не раз давно не ново,
И в этом был всегда повинен сам.
 
 
Не князь, не граф, а рядовой мирянин,
Такого проще звания и нет,
Поэт, другой поэт был Северянин,
Что пошлостью прельщал весь белый свет.
 
 
И я пишу банальности порою
Про осень, зиму, лето и весну,
Пусть часто так просты они, не скрою,
В том сам себя, бывает, не пойму.
 
 
И о друзьях-художниках, все годы
Я с ними жил, хотя давно их нет,
Но всё же диво дивное – природа
Меня пленяла вечно с юных лет.
 
 
Пинал с отчаянья часто власть имущих,
Перед собой чтоб всё же честным быть,
Повылезли они из нор барсучьих,
Чтоб втихаря нам пакости чинить.
 
 
Пишу. Да цели нет, скорей забава,
Точней – игра, порой душевный стон.
Шатает жизнь налево и направо,
Непрямо лишь идти я обречён.
 
 
И голову кружат зигзаги эти,
То ль бес попутал, то ли сам не свой,
Но всё равно бродить хочу по свету,
Пусть даже вечным странником с клюкой.
 

О суздале

 
Ты являл свою удаль и денно, и нощно,
Знал, да только к тебе не спешил,
Новгородский соперник, но в час неурочный
Ты запрятался в тихой глуши.
 
 
Вольный волк, ты уснул, когда время настало,
Затаился во множестве лиц,
Восемнадцатый век вмиг обрек на усталость,
Отделив от величья столиц.
 
 
Где Донской, Боголюбский, почившие в бозе,
И с Ростовом спряжения нет,
Стал купеческим, славное прошлое вроде
Разменявши на горсти монет.
 
 
Прошлых княжеств давно уже минули сроки,
Не поймёшь, где преданья, где быль,
Словно страж колокольня, чьё око высоко
Прорезает напруженный шпиль.
 
 
Да не так уже важно, что в прошлом случалось,
Хоть и стоит его вспоминать,
С тихой грустью сегодня в наследство достался
Прежний век нам от «аза» до «ять».
 
 
Есть Владимир, чьё имя в величье доныне,
Был и Суздаль во славе сиречь,
Словно русские мимо прошли хунвейбины,
Чтоб из памяти напрочь стереть.
 
 
Золотыми вратами то прошлое скрыто,
В нём церковных строений узор,
Только голуби сизые в нишах забитых
Вспоминают твой царственный взор.
 
 
Что грибы в тёмном лесе взнеслись в поднебесье
Церкви, башенки, монастыри,
И, как отблески славы, краснеют в полесьях
Предзакатные всплески зари.
 

Плёс

 
Отраженья поникших берёз
В зазеркалье уснувшей воды,
Ты из близкого прошлого, Плёс,
Сохраняешь его ты следы.
 
 
И виденье пригрезилось мне,
Левитан здесь бродил и не раз,
Не один, но грустя в тишине,
Чтоб уйти от назойливых глаз.
 
 
Так банален твой скромный наряд,
Пешеходных прогулок настрой,
Мне мерещится: Чехова взгляд
Наблюдает всегда за тобой.
 
 
Крики чаек, безмолвье скворцов,
Всплески рыб, словно жизнь не спешит,
Вижу – стынет в окне озерцо,
Это Волга уснула в тиши.
 
 
Чуть алеет ленивый закат,
Что вокруг то ли бред, то ли жизнь,
Прежний век не воротишь назад,
Погрустив, ты к нему обернись.
 

Бегство в Крым

 
Где-то скучно, занудно и тонко
Стоны птиц, как скулёж за стеной,
Словно в горы иду я с котомкой,
Тяжкий груз унося за спиной.
 
 
Это Крым в дымке розово-сизой,
В нём скрываюсь от сумрачных дней,
Каждый он как на нитку нанизан,
А пройдёт, ты о том не жалей.
 
 
Вот шагнуть бы в морское пространство
С влажной далью, всегда голубой,
Век живи, век живительно странствуй,
Приближаясь к той цели одной,
 
 
Что таится вдали горизонта,
И чем ближе, тем дальше зовёт,
Недотрога – её только троньте —
Вмиг вскипит и заманит в полёт.
 

Крымский закат

 
Полдневное схлынет затишье,
От жара укрыться сумей,
И стынут вечерние крыши
От солнцем прожаренных дней.
 
 
Вечерних забот постоянство,
Не думать о жизни иной,
Какое блаженство есть пьянство
Заката за дальней горой.
 
 
Рубиновым цветом он светит,
Хрустального неба бокал
Сквозь синь уходящего лета
Все краски округи вобрал.
 
 
Расцвечены дали так ловко,
Ласкают и слух мой и глаз,
Здесь кистью прошёл Айвазовский,
Но тоньше природы окрас.
 
 
И слово порой так неёмко,
Пусть редкостной рифмой звенит,
Природа – всегда незнакомка,
Поманит, мелькнёт, удивит.
 

В Кацивели

 
Зубья гор, обнаженная челюсть,
Годы съели под ветром седым,
Копошится вкруг мелкая челядь
Утром ранним с усердием ночным,
 
 
Где ловили неспешную рыбку,
В тонких сетях добычу свозя,
Чтобы сбыть поскорее с улыбкой,
Ведь оставить до полдня нельзя.
 
 
Что ж, то Крым, здесь лениво и зыбко
Точит пену волна за волной,
Открывает нам солнце напитки,
Озарив тишину и покой.
 
 
Ну а я, очарованный странник,
Приблудился согласно уму,
Только сердце уснувшее ранит
За двоих, почему – не пойму.
 
 
И сбежав от ушедших соблазнов
Сквозь июль и на август густой,
Я, уставший, строптивый и разный,
Здесь живу, чтоб потом ни ногой.
 

«Битлз» на Кацивели

 
Вечер на горы спускается рано,
И море застыло волной за спиной,
Пусть вылечит солнце душевные раны,
Тихо затянет их тенью ночной.
 
 
Слушаю «Битлз», с юных лет к ним привязан,
К музыке этой от «Плиз ми» к «Хир кам
Зе Сан», и солнце восходит разом
От Ливерпуля в Россию к нам.
 
 
Закат моему настроению в тон,
Ритм отбиваю «Бэк ин зе ЮССАР»
И вспоминаю Брайтон и Лондон,
Когда тонет в море оранжевый шар.
 
 
Сижу на балконе под крымским небом,
Солнце в закате, пусть «Лет ит би»,
Нужно не много – вина и хлеба
С надеждой извечной: Бог, помоги.
 
 
Пой, Пол Маккартни, все бабы стервы,
И выпьем четверть, пьянея вином,
Водят нас за нос, а мы им верим,
Впрочем, не так уж плохо живём.
 
 
И предаваясь всей жизни соблазнам,
Пусть нестерпимы спокойствия враги,
Будем любить неуёмных и разных
С мыслью одной: помоги «Лет ит би».
 

Вид на Крым из Кацивели

 
За купол с прорезями солнце сходит в семь,
Жара спадает, шашечки домов
Окрас меняют, шахматные клетки улиц
К вечерней созывают мир игре,
Забравшиеся к скалам на горе
Дома, как в дамках, пахнут сладким ульем
Последние базары, где хохол готов
Отдать и фрукты, и цибулю даром всем.
 
 
Уходят в полночь корабли, восходят звёзды,
Безмолвно отправляются в полёт
мышей летучие стада,
Шуршат ночные крысы,
из винных погребов скребясь,
Из лавок продуктовых сворой выходя,
В ночи они черны, заметить их нельзя,
Пыхтят, живое всё вокруг сгрызая, осердясь,
И ёжатся, к стволу прижавши ветви, кипарисы,
Закутались, лишь зябко шишки мёрзнут.
 
 
То Крым не праздничный. Неужто в самом деле?
А где морские волны, дивные восходы и закаты,
Прибоя шум, шаланды и уловы?
Бакланы, всяческая рыбка?
Ливадия, Ай-Петри, Ялта, Кореиз?
Где солнца яркого полдневного сюрприз
И крымских вин янтарная улыбка?
Всё это есть, не будем всуе повторять, однако,
И затихает в сумерках заката Кацивели.
 

Дар солнцедара

 
К сентябрю август движется трудно,
Бабье лето не йдёт ко двору,
Так восход наступающим утром
В прошлый месяц подводит черту.
 
 
За уходом ушедшего лета
Голос птиц, тонкий ветра посыл,
С каждым днем всё яснее приметы
Листопад поутру доносил.
 
 
В пятнах листья каштанов свернулись,
Словно спрятался в них ягуар,
Солнце, выйдя на миг, улыбнулось,
Луч прощальный зажёг солнца дар.
 
 
Был напитком хмельным он и острым
Для крутых настоящих мужчин,
Но попал под запрет горбачёвский,
Хоть и не было веских причин.
 
 
Что ж, прославлен портвейн тот недаром,
Может, вспомнится нынче он вам,
Я янтарный привет Краснодара
Наливаю в гранёный стакан.
 
 
В тон берёза окрасилась в проседь,
В косы жёлтые блёстки вплетёт,
Хороводится лето на осень
И прощальный закат возожжёт.
 

С августа на сентябрь

 
Берёзы жёлтые лучи вплетают в косы,
Листы упавшие не время собирать,
Ты бедной золушкой косишься в лето, осень,
Чтоб в сентябре златой красою в синь сверкать.
 
 
Так непривычно вновь вечернее затишье,
И утро будит всё позднее с каждым днём,
Трещат под шагом разбежавшиеся шишки,
Что сосны под ноги бросают перед сном.
 
 
В прощанье с летом так не хочется поверить,
Но дымка влажная колдует за окном,
Каштаны в пятнах потревоженной пантеры,
Чтоб ветви гибкие размять перед прыжком.
 
 
Намокли курицей больной деревьев купы,
И банным веником топорщатся кусты,
Ах, поздний август, это время для разлуки,
Сентябрь сулит всё ж продолжение мечты.
 

Пасмурный рассвет

 
Вставало так робко, некстати,
И облако скрыло в дозор,
Я вспомнил восходы в Итаке
Среди громоздящихся гор.
 
 
Но что ж ты, земное светило,
В озёрах тебе суждено
Застыть, иль видение было
В сияние рассвета дано,
 
 
Где август бежит на сентябрь
И я к сентябрю вслед за ним,
Догонишь ли, будет так странен
Мой бег по просторам чужим.
 
 
Безмолвье нарушится вскриком
Проснувшейся утки в полёт,
Рассвет наготой неприличной
Куда-то в дорогу зовёт.
 
 
Всё спит, утомлённое негой,
Мир чист, как во сне нагишом,
Как прелесть прошедшего лета.
А прочее – это потом.
 
 
Медвежье безбрежье пространства,
Пруды эти, кои не счесть,
Но главное здесь постоянство:
Покой от забот уберечь.
 

И снова, и снова

 
Я не пивал шампанское с Баратынским,
И с Тютчевым в том доме не бывал,
Где не был он, не пил портвейн с ним крымский,
Который нам Голицын б наливал.
 
 
Мы в юности с поэтом Кублановским,
Товарищем в студенческой судьбе,
Там бражничали, этот дом господский
На время тем присвоивши себе.
 
 
Но с детских лет Мураново со мною,
Тот особняк, простой и скромный дом,
Он близок мне, я этого не скрою,
И много лет я думаю о нём.
 
 
Мысль изреченна лжива и убога,
По Тютчеву, в ней ложь погребена,
Но у порога я б спросил у Бога,
Зачем же так заносчива она.
 
 
Не верю я тем истинам, что ложны,
Но в хрестоматий суть заключены,
Порою разобраться в них так сложно,
Смущают ложной прелестью умы.
 
 
Но кто я, чтобы с Тютчевым так спорить,
И не мыслитель вовсе, не герой,
Его велича, кажется, всё ж стоит
Со здравым смыслом нам дружить порой,
 
 
А вовсе не прельщать изящным слогом
Доверчивые дамские сердца.
До гроба никогда не стану снобом,
Лукавя ради красного словца.
 

Знак уходящего лета

 
Перелив, чуть мерцающий где-то,
Гаснет озеро в светлых тонах,
Этот знак уходящего лета
Словно призрак грядущий для нас.
 
 
И скрывать не могу сожаленья,
Что прошло, но оставило след,
Всё ж устав от безделья и лени,
Ищем осени близкой примет.
 
 
В жёлтом мареве отмели слились,
Чуть склонились, грустя, тополя,
И затихшим затонам приснилось,
Что с водою сомкнулась земля.
 
 
Так земля слиться с небом смогли бы,
Если б не отделял их творец,
Единение тверди и зыби
С сотворенья до нынешних лет.
 
 
Колдовство уходящего лета,
Светлой осени ранний посыл,
И в сиянье вечернего света
Я в немом восхищении застыл.
 

Саратов

 
Странный город Саратов с татарским названьем,
Но бескрайняя Русь, плавный Волги мотив,
Вторят всплеском волны ей холмы со старанием,
И плывут облака, освещая разлив.
 
 
Был границей – грозой от коварных налётов,
Впредь одаривал Русь первосортным зерном,
И гудели натруженно баржи без счёта,
И пылали предместья священным огнём.
 
 
Жёг Болотников, Разин, пугал Пугачёвым,
Да и мало ли кто залезал в закрома,
Но вставал, возрождаясь, всё снова и снова,
Как и вся непокорная наша страна.
 
 
И менялся, и рос, и мужал раз от разу,
Но столетья своей чередою идут,
Так заслон крепостей был сменён на лабазы,
И скворешни домов, кои жителей ждут.
 
 
Оседлал Волгу мост перекрестьями линий,
Те блестят чешуёй, словно стерляди грудь,
Так вторгается век наш железный, не мирный,
Он напомнит, что мир эти воды несут.
 
 
Перекрестье дорог, привкус терпкий и южный,
На Казань, Нижний Новгород, Тверь и Тамбов,
Цепь плывёт облаков лёгких светло-жемчужных,
Словно в гости посланники дальних миров.
 

Экспозиция «бубновых валетов» в городе Энгельсе

 
Тихо спят «Бубновые валеты»,
Отшумело время, отбузили,
Миновали сумрачные лета,
В закрома музейные сокрыли.
 
 
Где же ваша важность, Кончаловский,
Сила Бурлюка, Машкова удаль?
Как носили вы в петлицах ложки,
Гений Ларионов, друг Лентулов?
 
 
В «Вальке обнажённой» Фальк открылся,
Был Куприн писатель, был художник,
С музыкой Рождественский родился,
Всех других мне перечислить сложно.
 
 
Спите, как бойцы, уставши в битвах,
Вспомните, как всех на бой вы звали,
Постриженье формализма бритвой
Не сразило вас, не причесало.
 
 
В оттепель оттаяли с забвенья,
Свежим был для нас порыв могучий,
Впрочем, у меня своё есть мнение —
Нет иных отчаянней и круче.
 
 
Юные уж более столетья,
Кто другой, кто мог сравниться б с вами,
Ждут свой час «Бубновые валеты»,
Став в искусстве нашем королями.
 

Взгляд из Москвы на Хвалынск

 
Косицами сбегает с крыши дождь,
Он холоден, серебряная крыша
Под ним поёт, но он её не слышит,
Хоть скрипки звук пронзителен точь-в-точь.
 
 
Кончается затянутый сентябрь,
Каштаны лысы, пожелтели клёны,
С подпалинами лес ещё зелёный,
За бабьим летом листопада ярь.
 
 
Не пишется, тревога, суета,
После Хвалынска осень тянет душу,
Там Волга отодвинула всю сушу
Не в километров дали – на века,
 
 
Где перспектив сферический кристалл
И над горой, и в водах светлой Волги
Расходится так плавно и так долго,
Как будто Петров-Водкин написал.
 
 
И у художника меж рамами косыми
Склонялась скрипка, подчиняясь звукам,
И вопреки законам и наукам
Сияла в свете нотами простыми.
 
 
Воды раздолье, неба, край земли,
Но я в Москве, всё ж вспомнится, однако,
Что в тысяче километров лёг Саратов,
Где «голубые розы» расцвели.
 

Велеречивость цветной осени

 
Утро мягко вползает, колышутся тени
Облаков, чуть тревожным известием став,
Что закончилось летнее время забав,
И шатаясь, быть может, от скуки, от лени,
Растекаются, ткут по лесам гобелены,
Жёлтый с золотом красною нитью связав.
 
 
Но зелёный ещё не сдается – крепится,
То застрянет в берёзах, то в соснах ершится,
То хоронится в нижнюю кромку кустов.
И запрячется травный покров до снегов,
Притомится покорно, и мёрзлое утро
Будет бусинкой льдинок звенеть поминутно.
 
 
Сколько осень ни красит леса карнавалом,
В нём запрятана грусть, где Пьеро с Арлекином
Развлекаются шуткой с печалью невинной
В театральном явлении своём запоздалом.
Череда облаков чуть заметных, бесплотных,
Как прощальные ноты для птиц перелётных.
 

Геометрия тёплого ноября

 
Едва черкнёт стекло оконное
Рассвета сумрачную нить,
И во дворах не хочет сонные
Деревьев листья дню раскрыть.
 
 
Кусты к траве склоняясь ветви гнут,
Земля шершава и суха,
Ветра ноябрьские повыдернут
Листву, как перья петуха.
 
 
Никак мир с летом не расстанется,
Но к холодам давно готов,
И даже дождь, вселенский пьяница,
Не промочил земли покров.
 
 
Угами острыми расчерченный
Дорожек пешеходный путь,
Бордюров нервами размечен он,
Спеша где путники идут.
 
 
Мелькнут пятном, расцветкой пёстрою,
Расстает через миг обман,
Фигуры детские и взрослые
Глотает Раменки туман.
 

Без маски

На шмуцтитуле:

С.В. Чехонин. Две театральные маски. 1928 г.

«И Бог его неверие простил…»

И Бог его неверие простил.

Художник был послушен провиденью,

И высшее судьбы предназначенье

Он сквозь души страданья пропустил.

В путь

 
В кровь сдираю гения наклейку,
Не желаю премий и наград,
Сетований на судьбу-индейку,
Коей «на второе» был бы рад.
 
 
Ну а что до «первого» – пустое,
Пусть мне славословий не поют,
Я давно уж знаю, сколько стою,
Но пред похвалами устою.
 
 
Отложив, продумавши заранее,
Мысль, что многим кажется чудной,
Так ловлю сочувствия к страданию,
Словно стук из камер за стеной.
 
 
Что ж, пусть устоит грудная клетка,
Коли сердце бьётся невпопад,
И в газете не нужна заметка,
Вот родился, умер, как же так?
 
 
И не бронза, не гранит навечно
Утвердят меня наверняка,
Я намерен в путь пуститься млечный
Навсегда, вне время, на века.
 

Вороне на Казанскую

 
День мягко искрил светло-синим подсветом,
Налёт перламутра, то изморозь, что ли,
В окне за стеклом в перьях, выцветших летом,
Сидела ворона на мокром заборе.
 
 
Не каркнет, ноябрь, как купчиха за чаем,
Пригрелась, тепло, пусть ноябрьская стужа,
Погоды давно уж такой не встречаем,
Да вроде пора ветры зимние слушать.
 
 
Сожмётся душа, ей пригрезится холод,
Комочком свернётся, воробушком сизым.
Нахохлился мир, на застёжки заколот,
Замкнулся, его не откроешь без визы.
 
 
Опять, как и в прежние дни, вновь в остроге,
Спасенье одно лишь – намордника маска,
И вождь на экране всевидящий, строгий
Нам грозно вещает: живи по указке.
 
 
Так жизнь угасает по чьим-то велениям,
Её окропить бы живою водицей,
Дай Бог в эти дни доброты и терпения,
Ворона воспрянет свободною птицей.
 

Моя обида

 
Который год мне так обидно,
Как будто прожил век зазря,
И за Казанской уж не виден
Тот бунт седьмого ноября.
 
 
Страны, казалось, лучше нету,
Другая нам и не нужна,
Давили тяжестью Советы,
Но то была моя страна.
 
 
Вновь дали праздновать Победу,
Сменив число в который раз,
Но ложка дорога к обеду,
Украли праздники у нас.
 
 
Да, держит память их, ребята,
К вранью я всякому привык,
И скажет демократ заклятый,
Что я «совок» и большевик.
 
 
Но только нет ему ответа,
Не буду тратить речь свою,
Мой дед казак и в оны лета
Кровь проливал в честном бою.
 
 
А за кого? За справедливость,
За волю, равенство вовек,
И проявлял к врагам он милость,
Не ангел был, но человек.
 
 
Прошло сто лет. Последний воин,
Ушедший с Крыма навсегда,
Настолько славы он достоин,
Как те, кто видел в нём врага.
 
 
Не верю в либералов лепет,
Опять на кухнях говоря,
Мы вспомним майских флагов трепет
И день седьмого ноября.
 

Снежный день

 
Обернулась горностаем,
Режет зрение белизной,
Что капелью с крыши тает,
Только оттепель зимой.
 
 
Тонко, бережно и нежно
Выстлан снегом зимний путь,
Спят берёзы в шубе снежной
Приоткрыв прищур чуть-чуть.
 
 
Сник ноябрь – и взятки гладки,
Тратил всё тепло один,
Лист желтеющий в подглядки
Затаился в пух перин.
 
 
Снег блеснёт – весь мир иначе,
То-то тешится зверьё,
И весёлый лай собачий
Гонит полем тень её.