Текст книги "Кто мы?"

Покаяние и радость

В древнем Патерике приводится история. Два инока впали в тяжкий грех. Через некоторое время они раскаялись и сказали: «Какую пользу мы получили, оставив ангельский образ и впав в скверное житие? Не ждет ли нас за это мука вечная? Пойдем опять в пустыню, покаемся. Господь примет наше покаяние». Рассудив так, они пошли в монастырь, открыли свой грех духовному отцу, и он в качестве епитимии повелел им год пребывать в затворе, питаясь хлебом и водой. Прошел год, и было открыто старцам монастыря, что прощены иноки Богом. Отворив их келлии, отцы вывели их. Что же оказалось? Один монах был весьма худ и бледен, вышел весь в печали, другой же был весел, цветущ лицом и торжествовал. Отцы удивились такой противоположности и спросили скорбящего брата: «Как ты пребывал в своей келлии?» Инок отвечал: «Я помышлял о содеянном мной зле и представлял себе адскую муку, в которую я должен был идти». Затем спросили радовавшегося инока: «Ты о чем размышлял в своей келлии?» Он же сказал: «Я прославлял Бога, исторгшего меня из скверного жития и снова приведшего в ангельский образ, и, хваля Бога, веселился». Тогда старцы сказали: «Покаяние обоих было приятно Богу, ибо Он обоих простил».

Как важно понять: покаяние нельзя отождествлять с унынием. Покаяние – не нагнетение мрачных чувств, не самоистязание, что вот, мол, я ни к чему не гожусь, – а, напротив, освобождение души от мрака уныния. Это выявление в себе того доброго, что еще можно принести в дар Христу. Покаяние – это духовное, внутреннее соприкосновение с той евангельской истиной, что на Небесах бывает радость об одном грешнике кающемся (см.: Лк. 15: 3-10).

И разве не радость – расстаться с грехом, который губил твою душу, лежал тяжким бременем, не давал чисто смотреть на Божий мир, изъедал тебя внутри и выплескивался наружу в виде негодования на ближних?

Вот раскаялась душа, исповедалась в Церкви – и засиял свет в душе, словно взошло пасхальное солнышко! Преподобный Силуан Афонский объяснял это так: «Тем, кто борется с грехом, Господь дает не только прощение, но и благодать Святого Духа, Который радует душу и дает ей глубокий и сладкий мир».

Бывает нечистая, смутная радость, которая рождается от услаждения грехом. Это тлетворное удовольствие, подобное наркотическому дурману, которое захватывает на время с головой, но после оставляет внутри раздирающую тебя пустоту. Истинная радость есть сияние чистого сердца, плод покаяния, расторжения дружбы с грехом. Это радость надежды на Бога. Господь подает очищающейся душе особый дар – утешение сердца, тихое утешение, являющееся в душе как знак свободы от ада.

Вот, допустим, какой-то человек одержим страстью, и вокруг говорят, что он – величайший грешник, грязь, а не человек. На самом деле его душа драгоценна, дорога Богу. Потому его и соблазняет невидимый враг, что душа имеет величайшую ценность. Порой и сам человек думает, что он безнадежно погиб, что исповедь не поможет ему, что очищение его грехов невозможно. Но автор этих строк как священник знает, что многие воцерковленные люди имеют уникальный опыт – опыт преодоления тяжких грехов. Они носили груз, их изъедала страсть, но однажды, всем сердцем обратившись к Богу, они вдруг сподобились настоящего чуда – освобождения сердца от мрачных уз. И эту свободу, обретенную в Церкви, они не променяют уже ни на что.

Вот еще история из Патерика. Епископу некоего города возвестили, что из числа замужних жен-христианок две ведут развратную жизнь. Опечалило епископа это известие. Подозревая, что, может быть, и другие ведут себя подобным образом, он обратился во время Литургии с молитвой к Богу, прося разрешить его недоумение. Молитва была услышана, и после совершения таинства Евхаристии, когда присутствовавшие приступали один за другим к принятию Святых Таин, епископ стал видеть на лице каждого состояние его души. Лица грешных видел он черными, как бы выгоревшими от зноя; глаза у них были красные, кровавые. У других людей лица были светлые, а одежды – яркой белизны. Тело Господне одних, принимавших его, сожигало и опаляло, других просвещало, соделывало подобными свету; входя в уста, оно разливало свет по всему телу. Наконец подошли и те две женщины, которые были обвинены перед епископом, тем большее обратил он на них внимание. Он увидел, что они приступают к Святому Таинству со светлыми и чистыми лицами, облеченные в мантии необыкновенной белизны. Когда они сделались причастницами Таинства Христова, то как бы осветил их свет.

Снова обратился епископ к молитве, умоляя Бога объяснить показанное ему в откровении. Тогда предстал ему Ангел Господень и сказал: «Они раскаялись в своих поступках и отступили от них. Посредством слез, воздыханий и исповеди они соделались достойными Божественного Дара. Вдобавок дали обещание: если получат прощение в прежних грехах, никогда не позволят себе порочного поведения. За это они удостоились божественного изменения, разрешены от грехов, с тех пор живут воздержанно, благочестно и праведно». Услышав это, епископ удивился не столько изменению жен – это случается со многими, – сколько дару от Бога, Который не только избавил их от вечной муки, но даже сподобил благодати. Ангел же сказал ему: «Справедливо удивляешься как человек! Но Господь и Бог наш по естеству Своему благ и милосерд. Оставляющих свои греховные деяния и приступающих к Нему Он посредством исповеди не только избавляет от вечной муки, но и удостаивает почестей».

Мир и радость души рождаются от чистой совести. И потому, если хочешь испытывать счастье, расторгни дружбу с грехом. Облегчение от греха подобно глотку свежего воздуха. Внутри уходит напряжение от действия многих страстей, человек перестает срываться на окружающих, чисто и ясно видит происходящее. В душе является источник чистой радости.

В миру человек веселится, но зачастую не имеет подлинной радости. Наивно думать, что можно удовольствиями заполнить пустоту души. По изначальному призванию душа каждого из нас то же, что Ангел. Задумаемся, разве может Ангел насытиться айфонами, мерседесами или купюрами? Душа насыщается только Богом. Встреча с Богом утешает и радует, как встреча с тем, кто дорог и любим твоему сердцу.

Мы не можем удержаться от грехов. Мы уходим, потому что мы блудные дети. Но у каждого из нас есть возможность вернуться. Возвратившегося блудного сына ожидали объятия отца (см.: Лк. 15: 20). Покаяние вершит настоящее чудо. И разве не чудо – перейти от смерти к жизни, от рабства к свободе, от уныния к радости?

В «Лавсаике» приводится повествование аввы Коприя: «Соседняя сторона была бесплодна, и владевшие ею поселяне, посеяв хлеб, собирали его разве что вдвое против посеянного. Ибо червь, зарождаясь в колосе, повреждал всю жатву. Земледельцы, оглашенные нами и сделавшиеся христианами, просили нас помолиться о жатве. Я сказал им: „Если вы имеете веру в Бога, то и этот пустынный песок будет приносить вам плод“. Они немедленно набрали вот этого песка, по которому мы ходим, и принесли к нам, прося нашего благословения. Когда я помолился, чтобы было по вере их, они посеяли песок на полях вместе с хлебом, и земля их стала плодороднее всякой земли в Египте».

Если же обыкновенный песок принес такой плод – благодаря вере христиан в Бога, то тем более кающаяся во грехах душа принесет плод духовный – благодаря надежде на Бога. Как нежная мать желает своему ребенку только самого лучшего, так и Господь, Творец всех людей, хочет, чтобы человек был счастлив. Но за счастье необходимо сражаться с теми грехами и дурными привычками, которые отнимают нас у нашего Небесного Отца, приковывают к себе. И пусть первой победой станет искренняя исповедь, с раскаянием в своих грехах. Плод этого раскаяния – радость души, а плод расставания с грехом – жизнь вечная!

Сколько бы ты хотел жить?

В романе Ф. М. Достоевского «Идиот» есть просто потрясающие размышления. Федор Михайлович вложил их в уста главного героя, хотя на самом деле это были лично его, Достоевского, жизненные переживания. Вспомним ту трагическую минуту, когда он стоял у эшафота. До этого вспомним, что по молодости Федор Михайлович увлекся революционными идеями. А поскольку в Европе как раз прокатилась волна революций 1848 года (в каком-то смысле «оранжевых», а где-то и кровавых), то в России принимались самые жесткие меры противодействия.

Итак, арестантов приводят на Семеновский плац, на котором возвышается эшафот из дерева, обтянутый черным сукном. Над головами заключенных ломают шпаги в знак лишения всех гражданских и сословных прав. На эшафоте – три столба. Зачитывается приговор: «Смертная казнь через расстреляние».

Что же? Остается жить несколько минут? Поставим себя на место Достоевского: что бы мы испытывали в этот момент? Ему 28 лет, он полон сил и жизненной энергии, и столько книг еще хотелось написать! Сам Федор Михайлович переживания свои запечатлел так. Пять минут до смерти казались огромным богатством, бесконечным сроком. Ярко представилось: как же это так, теперь он есть и живет, а через несколько минут с ним будет уже нечто… Но самой ужасной была беспрерывная мысль: «Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь, – какая бесконечность! И всё это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счетом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!»

Достоевский шел во второй тройке приговоренных. Первую тройку привязали к столбам. Вышли солдаты с ружьями. Прозвучала команда: «На прицел». Солдаты подняли оружие, прицелились…

И…

… прошло с полминуты.

Каждый из нас на месте приговоренных мог бы просто сойти с ума (один из привязанных к столбу, кстати, помешался рассудком). Неожиданно раздался звук копыт. Галопом на Семеновский плац въехал гонец с пакетом. Прямо на эшафоте зачитали новый приговор: казнь заменить каторгой. Так началось то самое горнило страданий, которое переплавило Федора Михайловича в истинного Христова служителя.

Но в романе «Идиот» на вопрос, удалось ли воспользоваться этим богатством чудесно дарованного времени, он отвечает так. Острота переживаний постепенно спала с души, ушел страх смерти, и ценность жизни уже не ощущалась так ярко. Потекли обычные дни, и много-много минут опять зря пропало.

Обычно мы воспринимаем свою жизнь как клубок ниток, который можно бесконечно разматывать. Обрыв нити переживается как трагедия. «Неужели всё?» – растерянно задаем мы вопрос… И вот что удивительно: прожил ли ты 20 лет, 40, 60 или даже 80, всё это воспринимается словно краткий миг, который пролетел, как будто его и не было. Жизнь проходит стремительно быстро, словно яркий, но краткий цвет майских садов, словно сон, так что в конце всегда кажется, будто ты и вовсе не жил.

Оказывается, время в нашем личном восприятии – величина неуловимая, исчезающая, словно вода в ладонях. Года летят так, что мы не успеваем ими насытить себя. Только что ты пошел в школу, а вот уже надо готовиться к выпускному экзамену. Вот недавно ты учился в институте, а уже обзавелся семьей, растишь детей и готовишь их самих к школе. Раньше переживал о себе, а теперь всё больше о детях, пока не появятся внуки. Стрела времени мчится вперед, так что мы и не успеваем заметить ее полета.

В Книге Бытия мы читаем, что первым праотцам отведена была жизнь непомерно больше, чем нам, – сроком более 900 лет. Затем Творец сократил жизнь людей до 120 лет. Потом мерой жизни стали 70 лет, аще же в силах, 80 лет (Пс. 89: 10). И никакая медицина, никакой научно-технический прогресс, а равно и методики здорового образа жизни так и не смогли существенно повысить меру нашей жизни.

Но давайте представим, что нам отведено в десять раз больше, чем на данный момент. Богу нетрудно дать нам срок земной жизни такой продолжительности. Пусть это будет 200, 400, 600 лет, можно даже до 1000, чтобы догнать библейских праотцев.

Но, во-первых, чем мы наполним эти 1000 лет?

Увы, человек легко соблазняется всем, чего слишком много: деньгами, недвижимостью, успехами, несокрушимым здоровьем и, к сожалению, обилием лет… Соблазн слишком велик. «Поживу-ка я в свое удовольствие лет 900, а покаюсь в последнее столетие» – такой будет мысль преобладающего большинства человечества. Но за эти 900 лет греха душа настолько укоренится в пороке, что покаяние к концу жизни будет возможно лишь теоретически. И вот объяснение, почему первым людям, описанным в Книге Бытия, которые жили почти 1000 лет, Господь сократил жизнь. Они превратились в монстров греха, которых исправить мог разве что всемирный потоп.

Веками жить злобными помыслами, раздражением на окружающих людей, многовековой погоней за комфортом земным, блудными посягательствами, чтобы под конец тысячелетней жизни стать неисправимыми чадами ада? Можно ли представить худший, отвратительный вариант нашей жизни?

Видимо, каждому из нас нужен свой эшафот, своя неизвестность участи, свои скорби, свой отсчет последних минут, во время которых посмотреть на себя со стороны и понять: сколько же времени я зря загубил, сколько минут даром потратил! Господи, прости меня, грешного.

Во-вторых, никакой срок земной жизни не воспринимается нами как достаточный.

Всё, что дается на время, а потом отнимается, оставляет в душе разочарование и тоску. Представим, что любимую жену или мужа дали только на время, на время дали детей, а потом отняли, на время дали здоровье… Так и земная жизнь, данная на сколько-то лет, а потом отнятая, оставляет в душе лишь чувство досады и огорчения.

Вот человек, которому сорок. Он говорит, что года пролетели незаметно для него самого. Но и дважды по 40 производят тот же самый эффект. Если 80-летний старик говорит: «Года пролетели, как будто и вовсе не жил», то и следующие 80, да и 800 пролетят точно так же стремительно.

Сколько ни отведи человеку лет или даже веков, всё это умчится в прошлое, словно единый миг. Это означает только одно: человек создан не на десятки, сотни или даже тысячи лет, он создан для вечности и насытиться никаким отрезком времени не может. Жажда нашей души – бессмертная жизнь. Потребность души – только вечность, и не меньше того.

Вот еще интересное наблюдение. Оказывается, мы не обращали бы внимания на прожитые годы, если бы не изнашивалось наше тело. Мы замечаем, сколько промелькнуло лет, только по морщинам на лице, утрате прежней гибкости и ловкости, по одышке да ноющей пояснице. Оставайся наше тело цветущим и здравым, прожитые нами годы нас нисколько бы не волновали. То есть понятие улетающих лет относится лишь к нашей внешней оболочке – телесному естеству, которое изнашивается, как всякий земной механизм, тогда как душа внутренне чувствует себя той же самой и ищет непрекращающегося постоянства. Душа хочет быть всегда, всегда переживать этот единственный неповторимый миг, купаться в жизни и радости бытия, осознавая себя, общаясь с родными и близкими, черпая бесконечное неизреченное благо.

Где это благо, в чем оно, а точнее – в Ком, становится понятно по мере крушения земных иллюзий.

Бог ограничил пределы нашей земной жизни семью или восемью десятками лет. Это, конечно, немного. Но отведенный срок позволяет опытно и в кратчайшие сроки познать, как быстро рушатся пожелания, как скоро увядает плоть, а руки самого хваткого человека быстро разжимаются. Земные радости завершаются разочарованием, чтобы мы искали подлинную радость, не знающую разочарования.

Священное Писание говорит нам о том, что в человеке есть бесконечно ценное – бессмертная душа. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? (Мк. 8: 36–37.) Мы созданы по образу Божию, призваны к бессмертию, как бессмертен Сам Бог. Поэтому душа не может насытиться земной скоротечной жизнью, она жаждет вечности, но вечности не в смысле бесконечно длящихся бессмысленных лет, а в смысле всецелой причастности вечному Богу.

Неважно – сколько, важно – как ты проживешь эту жизнь.

Отведенные нам годы – это как емкости для наполнения. Наполним ли их чем-то добрым и ценным, оставим ли пустыми, или, что еще хуже, заполним всяким хламом и мусором – зависит от нас самих. Пустой поезд в 70 или 80 вагонов теряет смысл. А поезд в несколько вагонов, но наполненных чем-то драгоценным, имеет огромную ценность.

Отведенные нам годы подобны чистой тетради. Кому-то дана толстая тетрадь, а он исчеркает листы, наставит клякс, изомнет, изорвет, чтобы потом переживать о плодах своей самодеятельности. Кому-то дана тетрадь тонкая, но и на этих немногих листах он запечатлеет что-то чистое и прекрасное.

И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были… и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими (Откр. 20: 12).

Листы заканчиваются, емкости наполняются, года уходят, но остается бессмертная душа.

Человек, живущий земным, уподобляется дырявой бочке, в которую все время льют и никак не могут наполнить. Душа, впитывая в себя развлечения и блага мира сего, по-прежнему остается пустой, голодной и жаждущей. Человек, живущий небесным, подобен чистому роднику, в котором не иссякает живая вода, утоляющая всякую жажду.

Достоевский и возле эшафота помнил о Спасителе. «Мы будем со Христом», – сказал он одному из осужденных товарищей. По-своему на тот момент понимал он служение Христу, горнило дальнейших страданий переплавило его в подлинного Христова служителя.

В жизни каждого из нас бывает свой эшафот, свое ожидание, но и каждому от Бога даются свои милости, своя чудесная помощь. Преобразимся ли мы, чтобы оставшиеся годы прожить со Христом, чтобы ни одной минуты уже не потерять, чтобы каждую минуту счетом отсчитывать?

Время освящается, когда наполняется благодатью Того, Кто Сам и есть Освящение («Яко Ты еси Освящение наше», – обращаемся мы к Нему в богослужебном возгласе). Время наполняется вечностью, когда временный человек становится причастен вечному Богу. И каждое даже самое малое мгновение обретает смысл, когда в это мгновение ты всецело с Тем, Кто и дарует смысл.

Помоги нам, Боже, не терять для вечности отведенное на земле драгоценное время!

Кто наш ближний?

О том, как мы судим о людях

Тайна межличностных отношений кроется в тех оценках, которые мы даем другим людям и самим себе при общении с ближними. Если мы смело ставим штамп на другом человеке как низшем, худшем или неправом по отношению к нам, то вряд ли наше общение с ним будет ровным и гладким. Если же мы видим в нем светлое и доброе, то, естественно, у нас будет больше шансов на светлое и доброе общение с ним. Не случайно писатель М. Горький советовал: «Никогда не подходи к человеку, думая, что в нем больше плохого, чем хорошего».

Вообще-то, если говорить о наших суждениях, то Господь заповедует нам никого не судить (см.: Мф. 7: 1–5). Ведь мы сами не судьи, а подсудимые и потому не знаем, что представляет собой тот или иной человек по своему существу, не знаем, почему в одной ситуации он поступил хорошо, а в другой плохо. Иногда же и сам наш взгляд на другого, что якобы он поступает греховно, глубоко ложен и несправедлив перед всевидящим оком Божиим.

Однажды старца Паисия Святогорца посетил человек, просивший молитв о больной дочери. Старец сказал: «Хорошо, помолюсь, но и ты что-нибудь сделай для здоровья ребенка, если уж молиться как должно не можешь. По крайней мере оставь курение, сделай хоть это себе понуждение». Тот с готовностью оставил сигареты и зажигалку прямо на стасидии старца в церкви. Спустя немного времени пришел один посетитель, который, увидев эти сигареты, подумал, что курит сам старец, и потом дерзнул закурить возле келлии отца Паисия. Когда старец сделал ему замечание, тот возмутился: «Я видел у тебя там сигареты. Ты в церкви куришь, а мне здесь не даешь?» Вот так и каждый из нас судит о других людях в меру своей собственной испорченности.

Причем в такие минуты мы абсолютно уверены, что наше представление о другом, наше внутреннее ощущение его соответствует действительности. «Восхитили себе люди суд Мой», – сказал Господь о таком отношении одному древнему подвижнику. А старец Паисий приводит сравнение: пчела, залетая в какой-нибудь двор, минует мусор и хлам и непременно найдет прекрасный цветок, на который и сядет, муха же, влетая в прекрасный сад с благоухающими цветами, все равно отыщет грязь и нечистоту. «Вот так, – поучает старец, – каждый судит о другом по чистоте и расположению своего сердца. Так одних можно отнести к категории мухи, а других – к категории пчелы. А вы себя куда относите?»

В повести В. Каверина «Два капитана» после расстрела санитарного эшелона раненый офицер ждет в лесу, что за ним вернутся солдаты и медсестры, ушедшие подготовить дрезину. Он ждет, потому что верит в людей. Но к нему так никто и не пришел. Верим в людей и мы, но далеко не всегда наша вера оправдывается. Самое же удивительное другое. Обстоятельства жизни порой складываются так, что человек и не может помочь, даже если он этого хочет, а мы верим в него, как будто бы он всесилен. Когда упомянутый офицер стал выбираться из леса сам, то увидел одну из медсестер убитой: значит, они и не могли вернуться за ним. В жизни всё встанет на свои места, когда мы прекратим на первое место воздвигать только себя и свои нужды, когда мы увидим вокруг себя таких же людей, как мы сами, с такими же проблемами, немощами и нуждой в чьей-то помощи.

Иногда нам кажется, что другой человек неприветлив к нам, неласков. Мы начинаем думать, что он не чувствует душу других людей, не любит их. А может быть, этот человек замкнулся в себе, потому что сильно переживает. У него неприятности, отчего не нашлось сил быть отзывчивым к другим людям. И не винить его в своей душе, а поддержать и помолиться о нем – вот что так требуется.

Есть давнее наблюдение. В суждении человека об окружающих во многом проявляется личность самого судящего. Как именно? Увы, мы часто судим о других по себе. Как правило, в своих суждениях человек наделяет других собственными качествами – либо отрицательными, либо положительными. В этой связи можно даже сформулировать новую пословицу: скажи мне, как ты отзываешься о ближних, и я скажу, кто ты.

А у поэта Расула Гамзатова есть такие строки:

 
«Вон человек, что скажешь ты о нем?»
Ответил друг, плечами пожимая:
«Я с этим человеком незнаком,
Что про него хорошего я знаю?»
«Вон человек, что скажешь ты о нем?»
Спросил я у товарища другого.
«Я с этим человеком незнаком,
Что я могу сказать о нем плохого?»
 

Итак, во многом от нас самих зависит, что именно видим мы в другом человеке – хорошее или дурное.

Преподобный авва Дорофей рассуждает по этому поводу: «При встрече с людьми больше всего нужно избегать подозрительности, от которой происходит пагубное осуждение. Имею множество примеров, доказывающих, что всякий судит о других согласно собственному душевному состоянию. Допустим, например, что кому-то случилось стоять ночью у дороги и мимо него проходят три человека. Увидев стоящего, один из них подумает, что он, наверно, поджидает кого-то для блудного свидания; другой подумает, что этот, несомненно, вор: вид у него подозрительный; третий подумает, что этот, наверно, с кем-то условился пойти вместе в храм помолиться и потому ждет его. Так трое видели одного и того же человека на одном и том же месте, но подумали о нем совсем разное. И это, очевидно, соответственно настроению каждого из них. Как черно-желтые и худосочные тела всякую пищу, какую бы они ни приняли, превращают во вредные соки, хотя бы она была и самой полезной, так и душа с испорченным нравом получает вред от всего, с чем имеет дело, даже от самого хорошего. А имеющий добрый нрав подобен тому, кто имеет здоровый организм, который если и проглотит что-либо и не совсем полезное, все же превратит все в хорошие соки. Так и мы, если будем иметь добрый нрав и будем хорошо себя настраивать, то от всякого дела получим духовную пользу».

В Прологе повествуется, как однажды святителю Иоанну Милостивому, патриарху Александрийскому, наклеветали на одного инока, что он ходит по городу с очень красивой девицей. Он поверил клевете, приказал наказать их и заключить в темницу. В ту же ночь инок явился ему в видении и, показывая раны от побоев, сказал: «Приятно ли тебе это?

Разве апостолы так учили управлять стадом Божиим? Ты меня наказал невинно, поверив клевете».

Проснувшись, святитель Иоанн позвал к себе инока и, увидав его, не мог выговорить ни слова: он узнал в нем явившегося ему во сне. Потом он попросил его показать свое тело, чтобы во всем убедиться, и с ужасом увидел, что инок весь избит. Тут он совершенно уверился в невинности наказанного, который рассказал ему следующее: «Когда я шел в Газу для поклонения святым мученикам Киру и Иоанну, мне встретилась эта девица и, припав к ногам, молила со слезами позволить ей со мной идти. Я, оттолкнув ее, убежал; тогда она, вслед мне поспешая, воскликнула: „Заклинаю тебя Богом Авраама, пришедшим спасти грешников, не оставь меня!“ „О чем ты меня просишь?“ – спросил я. „Я еврейка, – отвечала она, рыдая, – и желаю оставить отеческую злую веру и быть христианкой, не оставь меня, отец! Но спаси душу мою, хотящую уверовать во Христа!“ Услышав это, я побоялся суда Божия, взял ее с собою и стал учить святой вере. Придя же ко гробу святых мучеников, я ее крестил в церкви и хожу с ней в простоте сердца, пока не введу в девичий монастырь».

Святой Иоанн, услышав это, в сильной скорби просил у него прощения и хотел наградить, предложив ему сто золотых, но инок отказался, сказав: «Если инок верует, что Господь о нем заботится, то не требует золота; а если любит золото, то не верит, что Бог есть». С тех пор святитель Иоанн еще более стал преследовать грех осуждения, говоря другим: «Дети! Перестаньте осуждать, потому что вы двойному греху повинны. Первый грех: Божию заповедь преступаете, осуждая согрешающего; второй: клевещете на брата, не зная, грешит ли он до сих пор или уже раскаялся».

Многие люди, начав осуждать других, готовы в своих фантазиях крушить всё подряд, ниспровергать всех и вся, они болезненно реагируют на недостатки других и в итоге своих мысленных пререканий приходят к полному внутреннему изнеможению. Осуждение ближних разрушает внутренний мир, приводит к нервозности, лишает сна.

Откуда же это в нас – подмечать в других людях прежде всего плохое?

Причина осуждения коренится в нашем самолюбии. Если мы любим себя больше, чем других, то, конечно же, видим в ближних в первую очередь недостатки, а в себе – только достоинства. Иначе как признать, что мы лучше других?

Какие же средства даны христианину для преодоления этого искушения?

Средство номер один: «Не судите, да не судимы будете» (Мф. 7: 1). Святитель Феофан Затворник поясняет это так: «Приговор Господа за этот грех строг и решителен. Кто осуждает других, тому нет оправдания. Как же быть? Как миновать беды? Решительное средство против осуждения состоит вот в чем: считать самого себя осужденным. Кто восчувствует себя таким образом, тому некогда будет судить других. Только и речей у него будет: „Господи, помилуй! Господи, прости мои согрешения!“»

В древнем Патерике мы читаем о том, как собрались некогда иноки рассудить о поступке брата и пригласили на суд авву Моисея. Моисей насыпал в мешок песку, положил себе на спину и пошел судить согрешившего. Братия, встречая старца, спрашивали: «Что значит твоя ноша?» «Это мои грехи, – отвечал авва, – которых я сам не вижу и между тем иду осудить другого за его грехи, которые мне приметны». Вразумленные этим ответом, братия отменили свой суд над согрешившим.

Действительно, если мы знаем свои недостатки и совесть наша не дает покоя за то, что мы поступили в каком-то деле неправильно, то обратим ли мы внимание на оплошности ближнего? Будем ли мы осуждать другого за что-то, зная, что сами не раз поступали не по-христиански?

Преподобный Иоанн Лествичник рассказывает об иноке, который проводил свою жизнь в нерадении. Когда же приблизился час его смерти, он встретил его с улыбкой праведника. Братия спросили его о причине подобного утешения, на что инок ответил, что за всю свою посвященную Богу жизнь он никого никогда не осудил и ни к кому не питал злобы. В итоге в час смерти Бог дал ему утешение во спасении.

И правда, прощая грехи другим и никого ни в чем не обвиняя, мы вносим мир в свою душу. Господь, по Собственному Его слову, не судит того, кто не судит других.

Средство номер два: перестать высмеивать ближних. У многих это стало уже своего рода потребностью – хоть в чем-то осмеять другого. Между тем эта привычка только с виду кажется невинной потехой, в действительности же совмещает в себе злорадство с жестокостью, а ближний ставится вообще ни во что. Если мы испытываем удовольствие в насмешках над другими людьми, то это верный признак высокомерного, неблагоговейного, а в каком-то смысле и враждебного отношения к ближнему. Ведь всякая насмешка уязвляет и унижает другого человека. Стало быть, насмехаясь, мы, возможно не задумываясь, вредим ему, делаем зло. Насмехаясь за глаза, мы портим только самих себя, а насмешка, высказанная в присутствии человека, способна ожесточить и озлобить его.

Насмешничество – признак внутренней нечистоты, когда голос совести уже не слышен, и потому такой человек уязвляет других своей колкой речью. Он смеется, если другой поступил худо, и опять смеется, если другой поступил хорошо. Смеется, когда услышит о веселой истории, но и если услышит о чужой неприятности, снова смеется. Нет в душе такого человека чего-то глубокого, серьезного, подлинного.

Как вести себя тому, над кем смеются? Не обращать на колкости никакого внимания – это главное оружие против насмешек. Если мы будем хладнокровны к насмешкам, значит, они не достигнут своей цели – и над нами перестанут смеяться. Ведь часто дразнят тех, кто дает здесь слабинку. Отнеситесь к насмешкам равнодушно, и им никто не поверит.

Средство номер три: не нужно разглашать чужие немощи, грехи и недостатки. Во-первых, нам неизвестны мотивы многих поступков других людей: почему они поступили в конкретной ситуации именно так, а не иначе. Во-вторых, часто бывает, что полученная нами информация не соответствует действительности, а мы уже спешим расписывать своим знакомым, «как же он так поступил». В-третьих, это вредно для души, которая всегда после таких пересудов испытывает внутреннее поругание, дискомфорт, опустошение.

Один человек пришел к своему духовному наставнику с такими словами: «Знаешь ли ты, что сказал сегодня о тебе твой друг?» «Подожди, – остановил его наставник, – просей сначала всё, что ты собираешься сказать, через три сита». «Что же это за три сита?» – удивился ученик. «Прежде чем что-нибудь говорить, нужно трижды просеять это. Во-первых, просеять через сито правды. Ты уверен, что всё, что ты хочешь сказать мне, есть правда?» – «Нет, я просто услышал об этом». – «Хорошо. Значит, ты не знаешь, правда это или нет. Тогда просеем это через второе сито – сито доброты. Ты хочешь сказать о моем друге что-то хорошее?» «Нет», – с сожалением ответил ученик. «Значит, – продолжал учитель, – ты собираешься сказать о нем что-то плохое, но при этом даже не уверен, что сказанное будет правда. Теперь просеем через третье сито – сито пользы. Так ли уж необходимо мне слышать то, что ты скажешь?» «Нет, в этом нет особой необходимости», – согласился ученик. «Итак, – заключил наставник, – в том, что ты хочешь сказать, нет ни правды, ни доброты, ни пользы. Зачем же тогда говорить это?»