Текст книги "Секреты нашего двора"

– Не-ет, – вдруг закапризничав, перебивает Серый. – Я не хочу ни в какой подземный ход. Хочу к папиному танку, хочу, как и он КОГДА-ТО, из него…

– Что за танк? – тут же переключается Вавка. – Откуда? Где?

– Самый настоящий, – важно округляет глаза братишка, – из него отсюда, с холма, наш папа в войну стрелял по фашистам.

Толстый, Тарас, Вавка и Шурик, напрочь забыв о подземном ходе Меншиковского дворца, а вместе с ним и про опасность, до сих пор буквально нависающую у нас над головами, вскакивают в полный рост и торжественно обступают нас с братом.

– Так вот почему ты за мной тайком увязался, – не обращая на них внимания, говорю брату. – Ну сколько раз тебе повторять, что папина деревня Тимошкино далеко отсюда?!

– Но ты ж сам так и сказал сегодня утром, что идёшь далеко, – упрямится Серый, – в деревню, где война была.

– Говорил!.. – моргаю обескураженно. – Но я ж не сказал, что это «далеко» – именно папина деревня. Пойми ты уже, наконец, что Илики – это не Тимошкино. Туда не просто далеко, а очень далеко, далеко-далече, пешком не дойти.

– Хм, – неопределённо мычит брат.

– И нет здесь никакого танка! – злюсь я.

– Нет, есть!.. – упрямится он.

– Та-ак!.. – перебивает нас Шурик. – П-пока птица в небе, нам спешить некуда.

– П-правильно, п-предсказатель, – шутит Тарас и, подавая пример, первым спрыгивает обратно в траншею.

– И что это значит? – недоумеваю, глядя на него и друзей.

– А это значит, – хором хохоча, валятся в траву Шурик и Толстый, – давай, рассказывай!

– Рас-ска-зы-вай, – хитро тянет Серый, предварительно спрятавшись за Вавку.

– Да что рассказывать?! – возмущаюсь, садясь рядом с ними. – Папин случАй к Иликам никакого отношения не имеет. Это просто случайность, что Серый именно так решил. Хо-тя-я, если вдуматься…

– Вот именно, – серьёзно, назидательно говорит Толстый. – Ты нас сюда притащил. Сами мы про Илики и слыхом не слыхивали, и знать не знали, пока тебе не пришло в голову открыть экспедицию по местам боевой славы. И, вообще, сколько раз повторять: «…Всё случайное – не случайно»!

– Рассказывай, – заключает Вавка, усаживаясь рядом со мной.

– Ну что ж, – обречённо вздыхаю я. – Слушайте, раз так! Но сразу предупреждаю, что ни про какой такой танк здесь, на Иликах, я ничего не слышал. Об этом – пожалуйте к моему братишке-упрямцу, – ворчу по инерции, вспоминая тысячу раз переслушанный с раннего детства случАй отца. – Вот же придумал себе, мол, прячу тут от него танк! – неожиданно для себя я ощущаю взявшуюся вдруг, из ниоткуда, невидимую связующую нить пространства и… времени. И – начинаю сказ: – …Когда-то давно, кажется, батя говорил, осенью 1943 года, глубоко в тылу врага в глухой, всего-то на полтора десятка дворов, деревушке Тимошкино, расположенной где-то под Новоржевом на Псковщине, несмотря ни на что теплилась ещё русская душа. Люди выращивали рожь, картофель, капусту, держали коз да кур, собирали лесные дары и… растили детей.

Фашисты и полицаи, бывало, заезжали сюда летом, для сбора продуктов. Но слухами земля русская быстрей полнится, чем двигаются иноземные гады по псковскому бездорожью. Захудалая дальняя деревушка не сильно-то интересовала их, к тому ж вокруг – леса глухие, болота топкие, мало ли… что.

Несмотря на то что Петьке с Мишкой, закадычным друзьям, в ту пору шёл всего-то седьмой годок, они – первые парни на деревне, не считая безногого инвалида Матвейки да древнего деда Ивана Степановича.

Эх, неплохо им тут, в деревушке, хорошо даже – одни бабы да девки кругом, всё лучшее – им: ничто не возбраняется, ничто не запрещается. Никто не мешает царствовать и… своевольничать!

Вокруг деревни на склонах высоких холмов – бескрайние леса с бесконечным множеством малых озёр и болот в низинах. Все «стежки да дорожки» в них – родные, знакомые. А дорог в деревню и вовсе нет, не осталось, заросли. Да и к чему они? По ним на скрипучих телегах теперь приходит лишь злодейка-война, которая мужиков забрала, урожай, скотину.

Впрочем, «пришлых» давно в деревне не было.

Хорошо. Тихо. Даже славно, словно бы и нет никакой войны. А особенно хорошо тут осенью, когда урожай весь собран, скотина сыта, выводок подрос, дрова на зиму заготовлены. В общем, все дела переделаны. Лежи себе теперь на тёплой печи в полдома, мамкины сказки слушай, да за девками старшими втихаря из своего укромного уголка подсматривай, да их подслушивай. Только вот беда: не сидится малЫм дома, уж больно дни хороши: тепло, сухо, безветренно. Эх! Страсть как в лес по грибы охота! Да и идти-то недалече: вон он, лес-батюшка, прямо за садом виднеется.

Ну отчего ж не пустить-то? Седьмой год – серьёзный возраст, одно слово – мужички! Не то что теперь: за мальцов до шестнадцати лет, а то и дольше, держат.

А в лесу-то как здорово: и грибов, и ягод, как на грех, высыпало видимо-невидимо! Вот и увлеклись пацанята, далеко зашли, за самый высокий холм забрались, куда даже со старшими сёстрами своими никогда не ходили. И тут…

Нет-нет, ничего такого не случилось. Никуда мальчишки не провалились, не закатились, никого не повстречали и даже не потерялись в местах незнакомых да дальних. Это теперь современные детишки без понимания да без согласия с окружающим миром живут, вот и влезают куда ни попадя, в самые разные истории. Могут и потеряться сдуру в городе или вот даже в лесу обыкновенном, со зверьём или «духом» лесным языка общего не найти. А тогда дети лучше, чем взрослые, жизнь понимали, по правилам Её, что ли, жили.

…Наткнулись они всего-навсего лишь на танк.

Да-да, самый что ни на есть боевой настоящий советский танк, только с перебитой левой гусеницей. Видать, давно, ещё в сорок первом, при отступлении застрял он здесь, в воронке посреди высокого холма. Открытый люк его поржавел, сквозь размотанную гусеницу проросла трава. Корпус засыпало старыми листьями и ветками, да так, что и не сразу заметишь его.

Петька с Мишкой, недолго думая, сразу же запрыгнули внутрь боевой колесницы…

Ничего-то им не страшно! А и правда: чего бояться-то?! Всё вокруг – это их владения.

…Внутри – пусто. Никого, к счастью, нет. Люди, значит, спаслись!..

Впрочем, про то они и думать не думали. Всё вокруг хорошо, ладно, спокойно – вот и нечего о плохом думать. Ничто не должно омрачать радости жизни, когда тебе нет и семи!

…Ах, сколько здесь рычагов, педалей, переключателей, кнопок, ручек.

Здорово!

И всё-то надо потрогать, попробовать, дёрнуть… Просто беда! Чуть не передрались по пустякам, как вдруг…

…Машину подбросило от мощного удара!

Танк, бедолага, даже на левый бок накренился от неожиданного выстрела пушки, развернутой в противоположную от подбитой гусеницы сторону.

Мишка, младший из пацанов, от страха бросился на грудь Петьке. А тот, в свою очередь, после нескольких ударов головой о многочисленные выступы свернулся вокруг него калачиком, обхватив руками, и замер, словно умер. Сознание пацанов надолго покинуло опасное место, улетев вместе со снарядом в неизвестные дали.

Звуковая контузия, надо сказать, штука малоприятная. Но всё-таки она не смертельная, да и лечится просто – временем.

Как они вылезли из танка? Когда добрались до деревни? Куда подевались их полные грибов лукошки? А главное – почему утром они оказались на одном чердаке в доме Петьки? Никто из них даже спустя годы так этого и не вспомнил.

Ночью прошёл сильный дождь. Спасибо ему и… Ещё раз спасибо ему – за то, что прошёл и что был очень сильный.

Утром в деревню нагрянули полицаи. Долго шарили по избам, вынюхивая да выспрашивая у деревенских о происшедшем. Неожиданно оглохшие и онемевшие мальчишки не вызвали подозрения ни у них, ни даже у мамки и старших сестриц. Одинокий выстрел из орудия танка одинаково напугал всех. Всё-таки война не часто заглядывала сюда. А эхо того взрыва разлетелось на многие-многие километры, расшевелив непроглядное безвременье, царившее в то время на Псковщине везде и всюду.

Дед Степанович по секрету поведал односельчанам, что всю ночь на горизонте за дальним холмом полыхало зарево. Случайный выстрел, похоже, точнёхонько угодил в топливные склады фашистов, нанеся им огромный ущерб. Все леса и деревни были прочёсаны ими с собаками, но, кажется, кроме самого подбитого танка ничего интересного не нашлось. А корзинки с грибами, брошенные мальцами у грозной машины, чудесным образом исчезли вовсе…

Мы с батькой были там, в Тимошкино, пару лет назад.

Танк совсем поржавел. А дед Иван Степанович ещё жив, не ходит только… почти. Сидит на завалинке у дома с соломенной крышей да поглядывает по сторонам. Ничего-то он не забыл, помнит и тот памятный выстрел. Оказывается, это он корзинки мальчишек у танка нашёл и, обо всём догадавшись, в озеро закинул – с глаз подальше! Затем по их следу прошёл, убрав оставленные пацанятами следы. А уж с сильным дождём сам Всевышний после постарался.

Слух у Петьки с Мишкой восстановился лишь через неделю, а вместе с ним вернулась и речь. Но с чердака они спустились нескоро – зимой, на Святки, когда девчонки в старой бане гадать собрались…

– …Впрочем, к танку этот случАй отношения не имеет, – переведя дыхание, заканчиваю я свой рассказ.

– Да-а, – первым оживает Шурик, – пожалуй, появление твоего брата в нашей экспедиции действительно не случайно, – и, повернувшись к Толстому: – Как там у тебя про случайности?

– Случайное не случайно! – вместо Толстого выпаливает скороговоркой Вавка и хохочет.

– И что? – басит Тарас.

– А то-о, что я здесь – не слу-чай-но, – по слогам пищит уже из-за моей спины Серый. – Я – тоже зна-аме-ение!

– Вот именно, – серьёзно подтверждает Шурик.

– А значит?.. – вступает Толстый.

– А значит, – потрепав по голове брата, подытоживаю я, – на Иликах тоже должен быть танк!

– Ищем! – первым восклицает Вавка.

– Ищем, – хором соглашаются Тарас и Толстый.

– И немедленно! – с опаской глянув вверх, подтверждает Шурик и первым ныряет в заросли старой траншеи.

Мы все: Серый, я, Тарас, Толстый и Вавка, не задумываясь, ныряем в образовавшуюся нору вслед за ним. Трава в траншее высокая, негустая, пряно пахнущая, преимущественно полынь. Земля – сухая, твёрдая, без камней и колдобин, ползти по ней нетрудно, удобно. Продвигаемся по дну глубокой канавы быстро, хотя и без спешки. Приобретённый опыт подсказывает: торопиться не надо. И птица, нет-нет да и покрикивающая в небе, если что, напомнит про это.

Путь по извилистому лабиринту кажется бесконечным. Зато мы, видимо, далеко уходим от опасного участка. К тому же сверху нас точно не видно вредной птице. Ястреб отстаёт, исчезает. Во всяком случае, спустя десять минут мы его уже не видим и не слышим. Мы расслабляемся, движения становятся размеренными, спокойными. И тут – что за чудо! – траншея неожиданно выбрасывает нас… к подножию холма, откуда мы всего-то час назад штурмовали эту возвышенность. Лишь чуть-чуть левее от старой заросшей дороги, метрах в ста за памятной стелой, к которой мы возлагали цветы.

Странно, а нам казалось, что ползём в противоположную сторону!..

– Ни-че-го себе! – вдруг выдыхает Шурик, выпадая из траншеи на солнечный склон холма.

– Я же го-во-рил! – выползая почти сразу за ним наружу, рвёт бесконечное стрекотание кузнечиков Серый.

– Этого не может быть! – не верю я своим глазам.

– Да ну-у, – разочаровано тянет Тарас, появляясь за мной на склоне, – это вовсе не танк.

– Конечно, не танк! – едва высунув голову, подтверждает всезнайка Толстый. – Во всяком случае, это не Т-34.

– Это – самоходка! – приходит в себя Шурик.

– Какая ещё самоходка? – последним подаёт голос Вавка, замкнув наш поэтапный выход на свет божий.

– САУ-100, – поясняю и расшифровываю: – Самоходная артиллерийская установка со стомиллиметровой пушкой! Ну, та самая, что в фильме… «На войне как на войне», кажется.

Откуда она здесь?

Бог весть! Может, и вправду – с войны?..

– Моя! – вдруг несётся над нами и над склоном неистовый вопль Тараса, первым стартующего к удивительной находке. – Моя-я, любая-я… С войны! Нет! Неважно-о-о!..

Всё!

Думать некогда. Да и что тут думать-то? Пусть думают… девчонки!

Мы – «…всем по семь-восемь всем…», точней – за десять! – несёмся сломя голову, наперегонки, по залитому солнцем холму, на встречу с боевой легендарной машиной. Впереди всех чудом оказывается мой младший братишка, успевший на ровном спуске обогнать и меня, и Амбала. Серый здорово бегает, догнать его даже мне совсем непросто!.. До сих пор он, кстати, бегает быстрее меня. Хотя, в отличие от меня, он и весит-то сейчас уже глубоко за центнер…

Ну и правда, о чём тут можно думать?

Не о чем!

Мы просто несёмся вниз и кричим…

Кстати, а что мы кричим? Впрочем, и так ясно: то, что кричат во все времена и все мальчишки нашей «огромной и необъятной» – «Ура-а-а-а!», конечно!

И мы – счастливы!!! Бог ты мой, как мы в этот миг счастливы!!!

Тарас очень старается, но в нашу самоходку запрыгивает всё-таки вторым. За ним – Шурик, успевший обогнать меня. А мы с Вавкой и Толстым, замкнув штурм, падаем практически одновременно на открытый люк самоходки и бодаем друг друга лбами, каждый пытаясь первым просунуть голову вовнутрь. Но там места уже больше нет, можно даже не стараться! Максимально, что нам остаётся, только всунуть туда руки.

– Дай мне-е, – слышу нытьё моего Серого, – покрути-и-ить.

– Не лезь, малец, – истерит Тарас, – поперёк старших!

– Амбал!.. Стой!.. Не тронь! – вопит Шурик. – Вдруг и тут заряжено?! Оглохнем напрочь… все!

– Сам не тронь! Моё-о-о!

– Тарас, ты опя-ать? – хватаем его за руки и мы с Вавкой, просунув-таки внутрь головы через относительно небольшой люк.

– Куда-а-а, вперёд батьки?! – неистовствует тот.

От чувствительной возни внутри и наших подёргиваний снаружи у вертикально стоящей бронированной крышки люка срывается стопор. Он чувствительно – хорошо, не большой размах! – хлопает нам с Вавкой по затылкам. В глазах – искры, разноцветный фейерверк. На мгновение ослабев, мы выпускам из рук разбуянившегося Амбала. Воспользовавшись моментом, тот хватается за первый попавшийся ему выступ орудия и что есть сил тянет к себе.

Хрум! – слышим отчётливо. И Тарас парализованно столбенеет, замирает на месте.

Глядя в его расширенные зрачки, замираем и мы.

Всё вокруг, как и при падении в ястребиную воронку, кажется, останавливается, успокаивается, отстраняется, уходит на задний план, становится неважным. И этот танк, и борьба за первенство владеть им, и даже мысль о возможном выстреле пушки. Всё наше внимание устремляется лишь к ним, расширенным от ужаса глазам друга – Серёжки Тарасенкова, нашего добродушного Тараса, гиганта Амбала.

– Ты чего? – шепчет ему в ухо Вавка. – Тарас!

– Говори же! – легонько касается его плеча Шурик. – Что случилось?

Амбал молча, медленно, не мигая, обводит нас непонимающим взглядом. Затем неожиданно поднимается и, вытолкнув своими могучими плечами меня с Вавкой и крышку люка, выбирается наружу. Неуверенной походкой пройдясь по танку, останавливается и, спрыгнув на землю, оборачивается. Он, видимо, немного приходит в себя от потрясения. Смотрит вокруг и на нас несколько осмысленней, как бы примеряя происходящее к себе. Только теперь на люке и корпусе танка мы замечаем оставленный им кровавый след.

– О-ох! – первым выдыхает Толстый, оказавшийся ближе всех к Тарасу.

Тот непонимающе смотрит на него.

– О-ох! – выдыхаем мы с Вавкой, держась за ушибленные затылки.

Амбал медленно переводит взгляд на нас.

– У него болевой шок, – шепчет высунувшийся из люка Шурик.

Тарас, мертвенно бледный, долго и внимательно вглядывается в Шурика. Затем, подняв вверх руку с неестественно торчащим, разодранным в клочья указательным пальцем, закрывает глаза и валится набок. Ох, и плохи же шутки с оружием, пусть и мёртвым! А нас снова парализует.

До дома далеко. В лучшем случае – час хода. С Тарасом на руках – около трёх. Если вообще дойдём, конечно: наш Амбал тяжеловат даже для пятерых одногодок, точней, четверых, мой братишка – не в счёт.

Что же делать? Ах, Боже ж ты мой, до чего хорош вопрос! А главное – знаком, привычен, потому что эта неминуемая мысль часто посещает каждого из нас, будь нам десять лет от роду или же все пятьдесят!

– Так, внимание! – первым оживает Шурик. – Ищем лопух и подорожник.

– Держи! – тут же подскакивает Серый, срывая со своей коленки листики подорожника, немного с запекшейся кровью.

– Бери мой ремень, – Вавка, не думая о своих брюках, разодранных при весёлом восхождении из орлиной воронки, возбуждённо выдёргивает ремень из тренчиков.

– Лучше шнурки! – выравнивая подорожником палец беспамятного Тараса, торопит взявший на себя роль хирурга Шурик. – Из кедов у Тараса выдерните.

Пока Вавка возится со своим ремнём и штанами, мы с Толстым спешно расшнуровываем у бесчувственного Амбала шнурки и помогаем Сашке примотать ими Серёжкин подорожник, а затем сверху вокруг всей ладони – и огромный лопух, уже откуда-то притащенный моим проворным братишкой…

– Чего уставились? – вдруг, открыв глаза, удивляется Тарас. – Белены объелись?!

– Ты как? – почему-то шёпотом спрашивает Вавка.

– Нор-маль-но, – крайне удивляясь, шепчет в ответ тот, тревожно блуждая по нам взглядом.

– Как рука? – спрашивает Шурик. – Болит?

– Не-е, – испуганно глядя на лопух, тянет Тарас. – А чё случилось-то?

– Ты руку в поворотный механизм пушки сунул и, пока дрался, случайно крутанул, – выдыхает Серый. – Вот… палец и оторвало.

– Кому оторвало?

– Тебе… оторвало.

– Насовсем? – пугается Тарас и, вскочив на ноги, пытается разматывать шнурки с лопуха.

– Не знаю, – шепчет Серый и прячется за моей спиной.

– Не насовсем, – беру я Тараса за здоровую руку, – при условии, что дёргаться да размахивать своим «граблями» не станешь.

– Я не бу-ду, – по слогам послушно шепчет Амбал и, глянув на вытекающую из-под лопуха темную струйку, снова закрывает глаза.

– Стоп-стоп-стоп, – ловит пошатнувшегося Тараса Шурик. – Всё хорошо! Всё просто замечательно! Только держи руку на животике и смотри вверх.

Толстый подхватывает Тараса за талию с другой стороны, а мы с Вавкой – сзади.

– До дома, – бормочет ослабевший, шатающийся Тарас, – не дойду.

– Не дрейфь, Амбал, – выдавливает из себя Шурик, – донесём.

– Или сдохнем под твоей жирной амбальной задницей, – почему-то сержусь я, проглатывая застрявший в горле комок.

– Ха, задницей, – хихикает Серый.

– Да ладно, не такая уж она жирная, – слабо улыбается Тарас, наморщив брови, – в сравнении с Толстым, конечно.

– Сам ты… жирный! – слышит в ответ. – Я – упитанный, плотный. Понятно?!

Мы хохочем, не забывая придерживать Тараса, над словами «плотного» Толстого. Общее напряжение неожиданно спадает. Появляется какая-то сила и уверенность; теперь уже никто не боится, что мы не дойдём до дома.

– Ну всё! Всё – отпускайте, – смахивая слёзы, давится от смеха Тарас. – Сам пойду, вы, главное, отвлекайте меня от дурных мыслей, рассказывайте что-нибудь.

– Да что рассказывать-то? Мы ведь всё лето вместе! – пожимает плечами Вавка, двумя руками поддерживая разорванные брюки. – Всё и так уже по тысяче раз пересказано друг другу.

– А расскажи, – глядя на меня, оживает Тарас, – про Тимошкино! Там ведь у танка наверняка что-то ещё интересное осталось.

– Осталось-осталось, – прыгает на одной ножке мой брат, хитро поглядывая на меня, – про гадание осталось.

– История и впрямь – что надо! – неохотно соглашаюсь я, глядя на светящуюся от предвкушения физиономию братишки. – Но для ушей малышей она не предназначена.

– Неправда, неправда, – дует Серый губы, – очень даже предназначена! И вообще – я не малыш!

– Да ладно тебе, – вступается за Серого подобревший после совместного штурма танка Тарас. – Сегодня можно и малышне, обстоятельства, понимаешь, – кивает на руку, – требуют, а то смотри, «бухнусь ща» бесчувственно на землю и потащите мою амбальную задницу семь километров.

– Хорошо-хорошо, – немедленно соглашаюсь, неподдельно напуганный перспективой пасть под его внушительной «тушей». – Ты только, Тарасик, молчи и шагай пошибче, а то случАй папин – не длинный, боюсь, на весь путь не хватит.

– Иду-иду, – снисходительно улыбается Тарас, незаметно подмигивая моему брату, – вот только живей не получится, рука трясется – больно всё-таки. Да и голова кружиться начинает.

– Хорошо-хорошо! Не слушай его! Иди медленно, не торопясь, чтоб кровь сворачиваться успевала, – командует Шурик. – А ты давай, – это он уже приказывает мне, – начинай свой случАй! Хватит ломаться.

– Да-вай, да-вай, – прыгает вокруг меня Серёжка, пристроившись поближе, чтоб лучше слышать.

Тарас, поддерживаемый с двух сторон Шуриком и Толстым, неуверенно делает первый шаг в сторону старой дороги с холма. Мы с Вавкой следуем неотрывно за его спиной. А мой брат весело скачет вокруг нас.

– Ну, в общем… – начинаю я перевирать на свой лад некогда слышанный рассказ нашего с Серым батьки: – «… Когда-то давно, кажется, сразу после Нового, 1944 года, в забытой Богом небольшой деревушке Тимошкино глубоко в тылу врага на Псковщине, несмотря ни на что, продолжал теплиться русский дух.

Почему теплиться?

Так ведь не было тогда ни радио, ни телевизоров, ни телефонов, ничто ещё не говорило о скором приходе наших и скоропостижном отступлении проклятых фашистов. Люди в деревнях просто выживали, тихо и тайно веря и надеясь на, казалось, совершенно невозможную «одну на всех…», но долгожданную ПОБЕДУ, на возвращение страны и вместе с ней мужчин домой, в Псковские земли.

Фашисты и полицаи не заезжали сюда зимой. Малая, забытая всеми, может, даже и самим Богом дальняя деревушка и летом-то не больно интересует их. Нет сюда ни дорог, ни дорожек через леса, холмы и болота (кстати, и теперь, десятки лет спустя после войны, дорог нет, как, впрочем, и самой деревни, лишь хутора остались, – заросли все дороги за ненадобностью). А пешему врагу по русской земле боязно идти – не больно-то разгуляешься!

Закадычные дружки Петька и Мишка, как я уже говорил, несмотря на то, что им нет и семи лет, – первые парни на деревне. Весело им живётся в Тимошкино: одни бабы да девки вокруг. Всё внимание и почёт – им, мальцам. Ничто не омрачает их жизни в женской идиллии. Они, как теперь говорят, эксклюзивные экземпляры.

А зимой-то как хорошо здесь!

Тихо.

Снежно.

Словно и нет войны.

Дел по хозяйству зимой немного. Лежи себе на огромной, в полдома, тёплой печи, грейся. Вкусный хлебушек с поджаренной корочкой кушай да мамкины сказки слушай… На ус мотай.

А слушают те сказки не только парнишки, но и девчата, которых вокруг печи – пруд пруди. Сидят они себе на лавке вокруг мамки со своим рукодельем: кто нитки прядёт, кто носки-рукавицы вяжет, кто коврики напольные ткёт – да разговоры нескончаемые говорят. А мальцы на печи всё слышат, всё примечают.

О чём говорят?

Да вообще-то – ни о чём! Так, ерунду всякую, скукотищу одну.

Разговоры всегда одни и те же: о духах лесных и домовых, скотине и запасах на зиму, побрякушках и тряпках всяких. О молодцах заморских и сказочных, что во сне привиделись, да о гадании, предстоящем на Святках, по какому-то там загадочному ряженому-суженому и шершавой руке.

Что за ряженый такой, что за суженый – пацанам невдомёк.

Может, домовой какой особый, новогодний? А «може и ещё чё», типа лешего с шершавой рукой, что зимой всегда в деревню погреться норовит пробраться?

В Тимошкино в ту пору ни про какого такого Деда Мороза и внучку его Снегурку и слыхом не слыхивали, и видом не видывали. Один дед на всю деревню значится – Степанович, к нему – все вопросы, как к самому старшему на всю округу. Может, в какой соседней деревне и есть Дед Мороз, но других деревень на многие десятки километров не сыскать, не найти.

Интересно стало мальцам: чего бы ради, «на ночь глядя», девки в баню деревенскую по-тихому по одной пробираются?

О чём это они там шепчутся меж собой да хихикают?

Чего задумали?

Недолго Петька с Мишкой размышляли про то, выскочили незаметно от мамки в сени, папкины драные телогрейки да старые валенки нацепили и – шасть по девичьим следам!

Ночь в деревне – не в городе: темень стоит, хоть глаз выколи. Тусклый свет от окон деревенских изб почти не светит. Да и чему там светить-то! Свечей с самого начала войны нет. Вот какой свет из печи есть – такой и в окне свет.

Страшно малышам на улице ночью. Только-только оклемались сердешные после контузии от выстрела танка.

Может, вернуться?

Ан не-ет!

Была не была – ну интересно ведь, мочи нет! Да и месяц, глянь-ка, из-за тучи выглянул. Глаза к темноте быстро привыкли, присмотрелись. Следы на снегу стали видны отчётливо, ясно. В общем, не сдрейфили, идут к бане. А там…

…Свет горит, всегда наглухо закрытое окошко – нараспашку. И всё, что внутри происходит, слышно.

Ха! Вот так удача!

Что-то бормочут, шепчут, причитают. Слов не разобрать… Опять вроде что-то про ряженого-суженого и шершавую руку.

Мишка первым заглядывает в окошко и тут…

…О, чудо!!!

В окне показывается замечательная, розовенькая, голая, в удивлённых от холода и стеснения мурашках «девичья красота», обычно наглухо скрытая подолом юбки!

Мальчишки от удивления опешили, от окна отпрыгнули. Смотрят – глазам своим не верят. Да и исчезла уже «краса невиданная» из окошка – так же вдруг, как и появилась.

– Ну что? Погладил? – слышен восторженный шепот изнутри.

– Нет, ка-жет-ся, – неуверенно тянет кто-то.

– Может, ещё раз?

– Нельзя. Гадают лишь раз.

– Отходи, мой черёд!

Невнятные бормотания, шёпот, причитания и… В окне появляется новая розовенькая жертва случая.

Мальчишки, переглянувшись, заулыбались. Не выдержав, захихикали, чуть даже не испортили всё. А окно быстро опустело…

– Что там? – слышен встревоженный голос изнутри.

– Не знаю, – отвечает другой, – вроде кто-то говорил со мной.

– А погладил?

– Нет, кажется, – опять неуверенно тянет кто-то.

Мальчишки, не сдерживая лукавых улыбок, многозначительно переглянулись.

Бормотание, шёпот, причитания, в окне – очередная «неописуемая красота» и…

…Мишка осторожно протягивает голую ладошку и неуверенно гладит раскрасневшиеся на морозе девичьи «булочки».

Окно мгновенно пустеет.

– А-а-ах!

– Что-о-о?

– О-о-ох!

– Ну что, что? – слышна возня, всеобщее возбуждение. – Говори!

– Погладил! Погладил, – шепчет восторженно кто-то, – честное слово, погладил!

– Шершавой рукой?

– Нет, кажется, мягкой, пушистой, правда, холодной.

– Да тебе показалось, – сомневаются. И разочарованно предполагают: – Это просто ветер или снег с крыши упал.

– Да сама ты – ветер, – в голосе слышна обида…

В окне появляется голова Вальки – старшей сестры Петьки. Она смотрит вверх, затем оглядывается по сторонам. Но со света, кажется, не замечает стоящих у стены брата с другом.

Голова исчезает.

– Ветра нет, – шепчет внутри Валька. – Да и снег не идет, разве что с крыши кусочек сорвало.

– Отойдите! – требует кто-то. – Теперь моя очередь.

Треск огня, новое бормотание, причитание, шебуршание и… В окошке избы глубоко наружу выпячивается очередная «бесподобная скромность». На этот раз Петька, не долго думая, что есть сил хлопает её своей одубевшей от холода ладошкой! И с хохотом оба они с Мишкой по оставленным на снегу следам несутся домой. Не успели, запыхавшись, влететь в свою нору на печи, как в сенях слышат страшный топот – да неужто догадались?! – треск, гомон, вздохи, вскрики, всхлипы, визг и даже откровенный сдавленный плач.

Шумно захлопнулась дверь. Наглухо задвинут тяжёлый железный засов, топот десятка ног – куда? Не на печь ли? Но вся девичья компания шумно, отталкивая друг друга, карабкается на спасительный чердак – тот самый, где на долгое время после случайной контузии нашли пристанище мальчишки.

В какой-то момент всё затихает, замирает, гаснет. Вроде и не было, и нет никого. Однако в деревенской избе нет секретов: все обитатели всё слышат, всё видят.

– Ну что? Что случилось? – где-то под крышей шепчет определённо Валька.

– Шершавая рука, – всхлипывает кто-то.

– Не может быть! – взрываются несколько голосов. – Врёшь!

– Она меня так сильно шлёпнула, – причитает кто-то, – что я сидеть не могу теперь. Всё опухло.

– Покажи! Иди к окну!

Шуршание. Сдавленные всхлипы. Испуганный шёпот и… Ти-ши-на!

Мальчишки долго, перед тем как уснуть, счастливо улыбаются в темноте друг другу…»

Мы снова весело хохочем, не заметив, как добрались уже до городской водокачки, – вот удивительно, мы ещё ни разу не забрались в разведку на её территорию, хотя за лето раз двадцать прошли мимо, – а от неё до дома рукой подать. Тарас же, вынырнув из военного Тимошкино, мрачнеет: ему первому придётся как-то объясняться с родителями – где и как он получил своё боевое ранение.

– Про Илики – нельзя, – советует Вавка.

– Ясно дело – нельзя! – откликается Тарас. – Я что – камикадзе?

– Скажи, что об камень на Красном пруду поранился, – советует Толстый. – Я на прошлой неделе там всю ногу разодрал, пришлось даже рентген делать.

– На пруд мне категорически нельзя! – возражает Тарас. – За него ещё пуще попадёт!

– Тогда – в парке! – советую я. – В лаз у Меншиковского дворца заглянул только, а там доска – бац! – упала прямо на палец.

– В парк тоже нельзя, далеко, – вздыхает Тарас, – но про дворец можно подумать. Ну кто бы перед заколоченным лазом под гранитной лестницей устоял? Тяга к знаниям, вообще-то!..

– Не-е, – перебивает его Шурик, – нельзя. Родители или поликлиника жалобу накатают в горком или ещё куда, мол, доски плохо прибиты. Тут всё и откроется!

– Го-ло-ва, – уважительно тянет Толстый.

– А, может, вы меня из сломанного сарая вытаскивали? – вдруг предлагает мой Серый. – А уж там что угодно могло – доска какая-нибудь или…

– Здорово! – радуется Тарас.

– Ни-ни-ни! – кричу я. – Вы что, с ума сошли? Так мне от родителей попадёт: почему за братом не доглядел?

– Т-тогда, – волнуется Шурик, – давай искать что-нибудь! Нож, к примеру, который в прошлом году потеряли…

– Согласен, – перебиваю.

– Согласен, – вторит Вавка.

– Согласен, – вздыхает Толстый.

– Согласен, – пищит Серый.

– Согласен, – уверенно басит Тарас и, помолчав: – Эх, не зря, Шурик, всё-таки у тебя столько знамений случилось – экспедиция-то наша у-да-лась!

– Вот именно! – хохочет из-за моей спины брат. – Куда рванём завтра?

И я опять чувствую на себе – и сейчас, сквозь время – взгляды всех своих закадычных друзей-товарищей нашего двора детства. Жаль вот только, что не все уже из нас (светлая память Тарасу, исчезнувшему в безвременье незабвенной Перестройки) прокладывают свой Путь на земле-матушке. Но я уверен: даже находясь «не тут», они всё равно теперь читают эти строки вместе со мной и с тобой, дружище.

– Ну а это, – отвечаю, хитро подмигивая брату и остальным, – секрет! О нём мы поговорим завтра…