Текст книги "Проклятое золото храмовников"

Валерий Елманов
Проклятое золото храмовников

© Елманов В., 2017

© ИК «Крылов», 2017

* * *

Памяти моего брата Александра Миленина посвящается…

Пролог. Затишье перед бурей

Петр проснулся резко, словно кто-то толкнул его в бок. Торопливо сев на своей постели, он с силой потер виски и застыл в раздумьях, но ненадолго. Спустя минуту он уже одевался, а когда поднялся Улан, обычно просыпавшийся гораздо раньше своего друга, тот уже сидел за столом и что-то сосредоточенно строчил на третьем по счету бумажном листе. Еще два, заполненные мелким убористым почерком, лежали на краю стола.

– Небывалое явление, – прокомментировал Улан. Вся канцелярская работа в их дуэте обычно возлагалась на его плечи. – Мой побратим-одессит Петр Сангре взял в руки перо. Самолично. Без многочасовых коленопреклоненных просьб. Без угроз и суровых санкций. Вот любопытно, ты с цепи сорвался или тебя муха укусила? И кому это ты решил с утра пораньше эпистолу отправить, тратя драгоценные листы?

– Зря что ли я цельную пачку у секретарей Гедимина позаимствовал? Вот и решил попользоваться. А чего это тебя на столь беспощадную самокритику потянуло? – рассеянно откликнулся Петр, продолжая что-то быстро строчить на бумаге, периодически макая перо в здоровенную чернильницу.

– На какую самокритику?

– Ну как же. Вон, про санкции заговорил, то есть решил себя вконец опозорить, на одну доску с Евросоюзом поставив, а у тебя, насколько я знаю, с мозгами все в порядке.

– Ты мне зубы не заговаривай. Лучше сразу колись, кому строчишь?

– Не кому, а что, – очень серьезно, почти торжественно поправил друга Петр. – Записки для потомков.

– И, пыль веков от хартий отряхнув, правдивые сказанья перепишет, – понимающе кивнул Улан.

– Надо ж сообщить, как мы сюда попали, чтобы народ от болотного тумана предостеречь.

– Всенепременно, – преувеличенно серьезно согласился Улан, и посоветовал: – Только побольше страху нагони, чтоб прониклись. Как там… – он ненадолго задумался, припоминая, и завывающим голосом произнес: – Сему провидению препоручаю я вас, дети мои, и заклинаю: остерегайтесь выходить на болото, именуемое Красный мох, особенно когда на него спускается туман и силы зла властвуют безраздельно.

– Это твой баскервильский шутка, да? – мрачно поинтересовался Сангре. Улан кивнул. – Хорошо, я обязательно сделаю ха-ха в твою сторону, но таки потом, когда допишу. Кстати, имей в виду: строчу я в первый и последний раз. Это твои музыкальные пальцы созданы для сюрикенов и гусиных перьев, а мои совсем для другого: сабля, меч, копье, арбалет, на худой конец нож и в крайнем случае кузнечный молот. Ферштейн?

– Нихт, – не согласился Улан, бегло проглядывая исписанные листы, и пояснил: – Как я вижу, мне добавлять-то уже нечего – ты все успел написать. И про то, как мы сюда попали, угодив в туман на болоте, и про то, как нас по пути медведь чуть не загрыз, и как меня выходила местная деревенская знахарка Заряница, и как я позже по незнанию показал дорогу убегающему от тверичей московскому князю Юрию Даниловичу, и как нас за это чуть не повесил Дмитрий. Кстати, рекомендую указать, что он – сын тверского князя Михаила Ярославича и возглавлял погоню за Юрием, а то читателю будет непонятно. А почему ты не написал, что мы не просто развернулись и поехали на Запад, а вынуждены были это сделать, чтобы нас не прикончили по приказу озлившегося тверского боярина Ивана Акинфича? А озлился он за то, что я выиграл у него «божий суд», а если проще, то победил в рукопашном бою без правил. И про то, как мы его в заложники взяли, промолчал, и про то, как напугали божьей карой, чтобы он нас не преследовал, тоже упустил.

– Критиковать легко, – буркнул Сангре. – Вот взял бы сам и написал.

– Ну почему ж только критиковать, – добродушно возразил Улан. – Дальше у тебя все нормально идет, даже здорово. И как мы на святилище литовское напоролись, рыцарями разоряемое, и как крестоносцев валили, и как по просьбе Кейстута организовали для литвинов взятие тевтонского замка, – он бегло пробежал глазами по остатку текста и похвалил друга. – А про Римгайлу вообще очень деликатно написано. Согласилась не отнимать у нас пленных, потому как добра душой, ибо является жрицей богини любви. И никаких подробностей про твой тяжкий труд, из-за коего она и подобрела.

– Смеешься, – проворчал порозовевший от смущения Сангре.

– Да нет, наоборот, восхищаюсь твоей скромностью. И насчет выкупа за пленных крестоносцев ты тоже всю правду написал, не утаил, что лопухнулись мы и фальшивые гривны у монахов взяли. Кстати, а почему ты не указал, что бывшего тамплиера крестоносца Бонифация инквизиторы выкупали у нас из плена только для того, чтобы подвергнуть парня жестоким пыткам, выведывая у него невесть какие тайны? И про его кузину Изабеллу тоже ни слова. А ведь с нею еще больше загадок связано. Коль она, узнав про то, что Бонифация собрались выкупать инквизиторы, настоятельно просила нас отказать им, суля заплатить за своего двоюродного братца втрое больше, значит, знала, что с ним сотворят. Откуда? И почему у нее три года назад вдруг возникло желание поменять постоянное место жительства. И ладно бы она переехала из Испании куда-нибудь во Францию или в Англию, а то ж в Галицко-Волынские земли. Вообще-то местечко не из тихих.

– Ты сам и ответил, – пожал плечами Сангре. – Потому и не упоминал, что пока у нас сплошные вопросы, а они потомку-читателю без ответов не нужны. Вот выясним, тогда и… Кстати, напомни-ка, во сколько именно у нас договорено с нею встретиться?

– Завтра в полдень, – быстро ответил Улан и, выглянув в маленькое слюдяное окошко, заметил: – Вообще-то лучше бы нам сегодня туда заранее наведаться, чтобы завтра точно знать, где тот постоялый двор и сколько до него отсюда добираться.

– Да мы и так не заплутаем. Вспомни, что Кейстут сказал. На окраине города, на дороге, ведущей к Владимиру-Волынскому. Ничего, – отмахнулся Петр, – авось Берестье – городок маленький, не думаю, что постоялых дворов там много. Скорее всего, он вообще один-единственный, влет найдем. Так что лучше всего вначале заняться поиском специалиста по фальшаку, а то как бы опять чего не вышло…

– Сами управимся, – досадливо отмахнулся Улан. – Разломаем и увидим.

– Это если она заплатит нам за своего двоюродного братца гривнами, – хмуро возразил Петр. – А если в ее флоринах или дукатах золота меньше чем меди, тогда как? Я, например, в подобного рода сплавах дуб дубом, а наступать второй раз подряд на те же самые грабли желания не испытываю.

– Сам же сказал, что городок маленький, – успокоил Улан, – так что и постоялый двор найдем, и какого-нибудь менялу отыскать успеем. И вообще, ты, по-моему, совсем не о том беспокоишься и ставишь телегу впереди лошади.

– В смысле?

– Ну-у, пока неизвестны ни окончательная сумма выкупа, ни в какой валюте она ее выплатит, не говоря уж о том, когда и где. Вот прояснится ситуация, тогда и станем думать, как проверить ее монеты на подлинность. А сейчас, учитывая ее горячую письменную мольбу не продавать кузена, ясно лишь, что сам выкуп у нас почти в кармане. Но и то почти, – повторил Улан, сделав нажим на это слово.

– Перебираешь ты с осторожностью, – возразил Петр. – Не забудь, ее прежнюю обеспокоенность сегодня надо помножить как минимум на десять. Не зря ж мы продемонстрировали ее гонцу, в каком состоянии нынче ее братишка. Значит, она может привезти выкуп прямо с собой и рассчитаться с нами уже завтра. Кстати, у меня ощущение, что у нее именно такое намерение. Получается, желательно быть готовыми ко всему.

– Твоими бы устами… – задумчиво протянул Улан. – Но мне отчего-то кажется, что не все так легко и просто.

– Мнительный ты стал, Сидор, – посетовал Петр, постаравшись скопировать голос атамана батьки Бурнаша. – Ой, мнительный. Уже и мне не веришь, а зря, ибо коль твой закадычный старинный друг говорит, что ныне у нас казачок точно не засланный, то…

Закончить свою мысль он не успел: дверь скрипнула, открываясь, и в проеме возник хозяин хором и наместник князя Давыда в Берестье воевода Олелько. Большой и грузный, с красноватым от мороза лицом, он, тяжело отдуваясь, произнес:

– Вота стало быть решил самолично зазвать вас на трапезу.

– Это дело, – одобрил Улан, а Сангре, не удержавшись, добавил:

– Как говорили древние греки в Нижнем Тагиле, утреннюю пайку схавай сам, обеденную шамовку подели с корефаном, а ужин засунь в хлебало своего врага – пусть подавится, падла.

Лицо воеводы вытянулось от удивления – вроде бы по-русски сказано, но ничего не понятно, и Сангре, сжалившись, воспроизвел фразу вторично, но изрядно сократив ее за счет специфических терминов. Олелько тут же согласно закивал, расплылся в улыбке и они все вместе подались вниз по неимоверно скрипучей лестнице, где их уже поджидал богато накрытый стол и сидящий за ним любимец кунигаса Гедимина городненский князь Давыд.

– Завтракать стоит хотя бы для того, чтобы не терзаться мыслями о навсегда покинутом нами двадцать первом веке, но с самого утра убедиться в неких ароматных, вкуснющих и экологически чистых преимуществах средневековья, – негромко заметил Сангре, усаживаясь на лавку и хищно оглядывая содержимое здоровенных блюд, выбирая, с чего начать.

И ни он, ни сидящий рядом с ним Улан, даже не подозревали, что отведенная им судьбой передышка от приключений, и без того маленькая, всего в несколько дней, почти на исходе…

Глава 1. Планы меняются

Планы на сегодняшний день у друзей были скромные – можно сказать, крошечные. Всего-то и надо было: посмотреть, где расположен постоялый двор, определенный для завтрашней встречи, да заглянуть, по настоянию Петра, к местному предку будущих банкиров. Да к тому же его меняльная лавка, как подсказал воевода Олелько, находилась в том самом посаде, что и постоялый двор, получалось. Как выразился Сангре: «Одним маршрутом убьем сразу двух зайцев».

Правда Олелько предостерег, что меняла Монька – тот еще гусь.

– Как я понимаю, Монька – это Мойша, в смысле Моисей? – подвел итог Сангре и, получив подтверждение от Олелько, укоризненно протянул: – Ну и что ж вы так на него наехали? Учитывая, что князь Владимир Мономах вытурил их всех из Руси, этот… гм, гм… представитель избранного богом народа скорее всего один из самых последних, а может, вообще единственный. Так сказать, уникум.

– Ничего он не кум, – проворчал Олелько. – Мономах-то, может, их и выгнал, зато Даниил Романович сызнова на своих землях принял.

– О как! – удивился Петр. – Сам князь Галицкий! А чего это он их так возлюбил-то?

– Да он всех возлюбил: и немцев, и ляхов, и даже фрягов на свои земли зазывал. Деваться-то некуда: половину людишек татаровья побили, – и его недобрый взгляд скользнул по Улану, – а остатнюю половину они же в полон забрали, и как ему быть? Тут и черта возлюбишь, не то что… Само собой и леготы всякие сулил, чтоб соблазн был, а жиды[1]1
  Жид – древнее общеславянское название еврея, существовавшее в русских летописях и даже в русском законодательстве до конца XVIII века и не носившее обидного смысла, означая лишь национальность. Презрительной кличкой это слово стало лишь в XIX веке


[Закрыть], про леготы услыхамши, тоже вслед за прочими подались. Ну а братец князя Даниила, Василько Романович, недолго думая, тако же на Волыни поступил. Вот с тех самых пор они тута и обретаются… Нет, когда Гедимин эти земли под свою длань принял, кой-кто уехал, а вот ныне, убедимшись, что им ничего не грозит, сызнова возвертаются. Хотя с другой стороны взять, господь и жидов манной кормил. Это я к тому, что и от них польза изрядная случается, особливо ежели на торжище к волынянам ехать и надобно деньгу поменять, али вовсе ее нету, а нужна дозарезу. Дерет он, конечно, много, зато завсегда помогает, без отказу. А что реза[2]2
  Реза – процент.


[Закрыть] излиха велика, так тут сам мысли: осилишь ее али нет.

– С жидом дружись, а за топор держись, – вновь встрял князь Давыд и, лукаво улыбнувшись в свои длинные пшеничные усы, подсказал друзьям. – А к Бутрыму вам лучше попозжей заглянуть, когда гусляры с дудошниками играть начинают. И ежели девок сладеньких возжаждется – с оным тоже под вечер. А до того я вас могу округ града провезть, – покажу, сколь велико пожгли тут с прошлого лета, да сколь ныне сызнова возвели. А там как знать – глядишь и присоветуете нам с воеводой чего-нито.

Кое-как отбоярившись от князя с его назойливыми предложениями составить компанию, друзья отправились на прогулку, как и хотели, то есть инкогнито. Причину этого изложил Сангре. Мол, с Монькой-Мойшей лучше всего договариваться, будучи одетыми во что-нибудь попроще, – меньше сдерет за свои услуги. Да и сопровождающие такие тоже лишь во вред. А вот перед Изабеллой наоборот, в затрапезной одежонке светиться нельзя и потому они сегодня лишь аккуратно разведают, успела она прикатить в Берестье или нет.

– А при чем тут наш вид? – равнодушно пожал плечами Улан, услышав рассуждения друга. – Мы же не свататься приехали, а торговаться с нею.

– Не скажи, – усмехнулся Сангре. – Когда продавец нарядно одет, у покупателя язык не повернется слишком сильно цену на его товар скидывать. Герцогу можно и сто тысяч заплатить, а мужику и десятку отдать жалко. Так что появимся перед нею завтра в нарядных кафтанах из аксамита с позолотой, не зря ж с собой брали, и вообще все такие из себя, фу ты ну ты.

По той же причине – сохранение инкогнито – они не стали брать с собой никого из воинов, ограничившись одним Яцко – толмач всегда может понадобиться. Четвертым был слуга-провожатый от воеводы Олелько.

Как выяснилось спустя всего четверть часа, они бы преспокойно нашли постоялый двор и сами, ибо ошибиться было невозможно. Мало того, что он на дороге во Владимир-Волынский действительно был один, так вдобавок украшен грубо намалеванной вывеской, изображающей мужика с увесистой кружкой в одной руке и здоровенной поросячьей ногой в другой.

С минуту Сангре разглядывал рисунок и, скривившись, презрительно прокомментировал:

– Колорит а ля рюсс! Или правильнее сказать, укроп, а? – оглянулся он на Улана. Тот пожал плечами. – Короче, стремная бодега[3]3
  Бодега – трактир, корчма. Так первоначально называли в Одессе подвальные трактиры, пивные (от испанского слова bodega – «подвал, винный склад»).


[Закрыть]: сплошное убожество и никакого художества… – подвел он безапелляционный итог и буркнул: – Ладно, поехали, потолкуем с менялой…

– Может, для начала сюда заглянем, – предложил Улан.

Сангре покосился на мрачного черного цвета глухой возок с крохотными слюдяными окошками, стоящий подле забора, и покачал головой:

– Скорее всего, это прикатила Изабелла, а раз карету еще не успели загнать вглубь двора, значит, прикатила совсем недавно и напороться на нее в таком виде… Мы с тобой еще куда ни шло, хотя далеко не комильфо, Яцко худо-бедно сойдет, но слуга у Олелько – босота босотой. Лучше потом заглянем, когда он нам покажет лавку менялы и можно будет отпустить его обратно к воеводе, а дамочка пока пускай обустраивается, не будем мешать.

– Давай потом, – равнодушно согласился Улан, которому, в общем-то, было все равно.

Договориться с Моше бен Узиэлем Петру удалось довольно-таки быстро, всего за какой-то час. И добрую половину этого времени Улан с трудом удерживался от смеха – уж очень живописным выглядел торг. Стороны то расходились, то сходились снова, хлопали друг друга по рукам, трясли их, дружелюбно улыбаясь друг другу, а спустя минуту готовы были расплеваться и решительно расстаться, причем бесповоротно. Во всяком случае, внешне все выглядело именно так.

Впрочем, что там торг, когда одна сцена появления Сангре стоила весьма дорогого.

– Ба-а, глазам не верю, неужто это сам Моисей в своем знаменитом лапсердаке! – с самого порога заорал Петр. Широко распахнув объятия, он стремительно ринулся обниматься с опешившим от такого напора весьма скромно одетым хозяином, сидевшим за обычным деревянным столом, правда, покрытым суконной скатертью. – Боже, какие у тебя пейсы! Это ж мечта антисемита, – тиская хозяина, не переставал восторгаться он.

Что до результата самих торгов, то тут в очередной раз сказалось мастерство одессита, помноженное на практический опыт прогулок по Привозу. Моше, коего Сангре под конец переговоров называл попросту Моня, а то и вовсе Узилич, уступил три четверти из запрашиваемого поначалу. Взиравший под конец переговоров на Петра с явным уважением, он даже согласился взять с них позже за обычный обмен серебра на золото – буде таковой потребуется – половинный процент вместо обычного.

Довольный итогами Сангре, выйдя на крыльцо дома, блаженно зажмурился от светившего почти в глаза солнца и весело подмигнул Улану, не забыв пожаловаться на Мойшу:

– О, вэйз мир! Хватка такая, что бультерьер отдыхает. Но зато словно в родной Одессе побывал. Жаль, ненадолго. Теперь можно всей святой троицей к Бутрыму.

Троицей, поскольку еще до того, как зайти к меняле, Сангре отпустил слугу Олелько обратно к воеводе, велев передать, чтоб к обеду их не ждал, а появятся они ближе к вечеру, не раньше. Действительно, очередной зимний денек выдался столь погожим и приветливым, что не воспользоваться чудесной погодкой, прогулявшись в объезд всего Берестья, было бы просто грешно.

Дорога от дома Мойши до постоялого двора была короткой – всего сотня метров. Как успел заметить Сангре, стоявший близ ворот черный возок уже исчез – очевидно, кучер или ямщик успел загнать его вглубь двора.

Спешившись и оставив Яцко привязывать коней, Сангре поморщился от истошного визга свиньи, доносившегося откуда-то из глубины двора – не иначе как резали – и заметил другу:

– Слушай, надо как-нибудь на досуге обучить местных жителей корриде.

– Зачем? – удивился тот.

– А что, прикольно. Прикинь, украинский тореадор с копьем против кабана. Пускай свиньи хоть помрут красиво.

– Так ты имел ввиду не быков?

Петр вздохнул:

– Уланчик, ну сколько можно говорить – одесситы никогда не повторяются… – он подумал и уточнил, – почти никогда, но если и да, то исключительно за необходимость успеха дела. Опять же и свинина куда вкуснее, чем говядина. А если местные идиёты в своих учебниках истории через семьсот лет напишут, что коррида существовала у них со времен динозавров и лишь потом ее у них сперли испанцы, гнусно переделав – таки пусть пишут, бо мне не жалко.

С этими словами он отворил скрипучую дверь и шагнул вовнутрь. Время было неурочное, и посетители отсутствовали, а потому все пять здоровенных столов, рассчитанных каждый на десяток человек, не меньше, пока пустовали. Недолго думая, Сангре, плюхнулся на ближайшую лавку, и, поморщившись, уставился на не сишком чистый стол.

– Вот такие трактиры и являются самыми злостными разносчиками гастритов и… прочих венерических заболеваний, – вполголоса заметил он Улану.

Хозяин по имени Бутрым, плешивый толстяк с оттопыренными ушами, уныло протиравший стойку, наметанным глазом вмиг определил, что путники прибыли издалека, моментально преобразился и захлопотал подле них.

– А что, отец, невесты в этом городе имеются? – небрежно осведомился у него Петр, приглаживая черные густые усы и небольшую бородку. Отращивать их, решительно завязав с бритьем, он начал чуть ли не с самого первого дня пребывания в Липневке.

Бутрым бессмертного творения Ильфа и Петрова не читал, мудрого ответа дворника Федора «Кому и кобыла – невеста» не знал, и всерьез призадумался насчет наличия невест в Берестье, почтительно поинтересовавшись, какие именно требуются. Получив уточнение «чтоб была непременно из благородного боярского, а лучше княжеского рода, толстая и красивая», он призадумался еще сильнее, но, к превеликому удивлению Сангре, довольно-таки скоро подыскал подходящий вариант.

Мол, остановилась у него одна такая вчера вечером и он, Бутрым, ей две свои самые лучшие комнаты сдал. Насчет толщины, правда, не совсем того, не разглядеть в шубах, а трапезничала она в своей светлице. Но ежели она и не из княжеского роду, то из боярского точно. Чай одних холопей трое – девка и два мужика, а сундуков и вовсе не счесть. Словом, благородная. Но тут же, спохватившись, досадливо хлопнул себя по лбу.

– Да что я толкую – ее уже нет.

– Ну вот, не успело выпасть счастье, как тут же куда-то закатилось, – посетовал Петр. – Ну, ничего, погуляет, променад справит, а к вечеру…

Бутрым развел руками:

– Это навряд ли. И что б тебе было поране сюда заглянуть. Как раз застал бы, – посетовал он. – А теперь она укатила и даже уплоченное за три дня постоя не забрала. Правда, она холопей своих тут пока оставила, но сказывала, что и они к вечеру непременно съедут.

Сангре пропустив мимо ушей упоминание о задержавшихся холопах, недоуменно уставился на хозяина.

– Погоди, погоди. Так она получается совсем укатила? Как?!

– Известно как, – развел тот руками. – В возке. Даже потрапезничать вдругорядь отказалась. Видать торопилась шибко, али успела встретиться с кем надо…

– А с кем надо? – вкрадчиво осведомился Петр.

– С монахами. Те за нею приехали, и она вместях с ними того.

Друзья переглянулись.

– А ты ничего не путаешь? Может, она погулять с ними вышла, на город посмотреть, – предположил Улан.

– Нешто с сундуками гуляют, – насмешливо хмыкнул Бутрым.

– С какими сундуками?

– Обнаковенными, кои она с собой привезла, – пожал плечами корчмарь. – Одёжи-то благородные люди берут с собой в дорогу много, чтоб кажный день в ином щеголять, а куда их складывать в пути? Потому и сундуки. Мои сыны их таскали, да к возку привязывали, а опосля и она сама вышла.

– Кажется, плакали наши денежки, – хмыкнул Улан. Сангре согласно кивнул:

– Причем горючими слезами. Мда-а, спокойной ночи, барыши… Ну и шустры эти брахманы. Никакой солидности. Приехали, уболтали и увезли. Ну да ладно, и на старуху может упасть проруха. Придется распрощаться со святой идеей полузаконного накопления денежных знаков. Хотя… Что-то не по душе мне ее скоропалительный отъезд. Надо бы потолковать со слугами. Хоть выясним, что за причина у нее образовалась для такой поспешности. А может она письмишко для нас оставила. Давай, веди, Сусанин.

Поднявшись вместе с гостями наверх по скрипучей лестнице, Бутрым постучал в одну из дверей. Никто не ответил. Хозяин постучал сильнее. Вновь тишина.

– Заснули поди, – пробормотал себе под нос Бутрым и послал молодого паренька с такими же ушами-лопухами, за ключами. – А ежели бояре остановиться у меня пожелают, могу заодно ту комнату показать, где госпожа ночевала, – торопливо предложил он, указывая на дверь напротив. – Сейчас, токмо сынок мой с ключами вернется, я вам ее и открою.

– Так она у тебя вроде и не заперта, – хмыкнул наблюдательный Улан.

Он приоткрыл дверь, но, едва заглянув вовнутрь, удивленно присвистнул.

– Мда-а, – согласился следовавший за ним Петр. – Просто неописуемо, как сказала собака, оглядывая баобаб. Сразу видно, и впрямь из благородных. У простых людей на такое буйство фантазии ни за что бы не хватило.

– А я что говорил, – гордо выпалил Бутрым, вслед за ними шагнув в комнату. – Сплошь благовония и…

Продолжить он не смог – осекся, увидев, что творится внутри.

– Как Мамай прошел, – прокомментировал Улан, задумчиво разглядывая густо усеявший пол пух от вспоротых подушек и перин, перевернутую разломанную кровать с выпотрошенным тюфяком, и все остальное, пребывавшее в столь же плачевном состоянии.

– В обнимку с Гитлером и Наполеоном, – добавил Сангре. – Картина Репина: Ирак после пендосной бомбежки. Или Белград. Или…

– Да что же это?! Да как же?! А с виду приличная госпожа! – запричитал Бутрым.

– Госпожа-то приличная, – согласился Петр, – зато монахи… Я так понимаю, они что-то искали у нее, – повернулся он к другу.

– И не нашли, – подхватил тот, – иначе не стали бы искать дальше, а перевернуто абсолютно все, – он неспешно прошелся по небольшой комнате, оценивая погром, добавив: – И сдается, интересовало их явно не золото с серебром.

– Почему? – не выдержал помалкивавший до сих пор Яцко. – Вдруг решили, будто она его в перину сунула и зашила.

– Тогда было бы достаточно ее встряхнуть, – добродушно пояснил Улан. – Значит, искали…

– Документ, – подхватил Сангре. – Притом небольшой по размеру, который можно засунуть куда угодно.

– Ну, они мне за все заплатят! – разъярился Бутрым и, опрометью метнувшись в коридор, принялся ломиться в дверь напротив.

Открывать ему не спешили, но подоспел лопоухий парень и протянул ему связку ключей. Едва хозяин распахнул дверь, как застыл на месте и тоненько, по-заячьи, взвизгнул.

– Во, во, – указал он дрожащим пальцем куда-то вбок.

– Оцым-поцым, двадцать восемь. Это уже не Белград. Это больше смахивает на тяжкий труд пендосов над Хиросимой… – пробормотал Петр, завидя два трупа, и один из них при жизни был слегка знаком друзьям.

Лежащего на полу бывшего гонца Мануэля, судя по тому, что он не успел повернуться лицом к непрошенным гостям, застали врасплох. В спине торчала арбалетная стрела, но умер он не от нее. Раненого успели подвергнуть пытке – обнаженное до пояса тело оказалось сплошь в мелких порезах и ожогах. А под конец бывшего гонца попросту прирезали, всадив прямо в сердце какую-то пику. Яцко потянулся к ней, но Петр остановил его, предупредив:

– Не трогай. Могут быть отпечатки, – и досадливо поморщился, вспомнив, в каком веке он находится.

Он смущенно покосился на друга, но тот никак не отреагировал на его промах, продолжая внимательно осматривать комнату.

– Не иначе как монахи расстарались. То-то они в черном были, – прорезался голос у Бутрыма. – Точно, точно, боле некому. Они ж когда вчетвером вышли – госпожа с холопкой и двое монахов по бокам, – госпожа и говорит, так, мол, и так, остатние мои слуги до вечера здесь пробудут, но опосля полудня непременно загляни к ним и накорми. И подмигнула, – вспомнил он после паузы и взвыл, хватаясь за голову. – Эх, мне б враз догадаться, чего она мне мигает! А сама вся бледная, на лице ни кровинки. Тож она на ентих бисовых сынов мигала, – он осекся и, повернувшись к друзьям, зловещим шепотом выдохнул. – Так це ж поди и не монахи вовсе были, а дидьки[4]4
  Дидько – так на Украине и в Белоруссии с давних пор называют черта.


[Закрыть]. Ей, ей, дидьки, больше некому.

– А как выглядели дидьки? – полюбопытствовал Улан и, выслушав корчмаря и задав пару уточняющих вопросов, вновь присвистнул. – Слушай, Дон, сдается, это наши старые знакомые. Во всяком случае один из монахов – точно. Это ж фра Луис. Помнишь, толстый такой. Он на переговорах возле фра Пруденте стоял.

– А второй, получается, сам напрудивший?

– Да нет, по описанию не похож. Но фра Луис точно здесь побывал. Нос аки копье – его принадлежность.

– Нос – это да, помню. С ним-то он нас и оставил, – уныло констатировал Петр. – Печально. Чтобы нас дважды подряд надули одни и те же гаврики – такого раньше отродясь не бывало. Стареем что ли, а? – и он грустно посмотрел на друга.

– Скорее расслабились, – нашел тот более приемлемое пояснение.

– Может, и так. И утешает одно: кажется, донья Изабелла чуточку отомстила за нас, ибо судя по погрому, они и здесь ничего не нашли, – он встал и прошелся по комнате, разглядывая учиненный погром и еде слышно напевая себе под нос: – Там женщина стояла двадцати пяти лет и слабо отбивалась от кого-то. А инквизитор в рясе мял на ней туалет… – он склонился над телом худого седовласого пожилого мужчины с разбитой головой, лежащего в дальнем углу, приложил пальцы к горлу и удивленно протянул: – Слушай, а ведь мужик-то жив. Пульс есть, значит… – и, не договорив, скомандовал хозяину. – Тазик с горячей водой и тряпки сюда – живо!

Корчмарь живо метнулся в коридор.

– Сейчас он нам и расскажет, что именно они искали, – задумчиво протянул присевший на корточки подле тела Улан.

– Раньше вечера навряд ли, – хмыкнул Петр, – а тут каждая минута дорога, – он попробовал осторожно вынуть нечто металлическое, крепко зажатое в левой руке седовласого, но не смог, и пожаловался: – Надо ж как вцепился.

– Да оставь ты его в покое, не до того сейчас, – махнул рукой Улан.

– А вдруг это и есть ключик, только серебряный, – шутливо предположил Сангре, но больше попыток вынуть из руки вещицу предпринимать не стал – и впрямь не до того.

– Все чичас принесут, – доложил появившийся в дверном проеме Бутрым. – У меня стряпуха по таким делам знатная мастерица, и ежели…

– Когда, говоришь, эти дидки уехали? – перебил его Сангре.

– Да прямо перед вами, трясца их… – выругался хозяин.

– Возок, что стоял у дома! – повернулся Петр к другу.

– И я о нем подумал, – кивнул тот.

– Эх, надо было мне тебя послушаться и вначале сюда зайти, – вздохнул Сангре и вновь обратился к хозяину. – А в какую сторону они подались?

– Да тут одна дорога, во Владимир-Волынский, – пожал плечами Бутрым.

– Уже легче. Есть шанс, – кивнул Петр.

– Не вздумай! – вскинулся Улан, тревожно глядя на друга, полыхавшего азартом. – Не стоит она того.

– Э-э, нет, – уперся Сангре. – Лично она может и не стоит, но суровый солдатский долг неумолимо зовёт меня в последний и решительный бой за личное обогащение. А кроме того, мне попросту надоело, что наша с тобой жизнь в последнее время все больше напоминает набор одних и тех же пазлов.

– В смысле?

– В смысле, сколько ни собирай картинку, в результате получается красивый кукиш, – он криво ухмыльнулся. – И потом, нам… здесь… жить… Часом не припомнишь, кто это говорил? А раз так, то ответь, на что нам строить хороший дом, чтобы достойно встретить старость? Молчишь? То-то. Да и не могли они далеко ускакать, перехватим, – он решительно поднялся и направился к лестнице.

Улан тяжело вздохнул и рванулся следом. Он успел догнал друга лишь во дворе, когда тот уже взгромоздился на свою лошадку. Перехватив поводья, Улан спросил:

– Знаешь, чем отличается умный от глупого? Умный человек иногда торопится, но ничего не делает второпях. Давай вначале все прикинем. Авось пять минут ничего не решат.

– Так ведь умная голова не всякому по плечу! – улыбнулся Сангре. – А про пять минут ты не прав. Граница недалеко, не забыл? Если пересекут, пиши пропало.

– Да у нас и оружия с собой никакого.

– А засапожники?

– Всего два.

Петр иронично хмыкнул.

– После двух наших бросков в живых останется от силы один монах. Неужто мы вдвоем с единственным божьим человеком не управимся?

– Если сначала делать, а потом думать, то лучше вообще не думать, – проворчал Улан, но, видя, что Сангре не остановить (завелся не на шутку), он птицей взлетел на своего коня и с тяжелым вздохом сообщил:

– Ты ненормальный!

– Тоже мне новость! – фыркнул Петр. – Но ты пойми – тут вопрос принципа. Тебе не надоело, что эти заразы постоянно суют свои корявые палки в колеса нашего замечательного «Форда»? А мне их шахеры-махеры уже поперек горла. Значит… вперед, – и он толкнул каблуками в бока коня, первым вылетев за ворота.

Его друг зло сплюнул. Но не оставлять же сумасшедшего одного! И он устремился следом. Но прежде отправил выскочившего во двор Яцко за остальным десятком, строго-настрого наказав ему не мешкать и как можно быстрее догнать их.