Текст книги "Красные курганы"

Потом лишь князь узнал, что из-за шквальных ветров епископ на несколько дней отложил свое отплытие, и когда трое всадников на взмыленных конях прискакали в Ригу, они еще успели застать Альберта.

Епископ же в очередной раз доказал, что священнослужителем он стал лишь потому, что был у своего отца из славного рода Буксгевденов вторым по счету сыном.[17]17
  Второй сын – в большинстве европейских стран того времени у знати существовала традиция отдавать второго сына церкви. Для этого он с самого детства проходил соответствующее обучение, после чего получал какую-либо духовную должность.


[Закрыть] Земельных же владений у папаши Оттона было раз-два и обчелся. Это детишек стругать легко, каковых он только мужеска пола зачал аж шестерых, а как разбойнику, то есть рыцарю, цена ему была невелика.

Потому и подался Альберт вначале в каноники к бременскому архиепископу Гартвигу, а уж потом тот его назначил сюда, преемником цистерцианского монаха Бертольда, погибшего в неравном бою с проклятыми язычниками-ливами.

Смерть Даниила фон Леневардена ливонский епископ никому с рук спускать не собирался. Это пусть в евангелии болтают о всепрощении. Такие бредни хороши для глупых мирян, а ему, служителю единственно истинной веры и почтительному сыну своей матери – великой католической церкви, надлежит помнить и цитировать совсем иное: «Не мир я вам принес, но меч». Так-то оно понадежнее будет.

Да и то сказать – умный пастырь своих овечек не только с помощью увещеваний да окриков пасет.

Он и про кнут не забывает, да и пользуется им не в пример чаще, нежели словом.

Опять же хороший пастух для сбережения стада непременно заводит собачек, потому как в одиночку ему ни за что не управиться. А чем своих псов кормить? Да тем же овечьим мясом. Вот он и привел с собой рыцарей, дабы усмирить взбунтовавшуюся отару, а заодно и дать подзаправиться ревнителям веры.

Однако, едва подойдя к Кукейносу, епископ понял, что управляться и отечески поучать ему некого. Ушел непокорный князь из своего замка. И ушел не просто, а поступив по принципу: не мне, так и никому.

Жарким погребальным костром полыхали деревянные постройки и стены, чтобы вонючая немытая немчура не смогла войти в родной и давно обжитый терем. Суровые дружинники скрипели зубами, кое у кого даже слезы на глазах выступили, но – жгли. Лишь у самого Вячко очи оставались сухими – негоже срамиться перед людьми. Зато сердце рыдало навзрыд, да не слезами горючими обливалось – кровью.

Было бы хоть чуток надежды, так он бы не задумываясь вышел ратиться с ворогом. Пусть неравны силы, пусть на каждого его воя приходилось бы два, даже три рыцаря – все равно не ушел бы без боя.

Но когда по десятку на одного – на такое решится лишь безумец. Да и не по-христиански это – толкать своих людей на верную смерть. Хорошо, если сам в этой сече гибель найдешь, а если выживешь? Тогда ведь до самого последнего часа тяжкий груз на сердце ляжет – загубил ты, князь, лучших из лучших, вернейших из верных.

Да и потом тоже складывалось из рук вон. Владимир, сделав вид, будто собирался подсобить, еще и попрекал Вячко за то, что тот не сумел продержаться до подхода его сил. Будто не видел бывший князь Кукейноса, что полоцкий князь палец о палец не ударил и даже не удосужился послать гонцов за ополчением.

Однако и тут сдержал себя Вячко – ни единого худого слова не сказал старшему в роду. Да и что с него возьмешь, с неразумного. Хоть и прожил тот на свете почти пять десятков лет, а в голове, как в юности, свистел ветер, так и доселе там свои заунывные песни выводит.

Был бы хоть чуть-чуть поумнее полоцкий князь – не стал бы еще два десятка лет тому назад дозволять монаху-августинцу Мейнгарду крестить язычников-ливов. Чем, спрашивается, так уж сильно досадили тебе их боги, что ты не только дал согласие на крещение, но еще и насовал ему за пазуху подарков?

Ладно, если бы сам Владимир и впрямь набожен был без меры, тогда Вячко еще понял бы его. С трудом, правда, но смог бы, хотя и в этом случае все равно поступать надо было иначе. Коли уж так неймется, то возьми да повели своим священникам нести нехристям православное слово. А зачем же латинянам такое доверять?! Или неведомо, что они бешеным собакам подобны – что ни увидят, все укусить норовят!

Мейнгард же, не будь дурак, ухитрился отгрохать сразу два каменных замка. Один поставил возле ливонского селения Икескола, отчего тот получил схожее название – Икскуль. Другой несколько ниже, на одном из двинских островов, прямо посреди реки. Его тоже стали величать по имени этого острова – Гольмом.

Вот тут-то и очнуться бы Владимиру, схватиться за голову. Тогда еще не поздно было. Но где там. Проворонил беспечный полоцкий князь удачную возможность прийти на помощь ливам, когда они в одиночку дрались с немцами.

Даже когда папа римский объявил, что отпускает все грехи тем, кто примет крест и придет на эти пустынные берега, чтобы силой меча поддержать только-только зарождающуюся ливонскую церковь, все равно было еще не поздно. Тем более что следующий епископ довольно-таки быстро погиб. И поделом. Мечом махать – не крестом трясти.[18]18
  Рыцари епископа Бертольда дали бой ливам на холме, на месте будущей Риги. Они победили, но конь занес Бертольда в самую гущу неприятелей, и епископ был убит копьем в спину.


[Закрыть] Тут и умение нужно, и навыки изрядные.

Но когда нынешний пришел – оно и впрямь стало поздновато. С той полутысячей крестоносцев, коих он с собой привел, одному полоцкому князю было не справиться. Если бы в чистом поле, так еще куда ни шло, одолели бы, а вот замки каменные брать – увы. Несвычны к этому делу русские дружинники.

А уж когда через пару лет после своего прибытия хитрый рижанин сумел создать в Ливонии новый орден, тут и вовсе хоть караул кричи.

Раньше все-таки попроще было. Пришли пилигримы за долгожданным отпущением грехов, порубили в клочья поганых туземцев, села их пожгли, дома пограбили, быстренько святой водой окропили тех, кто исхитрился уцелеть, и назад к себе подались.

На следующий год на их место приезжают новые, и вновь без должного опыта, без знания местности, – все с ними сражаться полегче. Ныне же они, и без того не слабые, с каждым годом все матереют, и епископу опять-таки есть чем их соблазнить. По уговору между магистром Винно фон Рорбахом и епископом Альбертом треть всех земель, которые завоюет орден, ему же во владение и отходил.

Ну да что уж теперь. Отныне все свои помыслы князь устремил только на одно – как бы половчее и посильнее досадить немцам. Всем. Исключений тут быть не могло. Но неудачи неумолимой чередой, как злой неотступный рок, продолжали преследовать его.

Поэтому он с такой радостью и ухватился за предложение князя Ярослава, который прямо заявил:

– Вначале помогите мне вернуть отчие земли, кои рязанский князь Константин у меня отъял не по праву, а потом и я вам подсоблю. Навалимся на проклятую немчуру всей Русью и раздавим ее, как гнилой орех.

Загоревшись этой идеей, Вячко стал едва ли не самым горячим его защитником среди прочих князей, часть из которых еще колебалась, а часть и вовсе не посчитала нужным прибыть в Киев. Словом, идти на Рязань уговорил он всех до единого. Правда, конницы полоцкие князья выставили немного, зато пешцев собрали изрядно.

И вновь неудача. Рязанец исхитрился даже не пропустить их в свои пределы. Последняя надежда рухнула, рассыпавшись в прах уже под Ростиславлем. Хотя нет, пожалуй, даже раньше, с того самого дня, когда изрубили посольство, присланное Константином.

Он, князь Вячко, так никогда не поступил бы со своими же русичами. Правильно тогда возмутился Мстислав Удатный. Вячко и сам, пожалуй, последовал бы за ним, но… Галицкий князь возвращался в свое родное княжество, богатое людьми и землей. К себе в столицы уезжали и его двоюродные братья: Мстислав Романович Киевский и Владимир Рюрикович Смоленский. Словом, всем им было куда ехать, а Вячко…

Да и потом тоже как-то глупо все получалось, начиная с бездумной лобовой атаки на малочисленное воинство Константина и заканчивая бесплодными усилиями взять Ростиславль.

Попытка хитростью выманить рязанского князя из осажденного града вроде бы почти удалась, но то-то и оно, что почти. А на войне, как и в постели, «почти» в зачет не идет. Это тебе любая баба может поведать, глаза от смущения потупив.

А уж когда они в чистом поле со свежеприбывшими рязанскими полками столкнулись, тут и вовсе ясно стало – все, приехали. Дальше ходу не будет.

Кое-кто, правда, и тогда еще хорохорился, не понимая, что на самом деле стряслось непоправимое и воеводы Константина успели примчаться на выручку своему князю. Иные до самого смертного часа считали, что одолеть и разметать три-четыре тысячи пешцев, жалкой тоненькой ниточкой выставленных у самого леса, особого труда не составит.

Вячко в такие разговоры не вмешивался. Он просто с тоской обреченного на смерть сознавал, что пришел конец. На самом деле эта изогнутая нить есть не что иное, как тетива лука, уже оттянутая пальцами умелого стрелка. Сейчас они разожмутся, и стрела полетит в цель. Без промаха и без пощады. Наверняка.

Себя он особо не жалел. Вот ту полусотню с небольшим верных дружинников, которые, как и он сам, обрекались на верную погибель, хотя пока и не подозревали о том, ему и впрямь было жалко. До слез.

Но плакать Вячко давно разучился. Да и не время. В голове билась только одна мысль – как бы изловчиться и отыскать щелку. Пусть маленькую, совсем узенькую, с волосок. Ему бы хватило и такой, чтоб вытащить своих людей.

О себе же он вовсе не думал. Если не суждено сбыться мечте, так зачем тогда и жить. Разве что дочку Сонюшку пожалел. Маленькая еще совсем. Тяжко ей в жизни придется.

Да еще украдкой шевельнулось в душе запоздалое сожаление: не туда он подался, не к тому берегу прибился. Рязанец – вот кого надо было о помощи просить. Глядишь, и вышло бы что-нибудь путное. Но что уж теперь. Поздно. С этим сожалением Вячко и в бой пошел.

Рубился князь, не щадя себя, с неистовством обреченного. В старые времена у грозных варягов таких людей, объятых священным безумием воина, называли берсерками. Но не зря же на Руси присказку сложили: «Пропадать, так с музыкой, чтоб чертям тошно стало!»

И столь страшен был напор князя Кукейноса, что пешие рязанские ратники его и впрямь не выдержали. Тем более что наметанным глазом опытного бойца Вячко очень точно определил, в какую именно точку нанести удар. Бил он в стык двух полков и уже почти прорвался, прорезал дыру для себя и своих людей, не глядя на три полученные раны, но тут кто-то угодил мечом по подпруге его лошади.

Если бы не раны, то Вячко и тут бы изловчился. Долго ли при умении дикой кошкой перепрыгнуть с одного коня на другого? Но в том-то и беда, что сил на это уже не было. Неловко свалившись, он грянулся кулем о землю и тут же потерял сознание, успев лишь подумать, что проход для своих людей все-таки очистил.

Зеленый лес и впрямь был рядышком – ныряй в него, а там, глядишь, и удастся уйти от погони. Да и не станет никто ломать строй и преследовать жалкую кучку всадников – не до того победителям. Но ни один из оставшихся в живых дружинников Вячко так и не пожелал воспользоваться этим спасительным для себя выходом.

Вместо того они сгрудились вокруг тела своего князя, будто по команде образовав возле него круг и ощетинив копья. Так и застыли молча с угрюмым вызовом в глазах: «Кому жизнь не дорога, давай налетай, а на своей мы уже крест поставили».

Понимали, конечно, что этой остановкой они сами себе подписывают смертный приговор. Чего ж тут не понять-то, как-никак, не первый год в дружине лихого князя служили. Вот только иначе поступить им было невмочь. Жизнь спасти, чтоб честь утратить? А кому ты тогда такой нужен? После этого ты и самому себе без надобности.

«Нет уж. Пришли сюда с князем и уйдем с ним», – яснее ясного читалось на суровых лицах.

И застыли все на поле.

А меж тем двое дружинников, не обращая ни на кого внимания, словно для них битва и вовсе закончилась, мигом соскочили с коней и принялись перевязывать Вячко, чтобы унять кровь.

Но странное дело. Несколько десятков луков было устремлено в их сторону, несколько десятков стрел дрожали от натуги, стремясь впиться во врага, но ни один из воинов рязанского княжества так и не спустил тетиву.

Конечно, если бы они обложили каких-нибудь половцев, то обязательно посекли бы всех, а уже потом отдали бы последнюю дань мужеству врага – захоронили бы с почестями, не оставив на потеху воронью.

На своих же, на точно таких же русичей, как и они сами, рука не поднималась. Ни мечом взмахнуть, ни копье метнуть, ни стрелу пустить. Так и стояли рязанцы в ожидании не пойми чего, пока не подъехал разгоряченный боем главный воевода.

Поначалу он уже поднял руку, чтобы дать отмашку, – раздавить жалкую кучку неумолимым пешим строем нетрудно. Однако успел по достоинству все оценить и повелел своей сотне обождать. Сам же направился к этому маленькому кружку, составленному из трех десятков всадников.

– Кто там у вас? – спросил негромко.

Дружинники вместо ответа немного раздались в стороны, чтоб воевода мог проехать внутрь кольца. Мол, сам гляди, чего языком трепать попусту.

Доехав до лежащего на земле Вячко, которому как раз перевязывали последнюю рану, Вячеслав спешился и вновь спросил:

– Кто это?

– Вячко, князь наш, – пояснил один из новоиспеченных санитаров.

На лице его проступало явное удивление – что же это за человек такой, коли он даже самого князя Вячко в лицо признать не может?

– Понятно, – кашлянул рязанский воевода, хотя на самом деле ничего не понял.

Зато ему припомнился один из рассказов Константина о Прибалтике и о каком-то там Вячко. Уж не об этом ли? Что именно о нем говорил рязанский князь, Славка, хоть убей, не мог вспомнить, но что-то хорошее[19]19
  Это был рассказ о том, как в 1224 г. князь Вячко с горсткой эстов и собственных дружинников до самой своей смерти держался в городе Юрьеве, осажденном немецкими рыцарями. Помощи от новгородцев он так и не дождался.


[Закрыть] – это точно.

– Ладно. Потом разберемся, – буркнул он себе под нос и распорядился: – Как перевяжете, сразу в Ростиславль его, к лекарям нашим. А вы чего тут встали! – напустился он на всадников, продолжавших молча ожидать нападения. – Ну-ка, подвиньтесь, чтоб мои люди пройти могли.

Не дожидаясь исполнения отданной команды, он тут же зычным голосом отдал новую, на сей раз своим пешцам:

– Пелей! Дай мне из первой линии дюжину самых крепких!

– Дозволь, мы его сами понесем, – соскочил с коня седоусый кукейносский дружинник.

Следом за ним подошли и еще несколько человек из охранного круга.

– Ладно, – согласился Вячеслав, снял с себя плащ и, аккуратно свернув, подложил его Вячко под голову.

Ничего этого бывший князь Кукейноса не слышал и не видел. В сознание он пришел лишь через несколько дне, да и то ненадолго.

– Зря, – вымолвил он еле слышно пересохшими губами и вновь закрыл глаза.

Вот только непонятно было, к чему именно относится его слово, произнесенное с такой горечью. То ли к тому, что все его потуги прорвать кольцо оказались напрасными, то ли к тому, что он уцелел, хотя подсознательно уже настроился на встречу со смертью, а может, даже и звал ее, то ли к чему-то иному, еще более загадочному и непонятному.

Лежал он в небольшой комнатке, наособицу от всех прочих. Дружинники его тоже остались в Ростиславле, хотя Вячеслав, восхищенный их преданностью своему князю, повелел никого из них в полон не брать, а дать волю – пусть спокойно возвращаются обратно в свои земли. Они же…

– Я так мыслю. Вместе мы сюда пришли – вместе и уйдем, – еще в самый первый после того боя вечер, когда стало окончательно ясно, что раненый князь выживет, произнес верный княжеский помощник Брезг, собрав возле себя боевых соратников. – Ежели кто к воям рязанского князя надумает перейти – неволить никого не стану. Путь вам чист. А только сам я остаюсь.

Остальные просто промолчали. А чего говорить попусту? Каждый в дружине если не десять, так уж никак не меньше пяти лет – без слов всем все понятно.

По негласному уговору дожидались, когда Вячко придет в себя. Глядишь, да присоветует что-нибудь дельное.

Князя Константина кукейносские дружинники впервые увидели лишь через пару-тройку недель, да и то мельком. Рязанец был вежлив. Зайдя к Вячко, который как раз спал, будить его не стал, с минуту постоял возле изголовья и вышел, а в небольшом коридорчике напоролся взглядом на рыжебородого дружинника. Таких пышных окладистых бород в рязанском войске никто не нашивал, потому и понял, что чужой.

– Твой князь-то? – спросил рассеянно.

– А то, – осклабился рыжебородый в довольной улыбке, щеря неровные крепкие зубы.

– С Кукейноса? – продолжал спрашивать Константин.

– С него, – сразу помрачнел лицом дружинник.

Рязанский князь и это приметил, отложив на всякий случай в памяти – вдруг сгодится.

– Ладно. Пусть выздоравливает. Успеем переговорить, – кивнул он и не преминул отметить: – Слыхал я о вас. Уж больно вы своему князю верны. Мои воеводы сказывали, что много чего вам сулили, дабы вы ко мне перешли, да все бесполезно.

Дружинник почесал в затылке, собираясь с мыслями, чтобы пояснить причину, ан глядь – нет уже князя. Пролетел вихрем. Так и не понял воин, то ли в упрек им это было сказано, то ли в похвалу.

Князь же, как оказалось, исчез надолго. В другой раз он появился уже под осень. За это время выздоравливающий Вячко успел о многом подумать и еще больше наново переосмыслить. Можно было бы и бежать, на что не раз намекали свои же дружинники, тем более что никаким честным словом он связан не был, но Вячко каждый раз наотрез отказывался.

– Ежели бы у поганых в полоне сидел али у немцев орденских – иное дело, – объяснял он. – К тому же я его воеводе малость должен. Сами ведаете, кабы не он, то ни меня, ни вас давно бы в живых не было.

– Так-то оно так, – сокрушенно вздыхали дружинники. – А токмо…

Но дальше осекались, не зная, как продолжить и чем убедить. В самое яблочко били слова князя, как и вопрос, который он им как-то задал:

– А куда уйдем?

– К Мстиславу в Галич али в Новгород. Да мало ли куда, – загорались дружинники, но тут же гасли от слов Вячко, жестких и неумолимых в своей беспощадной правоте:

– Вас князья, может, и примут, а вот я для них только обузой буду. Нет уж. Если хотите туда уходить, то без меня.

– Сам ведаешь, что без тебя мы никуда, – обижались дружинники и вновь умолкали, будучи несогласны с Вячко, но не зная, как это выразить словами.

Константин появился так же внезапно, как и исчез в прошлый раз. Зайдя в ложницу к Вячко, он молча прикрыл за собой дверь, ни слова не говоря, уселся на лавку, стоящую у кровати, и некоторое время разглядывал лежащего. Тому тоже не хотелось начинать разговор, однако не выдержал первым.

– Славные у тебя вои, княже, – молвил для почину.

– И у тебя в дружине не хуже, – ответил рязанец взаимной любезностью.

После десятиминутной пустопорожней разведки наладился разговор поконкретнее.

– Слыхал я, будто ты на все грады, князья коих на тебя ополчились, ныне сам длань наложил, – заметил Вячко.

– Верно, – подтвердил Константин. – И самих княжат оттуда повыгонял. Только два городка не затронул. В Переяславле Константиновичи малолетние как сидели, так и сидят. Я оттуда лишь Ярослава изгнал. И еще один пока остался.

– Это какой же? – полюбопытствовал Вячко и вздрогнул от внезапно выстрелившего прямо в лицо ответа рязанского князя:

– Кукейнос.

– Гоже ли тебе, хошь и победителю, в чужой срам перстом тыкать? – после паузы хмуро выдавил из себя Вячко. – Али не ведаешь, что давным-давно нет моего града. Ныне он за рижским епископом.

– Слыхал я об этом, – кивнул Константин. – Люди говорят, будто он его заново отстроил, да еще краше прежнего. Каменный весь стал.

– Да хоть железный, – буркнул его собеседник. – Не мой он, так нечего и любопытствовать.

– Даже в оместники[20]20
  Оместник – мститель (ст. – слав.).


[Закрыть] пойти не желаешь? – полюбопытствовал рязанский князь.

– Не трави душу, Константин Володимерович. Сам ведаешь, что изгой я ныне и, окромя трех десятков воев, кои меня невесть почему досель не оставили, я ни кола ни двора не имею.

– Так уж и не имеешь, – усомнился рязанский князь. – Разве забыл, что тебя Авдотья Фоминишна в Полоцке дожидается? А я-то грешным делом успел ей весточку счастливую завезти. Сказал, что так, мол, и так, жив твой сокол ненаглядный, только прихворнул малость, а как только выздоровеет, так сразу к тебе прилетит, к голубке своей сизокрылой. Дочка же твоя, Сонюшка, в награду за радостную новость меня куклой липовой одарила. Да и тебе пряник медовый передала. Сказывала, что наговорный он. Только съешь, так сразу всю хворь как рукой снимет. Правда, подсох он малость, пока я ехал, но у тебя зубы крепкие, осилишь. На-ка, – выложил он гостинец на край небольшого стола, прислоненного к кровати Вячко.

– Ишь ты, – усмехнулся тот, бережно проводя пальцем по прянику, и, заметно повеселев, спросил Константина: – Я так мыслю, что это все присказка была, а вот к какой сказке ты клонишь – мне невдомек.

– Так вроде бы сказал я уже – к Кукейносу, – спокойно пояснил тот. – Решил я в нем тебя и оставить, да в придачу еще и Гернике отдать. Ведь твой брат Всеволод который им владел ранее, как я слыхал, так и остался под Ростиславлем. Значит, его удел теперь по лествичному праву[21]21
  Лествичное право – обычай княжеского наследования в Киевской Руси, но которому престол перехожил от старшего брата.


[Закрыть] твоим стал. Но для начала ты грамотку отпишешь, что на веки вечные передаешь все это мне, а потом уже снова их от меня получишь, но в держание, а не в вотчину.[22]22
  Разница в том, что вотчинные владения считались наследственными, а те, что давались в кормление, к сыновьям переходили только по особому распоряжению.


[Закрыть] Согласен?

– И сызнова не пойму я тебя, – задумчиво произнес Вячко. – Ты что же, успел и рижского епископа потрясти? А коль и так, то все равно неясно: я-то тебе за каким лядом сдался? Али повторить, что у меня за душой ничего нет?

– Зато сама душа в наличии имеется, – веско поправил его Константин.

– А тебе ведомо, что Кукейнос мне Владимиром Полоцким лишь в держание даден был? Выходит, что я с грамотки той ничего не утеряю, а ты…

– Почему же не утеряешь? – перебил его Константин. – Это раньше Кукейнос у тебя в держании был, а ныне, после того как князь Вячко изо всего рода полоцких князей один-одинешенек остался, ты его полноправный властитель. Да и всего Полоцкого княжества тоже. Так что если ты грамотку подпишешь, то потеряешь его навсегда.

– Ты, князь, будто отговариваешь меня, – иронично хмыкнул раненый.

– Не отговариваю. Просто не хочу, чтоб ты с зажмуренными глазами подпись свою ставил, – поправил Константин.

– А если не подпишу? – прищурился Вячко.

– Тогда отпущу на все четыре стороны, и езжай куда хочешь, – спокойно ответил Константин. – Полоцк и прочие грады я тебе, конечно, не отдам, а вот Гернике и Кукейнос можешь сам попытаться взять – мешать не стану.

– Да нет, – вздохнул Вячко. – Куда уж мне. Даже если б я не тридцать человек, а тридцать сотен имел, все едино каменных стен не осилил бы.

– Правильно мыслишь, – согласился Константин. – Их сейчас взять только моим воям по плечу. А для епископа ливонского та грамотка большой неожиданностью окажется. Как я понимаю, о том, что Кукейнос лишь в держании у тебя был, он не ведал, иначе не цеплялся бы так за твое обещание половину ему отдать.

– Я ему того, что не мог, и не обещал вовсе, – поправил Вячко. – Молвил лишь, что половину даней с княжества и с града ему уделю, ежели он меня от литовских набегов убережет. Поделиться своей данью я волен был, а землю дарить – такого не было.

– Совсем хорошо, – улыбнулся Константин. – Так ты в грамотке и отпиши. Дескать, раз ты, епископ, слово свое не держишь, поскольку не далее как в прошлом году литовцы три селища в моем княжестве разорили вчистую, стало быть, уговор я с тобой рву, а все княжество вместе с градом, равно как и Гернике, дарую Константину Володимеровичу Рязанскому, ибо негоже, чтобы исконными русскими землями иноземцы владели.

– Сильно возрадуется епископ, коли ты оной грамоткой у его носа помашешь. – И впервые после ранения лицо Вячко осветилось широкой, по-мальчишески озорной улыбкой.

– Да уж, думаю, задрав рясу, заскачет от счастья, как козел при виде козы, радуясь, что я с него снимаю столько забот, – охотно согласился Константин со своим собеседником.

– Вот только не отдаст он тебе ничего, какие бы грамотки ты ему ни показывал, – посерьезнел Вячко.

– А я их потом покажу, когда сами грады возьму, – пояснил Константин.

– И сумеешь? – недоверчиво прищурился Вячко. – Тут ведь и на деревянные стены взобраться – труд тяжкий, разве что запалить их. Каменные же… Али у тебя хитромудрые стенобиты имеются?

– Вот еще, – возмутился рязанский князь. – Стану я в своем городе стены крушить. Чай, послужат еще. Конечно, не мной они строены, да и не просил я о том, ну да это не моя печаль. Умный человек, прежде чем начинать строиться, всегда у хозяина дозволения попросит. К тому же, сдается мне, что и тебе за каменными стенами спокойнее сидеться будет.

– С тремя десятками? – вновь помрачнел Вячко.

– И еще с пятью сотнями. Причем на каждый из градов, – добавил Константин.

– Ну, если так, – несколько недоверчиво протянул князь Кукейноса. – Слушай, Константин Володимерович, – загорелся он, – так ведь при этой тысяче и открытый бой принять можно! А ежели еще пять-шесть, то и вовсе орден одолеть сумеем.

– Не горячись, – сразу остудил его пыл рязанский князь. – Тут много чего намешано. Не пришло пока их время. Те же датчане еще сильны. Это сейчас епископ с ними грызется, а как нужда придет – думаешь, не позовет их, гордыню свою смирив? Опять же не хотелось бы мне неправым выглядеть, чтобы папа римский плач вселенский не поднял, будто я его паству обижаю.

– Э-э-э, княже. Вот тут у тебя промашка. Даже если ты трижды прав будешь, все равно он тебя так грязью вымажет, что ни в какой бане не отмоешься. Да и не все ли тебе равно, кто и что о тебе говорить станет?

– Плевать я хотел на их разговоры, – подтвердил Константин. – А на папу римского в первую очередь. Я и сам ведаю, что на каждый роток не накинуть платок. Пускай себе болтают о чем хотят. Но тут другое важно, Вячеслав Борисович. Надо, чтоб тамошний народец сам к нам пришел, сам в ноги поклонился и земли свои подарил в обмен на то, что мы меченосцев с датчанами изгоним. Пусть поначалу хотя бы эсты с куронами[23]23
  Куроны – племя, проживавшее западнее Риги, которое долбше других сопротивлялось немецким захватчикам.


[Закрыть] и эзельцами.[24]24
  Эзельцы – жители олгромного острова Эзель у побережья Прибалтики.


[Закрыть] А лучше, чтоб все вместе, заодно с ливами, лэттами, семигаллами и прочими. Вот тогда-то мы и ударим.

– Слабоваты твои будущие союзнички, – поморщился Вячко. – Я ведь княжил уже в тех краях, так что ведаю, как они воюют. Народец хлипкий, упорства настоящего в нем нет, а на сечу идут кто с чем. Копий, почитай, вовсе не имеют, вместо них палки оструганные, мечи у каждого десятого, не более, да и луки у них – с нашими не сравнить. На зверя какого, может, и хороши, а кольчугу нипочем не пробить.

– А мне от них много и не надо. Лишь бы едой моих воев обеспечили, чтоб обозы с собой не тащить, да провожатых надежных дали.

– Это да, – кивнул Вячко. – Вот только Литва. С ней как мыслишь? Людишки там дикие и злобные. Да и то взять – это ведь лет сто назад Русь с них дань взымала. Ныне же не то. Ныне кривичи с дреговичами сами им приплачивают, чтоб не лезли. Ежели они супротив тебя встанут, то жди беды.

– Супротив не получится, – уточнил Константин. – Они у нас уже сейчас сбоку получаются, а если мы половину Двины отхватим, то они и вовсе сзади окажутся. Сам понимаешь, каково это, когда тебе в спину меч воткнуть могут.

Вячко в ответ только молча развел руками. Мол, сам понимаю, только как обезопаситься?

– С ними вначале силой решать будем, – заметил Константин и пояснил: – Когда набег на твои земли придет, обратно пусть лишь один человек вернется, нами отпущенный для рассказа всем прочим. Ну а когда твой могучий кулак почувствуют, когда мы им все зубы не торопясь, с толком, чувством и расстановкой пересчитаем, – вспомнил и процитировал он Вячеслава. – Тогда и для разговоров время придет. Дикари только кулак понимают. Остальные же должны уразуметь, что мы пришли всерьез и надолго, а не просто прибежали и опять на Русь вернулись. Град взять – одно, удержать его – совсем иное.

– С каменными стенами да пятью сотнями воев? – уточнил Вячко и потянулся мечтательно. – Не сочти за похвальбу пустую, но ежели только с едой все ладно будет, то я там и год, и два выстою.

– Вот и славно, – улыбнулся Константин. – Это мне и нужно. А все, что для обороны понадобится, – получишь с лихвой. И людей не пожалею, и припасами сполна обеспечу.

– А когда мы на них?.. – уточнил Вячко, бодро вскакивая с порядком опостылевшей ему постели. – Я-то хоть сейчас готов.

– Ишь какой шустрый, – развеселился Константин. – До лета погоди. – И торопливо пояснил, заметив, как его собеседник сразу поскучнел лицом: – Каменные стены и впрямь покрепче деревянных будут, а потому надо нам людей поупражнять. Ты этим как раз и займешься вместе с моим воеводой. Есть у меня крепость в тех местах. Слыхал про Городно? Правда, стены у нее деревянные, зато она сама на такие кручи взлетела, что шапка с головы сваливается, когда наверх смотришь. К тому же, как и твой Кукейнос, на двух реках стоит, а башни из кирпича сложены. Словом, боронить ее от моего воеводы тебе будет легко.

– От кого?! – решив, что ослышался, переспросил Вячко.

– От моего воеводы, – простодушно повторил Константин. – Он со своими людьми попытается ее незаметно взять, а тебе в ней надо удержаться. Мечи, понятное дело, будут деревянными.

– Как дети, – пренебрежительно хмыкнул его собеседник.

– Пусть так, – не стал спорить Константин. – Лишь бы научились как следует. И еще одно. О нашей с тобой задумке, пока Кукейнос не возьмем, ни единой душе.

– Но в чистом поле твои пешцы их тяжелую конницу навряд ли удержат, – усомнился Вячко.

– Это только ты так думаешь или господа рыцари тоже так считают? – уточнил Константин.

– И я… и они тоже, – растерянно ответил Вячко.

– Это хорошо, что они тоже, – загадочно улыбнулся Константин, уже стоя у двери. – Это замечательно. Вот пусть и дальше так же считают. А за грамоткой к тебе монашек мой заглянет. Пименом его зовут. Вместе и составите, да печатью скрепить не забудь. Есть у тебя печать или заказать надобно?

Вячко в ответ только сконфуженно развел руками.

– Ничего страшного, – улыбнулся Константин. – Время пока терпит. До зимы еще далеко, так что успеешь в Городно поупражняться.