Текст книги "Алатырь-камень"

«Только заплат и не хватает, – почти сердито подумал Лешко, и ему вдруг непонятно почему сделалось стыдно, но не за хозяина шатра, а за себя. – Сам-то чего так вырядился, да и вообще – к чему я все это в сундуках вез? Чай, на войну ехал, а не на свадьбу с этой, как ее, Ягенкой».

Он сурово насупился, но тут же спохватился. С таким неприступным видом что-либо проведать было решительно невозможно, а ведь он, когда предложил эту поездку в гости, втайне перед самим собой оправдывался как раз именно этим.

Однако разговор, который завязался чуть погодя, после второго кубка, был настолько интересен, что все остальное как-то забылось. Уж больно занимательно повествовал Константин. Тема, которую он затронул, была достаточно щекотлива и впрямую касалась изгнания рыцарей-крестоносцев с тех земель, которые он не так давно захватил. Причем рязанский князь, как заметил Лешко, отнюдь не оправдывался перед ними, а просто рассказывал.

К тому же кое-чего ни властитель Малой Польши, ни его брат, княживший в Мазовии, раньше и не слыхали. Нет, доносилось до них кое-что, но – как бы это сказать поделикатнее? – совсем иное. Дескать, подл и коварен русский схизматик. Говорил сладкие речи, предлагал заключить договор, а потом, усыпив бдительность доверчивых рыцарей, накинулся на них, аки хищный волк на стадо робких мирных агнцев, и начал их безжалостно резать, невзирая на жалобное блеяние.

Имелись, правда, кое-какие настораживающие несовпадения в этих рассказах, но Лешко от них попросту отмахивался, зато теперь ему стало понятно, например, то, почему основные силы крестоносцев оказались под Кукейносом и Гернике. А то, что вел Константин эту войну совсем не по-рыцарски, так ведь и рижский епископ вместе с магистром ордена меченосцев Волквином всем своим поведением походили скорее не на Авеля, а на его брата, так что чего уж тут.

– А ты слышал, что святой римский престол объявил против тебя крестовый поход во всех христианских странах с отпущением всем его участникам любых грехов? – полюбопытствовал краковский князь. – Не далее как месяц назад буллу Гонория III привезли в Гнезно для торжественного оглашения нашим архиепископом. В ней ты объявлен покровителем язычников и самым злейшим врагом христианства, в сравнении с нечестивыми злодеяниями которого меркнут даже ужасы приверженцев магометовой веры.

– Она заканчивается словами из святого писания, – подхватил Конрад. – «И если кто обращается от праведности к греху, господь уготовит того на меч»[74]74
  Сир. 26—26.


[Закрыть], – процитировал он, явно гордясь своей памятью.

– Нет, это для меня новость, – сознался Константин, но тут же прокомментировал: – Быстро работает римский папа, когда дело касается умаления его доходов.

– Он заботился не о доходах, – поправил его Лешко.

– А о чем же еще? – искренне удивился рязанский князь. – Я хоть и не слышал ее, но думаю, что не ошибусь, если скажу, что в ней нет ни слова о самих язычниках.

Конрад озадаченно посмотрел на брата.

– Но там действительно ничего о них не говорится, – удивленно произнес он.

– Зато очень много о несчастных немецких рыцарях – истинных страдальцах, которые были безжалостно истреблены моим нечестивым воинством и теперь будут причислены к лику святых или, по крайней мере, мучеников. Так ведь? – предположил Константин.

– Именно так, – подтвердил Лешко.

– Ну вот, – удовлетворенно заметил Константин. – Кстати, сейчас христианизация несчастных язычников в тех землях, которые я взял под свою руку, идет полным ходом, причем добровольно. Я уже заложил, помимо существующих, десять новых церквей, в которых будут точно так же обращать в истинную веру заблудшие души. Вот только Гонорию III безразлично, обращу я их или нет, потому что он все равно не получит ни единой куны дохода с тех земель. Вот он и злобствует. Я ведь пришел туда не как завоеватель, а был приглашен самими местными жителями, которые изъявили добровольное согласие войти в состав моих подданных. И думаю, что они не прогадают, в отличие от тех правителей, которые хотят добровольно посадить себе на шею рыцарей-крестоносцев, да еще и чужаков, – заметил он, в упор глядя на мазовецкого князя.

– А что делать, если эти язычники-пруссы вконец обнаглели? – с вызовом спросил тот, лихорадочно размышляя, каким образом Константин сумел узнать, что он, Конрад, воспользовавшись удобным случаем, два месяца назад пригласил погостить у себя в Плоцке суровых и отважных рыцарей, принадлежащих к ордену Братьев немецкого дома[75]75
  Братья немецкого дома – именно так на самом деле назывался Тевтонский орден.


[Закрыть] и прибывших в Польшу в качестве сопровождающих папского нунция.

От рассказов рыцарей о том, как храбро сражались они и их братья по ордену против сарацин в Палестине, у мазовецкого князя разгорелись глаза.

«Вот бы кого выставить против пруссов», – подумал он и стал потихоньку заводить разговор о том, что как раз для святого дела обращения язычников в истинную веру у него, Конрада, в полудикой Мазовии имеется самая благодатная нива. Остается только найти настоящих пахарей, которые не пожалели бы трудов во славу господа.

Собственно говоря, гостившие рыцари – Генрих фон Гогенлое и Герман Балк – не имели ничего против поселения в этих местах, поскольку успели по достоинству оценить обширные земли, граничащие с Мазовецким княжеством. То, что все христианские походы против сарацин обречены, четвертому по счету великому гроссмейстеру ордена Герману фон Зальца было понятно, равно как и его ближайшим помощникам, каковыми они являлись. Значит, необходимо искать иное поле деятельности.

Однако осторожный предварительный разговор закончился почти ничем. Уж больно высокими были требования у рыцарей.

– Не знаю, слышал ли ты сказку, которую у нас на Руси рассказывают маленьким детям? – спокойно ответил Константин. – Там говорится, как лиса попросилась пожить в доме у зайчика и мало-помалу вовсе выгнала бедного хозяина из его норки.

– Обычно сказки заканчиваются хорошо, – вступил в разговор заинтересовавшийся Лешко, прекрасно поняв, куда гнет хозяин шатра.

– Эта тоже заканчивается хорошо. Пришел петушок – золотой гребешок и выручил зайчика.

– И к чему эта сказка? – осведомился Лешко.

– Да к тому, что крестоносцы очень уж на эту лисичку похожи. Их только впусти, а спустя год, от силы – два, не знаешь, как выгнать, – спокойно пояснил Константин.

– Конечно, лучше уж свой создать, – согласился Конрад, вспомнив, что то же самое предложил ему Христиан, которого за создание пусть малой, но христианской общины среди диких пруссов сам римский папа уже произвел в епископы Пруссии. – Я и об этом думал. Даже название для него придумал: «Христовы воины в Пруссии». Но, с другой стороны, что касается рыцарей, то не кажется тебе, Константин Владимирович, что это напраслина? Вон Андрей II пустил их в Трансильванию, и ничего страшного не случилось.

– А хотите побиться об заклад, что не пройдет трех лет, как он их оттуда выгонит? – усмехнулся рязанский князь, памятуя, что на самом деле в официальной истории именно так все и произошло.

Братья переглянулись. Константин говорил с такой уверенностью, что его словам невольно верилось.

– Все ж таки божьи люди, – нерешительно произнес Конрад. – У них вон на плащах и то кресты имеются.

– На плащах – имеются, но что в этом проку, если в сердцах у них креста нет, – парировал рязанский князь и ободрил сумрачного Лешко: – О том, что слово не сдержал, – не печалься. Покойники никому помочь не могут, а живыми ваших людей я все равно не пропустил бы. И ты, Конрад Казимирович, не печалься, – дружелюбно хлопнул он по плечу младшего из братьев. – Я лучше сам твоей беде, случись надобность, подсоблю.

Конрад пытливо покосился на рязанского князя. «Правду говорит или так просто сказанул, чтоб умаслить? Хотя зачем ему их умасливать, когда его людей и впрямь больше числом?»

– Помогу, помогу, можешь не сомневаться, – засмеялся тот.

– Хорошо бы, – сдержанно ответил мазовецкий князь и тут же поинтересовался как бы невзначай: – Даром или земель взамен попросишь, как те орденские братья, которые у меня гостили?

– Считай, что совсем даром, как доброму соседу подобает, потому как мне такие буяны тоже ни к чему. Только не дело это – о таких серьезных вещах в шатре разговаривать. Они степенства требуют, рассудительности. Лучше бы вы ко мне в Киев погостить приехали, заодно мое венчание на царство отпраздновали, а уж там мы и решили бы все.

– Это… плен? – побледнел Лешко.

– Хорош же я буду, – улыбнулся миролюбиво Константин. – Сам гостей зазвал и тут же их в полон взял. У меня, в отличие от тех рыцарей, крест не на корзне, а в душе, так что ты меня, Лешко Казимирович, такими подозрениями понапрасну не обижай. И тайного смысла в моих речах нет. Я ж по-простому в гости приглашаю. Теперь все равно зима метелями вьюжит. Чего вам там в Кракове да в Плоцке рассиживаться? Вот я и подумал, отчего бы добрых людей в гости к себе не зазвать.

– Так ведь Киев – не твоя вотчина, – выказал осведомленность в русских делах Лешко.

– А я там долго и не пробуду, – пояснил Константин. – Корону только на главу свою грешную вздену, чтоб поторжественнее, в храме Святой Софии, да и обратно в Рязань подамся. А заодно и с родичем своим перемолвитесь. Я про Василька с Волыни говорю, – тут же пояснил он, заметив, как братья вновь озадаченно переглянулись.

– Так ведь писал он нам, что… – начал было Конрад, но Лешко тут же перебил мазовецкого князя, быстро заметив:

– Но вначале нам надо проехать обратно к своим людям, растолковать им все, отправить обратно, а там уж… – И он пытливо уставился на рязанского князя.

– Само собой, – ни секунды не раздумывая, согласился с ним Константин. – Опять же людишек подобрать к себе в свиту. Двумя-тремя слугами тут не отделаться, верно? Уж полусотню всяко с собой надо брать, не меньше. А я как раз в Галич наведаюсь, чтоб к приезду дорогих гостей все покои для них приготовили, ну и о прочем позаботились.

Успокоенные братья вновь переглянулись.

– Ну так как мы с вами договоримся? Через две седмицы смогу я вас в Галиче увидеть или не поспеете?

И снова братья переглянулись, но на этот раз, чуть ли не впервые за всю свою жизнь, младший не стал дожидаться решения старшего.

– Поспеем, – твердо произнес Конрад и, с легким вызовом посмотрев на нахмурившегося Лешка, еще раз повторил: – Обязательно поспеем.

Они приехали даже чуть раньше оговоренного срока, но пировали в Галиче недолго – всего-то дней пять.

– Иначе дороги развезет, – пояснил Константин свою необычайную спешку.

В Киев князья ехали не торопясь, но и не мешкая. Только один раз пришлось им задержаться на пару дней в Луцке, где они по просьбе Константина посвятили в рыцари венгерского королевича Коломана. Там же к ним присоединился Василько, который после гибели на Калке старшего брата Даниила стал полновластным властителем Владимир-Волынского княжества.

Особых пиров по случаю такого торжественного события Константин не закатывал и долго не прохлаждался. Повеселились вечерок и хватит – пора в дорогу, в некогда пышную и величавую, а ныне порядком захиревшую и потрепанную столицу Киевской Руси.

Рядом с ним бок о бок ехали краковский князь Лешко Белый, его брат Конрад Мазовецкий, Василько и венгерский королевич Коломан.

Князь Константин посвящал его в рыцари не просто так, по доброте душевной. Были у него далеко идущие планы в отношении этого застенчивого узкоплечего мальчика. Еще когда Константин только-только прибыл в освобожденный от венгров, крестоносцев и бояр князя Бельзского Галич, он уже в первый вечер совместной трапезы стал присматриваться к королевичу. Торопиться было ни к чему, так что рязанский князь не спешил, стараясь получше ознакомиться с характером принца. Лишь на третий день, все уяснив, он приступил к действию, благо что в толмаче на сей раз нужды не было – мальчик хорошо говорил по-русски.

Он зашел к Коломану в полдень, недовольно поморщился от едкого запаха лекарств и предложил царевичу совершить небольшую прогулку.

Ехали они недолго, только до центральной площади в нижнем городе. Увидев виселицу, на которой раскачивались пять трупов, в которых Коломан с трудом признал бывших крестоносцев, царевич побледнел и стал медленно сползать с коня.

– У него обморок, княже, – пояснил склонившийся над ним лекарь, которого Константин предусмотрительно прихватил с собой, памятуя, что мальчишка чересчур впечатлителен. – Напрасно ты ему такое зрелище устроил, – слегка упрекнул он рязанского князя.

– Напрасно, Мойша, я никогда не поступаю, – возразил Константин. – Ты мне лучше сделай так, чтобы он взбодрился и непременно был у меня за вечерней трапезой.

Разговор, который Константин затеял сразу после ужина, впрямую касался виселицы.

– По глазам вижу, что ты осуждаешь меня, считаешь жестоким, – начал он. – А как быть иначе? Раз ко мне с мечом непрошеный гость пришел, значит, он должен получить по заслугам. К тому же одному из них – фон Хеймбургу – я и жизнь оставил, и даже выкупа с него не взял. Так и отпустил в Трансильванию, чтобы он всех своих предупредил – на Русь им ходу нет. Жаль, конечно, что ты такой хлипкий, – посетовал он. – Выходит, ты и завтра со мной на охоту поехать не сможешь, – и пояснил: – Дорога-то из верхнего замка одна, через площадь, а там висельники.

– Так они до завтра там висеть будут? – осведомился Коломан.

– Ну, зачем же до завтра. Снимут их нынче, но пустовать она все равно не будет. Крестоносцы кончились, зато твои вои остались. Их у меня побольше будет – десятков пять точно наберется.

– Мой отец мог бы дать за них выкуп, – мрачно предложил Коломан.

– Да какой с врага может быть выкуп, – усмехнулся Константин. – Сегодня ты у него серебро взял, а завтра он, сокрушаясь о нем, обязательно снова с мечом в руке придет. Хорошо, если я вновь его побью, а коли нет? А он ведь не просто мое добро пограбит. Он же моих людей начнет убивать почем зря.

– Они могли бы дать рыцарское слово, что никогда не придут с враждой в твои земли, – горячо произнес королевич. – Я сам могу за них поручиться, если тебе будет недостаточно их слова.

– Понятно, – кивнул головой рязанский князь. – Я до этого часа еще сомневался, а теперь точно убедился. – Он вздохнул и неожиданно спросил: – Читать, небось, любишь?

– Люблю, – потупился Коломан.

Ему почему-то стало немного стыдно за это, будто он сознался в каком-то нехорошем постыдном деянии. Парнишке невольно вспомнился отец. Наверное, потому, что рязанский князь говорил с Коломаном примерно таким же тоном – чуть жалостливым и слегка снисходительным. Но отец, к тому же король, имел право на такой тон, а этот…

Венгерский принц поднял голову и с вызовом повторил:

– Люблю!

– Ну и правильно. А что – дело хорошее, – вдруг отступил назад Константин.

Странное дело, то ли он так глубоко спрятал свои истинные чувства, то ли и впрямь произнес это искренне, совершенно не думая издеваться над своим пленником.

«Да нет, конечно же, издевается, – подумав, решил Коломан. – Что с варвара возьмешь».

И почти тут же опешил, едва не свалившись со стула, когда его собеседник повторил его мысли, словно каким-то неведомым образом ухитрился прочесть их:

– Вот ты сейчас сидишь и думаешь – дескать, варвар этот русич, и что-либо благородное ему чуждо, – медленно произнес Константин, пристально глядя на королевича. – А еще думаешь, что я просто решил над тобой посмеяться, когда спросил про чтение.

– А-а-а… откуда… – начал было Коломан.

– Да у тебя все на лице написано, – добродушно пояснил рязанский князь. – А чтение – дело и впрямь хорошее. Я своему сыну Святославу постоянно повторяю – лучше лишний раз прочитать Аристотеля или Платона, чем на праздной охоте время провести.

Коломан звонко икнул. Он столько раз хотел, точнее, мечтал услышать что-то подобное от отца, но тот этого так никогда и не сказал, постоянно ставя ему в пример брата Белу, крепкого и здорового парня. Тот был всего на два года постарше[76]76
  Сыновья венгерского короля Андрея II в это время были совсем юными. Старший, будущий король Бела IV, родился в 1206 г., а Коломан – в 1208 г.


[Закрыть], но по виду – на все пять. Читать Бела не любил, зато умел не только охотиться без устали. Конечно, рыцарей своего отца, короля Андрея, он в этом ремесле обогнать еще не мог, зато в своем кругу перепивал всех сверстников.

Да и до женского пола Бела был тоже весьма не прочь, охотно делясь с младшим братцем рассказами о своих похождениях, легенды о которых, по его уверению, уже давно бродили не только по столице, но и чуть ли не по всей Венгрии. Да что там похождения, когда он вот уже несколько лет был женат, причем не на ком-нибудь, а на дочери самого никейского императора Федора Ласкариса[77]77
  Свадьба королевича Белы и дочери никейского императора Федора Ласкариса Марии (?—1270), состоялась в 1218 г.


[Закрыть]. Но это все старший брат. Коломан же был… Эх, да что там говорить.

«С одной стороны, мне все это не больно-то и пригодится, – оправдывался он сам перед собой. – Все ж таки Бела – наследник престола. Но с другой – всякое может случиться. Вон отец тому самый живой пример. Он-то ведь тоже не самым старшим был, а если считать дядю Саломона, умершего во младенчестве, так и вовсе и вовсе третьим сыном моему деду Беле III доводился, а вот поди ж ты, стал королем[78]78
  Старший сын короля Белы III Эмерих (Имре) I правил после смерти отца с 1196 по 1204 г., но в возрасте 30 лет скончался. После смерти Эмериха престол достался его пятилетнему сыну Ласло (Владиславу) III Дитя, которого его опекун и дядя Андрей (будущий король), вместе с его матерью Констанцией – дочерью короля Арагона Альфонса II, заточил в тюрьму, из которой она бежала, переправившись в Вену, к герцогам Австрийским. Там Ласло вскоре и умер. И тогда пришел черед Андрея II.


[Закрыть]. А если и у нас такое приключится? Ох и смеяться тогда надо мной все станут».

И впрямь – у него и с охотой не ладилось – причем не столько страх в душе был, сколько непонятная и даже его самого тревожащая жалость ко всему зверью, а уж про барышень и вовсе говорить не приходится. Но тут хоть на возраст сослаться можно, а с вином оправданий нет. С ним же у Коломана была и вовсе беда – первый кубок еще куда ни шло, а вот со второго уже начинало мутить. Ну разве это дело?

«С другой стороны, вот того же рязанского князя взять, – вдруг подумалось ему. – Уже которую трапезу я с ним сижу, а ведь так ни разу и не видел, чтобы ему слуги в кубок вина доливали. Выходит, одним обходится? Или… Или у него там и вовсе не вино?» – Коломан даже немного вспотел от таких мыслей.

– Хороший ты человек, царевич, – продолжал между тем Константин рассудительно. – Вот только в жизни немного иначе все, чем в книжной премудрости. И люди не всегда похожи на тех, про которых там пишется. Да и глупо это – ждать от врага, чтобы он свое слово сдержал. Вот ты сам представь, что я сейчас все свои полки на твоего отца двину. Неужто они дома усидят и откажутся идти воевать против меня, когда их король позовет. Простить их можно было бы только при условии, ежели бы мы с тобой… – произнес он задумчиво, но тут же энергично тряхнул головой, словно изгоняя глупую мысль. – Да нет, не согласишься ты. Нечего и говорить, – и украдкой покосился на заинтригованного Коломана.

Наступила пауза. Победил в ней опыт – принц первым прервал молчание.

– Если от меня потребуется поступить как-либо против рыцарской чести, то я, конечно, откажусь, – начал он медленно, будто размышляя вслух.

– Зачем же против чести, – искренне удивился Константин. – Я хочу, чтобы они перестали быть моими врагами. А это может произойти только в том случае, если я подпишу с тобой мирный договор.

– Это может сделать лишь мой отец. Я не вправе распоряжаться землями королевства, если ты их потребуешь.

– А если не потребую? – осведомился рязанский князь.

– И размер выкупа тоже не вправе определять, – нашел еще одну причину Коломан.

– А если совсем без выкупа?

– И что же, так ничего и не потребуешь? – не поверил принц.

– Ты знаешь, – задумчиво произнес Константин. – Вот с отцом твоим, королем Андреем, у меня иной разговор был бы, пожестче, чем с тобой. А что я от тебя могу потребовать? – Он мягко улыбнулся мальчику, сидящему перед ним. – Да ничего. Ты ведь правильно говоришь – ни угодьями земельными, ни серебром, ни прочим ты распоряжаться не вправе. Ну, разве что на моей коронации в Киеве поприсутствовать. Пусть все увидят, что ты на нее прибыл. Значит, наши государства в мире находятся. Или даже нет, – оживился он. – Не просто побывать на ней, а и принять участие. Тогда все соседи уверятся в том, что нас рассорить не удастся.

– И это все? – недоверчиво переспросил Коломан.

– А чего же еще? – искренне удивился Константин. – А сразу после нее я всех твоих воинов вместе с Фильнеем и освобожу. Или даже нет, – тут же передумал он. – Мы лучше вот как поступим. Я еще до нее половину выпущу. Должна же быть у тебя свита, хоть и небольшая. Думаю, два десятка будет достаточно. А потом, после подписания договора, и остальные свободу получат. Пойдет такое?

– Такое пойдет, – твердо заявил королевич.

– Слово? – серьезно переспросил рязанский князь.

– Рыцарское! – гордо произнес Коломан и тут же осекся. – Я ведь не опоясан, да и шпор у меня нет.

– Да-а-а, – задумался Константин. – Это меняет все дело. Как можно принимать участие в коронации, не будучи опоясанным. Жаль, жаль, – сокрушенно вздохнул он, подмечая, как вытягивается от огорчения лицо Коломана. – Хотя что это я?! – хлопнул он себя по лбу. – Можно подумать, что я завтра на царство венчаться стану! Времени-то еще сколько угодно. Успеем мы тебя и опоясать, и шпоры надеть.

– А разве у вас на Руси среди… – Коломан смешался, закашлявшись и радуясь, что слово «варваров» он все-таки произнести не успел, в самый последний миг ухватил себя за язык. – Разве среди твоих воинов, – продолжил он, – есть рыцари?

– Ну-у, если исходить из строгих канонов, про которые ты читал, – протянул Константин. – Тогда, конечно, нет. Но это не беда. У меня ведь помимо тебя еще и польские князья будут. Вот они-то тебя и опояшут, чтоб все честь по чести было.

– А подвиг совершить? – почти жалобно спросил Коломан.

– Без подвига никак? – осведомился Константин.

– Если бы я мог одним ударом меча разрубить воина на коне и в доспехах от макушки до низу вместе с лошадью, – прикрыв глаза, начал певуче цитировать Коломан хорошо известные ему строки. – Без труда зараз разгибал четыре подковы, поднимал до головы рыцаря в доспехах, который стоит на моей руке, и съедал бы за обедом четверть барана или целого гуся, тогда да. А так… нет, – произнес он подавленно.

Бедный мальчик чуть не плакал. Так сильно расстроился он оттого, что золоченые шпоры, по всей видимости, уплывали от него навсегда вместе с его хрустальной мечтой.

– Вона как, – подивился Константин, искренне посочувствовав горю принца. – А ты, стало быть, ничего этого не можешь?

– Нет, – честно ответил Коломан. – Да, пожалуй, и никогда не смогу.

– Но ведь ты королевский сын, – возразил рязанский князь, лихорадочно размышляя, что бы такое ему предпринять и что придумать.

– Я не хочу получить рыцарские шпоры только по этой причине, – гордо вскинул голову принц.

– А еще там есть какие-то подвиги? – поинтересовался Константин.

– В бою, – совсем тихо прошептал Коломан. – Но то уже и вовсе не про меня.

– А какие? – спросил Константин.

– Если рыцаря от смерти спас, или на копье поднял сразу трех сарацин, или освободил от неверных святой град Иерусалим, или…

– Стоп, – оборвал перечень князь. – А ты говоришь – не про тебя. Воевода Фильней – рыцарь?

– Конечно.

– А ты его от смерти спасаешь. Ведь если бы не твое согласие, то болтаться бы ему завтра на доброй пеньковой веревке, а так поживет еще.

– Но я же не в бою и не мечом, – возразил Коломан.

– А ты почитай внимательно, – предложил Константин. – Я больше чем уверен, что там не сказано, чем и как именно ты должен его спасти. Да разве это важно, если уж так разобраться? Главное, что спас, а остальное… – он пренебрежительно махнул рукой.

– А ведь и впрямь не сказано, – с некоторым удивлением протянул Коломан, и его мальчишечье лицо осветила светлая добрая улыбка.

«Господи, как же приятно сделать счастливым человека, – вздохнул Константин, но тут же цинично добавил сам себе, чтоб чересчур не расслабляться: – Особенно если это не несет больших дополнительных расходов и, напротив, сулит кое-какие доходы, пусть и не материальные.

С Васильком же получилось еще проще. О том, в кого именно влюблен пылкий юноша-князь[79]79
  Василько родился за два года до смерти своего отца Романа Мстиславича, то есть в 1203 г.


[Закрыть], Ростислава сообщила Константину как-то невзначай. Едва же он узнал об этом, как сразу все события истории совершенно заново встали перед его глазами. Вот, оказывается, почему Василько всю жизнь послушно ходил у стремени своего старшего брата и никогда ни в чем ему не перечил.

Вот почему сам Василько в той официальной истории женился весьма поздно. Константин не помнил точно, когда тот наконец-то согласился пойти под венец[80]80
  Женился Василько действительно очень поздно, если исходить из мерок того времени – в 1226 г., когда ему шел двадцать четвертый год. Причем женился он только по просьбе своего брата Даниила, который таким образом добился своей цели – породнился с Великим Владимиро-Суздальским князем Юрием Всеволодовичем, чью дочь Добраву Василько и повел под венец.


[Закрыть], но точно знал, что князю было далеко за двадцать. Это был чуть ли не единственный случай в те времена, когда русские князья старались женить своих сыновей еще мальчишками, обзаводясь таким образом новыми союзами и приобретая различные выгоды, а уж обручали и вовсе детей.

Оказывается, все потому, что Василько всю свою жизнь был страстно и безнадежно влюблен, а объект его страсти был близок, но недоступен – жена брата.

– Когда она только-только увидела его первый раз, то еще ничего не поняла. Молодая же совсем. А ныне, как она мне писала, он так настойчиво уговаривал ее не постригаться в монастырь, не губить свою красоту и юность, что и слепой по одному голосу догадался бы. Так что ты имей в виду.

– А он открылся ей в своих чувствах? – спросил тогда Константин.

– Робеет. Вдруг она откажет, – мечтательно улыбнулась Ростислава. – Совсем как у нас с тобой.

– Ну, у нас чуточку иные причины были, – поправил ее Константин. – Хотя – да. В целом ты права. А ей-то самой он нравится?

В ответ на это Ростислава только неопределенно пожала плечами.

– Девчонка ведь еще. Ей не замуж надо было идти, а в куклы играть. Поспешил мой отец, ох как поспешил, – вздохнула она. – Со всеми нами поторопился. Разве что маленькую Еленку просватать не успел, но уж та и вовсе дите.

Константин в ответ промолчал. Он мог бы, конечно, возразить, рассказать жене кое-что[81]81
  На торжественном пиру Мстислав Удатный сам предложил руку Елены князю Константину Рязанскому. Подробнее об этом см. в шестой книге.


[Закрыть], но зачем? Только ревность к сестре возбудил бы. А вот сердечной тайной владимиро-волынского князя он решил воспользоваться сполна, выжав из нее все, что только возможно. К тому же, насколько ему стало известно, ни один из князей не собирался присутствовать на церемонии венчания его на царство, не говоря уж о том, чтобы принять в ней участие в качестве подручника царя. О том, чтобы кто-то из них, к примеру, подал патриарху корону или державу со скипетром, можно было и не мечтать.

Вот и получалось, что он венчается на царство как бы самовольно. Нет, будут, разумеется, на церемонии и князь Вячко, и сидевший в Чернигове племянник Ингварь Ингваревич, и второй племянник – Давид, который сидел в Новгороде-Северском, но все это не то.

Можно было бы пригласить братьев Константиновичей из Переяславля-Южного, но они тоже не авторитеты. Да и никуда это не годилось. Ведь самому старшему из них, кстати, тоже Василько, совсем недавно исполнилось тринадцать лет. И опять же они тоже считались подручниками, а было необходимо привлечь кого-то из независимых и достаточно значительных князей.

Владимиро-волынский князь тоже был молод, но все-таки юноша, а не подросток. К тому же выбирать не приходилось. Кроме него оставались только великовозрастные дети киевского князя Мстислава Романовича, правившие не только в Киеве, но и в Новгороде Великом, а к ним с этим было бесполезно соваться, да еще смоленский князь, который по возрасту был даже помладше Василько Константиновича.

Но вначале предстояло решить проблему самого Василька.

Именно поэтому Константин, намного опередив все свое войско, следующее к Галичу, с небольшим отрядом дружинников направился в недалекий Владимир-Волынский. От Луцка, который Константин удержал за собой, до столицы Василька не было и полусотни верст – день хорошей езды, не больше.

Уже на первой трапезе – как ни удивительно, проходила она почти келейно, невзирая на прибытие столь солидного гостя, – Константин, без труда оставшись с парнем наедине, задумчиво произнес:

– Вижу я, что печаль тебя сердечная гложет…

Василько тут же зарделся, как красна девица, но ничего не ответил. Однако молчание юноши отнюдь не смутило рязанского князя, который уверенно продолжал гнуть свою линию:

– Даже ведаю, по какой именно особе твое сердце истомилось.

И вновь юный князь открыл было рот, но затем, так ничего и не произнеся, плотно сомкнул губы.

– Можешь, конечно, и со мной в молчанку играть, – равнодушно произнес Константин. – Если не хочешь, чтоб я тебе подсобил, то и мне навязываться ни к чему.

Рязанский князь выдержал паузу, разочарованно вздохнул, так и не услышав ни одного слова, и решительно встал из-за стола.

– И то верно, – произнес он. – Время уже позднее, а я тебя пытать удумал. Пойдем-ка лучше спать. Только дай кого-нибудь из холопов, чтоб проводил до ложницы, а то мы тут с Епифаном заплутаем по пути.

– Я сам тебя доведу, – тихо сказал Василько.

Пока они неспешно шли, юный князь по-прежнему угрюмо молчал. Раза два-три он уже совсем собирался с духом, но в самый последний момент перебарывал себя. Каких усилий воли ему это стоило – оставалось только догадываться.

Прорвало Василька на следующий день, когда Константин обмолвился, что завтра рано поутру ему надо бы уже уехать.

– Так скоро? – печально произнес тот. – А то погостил бы еще. На охоту бы съездили. Да мало ли куда.

– Какой из тебя теперь охотник, – усмехнулся Константин. – Я так понимаю, что тебя самого кто-то подстрелил. Да как метко – прямо в сердце стрела вошла.

Василько долго молчал, потом нехотя выдавил:

– И оперение у стрелы этой опознать сможешь?

– Немудрено. Хоть оперение, хоть наконечник. Она же навылет прошла. – И после паузы спокойно осведомился: – Так ты породниться со мной захотел?

– А если и так, то что?! – почти с вызовом не сказал – выкрикнул Василько.

– А ничего. Говорю же, что могу помочь. Как мыслишь, если я сам в сваты к тебе пойду? Хотя нет, – немного подумав, отказался он от своего предложения и пояснил: – Я же ее старшей сестре мужем довожусь, а ты сам обычаи дедовские ведаешь. Если девка сиротой осталась, то старшие ей вместо матери с отцом. С матерью понятно – Ростислава есть. А вот брата у нее вовсе нет, ни старшего, ни младшего. Тогда получается, что я, как муж Ростиславы, как раз и прихожусь вместо отца твоей Анне.

Услышав имя любимой, которое впервые прозвучало в речи Константина, Василько вздрогнул.

– А ты против, Константин Володимерович? – спросил он тихо.

Это был даже не шепот. Так, прошелестело только, как осенний лист, когда он, уже сорванный с ветки, укладывается поближе к своим братьям. Константин больше по губам догадался, нежели услышал.

– Если бы я против был, то никаких разговоров с тобой вовсе бы не заводил. Чтобы ваша свадьба не состоялась, мне, если хочешь знать, даже и отказывать тебе ни к чему. Иные бы нашлись, против которых и князь бессилен.

– Это как же? – оторопел Василько.

– А так, – вздохнул Константин. – В том-то и кроется твоя главная беда. Церковь на твой брак никогда согласия не даст и венчать вас ни за что не станет.