Текст книги "Битвы за корону. Прекрасная полячка"

Глава 34
Псков

Первым нам повстречался не гонец – целое посольство, направляющееся в Москву из Мариенгаузена – одного из трех городов, которые мы по настоянию Мнишковны передали обратно Сигизмунду. Оказывается, как ни странно, первый удар Ходкевича все равно пришелся по ним, со всеми отсюда вытекающими последствиями. И тщетно горожане уверяли, что русские стрельцы их покинули, сообщив перед уходом, будто Мариенгаузен сызнова принадлежит Речи Посполитой.

Нет, особых зверств не было, убийств тоже, но грабежей хоть отбавляй. Особенно усердствовали запорожские казаки. Гетман же и Сапега то ли не могли, то ли не захотели остановить своих людей. Учитывая, что под их знаменами собрались добровольцы и казачья голытьба, я больше склонялся к первому.

А так как город располагался всего в нескольких верстах от русских рубежей, то жители, едва буйное воинство покинуло их, направившись дальше, на Мариенбург, решили проситься… сызнова принять их назад. Больше всех надрывался толстячок-бургомистр.

– Ну ведь взяли же вы нас, так почто обратно отдавать?! – горячо убеждал он меня, неистово размахивая при этом своими короткими ручками. – А мы уж и все подати, все дани, как положено, без утайки и обману. – И ищуще заглядывал мне в глаза.

Я смущенно развел руками (будь моя воля, но увы) и… посоветовал ехать дальше, в Москву. Пусть Опекунский совет решает, как поступить с городом.

Вторая встреча произошла на следующий день возле городка Остров. На сей раз это был гонец от стрелецкого головы Темира Засецкого, ныне сидевшего в Юрьеве, как после переименования стал назывался Дерпт. Точнее, в Юрьеве-Литовском. Оказывается, именно так его назвал еще Иван Грозный, когда лет пятьдесят назад его рати взяли город.

Засецкий сообщал, что после взятия Мариенбурга и Нейгаузена Ходкевич вместе с Сапегой устремились к Оденпе, но не сумели взять город с ходу, «на копье». Пришлось Сапеге брать его в осаду, а сам гетман рванул под Юрьев. Продвигался он столь стремительно, что сам Засецкий, сидевший в замке Ринген, расположенном неподалеку, еле успел перебраться в город.

Темир не паниковал, писал взвешенно, спокойно, но предупреждал, что без подмоги Юрьеву долго не выстоять. От горожан поддержки ждать нечего, кроме русских купцов, которые обещали сами боронить Русские ворота. Остальные же пребывают в смятении и страхе. А ихний бургомистр уже побывал у Засецкого с требованием сдать город, пока Ходкевич добр и дозволяет покинуть его русским стрельцам без потерьки чести, то есть со знаменами и оружием. Тот, понятно, отказался, но сил явно недостаточно, чтобы защитить остальные восемь ворот. И даже если ляхи, подвезя свои пушки, которых, слава богу, при них еще нет, станут ломить только в двое или в трое из них, все равно удастся продержаться от силы дня три-четыре, не более. Слава богу, помогает налетами Ратман Дуров. Его сотни постоянно тревожат ляхов. Но своих сил у Темира, чтоб удержать город, немного. Он, конечно, отправил гонцов к Шеину, но тот навряд ли выделит ему больше двух-трех сотен, а их мало – нужно не менее полутысячи.

Получалось, надо торопиться. Но вначале воодушевить. С этим я управился быстро, отправив гонца обратно в Юрьев, и не одного, а в сопровождении своих людей. Дал ему, правда, немного, всего два десятка пушкарей. Зря, что ли, я прихватил с собой помимо своей особой сотни чуть ли не половину московских, включая возглавлявшего их Исайку, точнее, Исая Исаевича. Пусть наладит там стрельбу по-новому, изготовив дальномеры. Но проинструктировал, что до поры до времени им надлежит тренироваться на иной стороне, обращенной к реке. Заодно и выставленные гетманом караулы разгонят.

Срок на все установил жесткий, трое суток. На четвертые все пушки должны иметь дальномеры и стоять на крепостных стенах напротив польского лагеря, дабы при необходимости устроить ляхам хорошую встречу. Но коль штурма не случится, палить строго воспрещаю.

Написал я Засецкому и грамотку, в которой предупредил, чтоб о нас помалкивал, а заодно дал совет, как лучше забивать внутреннее пространство перед воротами, в которые Ходкевич станет ломиться. Разумеется, Темир и сам все хорошо знает, но я предложил ему кое-какое дополнение, своего рода ноу-хау. Дескать, за день до начала штурма надо каждую баррикаду густо обмазать сверху донизу… дерьмом, выпотрошив все городские нужники. С учетом польского гонора, думается, боевой азарт у них изрядно поубавится.

Но на эту работу следует поднапрячь местных жителей. А чтобы они поактивнее трудились, надлежит им сообщить, что именно воинство гетмана учинило с тремя городами, которые и без того переданы ранее полякам. Тут я ориентировался на Мариенгаузен, прикинув, что и с остальными бравые польские гусары вкупе с казаками поступили точно так же. Думается, после такого известия горожане навряд ли станут филонить, не говоря о том, чтобы тайно, под покровом ночи, открыть ворота и впустить ляхов в город.

А вот в Колывань к Марии Владимировне отправлять никого не стал. Причина все та же – соблюдение секретности. Узнав, что рати Сапеги и Ходкевича разделились, у меня появилась некая дерзкая идея, не дожидаясь подхода Годунова, самому разобраться с обоими. Людей маловато? Не спорю. Но если действовать неожиданно и ночью, то… Словом, пусть королева немного понервничает, не страшно. Шведы лезть на Колывань не собираются, предпочитая решить дела миром, а польские рати – вот они. Посему промолчим.

Зомме и стрелецким головам предстояло выбрать стоянку для лагеря. Разумеется, где-нибудь в лесной глухомани и не очень далеко от Оденпе и Юрьева. В идеале где-то посредине между ними, но на русской территории, куда Ходкевич соваться не станет.

Но больше всего задач пришлось на долю Вяхи Засада. Его спецназовцам надлежало выяснить, держится ли еще Оденпе с его деревянными стенами, сколько там осаждающих, и по возможности пробраться в город, передав им еще одну мою грамотку, схожую текстом с посланием Засецкому. Ну а коль Оденпе обложен плохо, то надлежит взять у Жеребцова две-три стрелецкие сотни и незаметно провести их в город.

Другой части спецназа следовало сосчитать количество воинов у самого Ходкевича и узнать, где пушки гетмана. Если еще в пути – отбить, но коль сопровождающих окажется слишком много, несколько сотен, лучше не дергаться – соблюдение тайны нашего появления в этих местах дороже. Да и людей, посланных Сапегой и гетманом по ближайшим деревням в зажитье, то бишь за продовольствием, тоже не трогать – никто не должен знать, что мы здесь, у них под боком.

Более того, решив максимально успокоить гетмана, я поручил пятерке тайных спецназовцев немедленно отправиться на поиски людей Ратмана Дурова. Надлежало известить стрелецкого голову, чтобы он прекратил наскоки на воинство Ходкевича. Ну и передать, чтобы он либо приехал сам, либо прислал в наш лагерь пару сотников посмышленее для согласования всех дальнейших действий.

Прикинув, что волхв Световид со своими людьми навряд ли успел переселиться на новые земли, еще зимой выбранные для проживания, я все-таки решил послать туда пару десятков гвардейцев. Мало ли, вон как все вокруг зазеленело, да и тепло по-летнему, вполне могли перебраться из своего болота. От волхва мысль плавно перетекла к нашему недавнему проводнику эстонцу Хеллику, чья деревня располагалась рядом с землями Световида. Эстонца я поручил немедленно доставить в лагерь. Лучше, чем этот парень, навряд ли кто сможет подсказать, откуда незаметнее всего подобраться к Сапеге и Ходкевичу. Или к обоим разом, но я надеялся, что они не успеют соединиться.

Разумеется, Зомме, едва встав лагерем, должен незамедлительно послать гонцов во Псков, чтобы я знал, где мне разыскивать свои полки. Услыхав о Пскове, Христиер Мартынович недоуменно уставился на меня.

– Князь отправляется туда? – спросил он. – А как же…

– Ненадолго, – ответил я. – От силы на пару дней. Сам посуди – подкрепление-то нам нужно, верно? А где его взять? Туда же, насколько мне известно, еще покойный государь посылал воевод для сбора ратников. Сколько набрали – не знаю, но нам и тысяча ой как пригодится. Кроме того, есть у меня одна задумка, а чтоб ее воплотить в жизнь, опять-таки без Пскова не обойтись.

Можно было бы отправиться по реке Великой, сама бы доставила, но я торопился, да и коней девать некуда, и пришлось отправляться со своими двумя сотнями гвардейцев посуху. Ближе к вечеру показались могучие башни Пскова, а в сумерках я уже сидел у воеводы в Довмонтовом городе[64]64
  Название происходит от предания, будто эту часть города огораживал стеной знаменитый князь Довмонт, бежавший в XIII в. из Литвы, осевший в Пскове и служивший городу верой и правдой много лет, доблестно защищая его от немецких крестоносцев и набегов дикой Литвы. Было самой древней частью Пскова, где помимо церквей, включая главную псковскую святыню – собор Святой Троицы, размещались преимущественно правительственные учреждения.


[Закрыть], в старом Застенье.

И тут меня ждала первая неожиданность, причем не совсем приятная. Оказывается, правил в городе мой давний, но недобрый знакомый, боярин Шереметев. Двое сыновей погибли у него. Один, Борис, от рук моих гвардейцев, а второго, Ивана, притом его первенца, положил я сам. И Петр Никитич это знал. Не всех же атакующих мы тогда положили на волжском берегу, и уцелевшие, хорошо видевшие происходящее, позже донесли боярину в Москве, как происходило дело. И как Иван кинулся на меня с саблей, и как я его полоснул ножом по бедру, вспоров артерию. Да, был честный бой, но попробуй втолковать это отцу погибшего.

Прочитав грамоту, он кисло сморщился, но деваться некуда. Сказано-то яснее некуда, да и сама печать дорогого стоила – красная государева. Пока он ее разглядывал, лицо его, злющее-презлющее, еще сильнее исказилось от досады. Ну да, близок локоток, сам в гости пожаловал, а поди укуси.

Но помогать он мне не собирался. Вообще. Мои слова о союзном долге он пропустил мимо ушей, упершись на своем. Дескать, Юрьеву ничем не поможешь, а случись что, с него, как с воеводы, спросят именно за Псков, который я своими распоряжениями собираюсь оголить.

Признаться, в тот момент я пожалел, что оставил при себе всего два десятка ратников, отправив остальных кого куда, но по большей части на пристань (перекрыть отъезд купцов, особенно иноземных, по Псковскому озеру), да еще на дороги, ведущие на запад.

Второй воевода, который товарищ, то бишь заместитель, дьяк Посольского приказа Иван Грамотин, оказался той еще шестеркой, во всем поддакивая и угождая первому. Впрочем, иначе ему и нельзя, ибо они здесь на пару крутили-вертели свои делишки. Но о делишках я узнал лишь на следующий день, когда пошел прошвырнуться по кабакам в целях осуществления своей задумки. Ну да, водка мне была нужна, и в весьма большом количестве. Покупал я целыми бочками, и, думаю, многие пьяницы к вечеру взвыли, услышав от кружальщиков о неслыханном: кончилось зелено винцо.

Уже к обеду о моем приезде во Псков знали практически все жители, да и о широких полномочиях тоже, а ближе к вечерне на мое подворье прибыла целая делегация, представлявшая так называемых меньших людей. За старшего Самсон Тихвинец, а с ним Федька Умойся Грязью, Овсейка Ржов, Илюшка-говядарь и Ерема-сыромятник. Список жалоб на Шереметева подали они мне как полагается, в письменной форме. Оказывается, составили они его давно и собирались отправляться с ним в Москву, ну а коль прибыл представитель Опекунского совета, совсем хорошо, никуда ехать не надо.

Перечень неблаговидных дел воевод начинался с крупных (захватили себе в поместья лучшие дворцовые села) и заканчивался мелкими – заставляли мастеровых людей даром работать на себя и взимали поборы как с богатых, так и с бедных поселян. Сами делегаты тоже не молчали, выложив изустно такое же, если не побольше, количество воеводских прегрешений. Хватало в этом перечне нареканий и на Грамотина. На мой взгляд, будь обвинений даже вполовину меньше, все равно по боярину вместе с дьяком давно плакала плаха. И не просто плакала, но рыдала, обливаясь горючими слезами. Разумеется, вместе с топором палача.

Пообещав во всем разобраться, я отправился с этим списком к Петру Никитичу. Не лучший вариант, не спорю. Но меня оправдывало одно – я счел, что вначале надо сделать дело, то бишь управиться с поляками, а потом заниматься внутренними разборками. Об этом и сказал, намекнув насчет плахи и нынешней возможности не полностью, но частично искупить свою вину, если тот порадеет о благе Руси.

Увы, Шереметев думал иначе. Виду поначалу он не подал, в одночасье став ласковым до приторности. Это его и подвело – перебрал дядя со своей нежностью и заботой. Я насторожился и, заявив, что после таких обвинений мне невместно проживать в его тереме, покинул его, перебравшись в гостиный двор к купцам, хотя он всячески уговаривал не покидать его воеводского подворья, иначе ему потерька чести и всякое такое…

Но что дело зайдет столь далеко, я все равно не предполагал, хотя и поручил своим тайным спецназовцам, которых тоже взял с собой (им же везти обозы с водкой к Оденпе и Юрьеву), походить, побродить, поглядеть. Они-то и доложили мне ближе к вечеру о том, что воевода замыслил нечто нехорошее, ибо тайно и спешно собирает к себе в терем городовую стражу и прочих ратных людишек.

Уже в сумерках я послал Дубца за остальными гвардейцами, оставив по несколько человек на пристани и на дорогах. Правда, со временем не рассчитал. Появиться на подворье им надлежало к полуночи, а Шереметев выступил раньше. Однако получилось еще лучше – гвардейцы подоспели в разгар штурма, и осаждающие гостиный двор в одночасье превратились в осажденных. В горячке первых минут, сбивая излишний пыл, им пришлось дать залп, пристрелив пятерых из числа особо ретивых. По счастью, все они оказались ратными холопами боярина, то есть по поводу их смерти в городе никто не сокрушался. Напротив, узнав, что оба воеводы сидят под замком, псковичи наутро вновь прислали ко мне делегацию с изъявлением благодарности за столь оперативное вмешательство.

– Одно спасибо, и все?! – возмутился я.

– А чего же еще-то? – озадаченно развел руками старший «опчества» Самсон Тихвинец, но спохватился: – Подарок – то само собой. Сбираем ужо.

– Князь Мак-Альпин мзды не берет, – отрезал я. – Потому подарок приму, но… припасами. И чем больше, тем лучше – мне людей своих надо кормить, и не две сотни, а тысячи. Но собирайте побыстрее – завтра уезжаю. И еще одно. Надо помочь моей лекарке, а потому поручите кому-нибудь, чтоб сопровождали ее, когда она станет ходить у вас по зелейным рядам. И брать ей в них все невозбранно и безденежно.

Но когда они ушли, я прикинул, что город без управления оставлять негоже. Поставить рулить самих делегатов? Можно, но непривычные они к этому, навыков нет, да и эти, как их, «лучшие» люди начнут палки в колеса вставлять. В результате непременно возникнет свара, а дела зависнут. В конце концов пришел к компромиссному варианту – Шереметева продолжать держать в остроге, а Грамотина выпустить. У него и грехов поменьше, и в штурме гостиного двора он не участвовал. Но выпустить «условно», предупредив, что даю шанс для реабилитации, не более. А так как он продолжает находиться под подозрением, то распоряжаться всем будет с ведома все той же делегации, к которой я решил присовокупить трех представителей «лучших» людей. Итого восемь, но «меньших» получалось большинство. И без одобрения этой восьмерки Грамотину не дергаться – так-то оно куда спокойнее.

Но это касаемо гражданских дел, а что до военных, то я оставил в Пскове своего сотника Свирида Дудку, придав ему два десятка гвардейцев. Главный наказ: продолжать контроль за пристанью и дорогами, ну и сбор ратников для Юрьева-Литовского. Как только набирается сотня, не мешкая сажать ее в струги, и вперед по Великой до Псковского озера, а дальше по реке Эмбах к осажденному городу.

Выслушав перед отъездом клятвенные заверения Грамотина, что он в лепешку расшибется, но все учинит яко должно, я счел нужным еще разок накрутить ему хвоста для острастки – уж очень мне не понравились его бегающие глазки:

– Ой, гляди, Иван Тарасович. Гляди да помни: ты – не боярин Шереметев. Ты даже не думный дворянин, и, коль вдругорядь дашь промашку, я, когда вернусь обратно, и с Москвой ссылаться не стану – сам тебя в лепешку раскатаю. А псковичи мне за то в ножки поклонятся.

И, выслушав в ответ очередную порцию заверений, чтоб я не мыслил чего, ибо он теперь того, ученый, да и ранее «криво» поступал токмо по повелению Шереметева, отправился обратно в лагерь, благо гонцы из него прибыли накануне вечером. Обоз оказался здоровенным, одной водки сорок телег, и ехал как положено, то есть еле-еле. Словом, тянуться вместе с ним смысла не имело, и я рванул налегке, торопясь узнать что да как.

Новости были и положительными, и не очень. В минус я занес прибытие к полякам казаков. Было их порядка четырех тысяч, не меньше. Поделил их Ходкевич поровну, оставив половину под Оденпе для Сапеги, а вторую забрав себе. Второй заключался в отсутствии людей, посланных к Дурову. Не вернулись они. То ли удалось им найти стрелецкого голову, то ли нет – бог весть. И последний минус, притом весьма жирный, – вражеские пушки. Перехватить их не вышло, ибо они проследовали к Юрьеву чуть раньше выставленных на дороге засад. Получалось, надо поспешать.

Но приятного было куда больше. Гвардейцы, посланные за Хелликом, успели вернуться вместе с эстонцем. Волхв на свои земли еще не переехал – значит, за Световида тоже можно не волноваться. Но особенно меня порадовали известия, касающиеся Оденпе. Оказалось, невзирая на деревянные стены и свою малочисленность, стрельцы продолжали держаться. Правда, из последних сил, а в одной из стен уже зиял пролом, и только ночь не позволила ляхам ворваться через него в город. Однако нет худа без добра. Именно из-за пролома, наспех забаррикадированного осажденными, усвятский староста Ян Сапега сосредоточил свой лагерь в одном месте, сняв круговую осаду. Благодаря этому в Оденпе под покровом ночи удалось просочиться трем нашим стрелецким сотням. Это вообще замечательно.

Итак, рати гетмана по-прежнему разрозненны и о нашем присутствии ни сном ни духом. Значит…

Глава 35
Вначале тренировка…

– Планы меняются, – твердо сказал я собравшимся в моем шатре на совещание четырем командирам полков и Зомме. – Мы не комары, чтоб зудеть вокруг Ходкевича и Сапеги, осторожно покусывая и чиня им всякие препоны. Вместо этого мы разобьем их.

– У нас же вдвое меньше людишек, – неуверенно возразил Воейков.

– Пока они не соединились, силы почти равные, – парировал я.

– Почти, да не совсем. Да и стрельцов наших с ляхами не сравнить, – не отставал Богдан. – Опять же казачки.

– Точно, – поддакнул Жеребцов. – Сомнут они нас в чистом поле, ей-ей, сомнут. Положим народец без пользы, и все. Да и Вербное воскресенье послезавтра, а мы ратиться. Грех.

– А ты чего молчишь, Мартыныч? – улыбнулся я.

– Я опосля Эстляндии с Нарвой и Ревелем все, что хошь, от тебя на веру приму, князь, – хмыкнул Зомме. – Сказываешь, побьем, стало быть, непременно побьем, верно? – И он повернулся к своим полковникам.

– Знамо, – согласился Долмат Мичура.

– Токмо как, покамест не знаем, – солидно добавил Микита Голован. – Но, мыслится, ты уже все обдумал, княже, да нам сейчас о том поведаешь.

– Обдумал, – кивнул я. – Значит, так. Никакого чистого поля не будет. Жирно для них. Они напали, никого не предупреждая, словно тати, ну и нам это делать ни к чему. Потому поступим следующим образом…

План мой базировался не только на неожиданности. Плюс к ней плотный охват, синхронность действий и… немаловажное дополнение в виде сонного зелья, которое успела изготовить Резвана. Количество его было не ахти, но оставалось довольствоваться таким. Его мы уже залили в бочки с водкой, половина которых должна завтра ближе к вечеру добраться до ляшско-казачьего лагеря под стенами Оденпе.

Старшим в обозе я назначил Емелю, наскоро сочинив для него соответствующую легенду. Сам он из Кракова, едет за товаром во Псков, а попутно решил доставить груз для страждущего народца, ну и заодно скупить у них добычу, ежели таковая имеется. А водка, дескать, у него особая, «семицветная», настоянная на семидесяти семи травах, облегчает страдания от всех нутряных болезней, многие из которых вовсе вылечивает. Если станут просить налить в долг – противиться не надо, но вслух всячески переживать, канючить про деньги, убытки, торговаться о цене и так далее. Словом, вести себя естественно. Но предупредил:

– Там по большей части казаки. Они народ буйный, с торгом переигрывать не рекомендую. И вообще, возможно всякое, в том числе самое худшее…

Договаривать не стал, вместо того известив, что наш священник отец Никон ждет в своей палатке всех желающих исповедаться и готов отпустить им грехи.

Заснуть пораньше у меня не получилось. Жеребцов все-таки не удовлетворился моим ответом насчет того, что, коль я назначил сражение в ночь на Вербное воскресенье, стало быть, и ответ перед богом держать мне. Решив убедиться наверняка, Давыд, захватив с собой и Воейкова, подался в палатку к священнику и поинтересовался, верно ли сказывал князь. Никон же, едва услышав о дате, ринулся ко мне, попутно прихватив с собой обоих стрелецких голов.

Я внимательно, не перебивая выслушал его просьбу отложить нападение. Мол, до сей поры он помалкивал, полагая, что времени предостаточно, но, видя столь неразумную спешку, ныне вынужден… Ну а далее последовало предупреждение и про Вербное воскресенье, и про то, что в Великий пост на Руси воевать вообще не принято.

– Стало быть, сядем и начнем поститься, а выступим после Пасхи, так? – хладнокровно осведомился я, не собираясь лезть на рожон против освященных веками обычаев.

Да и куда тут лезть, коли такого мнения придерживались и стрелецкие головы. Не зря они сейчас маячили за спиной Никона. Вслух, правда, никто свою солидарность со словами священника не выражал, и на том спасибо, но, судя по их нахмуренным лицам, точку зрения Никона разделяют на все сто.

– Да и опосля не следует, – почувствовав мою уступчивость, поднажал священник. – Кто ж на Светлую седмицу брань учиняет? То и вовсе грешно.

Во как! Получалось, нам здесь томиться в безделье аж полмесяца. Ну-ну. Однако спорить не стал, уклончиво заявив, что, возможно, отец Никон и прав, а там как знать. И вообще, утро вечера мудренее, потому окончательно решу завтра. Ныне же еще раз как следует обдумаю сказанное, хотя, наверное, и впрямь откажусь от своей задумки. Коли грех, так чего там, отложим.

– А ты как мыслишь? – осведомился я у Корелы, стоявшего подле моей палатки и неодобрительно глядевшего вслед уходящему священнику.

– Грешен я, князь, – вздохнул он. – Сдается, война войной, а церква церковью, и смешивать их неча. Потому ежели и впрямь откажешься, то зря.

Я довольно улыбнулся. Сам-то я менять в своих планах ничего не собирался, а с Никоном решил уладить щекотливый вопрос о сроках с помощью… Христа.

Авось не впервой. Еще на пути в Прибалтику, чтоб настроить народ на предстоящие бои, на втором по счету привале я, собрав всех – и воевод и сотников, – оповестил их, что час назад, когда молился у себя в палатке перед иконами, было мне явление Спасителя.

 
Смотрит в очи, тихо пальцы он кладет мне на чело,
И руки прикосновенье братски нежно и тепло.
И счастливый, и дрожащий, я припал к его ногам
И края святой одежды прижимал к моим устам[65]65
  Д. С. Мережковский. «Франциск Ассизский».


[Закрыть].
 

Появившись передо мною, он предупредил, что наше воинство ждет тяжкое испытание, ибо надвинулись на мирные грады королевны Марии Владимировны ляшские супостаты, ведомые некими известными воеводами.

Думается, несмотря на вдохновенное красочное описание, поначалу мне поверили далеко не все. Пожалуй, и половины не набралось. Но когда появилось посольство из Мариенгаузена, стали смотреть на меня иначе. Оказывается, князь у них не просто удачливый, но и настолько праведный, что даже Христос с ним эдак по-свойски воркует.

Теперь получалось, самая пора вновь «увидеть» чего-нибудь эдакое.

К делу я подошел со всей серьезностью, принявшись для начала лопатить Евангелие, которое вручила мне на прощанье Ксюша. А ведь поначалу не хотел брать – больно тяжелая книжица. В одних деревянных створках, которые пошли на обложки, килограмма три, не меньше, ну и плюс листы. Словом, вес изрядный. Но, устыдившись – все-таки подарок любимой, – прихватил. Ан поди ж ты, кажется, и впрямь пригодилась. Листал я страницы долго, старательно выискивая подходящие фразы, ибо требовалось процитировать слово в слово, а я в церковнославянском ни в зуб ногой. Хорошо хоть знал, где примерно искать, не то провозился бы до самого утра, а так управился за пару часов. Раз десять прочитал вслух, запоминая, и собрался завалиться спать, но тут мне пришло на ум еще кое-что. Вербное, говорите? Так-так. Помнится, видел я тут в округе парочку верб. Как раз сгодятся для вящего убеждения особо подозрительных.

Но вначале я отправил Дубца к сотням Второго полка, послушать, о чем говорят, для проверки общего настроя – не трусят ли, все-таки завтра у них первый бой. Выждав минут десять, я тоже подался наружу и, побродив по лагерю, незаметно свернул в лесок. Плутал долго – ночью все не как днем, а факел брать нельзя, никто не должен видеть. Лишь через час, не раньше, удалось отыскать вербу и срезать с нее веточку. Но вернуться успел до появления в шатре своего стременного, и мое отсутствие осталось для него незамеченным.

А поутру я, вызвав к себе священника вместе с Воейковым и Жеребцовым, заявил, что мне снова было видение.

 
Вижу, двери отворились, и волною хлынул свет,
Кто-то чудный мне явился, в ризы белые одет…[66]66
  Д. С. Мережковский. «Франциск Ассизский».


[Закрыть]
 

На сей раз Исус был какой-то грустный. Я его спрашиваю, отчего он опечален, а Христос в ответ: ведаю, будто решил ты остановиться и ожидать иного часа, а потому скорблю по душам христианским, кои окажутся загублены за те дни, что ты медлить станешь, с места не трогаясь.

Я ему: «А не грех ли это? Ведь получается, ратиться придется в ночь на Вербное воскресенье». Он же строго погрозил пальцем и напомнил: «Забыл, яко я сказывал, когда меня вопросили, можно ли исцелять в субботу. И я сказал им на то: «Кто из вас, имея одну овцу, если она в субботу упадет в яму, не возьмет ее и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы! Посему можно в субботы делать добро». А ты, князь, хоть и вознамерился учинить злое, но во имя доброго, ибо надобно не мешкая отсечь перст зловонный, дабы он гниением своим не поразил прочие. И помни, не человек для субботы, но суббота для человека».

Привожу, разумеется, смысл, а не как говорил на самом деле, ибо дословную цитату тяжко выговорить, а о прочтении ее, и тем паче уразуметь, что она означает, нечего и думать. Я сам зубрил высказывание Христа не меньше десяти минут, да еще мысленно повторял, пока бродил по лесу, ну и с утра раз пять.

Слушал меня Никон настороженно, взирая эдак исподлобья, хотя по всему видно – колеблется. Пришлось дополнить. Дескать, Христос перед своим вознесением на небо добавил еще кое-что. «Если ты, князь, не станешь мешкать, сказываю тебе, что души погибших ратников унесу с собой в царствие небесное, и адовы мучения не коснутся их, поскольку погибнут они за дело праведное да за истинную веру. Но о них ты не печалься. Окажется таковых немного, ибо пришлю я тебе архистратига Михаила, кой незримо пойдет впереди твоих ратей, вселяя страх в твоих ворогов и отвагу в сердца православных ратников. А что до Вербного воскресенья, то повелеваю тебе отслужить благодарственный молебен в храме оного архангела, кой стоит в граде Оденпе, ибо не начнется еще обедня, как ты в нем окажешься. Да чтоб ты уверился в моих словах, вот тебе от меня благословение для всего твоего пресветлого воинства». И с этими словами положил подле меня ветку вербы.

– Просыпаюсь я в смятении, то ли правда он мне явился, то ли дьявол искушает, ан глядь, веточка-то, вот она, и впрямь лежит, наяву, – подвел я итог, протягивая ее священнику.

Никон бережно принял ее в свои трясущиеся от волнения руки и безмолвно опустился на колени. Губы беззвучно шевелились. Я не торопил. Более того, и когда он поднялся с колен, я не стал предлагать ему отринуть сомнения. Наоборот, предоставил ему самому принять окончательное решение и задумчиво поинтересовался, как он сам думает – искушение то было или…

– Мыслю, на таковское диавол не осмелится, – строго ответил священник. – Не позволил бы ему всевышний лик Христа на свою поганую рожу натянуть. Посему ступай смело, княже. – И перекрестил меня.

Фу-у, управился, можно приступать к практическим делам. Итак, вначале обоз. Ему надлежало подъехать к Оденпе со стороны Речи Посполитой, а это немалый крюк, следовательно, его отправка в первую очередь. В качестве охранников я подкинул «купцам» половину спецназовцев. Им вместе с «купчишками» надлежало ближе к полуночи угостить караульных, присматривающих за лошадьми, винцом из фляжек, которые Резвана заправила тройной порцией снотворного, а под утро, когда сон самый сладкий, нейтрализовать бодрствующих часовых, буде таковые окажутся, и угнать лошадей. Тихо навряд ли получится, кони непременно заржут, а потому спецназовцы перед угоном должны послать к нам гонца, чтоб известить о начале. Его появление и должно стать сигналом к нашему выдвижению на заранее распределенные огневые позиции.

Атаковать всеми силами было нельзя. Стоит хоть кому-то вырваться из кольца и примчаться с тревожной вестью к Ходкевичу, как гетман немедленно всполошится. Тогда с неожиданным нападением на его войско придется распрощаться, а это крайне нежелательно. Потому пришлось выделить три сотни на дорожные заслоны, отправив их в сторону Юрьева-Литовского. Жаль, но куда деваться.

Для остальных обед был пораньше. Затем послеполуденный сон до самого вечера – ночью поспать не получится. Выдвигаться начали засветло – иначе не успеть. Первая остановка – в пяти верстах, ближе нельзя. Сделав привал, я разрешил подремать – все равно ждать. Сам дождался возвращения разведки, сообщившей, что с прибывшими в лагерь обозниками во главе с Емелей все в порядке, торгуют вовсю. Значит, появление обоза в лагере не вызвало никаких подозрений. Впрочем, оно и понятно – ушлые купцы всегда норовили пристроиться к наступающему войску. Практика обычная, а учитывая, что из-за стремительного продвижения гетмана никакие другие обозы догнать войско не успели, наш встретили на ура – напрасно я беспокоился.

Сама тренировка, как я назвал свою ночную атаку, подразумевая, что основное грядет под стенами бывшего Дерпта, тоже прошла успешно. По прибытии гонца от Засада пешие стрельцы со всех трех сторон стали незаметно приближаться к вражескому лагерю. Едва угоняемые спецназовцами лошади начали ржать, с флангов вперед выступили мои гвардейцы-пращники, и в безмятежно дрыхнувших вояк одна за другой полетели гранаты. Хорошо, я велел забрать с собой все, что заготовили. Той части, что я выделил для Сапеги, хватило еле-еле.