Текст книги "Битвы за корону. Прекрасная полячка"

Глава 33
И снова в путь

Сигизмунд не стал дожидаться окончания сейма, проходившего в Варшаве. Зная настрой господ сенаторов, которые непременно попытаются решить все миром, а к этому на сейме и шло, король надумал поступить иначе. Оказывается, у них каждый пан вправе объявить войну любой стране. Этим Сигизмунд и воспользовался во избежание конфликта Речи Посполитой с Русью. Он уговорил одного из своих самых знаменитых полководцев Яна-Кароля Ходкевича и двоюродного брата Льва Сапеги Яна-Петра объявить войну Марии Владимировне, но от своего имени.

Любопытно, что в состав войска Ходкевича вошли не только все три роты телохранителей-наемников, изгнанные из Москвы, но и часть поляков, прибывших с «кровавой свадьбы», как они окрестили бракосочетание Дмитрия с Мнишковной.

«Вот и делай людям добро», – вздохнул я, узнав о последних.

Мало того, среди добровольцев оказалось несколько сотен тех ляхов, которые помогали покойному государю прийти к власти. Дескать, в обиде они, что тот не заплатил им, как обещал.

Всего Ходкевич и Сапега набрали тысячи четыре добровольцев, но, по слухам, они послали и за запорожскими казаками. Правда, не из числа реестровых, чье участие можно было бы расценить как начало официальных военных действий Речи Посполитой, а из голытьбы, так называемого поспольства[61]61
  Запорожское казачество в то время делилось на реестровых, то есть включенных в список получающих жалованье и состоящих на постоянной военной службе у короля Речи Посполитой; и неерестровых, к которым относились низшие слои казачества, преимущественно из бежавшего от шляхетского гнета простого крестьянства (поспольства), недавно пришедшего в Сечь.


[Закрыть].

Доставили сообщение Оскорд и Жиляка из «Золотого колеса», но с изрядным запозданием. Вербовка добровольцев проходила гораздо севернее, и узнали они о ней в общем-то случайно. Ехал в Шклов[62]62
  Ныне районный центр Львовской области. В те времена город принадлежал братьям Яну-Каролю и Александру Ходкевичам.


[Закрыть], где находился один из пунктов, некий шляхтич, заночевал в Кракове и вечерком заглянул в «Золотое колесо». Не ведая местных порядков, он, проиграв все деньги, долго упрашивал поверить ему в долг, обещая непременно рассчитаться, привезя добычу из Эстляндии. Мои ребятки заинтересовались и в виде исключения дозволили. Первую тысячу он просадил за считаные минуты и стал просить увеличить кредит, красочно расписывая горы будущих трофеев, ибо под стягом столь знатных полководцев, как Ходкевич и Сапега, не раз бивших шведов, победы обеспечены. И вообще, пора проучить зазнавшуюся москву, нахально учинившую королевство и усадившую на его престол какую-то бабу, притом бывшую монашку…

Будущую добычу шляхтич, сколь крупной она бы ни оказалась, проиграл полностью, оставшись должен моему казино десять тысяч злотых, но мои ребятки сплоховали, решив не сообщать непроверенную информацию. Мало ли кто что сболтнет – поначалу надо вызнать, так ли оно на самом деле, а дорога в Шклов и другие города, принадлежащие Ходкевичу и Сапеге, заняла немало времени.

Выдавать Годунову свою связь с «Золотым колесом» не хотелось, а потому пришлось пойти на хитрость, сказав, что мне было видение. Однако пояснение, годившееся для Федора, воспринявшего мои слова на веру, навряд ли могло подойти для Опекунского совета или Боярской думы. И как быть? Дожидаться, пока Мария Владимировна сама пришлет весточку о нападении на нее? Нельзя. Мы и так опаздываем, ибо набранное Ходкевичем войско отправилось в поход, когда мой человечек находился еще в Варшаве. Плюс время, чтобы добраться ему до Кракова, который отделяет от столицы четыреста верст, если плыть по Висле. Да и по суше немногим меньше – около трехсот. Ну и сама дорога до Москвы. Гнали, конечно, не жалея себя и не щадя коней, но все равно. Получалось, если промедлить, Ходкевич с Сапегой успеют взять столько городов, что потом замучаешься отбирать.

И порешили мы с Федором поступить иначе. Возиться с дворянским ополчением слишком долго – минимум неделю. Да и то лишь потому, что часть его – так называемые «выборные» дворяне – уже собрана для так называемой «береговой службы», как здесь именуют рати на южных рубежах для обороны от татарских нашествий. Но на возврат их из-под Коломны, Серпухова, Тулы, Калуги и так далее все равно уйдет не меньше недели. Да и пойдут они на север не больно-то быстро. Помнится, я говорил о неповоротливости, медлительности и нерешительности Мстиславского. Вот уж кто воистину кунктатор. И как его ни торопи, толку не будет.

С учетом всего этого выходило, что самое лучшее, если я, будучи в пути, пришлю к Годунову гонца с тем же самым сообщением, а он пусть созывает русские рати и, возглавив их, идет мне на подмогу. Сам я пока попробую оттянуть на себя часть сил Ходкевича и Сапеги, всячески мешая им.

Теперь требовалось благовидное объяснение: с чего вдруг я подался в Прибалтику? Отыскалось оно быстро. Я ведь собирался к лету сменить стрелецкие гарнизоны в городах королевы. Вот и отлично. Тогда не вызовет подозрений и пара тысяч стрельцов, которых я беру с собой, – смена. Весьма кстати, а то мне маловато одних гвардейцев, которых к тому же полностью забирать никак нельзя – требовалось оставить три сотни, несущих службу в царских палатах и в Запасном дворце Годунова.

С этим я и вышел на Опекунский совет. Те оказались рады-радешеньки. Не только препон не чинили, но наоборот – на все лады принялись уверять, что без меня лучше всего с тамошними делами никто не управится. Даже особую бумагу выправили, где мне указывалось «промышлять государевым и земским делом, смотря по тамошнему делу, как бог наставит». Как я понял, нечто вроде карт-бланша на все что угодно.

Наметив два стрелецких полка из числа лучше всех постигших ратную учебу, я решил в качестве дополнения объявить сбор лучшим сотням других полков. Было особо указано, что не препятствую дополнительному набору добровольцев, особенно молодых и не обремененных семьей. Сроки установил жесткие, всего два дня, а сам рванул в Вардейку. Планировал выехать оттуда на следующее утро с шестьюстами гвардейцами, но получилась почти тысяча – узнав, для чего я их собираю, ко мне на поклон ринулись представители Второго полка.

Вначале это были сотники с десятниками, то есть те, кто совсем недавно служил в Первом, а нынче был назначен (в качестве стажировки и с повышением) во Второй. Они-то, на правах ветеранов, и обступили меня целой делегацией. Мол, и так вместо того, чтоб заниматься делом вместе с остальными, пришлось по княжескому повелению возиться с этими сопляками, а теперь еще из-за этого нас с собой не берешь?

– А кто с ними останется? – осведомился я, но они в ответ дружно загалдели, что многие из их подопечных уже готовы. Не полностью, разумеется, но стреляют славно, и парни хоть куда, а иные выглядят получше, чем они сами прошлым летом, когда спасали Федора Борисовича от бояр. Потому запросто можно и их прихватить с собой.

Мои отговорки, что обычная прогулка до Прибалтики может неизвестно чем обернуться, возможно, придется драться, не помогли.

– Ты ж сам сказывал, что они все – будущие гвардейцы, – резонно возразил Голован. – А когда ж им подлинными стать, коль они здесь, в Вардейке, сидеть станут?

Пришлось пойти навстречу, но объявить жесткий отбор: треть, от силы половина, не больше, и самых лучших, которые и стреляют метко, и перестраиваться научились, и во всем прочем успели постичь основные азы ратных премудростей. Из десятников и сотников то же самое – у кого больше людишек отобрали, те их и возглавят, остальные остаются. А чтобы отбор прошел без обид, по-честному, завтра учиним экзамены: и на стрельбу, и на перестроения, и на прочее…

Выезжали по раздельности, не смешиваясь. Первый, как и положено, впереди, Второй следом. Даже строевые песни у них были разные. Если гвардейцы бодро горланили ту, что я разучил с ними две недели назад: «Путь далек у нас с тобою…», то Второй вытягивал «Марусю», которая «слезы льет». Тоже моя работа. И пускай песня из кинокомедии, но ничего страшного – главное, слова менять не надо и под строевую годится запросто.

А разные, потому что каждому свое. Дело в том, что незнакомое для Руси слово «солдаты» я в песне для Первого полка заменил на «гвардейцы». Вот и получалось, что Второму петь «гвардейцы, в путь, в путь, в путь» пока рановато. Не доросли ребятки, это звание еще заслужить надо, в бою себя показать, а они – кандидаты на сей почетный титул, не более.

Но любовался я стройностью их рядов недолго. Им на Медведково и дальше на север, а меня ждала Москва, стрельцы, и не они одни. А потому, назначив общий сбор возле Дмитрова, я тотчас устремился в столицу. Не в том дело, что я не доверял Богдану Воейкову и Давыду Жеребцову, чьи полки должны идти на смену эстляндским гарнизонам. Просто Зомме, которому я передал бразды правления, вполне управится без меня. В отношении же стрелецких голов были опасения, что замешкаются, затянут, по своему обыкновению, со сборами, а тут каждый день на счету. И точно, если б не мое появление, оба непременно выступили дня на три, а то и на четыре позже, да и у меня хоть и получилось сократить эту задержку, но все равно без лишних суток не обошлось.

Годунова я предупредил, чтобы он об истинной цели моей поездки никому и ни под каким соусом, особенно Ксении. Однако моя белая лебедушка сама догадалась. Нет, даже не так – почуяла. И как я ни хорохорился, стоя у изголовья ее брата, где я с нею и распростился, как ни талдычил про какой-то месяц-полтора от силы (стану я долго возиться с этой сменой гарнизонов!), как ни старался перевести все в шутку, не получилось. Улыбнется, кусая губы, и, мгновенно посерьезнев, снова за свое:

– Но я ж чую: не то оно, таишь ты что-то.

Если б заплакала, мне б и то легче, но ведь крепилась. В черных глазищах чуть ли не половодье, а наружу ни-ни, сдерживалась. Только дрожащие пальцы волнение и выдавали. А видя, что ничего не помогает, про Ольховку напомнила. Мол, тогда еще тебе заповедала, все обскажи, а осьмушку, коя самая худая и страшная, утаи. Али забыл?

Вздохнул я и подумал, а вдруг у нее действительно душа от моей полуправды чуть успокоится. И «раскололся». Мол, оно и впрямь выеденного яйца не стоит. Подумаешь, привиделось мне, будто Сигизмунд науськал на Марию Владимировну несколько панов, которые в свою очередь собрали возле себя такую же шантрапу и подались с нею в Эстляндию. Во-первых, неизвестно, правда оно на самом деле или нет – мало ли чего приснится. А во-вторых, даже если оно на самом деле так, делов с ними на копейку. Босяки они, ей-ей, босяки. А у меня наоборот – орлы. И расстраиваться ни к чему. Вот посмотришь: придю, увидю, победю.

– Ну и на том благодарствую, – вздохнула она. – А про осьмушку я уж сама как-нибудь опосля. – И взгляд прицельный из-под густых ресниц на братца.

Понятно, у кого она ее выпытывать примется. Но за Федора я был спокоен – могила. И не потому, что стойкий, а просто добавить нечего – я ж ему тоже, про свое видение рассказывая, поведал ровно столько, сколько нынче Ксении. А для окончательного ее успокоения заявил, что все равно буду осторожен и очертя голову на рожон не полезу. И заторопился с уходом, смущенно попросив Федора отвернуться. Ох и надежное средство – смачный поцелуй в сахарные уста влепить. Не знаю, как кому, а меня в похожих ситуациях с Ксюшей он не раз выручал. Вот и сейчас помог: зарумянилась моя лебедушка, повеселела, даже улыбнулась легонько. Правда, с натугой, но выглядело естественно – с польским воробушком не сравнить.

Вот и чудненько. А теперь обнять Годунова, выслушать последнее напутствие беречь себя и возвернуться живым и здоровым и… Тут он замялся и развел руками:

– А что еще пожелать – и не ведаю.

– Ну-у, как потомку шкотских королей, лучше всего семь футов под килтом, – весело подсказал я, кивая на вошедшую с каким-то питьем Любаву и вгоняя ученика в краску, и твердо заявил: – Вдруг задержусь, а потому говорю заранее: прощевай, государь.

– И впрямь торопишься, – попрекнул он.

– Зато назвал тебя так самым первым, не забудь, – подмигнул я и… был таков.

Помимо стрельцов не забыл я прихватить с собой и ребяток из тайного спецназа, ополовинив все бригады, а «купеческую» вообще целиком. Да и Емелю заодно забрал. Магдебургское право – замечательно, но ныне дела куда важнее, а мне кровь из носу нужен хоть кто-то, могущий лопотать по-польски. Впрочем, сам Емеля был тому лишь рад. А когда я предупредил его, чтобы он, помимо всего прочего, настраивался для особой миссии, ибо не исключен вариант, что ему снова придется сыграть роль Годунова, возликовал вдвойне. Нравятся парню всякие переодевания, маскарады, аферы. Да и покрасоваться лишний раз в царской одежде тоже приятно, а ее я позаимствовал у Федора Борисовича почти целый сундук, отобрав самую что ни на есть нарядную.

Ехали в моем обозе помимо медика Давида Вазмера и две «медсестры». Присутствие первой, Резваны, было запланировано мною заранее. А вот Павлину, которая Галчонок, я поначалу брать не предполагал, рассчитывая оставить при Ксении – пусть стажируется в должности тайной телохранительницы, мало ли что может случиться в мое отсутствие. Правда, готовность у нее пока не ахти, разве что ножи выучилась здорово метать, но и оставлять на своем подворье не хотелось.

И без того гвардейцы и дворня, когда я вечером выходил из сарая, где гонял ее по вечерам до седьмого пота, проверяя, насколько хорошо она за день освоила очередную порцию показанных приемов, смотрели на меня как-то странно. Сквозило нечто в их взглядах. Не осуждающее, нет, но понимающее. И понимающее совершенно неправильно, ибо того, о чем они думали, и в помине не было. Я ж педофилией отродясь не страдал, так что на ее фигурку ни разу не бросил ни одного оценивающего взгляда, дитя дитем.

Впрочем, гвардейцев и дворню тоже можно понять. Вот зачем, скажите на милость, князь с ней уединяется по вечерам? Конечно, варианты могут быть разные, но если бы что-то невинное, они запираться не стали бы. Это раз. И второе. Павлина ведь особо не стеснялась, вопила как резаная, когда проводила очередной прием, а почем народу знать, с чего девка так орет? Опять-таки напрашивается вполне естественная догадка – от удовольствия. Нет, имелся еще один вариант: князь за провинность плетью или кнутом учит. Но уж больно часто лупцует, каждый вечер. Да и вид ее, выходящей из сарая… Целым-целехонька, вся потная, лицо красное, лоб в капельках пота, а на губах счастливая улыбка. Ну и я следом, тоже вспотевший и в расхристанной одежде.

И какой напрашивается вывод? То-то и оно.

С одной стороны, это меня устраивало, ибо превосходно объясняло ее последующее появление у царевны. А что, дело-то житейское. Приголубил князь, потешился, позабавился, а надоела – пристроил в благодарность за полученные удовольствия в свиту своей невесты, которой и невдомек, каким местом та прислуживала князю. Весьма логично, не подкопаешься. Но с другой стороны, столь худая слава… Не обо мне, нет, о Галчонке. Ладно, перешептываться станут, а если кто-нибудь в глаза девчонке ляпнет? Обидно такое выслушивать, когда ни в чем не виновата. И девственность свою в оправдание не предъявишь – нет ее, татары расстарались.

Своими сомнениями я честно поделился с нею самой. Мол, так и так, потому думай сама – дальше учиться или ну ее. Та не колебалась, моментально выпалив: «Дальше!» А касаемо слухов зарделась поначалу, но через секунду пренебрежительно отмахнулась, заявив, что на пустые поклепы ей наплевать.

Узнав о моем намерении в связи с выездом в Прибалтику передать ее Ксении Борисовне, Галчонок предложила взять ее с собой. И когда просилась, рассчитывала не просто меня разжалобить, но с умом, изобретательность проявила. Вначале сослалась, что покамест не годна для царевны, ибо мало чего знает. А когда не помогло, вмиг перестроилась и завела иную песню. Мол, не управиться одной Резване с приготовлением снадобий, а она смышленая, да и помогала Марье Петровне, когда Годунов в Вардейке находился, успев многое освоить.

И я махнул рукой – пусть едет. Не приставлять же к Резване в качестве помощников своих гвардейцев. Одно дело – перевязки и первая медицинская помощь. Эту науку в каждом десятке знал один специально выделенный для того человек, вроде санинструктора. Совсем иное – толочь сушеные травы, смешивать в пропорциях да варить настои с отварами. А у Резваны одной, как знать, возможно, и не получится со всем управиться – как дело пойдет.

Да и мысль мелькнула: «Лучший способ сбить излишнюю воинственность и всякие романтические бредни. Пускай поглядит на будни войны: кровавые, страшные и бесстыдные в своей откровенной наготе. Заодно потренирую применительно к ее новым обязанностям. Раз она – будущий тайный телохранитель, надо развивать в ней наблюдательность, умение запоминать всякие несущественные мелочи».

Дергать я ее начал уже по дороге. Времени-то свободного навалом, если правильно распределить обязанности, чтоб не бегали ко мне за всякой мелочью, и я регулярно спрашивал ее о том о сем: «В деревушке, что мы миновали, сколько домов насчитала? А колодцев?» Ну и тому подобное.

А помимо тренировок Галчонка успел заняться и еще кое-чем. Гадать, как воевать с Ходкевичем и Сапегой, рано, ничего не известно, и в основном мои думы занимал анализ – что успел сделать, а чем надлежит заняться в первую очередь по возвращении. Разумеется, помимо долгожданной свадьбы с Ксенией, которую мы с Федором наметили ближе к Троице. Резервное время – если не успею вернуться – после Петровского поста, благо он в этом году короткий, всего две недели.

И чем больше я анализировал, тем больше находилось важных и первостепенных дел. Странно, в Москве я полагал, что успел очень многое. Одно книгопечатание чего стоит. Денег, конечно, на азбуку, заказ на которую я успел утвердить на Опекунском совете, уйдет изрядно, очень большой тираж, сто тысяч, но оно того стоило. Правда, количество поначалу хотели подрубить впятеро – слишком дорого, а денег в казне, увы, но я заявил, что расходы беру на себя.

Да и к борьбе со взяточничеством приказного народца я успел руку приложить. Во-первых, постарался максимально затруднить прием посулов, как их тут называют, введя в обязательном порядке прием посетителей с челобитными в специально отведенной комнате. Все истцы должны находиться в ней, никуда не выходя. Разумеется, выслушивать их станут по очереди, но попробуй-ка всучить взятку при куче посторонних.

Во-вторых, тем же указом Опекунского совета было велено завести (по принципу Костромы) специальные регистрационные книги. Тут ведь как. Даже если твое дело на сто процентов верное и можно обойтись без подношения, у приказного народца имелась еще одна возможность для вымогательства денег: заморозить его ход. Объяснений масса: бумаги где-то затерялись, дьяк приболел, очередь велика, вон сколь всего решать приходится. Порою человек ждал месяцами, а если б сунул за икону кошель с денежкой, то завтра же добился бы долгожданного результата. И совали. А куда деваться?

Дабы это пресечь, в том же указе помимо введения регистрационных книг четко оговаривалось: принятое дело надлежит рассмотреть в недельный срок. Если он не выдерживается – пеня за каждый просроченный день. Небольшая, всего десятая часть процента, но зависит от суммы, указанной в иске. И идет она наполовину казне, а наполовину истцу. Но коли иск не имущественный, все равно штраф: каждый день по полушке. Мелочь, но за месяц просрочки набирается пятнадцать московок. А на второй месяц пеня удваивается. Ну и на третий тоже – ежедневно по копейной деньге. Итого за год больше трех рублей.

В-третьих, призадумавшись, я понял, отчего народ столь охотно дает взятки. Причина не только в установившейся традиции (не подмажешь – не поедешь). Имеется и еще одна – безнаказанность. Самому-то взяткодателю не предусмотрено никакой кары. В худшем случае обманут подьячие – возьмут, а решат не в твою пользу, вот и все. Да и то такое случалось крайне редко. У крапивного семени своеобразная корпоративная этика – брать у одного, либо у истца (это чаще), либо у ответчика.

И тогда я на Опекунском совете настоял на принятии отдельного указа, вводившего уголовную ответственность за дачу посула. А чтобы все о том знали, прямо перед приземистым каменным двухэтажным зданием приказов специальный бирюч с самого утра ежечасно оповещал народ. Ну и тайных спецназовцев я задействовал – распустили «секретный» слух по торжищам. Да еще с примерами: «Недавно свояка прямо в приказе взяли, когда он кошель подьячему давал, да обоих в Разбойный сволокли. Ныне оба в узилище томятся». А в довершение ко всему я распорядился на каменной серой стене здания, где расположены приказы, вывесить плакат. Коротенький такой, но емкий: «За дачу посула – острог». И унылая рожа из-за решетки выглядывает. Это Караваджо расстарался, изобразил в лучшем виде.

Понятно, что всеми этими мерами до конца истребить взяточничество нечего и думать, но для начала неплохо. Хотя все равно придется проводить чистку и устраивать показное судилище над особо злостными. Но их выявлением уже сейчас занимается Игнатий Незваныч Княжев, которому я перед отъездом поручил сбор неопровержимых фактов.

Но анализировал я днем, в пути, а по вечерам, на привалах, помечал в дневнике (монахи Чудова монастыря изготовили по моему заказу), что делать дальше. И тоже отдельно по каждому направлению. К примеру, в дальнейшей борьбе с посулами ввести негласные проверки опять-таки с участием тайного спецназа. Адвокатов здесь, слава богу, нет, и припертый к стенке не вывернется – это тебе не Россия двадцать первого века. Тут и закон не довели до абсурда, и справедливость пока действует.

Причем заняться в первую очередь начальством. Баснописец верно заметил: «На младших не найдешь себе управы там, где делятся они со старшим пополам»[63]63
  И. А. Крылов. «Крестьянин и река».


[Закрыть]. Если подобрать в руководство честных людей, пускай относительно честных, они сами в свою очередь начнут давить подчиненных, берущих взятки, движимые не только справедливостью, но и… завистью: «Как так? Я – начальник, получаю больше, а у него и перстень золотой с камнем, и хоромы в три этажа, и… Словом, надо к нему как следует присмотреться».

Заодно намечал дела на перспективу, а их, как выяснилось, тьма-тьмущая. Одно благоустройство столицы обойдется в копеечку. Конечно, такого свинства, как в Европах, в Москве не наблюдается, но грязи хватает. И то, что ее меньше, чем в каком-нибудь занюханном Париже, Лондоне, Мадриде, Риме и прочих городишках, отнюдь не оправдание.

А для наведения порядка тоже потребуется изрядно серебра. За кадки для мусора заплати, за подводы для регулярного вывоза тоже. Кони ладно, можно из царских табунов взять, из выбракованных, но зарплату людям отдай, за рытье свалки отстегни. Коль все обсчитать, не сотнями – тысячами пахнет. А если к ним добавить укладку брусчатки в Кремле и на главных улицах – у трех моих гвардейцев кони ноги поломали, угодив копытами в образовавшиеся щели между бревнами, – получатся и вовсе десятки тысяч.

В остальном, что ни возьми, та же картина. Про школы, к примеру, создание которых я обговорил с патриархом. Да, церковно-приходские, то есть доплачивать священникам и дьячкам-учителям придется, но немного, и строительство особых изб можно на местных возложить, но бумага и прочее все равно влетит в копеечку. И так любое дело – повсюду требуется как минимум тысячи. А где взять?

Получалось, чуть ли не половина проектов зависнет мертвым грузом, даже с учетом того, что два-три я оплачу из своего кармана. Тогда-то я и надумал после военной кампании отправиться под Великий Новгород, в Хутынский монастырь. Пора воспользоваться сообщением бывшей царицы всея Руси Анны Колтовской, а ныне игуменьи Дарьи, и извлечь золото, спрятанное в его стенах Иваном Грозным.

Что же касается якобы проклятий, которые, по ее словам, нависли над этим кладом, то уж как-нибудь управлюсь. И вообще, страшиться надо живых людей, от которых куда больше пакостей. Ну а покойники – мирные люди, как в песенке поется, а я вдобавок человек не суеверный.

А кроме того, припомнилось и другое: долги Дмитрия, притом в основном перед иноземными купцами и ростовщиками. Да и за испанские галеоны, обещанные Лавицким, придется отстегнуть будь здоров, коль мехов не хватит, и опять-таки иноземцам. А коль впоследствии кому-нибудь из кредиторов или продавцов придется худо, это не мои проблемы. Впрочем, учитывая профессию, пращурам банкиров двадцать первого века сам черт не брат, а если и брат, то так, младший, и куда безобиднее. Словом, как-нибудь ухитрятся, договорятся со своими родственничками из числа нечисти. Остатки же можно вручить пану Мнишку, доставшему меня своими причитаниями насчет невыплаченного вено. Но исключительно в качестве обещанной иезуиту компенсации и за день перед окончательным отъездом ясновельможного и яснейшей из Руси. Что станется потом с ними обоими, меня тоже не волновало.

Однако спустя пять или шесть дней – мы к тому времени добрались до Великих Лук, отмахав чуть ли не полтысячи верст, – стало не до размышлений и не до ведения записей на привалах.