Текст книги "Битвы за корону. Прекрасная полячка"

Глава 39
Ведьма

До той небольшой деревни мы добрались вечером. Это была третья по счету на нашем пути, но если в первых двух детвора нас встречала уже на околице, то тут никого. Я было подумал, что это из-за позднего времени. Ночи-то в этих краях скоро станут белыми, и поди пойми, сколько натикало. Но тут единственная улица сделала резкий крюк, и, когда мы миновали поворот, причина загадочного безлюдья выяснилась сама собой. Впереди нас по проселочной дороге шла целая процессия. Судя по количеству домов в деревне (полтора десятка), участвовало в ней все взрослое население в составе примерно полусотни человек. Направлялись они в ту же сторону, что и мы, и были столь сильно увлечены, что нас поначалу никто не приметил.

Происходящее мне сразу и решительно не понравилось. Не люблю, когда толпой на одного, точнее, на одну. Тем более эта одна – женщина, и, судя по развевающимся полуседым лохмам, пожилая, если не преклонного возраста. Ладно, те двое здоровенных мужиков, которые, бесцеремонно ухватив за руки, тащат ее куда-то за собой. Пускай они и не обращают внимания, успевает она перебирать ногами или те волочатся, загребая пыль с проселочной дороги, но хоть не бьют ее. А вот прочие усердствовали не на шутку. Ругань, плевки, кто, подскочив, дернет за волосы, а кто кинет чем-нибудь. Хорошо, тяжелее палки, да и то небольшой, ничего никому на дороге не попадалось, а то было бы как в песне у Высоцкого: метнут, гадюки, каменюку, и нету Кука. А много ли старой надо?

Не хотелось влезать в местные разборки, но стало не по себе от этого безобразия, и я легонько ускорил ход своего коня, решив вмешаться. К тому же и со временем был порядок – никаких задержек, ибо нам в любом случае оставаться здесь на ночлег.

Первой обернулась к нам именно она, а уж следом и остальные, мгновенно застывшие в растерянности. А я не сводил со старухи глаз. Такое ощущение, что я ее где-то видел, но не пойму где. А ведь должен вспомнить – слишком колоритная у нее внешность. Одни лохмы чего стоят, наполовину закрывающие лицо. Да и остальное – грязная как не знаю что, одежда – одно название, да и разодрано все на ней так, что непонятно, каким образом эти клочки, мелкие и покрупнее, еще держатся на изможденном теле.

«Ладно, попозже вспомню», – отмахнулся я и жизнерадостно рявкнул:

– Ну и что тут у вас за сыр-бор?

Старуха вновь сообразила первой. Остальные продолжали оторопело таращиться на наш небольшой отрядик, а она вырвала руки из мужичьих лап и стремительно скользнула ко мне, обхватив мой сапог и прижавшись к нему щекой. И все молча, без единого слова. Ну и куда теперь бросать ее на произвол толпы, коль она сама выбрала меня в заступники? Я, конечно, не адвокат, чтоб защищать виновных, но вдруг вины на ней вовсе нет. Точнее, не вдруг, а наверняка, поскольку для такой старой наиболее вероятное обвинение одно – колдовство. А вон, метрах в двадцати впереди, и наглядное подтверждение тому – вкопанный в землю столбик, обложенный вязанками хвороста.

Мужики, от которых она ускользнула, наконец-то очнувшись от замешательства, ринулись вдогон, но я успел спрыгнуть на землю. Левее и чуть сзади тут как тут вырос Дубец, далее кряжистый Одинец, подле него Курнос и Изот Зимник, а правее Кочеток и Зольник… Словом, полтора десятка – пятеро оставались в седлах, приняв у остальных поводья. И у каждого правая рука эдак многозначительно лежит на рукояти сабли, а левая задумчиво поглаживает приклад пищали. Фитили, разумеется, не зажжены, но кто ж из деревенских разбирается в таких тонкостях. И мужики, не добежав до нас пяти метров, чуть потоптавшись, почти столь же резво направились обратно.

– Так что случилось-то? Крестный ход наоборот?

Мой невольный каламбур обстановки не разрядил. Толпа продолжала весьма неодобрительно взирать на нас. Вслух, правда, своего неодобрения никто не высказывал – чувствовали, чревато. Посему они просто угрюмо молчали.

– Мне спросить у них в третий раз или не стоит? – задумчиво протянул я, слегка повернув голову к своим гвардейцам.

– Ведьма она, княже. Приблудилась тут с прошлого лета и пакостит. А у нас ныне терпежу не стало, вот мы ее и того… – Вперед выступил низенький мужичонка с такой длинной бородой, что мне поневоле пришла на ум детская сказка. Да-да, именно та, где мужичок с ноготок, а борода с локоток. Кстати, его, как выяснилось чуть позже, действительно звали Локотком.

Однако, к превеликому его изумлению, я не удовлетворился столь коротким пояснением. Пришлось Локотку, выполнявшему обязанности старосты, выложить на-гора ее конкретные преступления. Излагал он их весьма красочно, начав с трех погибших: один утонул в трясине (по наущению ведьмы болотник расстарался), второй утоп в реке (снова ведьма, но на сей раз стакнувшись с водяным), а третьего зашибло бревном при строительстве избы.

– А тут кто из нечисти поработал? – осведомился я. – Не она же сама их ворочала.

– Да мало ли с кем она шашни крутит. Нешто мы всякую нечисть могем сосчитать, – пренебрежительно отмахнулся староста.

– Это верно, – согласился я. – Ну а что еще?

Локоток вздохнул и, укоризненно покачав головой, выразительно посмотрел на меня, словно спрашивая: «А разве мало?» Но, напоровшись на мой не менее выразительный, хотя и безмолвный ответ: «Мало», принялся уныло перечислять дальше. Остальные грехи «проклятущей злыдни» оказались рангом помельче. Прошлогодний неурожай, заблудившаяся в лесу корова (леший по просьбе ведьмы поработал), задранная волками, и совсем ерунда.

Привел Локоток в качестве неопровержимого доказательства ее ведьмачества и еще один факт. Придя в деревню откуда-то с севера, говорить по-русски она до сих пор толком не научилась, разве понимать, когда ей что-то говорят, отсюда и прозвище, но когда предрекала кому-то, то изъяснялась весьма толково.

– Ах да, – спохватился он под самый конец. Оказывается, имелось двое умирающих от нутряных болезней, кои, разумеется, тоже наслала на них окаянная Немка, как ее тут прозвали.

– Ну догадки к делу не подошьешь, – резонно возразил я. – А есть ли какие-либо существенные доказательства, что все это – ее рук дело? Или у вас в деревне до нее никто не помирал, не хворал, коровы не пропадали и урожаи всегда были на загляденье?

– Ну мерли, не без того, – неохотно сознался староста. – И хворали тож, да и урожаи… Земля такая, что диво – ежели уродит.

– Ну вот, – рассудительно заметил я. – Получается…

– А ничего не получается! – торжествующе взвыл он. – Она ж сама, злыдня, про свои пакости не утаивала.

– То есть как? – не понял я.

– А так. Допрежь поведает про них, а опосля учиняет. Она ж чего умыслила-то… – И он торопливо, взахлеб принялся рассказывать, до чего дошла нахальная Немка.

Оказалось, что она, не иначе как решив всех окончательно запугать, заранее предупреждала каждого погибшего о его смерти незадолго до нее. Вот такая попалась наглая. В числе прочих перепало и кое-кому из пока еще невредимых, стоящих тут же, в толпе. Немудрено, что народец осерчал на столь мрачные пророчества. Терпение у них закончилось, когда бабуля посулила через несколько дней мороз и снег, а в это время года такая погода – неминуемая смерть всех озимых. И тут кого-то осенило, что если Немку спалить, то и ее колдовские чары тоже развеются. То есть здоровые не захворают, урожай будет о-го-го, и вообще жизнь вмиг наладится.

Получается, бабуля-то и впрямь не простая. Дано ей нечто свыше. Не ведьма, конечно, а пророчица, но тем не менее. Такая и мне самому сгодится – надо забрать ее у них, но без скандала. Не следует забывать, что нам здесь еще ночевать. А то решат, будто мы заодно с нею, какие-то ведьмаки, подкрадутся тихонько и…

– Значит, всегда сбывалось, – кивнул я, констатировав: – Сильна старая. Но ведь она не ворожит, не колдует – просто предсказывает.

И тут народ прорвало. Каждый норовил выплеснуть свое, наболевшее, но суть сводилась к одному. Мол, предсказывает или ворожит – наплевать. Но мы такого худого слушать больше не желаем.

– А ежели бы тебе, князь, про твое дите родное кто-нибудь поведал, что вскорости скрючит его, ты как с ним поступил бы? – подскочила совсем близко ко мне какая-то баба, весьма похожая на прячущуюся за нами ведьму. Ну разве что поупитаннее, да одежка поприличнее, зато космы точь-в-точь.

– А тут впору не о мести думать, а о том, как дите уберечь, – хмуро ответил я.

– Вот я и уберегу. Спалим ее, и все чары по ветру развеются! – торжествующе завопила баба.

– Во-во, – поддакнул ей староста.

Кажется, мирные переговоры зашли в тупик. Ладно, есть у меня кое-что и на такой случай. Надо было сразу включать этот вариант, но и сейчас не поздно.

– Нельзя ее на костер, – констатировал я.

– Как так?! – оторопел Локоток. – Смилуйся, княже! Помрут ведь людишки-то, беспременно помрут. – И, видя, что я остаюсь непоколебим, взвыл: – Креста на тебе нету!

– Есть, – возразил я. – Гляди. – И извлек из-за пазухи золотой крестик – подарок моего «восприемника от купели» Дмитрия Ивановича. – А вот она, хоть и ведьма, его не боится, – продолжил я и в доказательство своих слов, сняв с себя крест, подошел к старухе, слегка коснувшись крестом ее головы. Та, сжавшись в комочек, не пошевелилась, пребывая в каком-то ступоре.

Локоток хмуро взирал на мои действия, озадаченно почесывая затылок, но, не придя ни к какому выводу, осведомился:

– Чтой-то я тебя не пойму, княже. Ну креста она не боится, так ведь мы ее не крестом, а костром.

– Не поможет, – отрезал я. – Тех ведьм, кои креста не боятся, сжечь можно, но заклятия с их смертью никуда не денутся и силы своей не потеряют.

– Может, утопить ее тогда, а? – растерялся он и вопросительно уставился на меня.

Я развел руками:

– Как ни убивай, чары еще сильнее станут и быстрее подействуют. Кто должен через месяц помереть, за две недели с этим светом распрощается. Мороз она наколдовала со снегом? Значит, дважды за лето мороз будет, а то и трижды.

– Во как… – озадаченно протянул Локоток.

– Вот так, – подтвердил я.

Кстати, до сих пор не понимаю, почему на Руси никому из тех, кто, как и я, осуждал такие народные расправы над «ведьмами», не пришла в голову моя система борьбы с ними. Это же элементарно – найти причину, благодаря которой сожжение и вообще убийство «ведьмы» в любой форме покажется расправляющимся невыгодным для них самих. Нет, все как один вплоть до начала двадцатого века укоризненно талдычили о варварском невежестве, всерьез пытаясь просветить народ и втолковывая ему, что ведьма на самом деле никакая не ведьма. Разумеется, крестьянин, выслушав эти объяснения, рассуждал практически: «Может, и впрямь не ведьма, ну а если? Зато, коль ее сжечь, точно от всех бед себя избавлю».

А я, чтоб он такого не подумал, ему сразу: «Вот тебе шиш! Не избавишь, а, наоборот, ускоришь их приход». И практиковал я такое давно, начиная с Костромы. Правда, до сегодняшнего дня исключительно профилактически, ибо саму расправу застал впервые. До этого же я просто рассказывал, что случалось с деревней после того, как ее жители убивали ведьму, излагая большущий перечень постигших их бед. Так, между делом, вроде байки.

– И чего тогда нам делать-то? – развел руками Локоток, вопросительно уставившись на меня.

Мол, если ты такой спец по ним, умеющий в момент определять их силу, то должен знать и способ надежной нейтрализации. Я надменно хмыкнул, давая понять, что, разумеется, знаю, но пояснил о чертовской занятости, а для надежности – вдруг не поймет – добавил:

– Если б не спешка, тогда да, а так…

Это уже из разряда психологии. Чем больше будут клянчить, тем сильнее поверят в то, что предлагаемое надежно.

Уговоры длились минут десять. Но лишь когда к ним подключилась добрая половина народу, я посчитал, что пора «сдаться», заявив о согласии выручить. Не оставлять же православный люд в беде. И далее заговорщически поделился своим секретом. Дескать, известны мне кое-какие молитвы, да столь сильные, любой ведьме от них не поздоровится. Они ее вмиг сил лишают. И новые чары она ни на кого напустить не сможет, и старые развеются, никому вреда не причинив. Но где попало их читать над нею нельзя. Вот в Новгороде, в храме Святой Софии, место подходящее. Туда я ее завтра и отвезу.

Локоток торопливо закивал, радостно просияв, и низко поклонился, придерживая бороду, норовящую забраться в придорожную пыль. Прочие тоже принялись кланяться. А когда они узнали, что я собираюсь расплатиться за еду, а не брать ее на халяву, народ и вовсе торопливо разбежался по домам, появившись через несколько минут в обнимку со своей живностью. Кто тащил куриц, кто прижимал к груди вырывающегося гуся, кто демонстрировал упитанность поросенка.

Я же, пока мои десятники торговались, повернулся к Дубцу, распорядившись выставить на ночь пост возле старухи. Хоть и говорят, что она по-русски понимает, но вдруг перепугается завтрашней поездки. Сам же решил пока перетолковать с ней самой. Успокоить, да заодно и выяснить кое-что… Остановившись подле нее (она так и сидела, сжавшись в комочек, словно окаменев), я присел на корточки и ласково сказал:

– Меня можешь не бояться. Ничего худого теперь с тобой не случится ни завтра, ни впредь.

Немка молча кивнула. Значит, и впрямь русский язык понимает. Это хорошо. Но на всякий случай спросил:

– А мне веришь, что не обману?

Она снова кивнула.

– Совсем прекрасно. А звать-то тебя как? Ведь не Немка, верно? Ты не подумай, я не требую и не настаиваю. Если хочешь сохранить свое имя в тайне, пожалуйста. Просто на будущее как-то неудобно обращаться к тебе по прозвищу.

– Ленно, – выдавила она.

– Ну вот и чудесно, Ленно, – заулыбался я. – Я ж понимаю, ты им всем правду предсказывала, и не твоя вина, что эта правда такая печальная. Но на будущее ты не торопись ее говорить всякому встречному-поперечному, хорошо? Лучше вначале посоветуйся со мной, а я подскажу – надо ли. Все равно избежать судьбы не удастся, так зачем понапрасну пугать человека.

Она медленно протянула руку в мою сторону, и ее указательный палец почти уперся мне в грудь.

– Ты хочешь и мне правду сказать? – уточнил я.

Она опять покивала и склонила голову чуточку набок.

– Плохую, наверное, – усмехнулся я.

Ленно помрачнела.

– Значит, угадал, – хмыкнул я. – Жаль, конечно, ну да ладно, выслушаю какая есть. А когда? Прямо сейчас?

Ленно сложила вместе ладошки, поднесла их к уху и склонила на них голову, закрыв глаза.

– То есть позже, когда все лягут спать, – догадался я. – Ну хорошо, договорились. И правда, какие могут быть пророчества с пустым брюхом. Ладно, скоро мяска поджарят, накормят тебя.

Ночевать в избы мы не пошли, разместившись на свежем воздухе – не хватало еще вшей подхватить. На мне самом белье шелковое, эти заразы его не любят, но не спать же в шелковом платке на голове. Лучше возле костра, вместе с остальными, так оно надежнее. Да и ночи теплые. Относительно, конечно, лишний пяток градусов не помешал бы, но приемлемо. С учетом усталости – целый день в седле – все равно усну без задних ног.

Часовых возле Ленно я решил оставить. Лишняя мера предосторожности не помешает. Дежурить приказал на пару, в три смены, и первой, после того как они поднимут следующих, разбудить меня. Как ни удивительно, но мне не столь любопытно было узнать о грядущих событиях и бедах, сколько хотелось проверить сообщение Локотка, что во время пророчеств Немка, то бишь Ленно, прекрасно говорит по-русски.

Но ребята меня не разбудили – не смогли…

Глава 40
Пророчество

Сон мой оказался недолгим. Проснувшись от прикосновения чьих-то горячих пальцев, я встрепенулся, сел и… оторопело уставился на старуху. В памяти отчего-то всплыла моя первая ночевка на Руси, когда меня точно такая же бабуся чуть не зарубила топором. За что? А кушать хотелось.

У этой, по счастью, топора в руках не имелось, да и ничего другого из ударных инструментов тоже. Выражение лица, насколько я смог подметить, видя лишь его нижнюю часть (все остальное по-прежнему скрывали пегие, полуседые пряди), вполне миролюбивое. Или нет, скорее бесстрастное, как у какой-нибудь каменной бабы в степях Украины. А вот глаза, точнее, зрачки отливали чем-то красновато-недобрым.

«Пламя отражается, – спустя секунду подумал я, успокоился, но еще секунд через пять еле сдержал себя, чтобы не присвистнуть. Костер-то находился за ее спиной, стало быть, огонь ни при чем.

«Сон! – осенило меня. – Вот где я ее видел».

– Не бойся, – произнесла она.

– Да я и не боюсь, – чуточку смущенно проворчал я, слегка покривив душой – на самом деле было несколько не по себе. – Только чего ж ты скрывала, что умеешь говорить по-русски?

– Так ты по-прежнему согласен услышать мое слово о себе? – сухо осведомилась она, не обратив внимания на мой вопрос. Голос был ровный и безжизненный. – Даже плохое?

– Иногда плохое услышать гораздо полезнее, – усмехнулся я. – Это хорошее пускай внезапно приходит, сюрпризом, его предотвращать ни к чему. Но вначале скажи, если у человека нет веры твоим словам, они все равно сбудутся?

– Твое дело – прислушаться к ним или нет, но сбудутся они все равно, – подтвердила Ленно. – И быстро, года не пройдет, потому как далее заглянуть я не в силах. Ты готов?

Я молча кивнул.

– Ко всему?

Либо мне показалось, либо на сей раз в ее голосе действительно прозвучали зловещие интонации. Впору призадуматься. Это в обычное время во мне скептицизма хоть отбавляй, но когда дело происходит ночью, а перед тобой человек, в зрачках которого полыхают странные багровые огоньки, будто отблески тех невидимых костров, обитателей которых вслух поминать не принято и днем… Да мало того, она говорила со мной не разжимая рта.

Ну и гвардейцы. Назначенные в первую смену дежурства братья Родька и Редька не просто задремали на боевом посту, чего с ними никогда ранее не случалось. Они вообще сладко спали, завалившись на траву.

Прочая обстановочка тоже не совсем обычная. Ни звука кругом, а ночью так не бывает. Непременно где-то время от времени да раздастся какой-нибудь звук. То сухая ветка треснет, падая на землю, то мышка прошуршит, то цикада зазвенит, да мало ли. Вон, река под боком, полсотни метров до нее, а хоть бы один всплеск раздался. Но нет, гробовая тишина. В точности как в моем сне.

Я даже на небо посмотрел, чтоб лишний раз убедиться. Так и есть – и звезды себя неправильно ведут. Им на месте застыть полагается и перемещаться потихоньку, а они словно девки-веселушки в хороводе кружат. Не с такой, конечно, скоростью, как во сне, там куда быстрее, но глазу заметно, даже если не особо приглядываться. Одна лишь не вращается, застыв в самом центре хоровода. И цвет у нее тоже багрово-красный. Может, это она и отражается в зрачках пророчицы? Не знаю.

Признаться, в какой-то миг я решил, что у меня некий рецидив. В феврале приснилось, а сейчас повторяется заново. К тому же начало того сна я вообще не помнил, а значит, вполне вероятно, что и он начинался с толпы, обвинений старухи в колдовстве, моей беседы с Локотком и так далее. Правда, имелось и существенное отличие от того сна. Сейчас я пошевелиться мог. Попыток не делал, смысла нет, разве для проверки, пальчиками свободной руки. Да, могу. А пальцы на ноге? Тоже.

Но ведь все остальное сходится. Так что это, сон или…

– А ты ущипни себя, – посоветовала Ленно, по-прежнему не разжимая рта и не шевеля губами.

Чревовещательница какая-то, ей-богу. Но к совету я прислушался, благо он был дан серьезным тоном, без тени иронии. Щипнув со всей дури себя за ногу, я невольно ойкнул. И впрямь больно.

– Так что, готов? – вернулась она к своему вопросу и эдак с подковыркой: – Не испугаешься?

Ах ты ж коза лохматая! Подкалывать вздумала!

– Давай, – решительно кивнул я.

Обычно вначале следует какая-то прелюдия, но Ленно предпочла обойтись без нее, то есть прибить меня сразу, первой фразой.

– А ждут тебя смерти, – нараспев произнесла она.

Звучало оптимистично. Даже чересчур, ибо во множественном числе. Или это какая-то хитрая аллегория? Но нет, следующие предложения окончательно расставили все по местам.

– От одной уйдешь, прямиком к другой придешь, ее минуешь – третья настигнет. Да все лютые, тяжкие: кол острый, зелье смертное да костер жаркий. И горько на душе у тебя будет, и умирать ты станешь, не столько от мук телесных корчась, сколько душою страдая.

Ну теперь я, кажется, начинаю понимать деревенский народ. Когда излагают эдакие гадости, ожидающие тебя в ближайшей перспективе, пальцы поневоле в кулак сжимаются. На что я человек выдержанный, а и то как-то не по себе. Но обрывать не стал, пусть договаривает. Все равно худшее навряд ли скажет – некуда.

Она и не сказала. Зато поведала о причине моих бед:

– Напрасно ты золото повелел достать. Оно и впрямь проклято, да не одним. А когда человек перед смертью о каком-нибудь желании говорит, там к нему всегда прислушиваются. Иное дело – не всегда выполняют, но тут сразу несколько пожелали – и все одинаково. Вот от их-то проклятий и твои будущие несчастья.

«Странно, – мелькнула мысль. – Она же о золоте ничего знать не могла. Или что-то услышала от моих гвардейцев? А уж о проклятии я им точно ничего не говорил, даже Дубцу. – Но тут же сконфуженно спохватился: – Она ведь и раньше всем безошибочно предсказывала. Значит…»

Что это значит, додумывать не хотелось. Да оно и без того понятно. Жаль, конечно. Столько всего не сделано. Или… успею хоть чуть-чуть, хоть еще несколько шажков, чтоб потом никто не смог повернуть обратно? А… Ксюша?! Что, нам с нею даже медовый месяц не светит?

– Скажи, а меня в своем, ну… видении ты видишь хорошо? – осторожно поинтересовался я.

– Хорошо, – эхом откликнулась она.

– И пальцы на руках тоже?

– Тоже.

– А на безымянном, на правой руке, колечко или перстенек не виден?

– Не виден, – продолжала работать эхом Ленно.

Ай-ай-ай, как плохо, как безобразно плохо. А может, у меня его попросту сняли? Зачем покойнику кольцо, правильно?

Я досадливо спохватился, что думаю совершенно не о том. Тут надо искать выход для спасения, а я о медовом месяце.

– Так смертей всего три, и четвертой не предвидится? – зачем-то уточнил я.

– Три, – подтвердила старуха, пояснив: – То предел для проклятия. Иное, что послабее, и вовсе с одной приходит. Но твое сильное, потому и три. Да и ни к чему тебе четвертая – этих за глаза.

– И всех трех смертей избежать никак не получится?

– Нет, – похоронным боем отозвался в моих ушах ее ответ. – Проклятие не дозволит. А впрочем, сам погляди. – И она повернула голову в сторону костра, что-то сыпанув в него свободной рукой.

Несколько секунд ничего не происходило. По-прежнему рдели угольки, чернели обугленные ветки, белел по краям пепел. Но вот в самой середине его вспыхнул маленький язычок крохотного огонька. Был он почему-то синего цвета. Начав расти, он достиг примерно десяти сантиметров в высоту, весело извиваясь и продолжая тянуться к небу. И тут появились еще три язычка. Один багровый, два других коричневого и зеленовато-желтого цвета. Все три медленно, но неуклонно сближались с синим, окружая его. Тот отчаянно заметался, стремясь вырваться из зловещего круга. Иногда это ему почти удавалось, но вслед за тремя язычками-агрессорами буквально на глазах выросла целая стена черного пламени, взявшая язычки в плотный круг, и всякий раз, когда синему удавалось ускользнуть от троицы, он натыкался на нее и словно мячик отбрасывался назад.

Первым в решительную атаку ринулся коричневый. Чуть погодя зеленовато-желтый, последним – багровый. Все четыре язычка сплелись воедино, но концовки я не увидел – черная стена выросла еще сильнее, загораживая происходящее от посторонних глаз. Впрочем, и без того финал неравного поединка достаточно предсказуем.

Вот так. Приговор вынесен, точки расставлены, исправления не допускаются. Влетел я по самое не балуй, глубже некуда. В точности по Крылову:

 
Так выбраться желая из хлопот,
Нередко человек имеет участь ту же:
Одни лишь только с рук сживет,
Глядишь – другие нажил хуже![71]71
  И. А. Крылов. «Госпожа и две служанки».


[Закрыть]
 

Одно непонятно. Вроде бы вынимают золото (или вынули его к этому времени) мои гвардейцы, а не я сам, следовательно, ударить-то оно должно в первую очередь по ним. Нет-нет, я вовсе не желал им зла и не собирался перекладывать ответственность на их плечи. И по логике, и по справедливости все правильно – я ведь заказчик, а они – рядовые исполнители, потому и главный спрос с меня. Но само проклятие, оно что – тоже наделено человеческой логикой и справедливостью? Спросить постеснялся, а то подумает, будто я надеюсь спрятаться за чужими спинами. Но это и не понадобилось – Ленно сама ответила:

– И людишек твоих смерть не минует.

– Всех?!

– Из тех, кто вынимает его, всех. Но тебя, начальный удар по стене нанесшего, первым.

Совсем красота получается. Называется, продемонстрировал силушку богатырскую. Дернул же меня черт. Хотя да, судя по всему, именно он, рогатенький, и подзуживал золотишко извлечь.

А пророчица, как назло, не унималась, каркала:

– И достанется тебе поболе остальных. Да столь сильно, что волнами от тебя пойдет. А волны те захлестнут и тех, кто ближе всех прочих у твоего сердца лежит.

Это ж Ксюша моя! Это ж Федор! А я-то, балда, минуту назад расстраивался, считая, что хуже некуда. Увы, дружок, есть. И самое ужасное, что все их беды и их… Словом, все, что с ними случится, моих рук дело. И как мне с таким грузом жить? И время на поиски спасения крайне ограничено. Судя по словам пророчицы, произойдет все в течение года.

Интересно, а если быстренько от этого золота избавиться? В смысле очень быстро. И снова вопрос не озвучен, а ответ – пожалуйста, заполучите.

– Тогда на иных проклятие ляжет, но на тебе и твоих людях все равно останется.

Та-ак, куда ни кинь, всюду клин. Очень весело. Столь весело, что и плакать сил нет – эдакая тупая обреченность. Как там – рок, фатум, карма? Впрочем, суть не в названии – в неизбежности. Или есть варианты, чтоб ускользнуть, которых я пока не вижу?

– Есть. Совсем избавиться от заклятия не выйдет, но ослабить его можно. Ты мне помог. Ненадолго, ибо мне мой срок жизни ведом, ныне он заканчивается. Но за заботу обо мне благодарствую. Смерть-то разная бывает. Одно дело – лечь да уснуть навечно, и совсем иное – сгореть заживо. Когда такие муки испытываешь, поневоле всем мучителям зла желаешь. А сказано у древних: «За мысли и пожелания, с коими ты отсюда уйдешь, там тебе воздадут, ибо последние – самые главные».

– А за дела?

– То само собой. Но дела без мыслей не бывает, потому они важнее. Однако ночи ныне коротки, поспешать надо. Мне никто и никогда в жизни не помогал – ты первый защитил, заступился. Потому я тебе и свое истинное имя открыла, не побоялась. И помочь тебе тоже постараюсь. Сейчас еще можно, пока заклятие молчит.

– Как это молчит? – не выдержав, перебил я ее.

– Так ведь и гроза не сразу начинается. Время ей нужно, чтоб тучи собрать, молнии заготовить, а уж потом… Так и у тебя. Пока гром не прогремел, знак не подан, можно что-то сделать. Смерти твои грядущие оттолкнуть я не в силах – нет у меня таких знаний, но неизбежность, стену ту черную, отвести постараюсь. А уж дальше сам сражайся.

Оказывается, не все столь безнадежно. Уже лучше. Одного не пойму – а почему продолжения не следует? Или избавление от рока связано с чем-то таким, что… Стоп! И почему помощь для одного меня? А как же остальные? Гвардейцы, ни в чем не повинные, Ксюша с Федей, которые вообще ни сном ни духом. Или я неправильно понял?

– Могу и для других, но для обряда нужна кровь от каждого. Где ты ее возьмешь сейчас?

Я скрипнул зубами от бессилия, но пророчица смягчилась:

– Обещать не стану, но, как знать, может, и хватит вещицы какой-нибудь, коя ихней была или в их руках побывала, пусть и недолго. Есть такие?

Час от часу не легче. Только-только поманили, посулили, и на́ тебе, снова ушат ледяной воды на голову. Ну где мне эти вещицы взять?! Гвардейцы мне на сохранение ничего не передавали, Годуновы вроде бы… Хотя погоди-погоди… Кажется, кое-что у меня есть. Перстень-то с синь-лалом, как тут сапфир называют, мне не кто-нибудь, а Ксюша вручила еще в Костроме, а значит…

Та-ак, чудненько. Теперь займемся Федором. Но тут хуже. Сколько я ни ломал голову, ничего на ум не приходило. И времени на дальнейшие раздумья нет. Торопит Ленно, а у самой в зрачках все ярче зарево багровое разгорается. Да и звездный хоровод свое движение ускорил. Теперь уж точно как во сне. А звезда в центре хоровода – та самая, багрово-красная, – подмигивать стала. Вроде как тоже знак подает: «Поторапливайся, Федя».

– Есть только это, – мрачно сознался я, стаскивая с пальца перстень Ксении и передавая пророчице. – Что еще надо? Ах да, кровь, – спохватился я и, заголив до локтя многострадальную левую (вечно ей достается), протянул руку Ленно.

– Рано, – отвергла она ее. – Помимо того мне нужен мед, воск и… труп.

Я нахмурился. Нет, с первыми двумя проблем не предвиделось. Запасливый Дубец, зная, что я – изрядный сластена, всегда брал в путешествие небольшой горшочек. А учитывая, что я частенько тружусь над бумагами (как свежая мысль в голову, так я на ближайшем привале сразу за перо) и происходит это, как правило, затемно, непременно клал в дорожную суму еще и связку восковых свечей. Но труп… За ним же на кладбище идти надо. Мало того что ратники могут не понять, да и успеем ли мы его до света из могилы выкопать?

– Нет, – снова угадала она мою мысль, а может, прочитала ее, кто знает. – Свежий он должен быть. Выбирай из кого поближе. – И легкий, еле заметный кивок в сторону.

Я машинально повернул голову, а там мои гвардейцы. Не иначе как пророчица постаралась, вон как крепко спят. Как убитые… Убитые… Погоди-погоди, это она на что же намекает, карга старая?! Выходит, я должен кого-то из них… Да она в своем уме?!

Я даже задохнулся от негодования, но не успел и рта открыть, как Ленно вновь чуть раньше с ответом успела:

– Как хочешь. Жаль мне тебя, но неволить не собираюсь. Тогда обратно почивать отправляйся.

Ох, если бы речь шла обо мне одном! Тогда конечно. А Ксюша?!

– Погоди, – хрипло выдавил я. – Дай немного подумать.

– Думай, но поторопись. Один дробный часовец у тебя остался, иначе не поспеть мне.

Я решительно встал и, сделав пару шагов, остановился. Взгляд лихорадочно заметался по спящим лицам, торопливо перескакивая с одного на другое. Кого же, кого? Одинец? Зольник? Братья Родька и Редька? И тут же вспыхнуло воспоминание, как я с ними дрался плечом к плечу на волжском берегу, а потом на струге. Значит, нет. Тогда кто? Кочеток? Зимник? Курнос? И Москва всплыла. Нас шестеро, шляхтичей пятнадцать. И ведь ни один не сбежал. Дрались до последнего, пока не свалились от ран на бревенчатую мостовую.