Текст книги "Психопатология в русской литературе"

Можно было бы привести примеры еще нескольких странностей, это и рано появившаяся переоценка собственной личности, и сверхценные идеи отравления, и мысли о своем высшем предназначении, это, в конце концов, идеи религиозного характера.

Но не будем утомлять читателя подробным описанием этих немаловажных для полной характеристики психопатологических симптомов.

Перейдем к описанию психической болезни Гоголя.

Все исследователи психопатологии Гоголя сходятся во мнении, что первый приступ болезни возник у писателя в августе 1829 года. Д. Е. Мелехов считает, что первый приступ болезни наблюдался в 1840 году.

Но нам нигде не встретилась клиническая оценка двух психотических эпизодов, имевших место у Гоголя в детстве и отрочестве.

В возрасте 5 лет маленький Никоша перенес приступ ужаса. Он был один, спускались сумерки. В ушах что-то шумело, что-то надвигалось и уходило куда-то, а стук маятника часов казался малышу стуком времени, уходящего в вечность. И здесь Никоша увидел кошку, которая кралась к нему – мягкие лапы слабо постукивали о половицы когтями, и зеленые ее глаза искрились недобрым светом. Мальчику стало жутко, он схватил кошку побежал в сад и утопил животное в пруду.

Сам Гоголь рассказывал А. О. Смирновой, что ему было страшно, он дрожал и в то же время чувствовал какое-то удовлетворение, но потом почувствовал угрызение совести, страшно плакал и успокоился только тогда, когда отец высек его.

Второй эпизод (да можно ли это происшествие назвать эпизодом?) случился с Гоголем в Нежинской гимназии (1825 г.). Суть дела заключалась в том, что Гоголь, пытаясь избежать наказания розгами за какие-то шалости, притворился «бешеным»: «… Лицо у Гоголя страшно исказилось, глаза сверкали диким блеском, волосы натопорщились, стрегочет зубами, пена изо рта, падает, бросается и бьет мебель, – взбесился! … Оставалось одно средство: позвать четырех служащих при лицее инвалидов, приказали им взять Гоголя и отнести в особое отделение больницы, в которой пробыл он два месяца, отлично разыгрывая там роль бешеного». Так вспоминает друг Гоголя по Нежинской гимназии Тимофей Пащенко. Нестор Кукольник, другой однокашник, описывает «сумасшествие» Гоголя почти так же, добавляя только, что Никоша так искусно притворялся, что все были убеждены в его помешательстве. Правда он говорит, что в больнице Гоголь провел не 2 месяца, а две недели.

Неужели и вправду Гоголь симулировал психическое расстройство? Странно то, что профессор-психиатр В. Чиж тоже склоняется к мысли о симулятивном поведении Гоголя. Но позвольте, ведь каждый мало-мальски, грамотный психиатр, а тем более судебный психиатр скажет, что симулировать «бешенство», или иное психомоторное возбуждение еще никому не удавалось длительно. Обычно симулируются симптомы «тихого» помешательства – депрессивные состояния, синдромы вербального гальлюциноза, паранойяльные, параноидные расстройства, синдромы, относящиеся к категории «тюремных» психозов и т. д.

Симулировать возбуждение – бредовое, маниакальное, различные состояния ажитации, синдромы помраченного сознания длительно не удавалось никому.

Так что же было с Гоголем?

По описанию похоже и на аффект-эпилепсию, и на истерический припадок и на состояние суженного сознания, что тоже не укладывается в такие длительные сроки как 2 недели или тем более 2 месяца. А может быть, и, скорее всего, это был второй шизо-аффективный приступ, положивший начало нескончаемой череде приступов болезни, сведшей Гоголя в могилу.

Ведь в том же 1825 Гоголь вернулся в гимназию после каникул неузнаваемым, с характером, полярным имевшему место ранее. Так не был ли это шизофренический шуб в классическом его определении – приступ шизофрении, после которого личность больного приобретает новые, несвойственные ему ранее черты.

Исследование психической болезни Гоголя проводилось знаменитыми учеными – психиатрами Н. Н. Баженовым и В. Ф. Чижом до революции и А. Е. Личко и Д. Е. Мелеховым в советское время.

Нужно сказать, что первые два психотических эпизода, описанные нами выше, не нашли отражения в анализе истории болезни Гоголя, проведенного уважаемыми коллегами.

Нужно согласиться с В. Ф. Чижом, что наиболее очерченный аффективный приступ наблюдался у Гоголя в 1892 году, когда он внезапно сбежал из Петербурга в Германию, где проскитался немногим более месяца и вернулся в Петербург «просветленным».

Попытки современников объяснить это «сумасбродство» отчаянием после краха и сожжения первой большой повести «Ганс Кюхельгартен», или попыткой убежать от безответной (выдуманной?) любви, или даже усматривали корыстный мотив – сбежал-то Гоголь с крупной суммой денег – оказались, как сейчас стало понятным, несостоятельными, потому что Гоголь был психически нездоров.

Вот несколько отрывков из этого письма (ранее уже приводились другие): «… Адская тоска, с возможными муками, кипели в груди моей. О, какое жестокое состояние! Мне кажется, если грешникам уготован ад, то он не так мучителен… С ужасом осмотрелся и разглядел я свое ужасное состояние. Все совершенно в мире было для меня иногда чуждо, жизнь и смерть равно несносны, а душа не могла дать отчета в своих явлениях. Я увидел, что мне нужно бежать от самого себя… В умилении я признал невидимую десницу, пекущуюся о мне, и благословил так дивно назначенный путь мне».

Впоследствии Гоголь объяснял свой странный поступок тем, что всю весну и лето 1829 он был болен, что по всему телу высыпала сыпь, что по заключению врачей у него кровь «крепко испорчена» и что необходимо «для очистки» пить воды в Травемюнде, недалеко от Любека.

Много лет спустя в «Авторской исповеди» он признается, что проект и цель этого путешествия были очень неясны. В. Чиж считает, что побег Гоголя за границу в 1825 г. был импульсивным актом и никак не оценивает состояние Гоголя, предшествование этой стремительной поездке. А это, на наш взгляд, был, четко очерченный аффективный приступ с явлениями ажитированной депрессии, состояниями экстаза и религиозным бредом («ужасное наказание», «невидимая десница», «существо, которое Он послал», «божество Им созданное, часть Его же самого»).

Уже на корабле страх, тоска, душевные терзания оставили Гоголя, и в Петербург он вернулся здоровым.

Период с 1830 по 1836 можно назвать светлым. За эти годы сложились взгляды великого писателя, в этот период им были созданы почти все его великие произведения. Состояние приподнятого настроения сквозит в его письмах к родным в 1830 году: «… в будущем я ничего не предвижу для себя кроме хорошего…Все мне идет хорошо… Я теперь, более, нежели когда-либо тружусь, и более, нежели когда-либо, весел. Спокойствие в моей груди величайшее».

Нельзя сказать, что этот период в жизни Гоголя был безоблачным – его одолевали всякие «хвори», он говорил, что болезнь его кроется в кишках, и, что она неизлечима.

Но уже с июля 1833 года Гоголь пишет в письме М. А. Максимовичу: «Я так теперь остыл, очерствел, сделался такой прозой, что не узнаю себя. Вот скоро будет год, как я ни строчки», а в ноябре уже: «Если бы вы знали, какие со мною происходили страшные перевороты, как сильно растерзано все внутри меня! Боже, сколько я пережил, перестрадал!». Этот меланхолический приступ, длившийся около полугода, сменяет состояние гипоманиакальное. Об этом свидетельствует содержание «Возвращение к гению», написанное Гоголем накануне 1834 года. Нет необходимости приводить его полностью, но конечные фразы, свидетельствуют, что Гоголь в это время находился в состоянии экстаза и экзальтации «…Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное на земле божество! Я совершу!.. О, поцелуй и благослови меня!». 11 января в письме к Погодину: «Ух, брат! Сколько приходит ко мне мыслей теперь! Да каких крупных! полных! свежих!».

Летом 1835 года Гоголя вновь настигает тоска, он не знает, куда от неё деться. В мае 1836 года Гоголь сообщает Погодину, что едет за границу «размыкать тоску», «рассеяться, развлечься».

Гоголь уезжает за границу и с 1836 г. начинается его скитальческая жизнь. Ухудшения в состоянии здоровья чередуются улучшениями, причем ухудшения нарастают в своей интенсивности и продолжительности. К 1837 году состояние писателя еще более ухудшается. Вместе с нарастанием депрессии, ипохондрии у Гоголя появляются новые симптомы.

Золотарев свидетельствует, что на писателя находил какой-то «столбняк» – вдруг среди оживленного разговора он замолкал, и от него нельзя было добиться ни слова, стал прожорливым, без конца ел и не мог наесться, был крайне религиозен, часто посещал церкви.

В конце 1837 г. – появилась слабая жизнерадостность, некий подъем энергии. Гоголь из Рима пишет большие, не лишенные юмора и веселости письма. Но к лету 1838 возвращается депрессия. В мае Гоголь пишет Данилевскому: «… Тупеет мое вдохновение, голова часто покрыта тяжелыми облаками». В письме Погодину в августе 1838: «Здоровье мое плохо! И гордые мои замыслы… О, друг! Если бы мне на четыре-пять лет здоровья!.. Но работа моя вяла, нет той живости…!».

В июле 1840 года Гоголя настигает тяжелейший приступ депрессии, не жалея темных красок он говорит о том, что «нервическое» расстройство и раздражение возросло ужасно, тяжело в груди и давление, некогда дотоле им не испытанное, усилились…

К тому же присоединилась еще болезненная тоска. Писатель не знал, куда себя деть, и не мог оставаться спокойным ни на минуту. Появились мысли о смерти, явившиеся причиной написания «тощего» духовного завещания.

В октябре, находясь в Вене, Гоголь испытывает некоторое просветление в душевных муках. Он пишет тогда Погодину: «Я не чувствовал, что нервы мои пробуждаются, что я выхожу из того летаргического, умственного бездействия, в котором находился в последние годы…». В том же письме Гоголь сравнивает прошедший период с «пребыванием в темнице».

Последующие годы психопатологическая картина болезни Гоголя меняется, усложняется, обрастает новой симптоматикой. Так ипохондрические и депрессивные состояния отходят на второй план, а доминирующее место занимают идеи величия.

Еще в 1839 году Гоголь считал себя наделенным даром пророчества, и эти бредовые идеи окончательно сформировались после приступа 1840 года. Писатель считает себя всевластным, всемогущим, наделенным свыше даром прорицания. Переживает состояние экстаза, считая это благодатью Господней. Он без колебаний наставляет всех и обо всем проповедует.

В 1841 году заканчивается деятельность Гоголя как гениального писателя. В. Чиж пишет: «… конечно, проблески прежнего гения остались; потухающие засыпанные пеплом уголья вспыхивают слабым пламенем, но уже прежнего огня быть не может». Весь период жизни Гоголя с 1842 по 1848 можно характеризовать как последний период его писательской деятельности – он трудился над вторым томом «Мертвых душ», написал «Выбранные места из переписки с друзьями», несколько мелких статей и огромное количество писем. В письмах он становиться откровеннее, постоянно вся и всех поучает. Призывая других быть светлей, он сам становится жестче, холоднее, бескомпромисснее.

Писатель погружается в пучину религиозного мистицизма, подогреваемого небезызвестным о. Матвеем. Все более и более овладевают Гоголем идеи самообвинения, самоунижения, греховности. Бредовые идеи величия исчезают. А. Личко считает, что этому способствовало раннее постарение Гоголя. Моложавый сорокалетний писатель быстро превращается в старика. 1845 год – один из тяжелейших в жизни Гоголя, год острого переживания гаснущих сил, тяжелого кризиса. 29.03.1845 года он пишет гр. Толстому: «Тело мое дошло до страшных охладеваний, ни днем, ни ночью я не мог согреться. Лицо мое все пожелтело, а руки распухли и почернели и были ничем не согреваемы лед, так, что прикосновение их ко мне пугало меня самого». Уже в июле истощение было так ужасно, что Гоголь в письме 14 июля 1845 года писал: «… по моему телу можно теперь проходить полный курс анатомии, до такой степени оно высохло и сделалось кожа да кости».

Что же явилось причиной такого телесного неблагополучия? Врачи, лечившие Гоголя, в то время и на том уровне медицины определяли у писателя «поражение нервов желудочной области».

Но нельзя же этим объяснить ту брутальную симптоматику, которая имела место у больного Гоголя. А. Личко, на наш взгляд, справедливо считает, что Гоголь, по видимому, еще в 1839 году перенес особую форму малярии с последующим развитием энцефалита. Этим, по мнения А. Личко, объясняются частые обмороки, нарушение терморегуляции, упорные бессонницы, булимия. Все это – проявления диэнцефального синдрома как следствие органического повреждения головного мозга. Правда В. Баженов считает, что Гоголь перенес приступ малярии в 1845 году, но, видимо, это был повторный приступ. Органическое поражение головного мозга накладывает отпечаток и на внешности больного.

Современники описывают Гоголя в последний период его жизни как человека с «тупым» лицом, странно вприпрыжку хромающим.

По выздоровлении Гоголь уезжает за границу, но и там его измученная душа не находит отдохновения – он пишет в апреле 1845 из Франкфурта: «тягостнее всего беспокойство духа, с которым труднее всего воевать»; в июне – из Гамбурга: «Душа изнывает вся от страшной хандры… Изнурение сил совершенное»; в феврале 1846 года из Тима: «Тяжки, тяжки мне были последние времена, и весь минувший год весь был тяжел, что я дивлюсь теперь, как вынес его».

Все чаще и чаще в краткие периоды улучшения звучит мотив божьей милости: «Да будет же благословен Бог, посылающий нам все! И душе, и телу моему следовало выстрадаться» (март 1846 из Рима). «Мне говорит это мое сердце необыкновенная милость божья, давшая мне силы потрудиться тогда, когда я и не смел уже и думать о том, не смел и сказать потребной для того свежести душевной (октябрь 1846 из Франкфурта) и т. д.

Не помогло и паломничество по Святым местам, предпринятое писателем в 1848 году. В. Набоков пишет: «Священные места, которые он посетил, не слились с их мистическим идеальным образом в его душе, и в результате Святая Земля принесла его душе (и его книге) также мало пользы, как немецкие санатории – его телу».

Между тем болезнь медленной шаркающей походкой, но шла вперед неуклонно, неумолимо приближая смертный час. Она обкрадывала душу писателя, воровала положительные эмоции. Гоголь становился все более и более холодным, и равнодушным и к людям и к происходящим событиям. Охлаждение к матери и сестрам, к ближайшим и дорогим друзьям. Сам писатель понимал измененность своей души: «Я равнодушен теперь ко всему», «Я нахожусь в каком-то нравственном бессилии». Нарастала замкнутость, отчуждение от знакомых, друзей. И что характерно и особенно тяжко для почитателей таланта Гоголя – это оскудение словарного запаса, бедность ассоциаций, пустое резонерство, стереотипное повторение слов и фраз.

Анализируя патологию мыслительного процесса писателя, А. Личко приходит к выводу, что: «Наплывы бесчувственного и бесплодного резонерства сочеталось со странным ощущением пустоты в голове, каких-то провалов в мышлении, как будто утратилась способность произвольно управлять течением мысли. А те мысли, что приходили на ум, казались «чужими», «пришлыми», «не своими», «кем – то внушенными»».

С 1848 года начинается последний период жизни Гоголя – нарастает распад душевной жизни. По словам Берга, от прежнего Гоголя остались одни развалины, его взор потерял «прежний огонь и быстроту». В. Чиж пишет: «Старческий распад душевных сил, ранняя физическая дряхлость проявлялись ничем необоснованным страхом, он боялся загробной жизни, боялся смерти». Страх этот крайне мучительный не оставляет его ни на минуту.

Нарастает религиозный мистицизм, подогреваемый «ржевским Савонароллой» о. Матвеем. Этот «духовник» требовал от писателя отречения от литературного труда, от «великого грешника» Пушкина, запугивал Гоголя описанием сцен «страшного суда», на который Гоголь предстанет после смерти. Бедный писатель умолял его: «Довольно оставьте меня! Не могу больше слушать! Слишком страшно!». Следуя предписанием о. Матвея Гоголь начинает еще на масляной неделе поститься. В ночь с 11 на 12 февраля 1842 года сжигает второй том «Мертвых душ».

После того мысли о смерти не оставляют писателя, он уединяется, старается не с кем не говорить, лежит лицом к стене, почти ничего не ест за исключения зерен саго, чернослива и чашки бульона.

Лечили писателя лучшие доктора. Лечили, как умели, они следовали предписанием медицины того времени и обвинять их, как это делают и Баженов, и Личко, и Чиж в неумелом врачевании и грубых медицинских ошибках было бы непростительным заблуждением. Делали что могли – ut aliquid fiat (чтобы что-нибудь сделать).

Но Гоголь умер. Случилось это 21 февраля 1842 г. в 8 часов утра. Последними словами писателя были: «Лестницу! Поскорее, давай лестницу!».

Видимо в помраченном сознании Гоголя всплыл рассказ его бабушки, слышанный в детстве, о лестнице Иакова одним концом упирающейся в небо, а другим опускающейся в ад. «И увидел во сне: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот Ангелы Божии восходят и сходят по ней» (Быт. 28, 12).

В последней главе «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголь тоже писал о лестнице «Бог весть, может быть за одно это желание (любви воскрешающей) уже готова сброситься с небес к нам лестница и протянутая рука, помогающая взлететь по ней». Услышал Всевышний мольбу страдальца: «Сердце мое трепещет во мне, смертные ужасы напали на меня; страх и трепет напал на меня, и ужас объял меня; – и сказал: кто дал бы мне крылья как у голубя? Я улетел бы и успокоился бы (ПС. 54, 5,6,7)».

Да, Николай Васильевич, Господь дал Вам голубиные крылья, вы взошли по лестнице ведущей вверх и с облачных высей со своей снисходительно-насмешливой улыбкой смотрите на нас смертных, и своим подвижничеством и терпеливым многостраданием уже сто пятьдесят лет вызываете коленопреклоненное восхищение.

Так какой же психической болезнью страдал Гоголь? Вам обязательно нужен диагноз?

А может быть не следует навешивать ярлыков, а лучше обратиться к дефиниции сложнейших психопатологических синдромов, имевших место в структуре болезни писателя. Ведь нельзя же категорически, как это сделал Баженов, утверждать, что Гоголь страдал циркулярным (маниакально-депрессивным) психозом или Д. Мелехов, поставивший диагноз циркулярной шизофрении. Более бережно к оценке психопатологии Гоголя отнесся В. Чиж. Этот знаменитый психиатр, боготворя Гоголя, сказал: «Конечно, в болезни Гоголя можно найти и признаки неврастении, и признаки периодического психоза, и признаки паранойи, но все же такие диагнозы будут односторонними, потому, что заболевание Гоголя, как человека необыкновенного не вмещаются в рамки созданные для заболеваний обыкновенных смертных».

А. Личко деликатно уходит от вопроса диагностики психического заболевания Гоголя, хотя описывает течение болезни писателя, как больного с приступообразно-прогредиенным течением шизофрении.

Но он так же квалифицирует некоторые симптомы, появившиеся во второй половине жизни писателя, как симптомы органического поражения мозга.

Каково же наше резюме?

Болезнь Гоголя развивалась медленно, на фоне отягощенной наследственности (психические болезни, туберкулез) слабого здоровья, шизотимических черт характера (угрюмость, нелюдимость, странные выходки), слабого развития или полного отсутствия полового чувства, неряшливости, а в последующем и вычурности в одежде. В 20 летнем возрасте наблюдается первый приступ, сопровождавшийся ажитированной депрессией с тоской, экстатическими переживаниями. В последующем, но только первые годы болезни, периоды депрессии сменяют периоды гипомании, чаще с экзальтацией и экстатическими состояниями. От приступа к приступу психическое состояние ухудшается. Ипохондрические переживания, имевшие место смолоду, утяжеляются.

На фоне депрессии появляются суицидальные мысли. Гипоманиокальные состояния становятся все реже и реже. За несколько лет до смерти присоединяются диэнцефальные симптомы (булимия, нарушение терморегуляции, маскообразное «тупое» лицо, нарушения походки, раннее постарение и, вместе с тем, яркие проявления шизофренического дефекта (резонерство персеверации, вербигерации, амбивалентность, эмоциональная холодность и т. д.). Кроме того, появляются симптомы, характерные для сенильного психоза (бредовые идеи, самообвинения, самоунижения, греховности, облекшиеся в религиозно-мистические формы). В последний период болезни появляются симптомы конечных состояний – (упорный отказ от еды, мутизм, субкататонические расстройства). Сама причина смерти Гоголя неизвестна – вообще то никакой соматической ургентной патологии врачи того времени не нашли. Умер писатель от истощения – вот вам и диагноз. Может быть, при морфологическом исследовании была бы найдена какая-то патология, но употребление сослагательного наклонения – процесс неблагодарный, поэтому «тайна сия – велика есть».