Книга: Гоголь - Игорь Золотусский

Гоголь у Золотусского – живой человек, будто и не отделенный от нас полутора веками. Он тратит деньги, берет в долг, читает газеты, ходит в гости, ездит на воды, пытается проповедовать и каяться, он грустит и веселится – он живет. Книга Золотусского – не простое переложение фактов, не сухая статистика и не бульварный роман о похождениях известной личности, чем часто грешат книги из серии ЖЗЛ. Отнюдь! Это блестящее произведение, где описания русской природы почти не уступают описаниям самого Гоголя, где эпоха разворачивается перед нами широким полотном, втягивая в самую свою суть, приглашая стать ее гостем. В слоге Золотусского есть что-то от классической русской литературы XIX века, так что читая его, успокаиваешься душой и чувствуешь удивительную гармонию. Конечно, уместить все в одну книгу невозможно, для этого есть отдельные исследования по каждому клочку письма, по каждому слуху и по каждому отдельному событию. Да, что-то опущено, но – упущено ли? Из огромного количества фактов Золотусский собирает связное повествование, помогает понять контекст, бытовыми подробностями увлекает и как бы делает читателя своим сообщником по проникновению в ту, другую, казалось бы, давно от нас отдалившуюся жизнь.

Поражает и отношение критика к другим героям. Тут его авторская оценка переплетается с оценкой самого Гоголя, воссозданной по письмам, мемуарам современников, по самим даже текстам повестей, пьес, поэмы. Так, например, влюбленность Гоголя в Пушкина, его обожание солнца русской поэзии затмевает все: и любовь эта так огромна, что кажется, даже страницы книги светятся от этих самых сердечных чувств, согревающих душу. В то же время, отношение к Фаддею Булгарину у Золотусского отличается от отношения Гоголя, и буквально видно, как критик хочет сказать своему герою: не надо, не читай «Пчелку», не ведись! И все же – пишет, пишет о том, как Гоголь уважал этого одиозного поляка, как метался, как избегал принадлежности к враждующим литературно-журнальным группировкам. Все это оживляет книгу, делает повествование искренним, и из Николая Васильевича Гоголя, гордости российской словесности, известного всем со школьной скамьи, проглядывает Никоша, «таинственный карла», забывающий в нежинском театре реплики, вечно занимающий деньги у друзей, притворяющийся ревизором, жалующийся на очередную болячку, не умеющий сделать комплимент дорогой женщине и держать пост.

Золотусский эмигрировал в XIX век, чтобы написать эту книгу. И читатель получил возможность следовать за ним.

Гоголю повезло: Игорь Золотусский из тех исследователей, что посвящают годы и целые жизни своему делу, срастаются с любимым писателем так, что уж и не понять, биограф ли говорит с нами или это сам гений вспоминает, доказывает, оправдывается, шутит. Впервые его труд вышел в 1979 году и с тех пор неоднократно переиздавался. В позднебрежневские времена цензура вырезала 6 страниц о православии, но это не помешало Золотусскому успешно опровергнуть официальную советскую версию о заблуждениях Гоголя, чуть ли не религиозном помешательстве, которое резко осудил Виссарион Белинский. Всё, конечно, было сложнее, и духовная эволюция Гоголя в книге показана естественно и с такой симпатией, что равнодушным не оставит никого. (Впрочем, как и фоном проходящие изменения в мировоззрении самого Белинского, от гегельянского идеализма через натурализм к концепции “чистого искусства”.) Самое же главное, что Золотусский отбирает Гоголя у всех партий, ставит “над схваткой” в русской общественной мысли и возвращает его, трудного, непонятого, измученного, читателю. Получается книга-попутчик, и, читая её, чувствуешь себя надёжно упрятанным в гоголевскую шинель.

Толстовское определение гоголевской жизни – “житие” – напрашивается, но лишь с определённого момента. А поначалу мы видим боязливого, самолюбивого, скрытного отрока, воспитанного где-то посреди культурного пересечения козацких легенд , немецких сказок, русских преданий и украинских песен. Многие потом удивлялись, откуда 23-летний дебютант Гоголь столько знает о провинциальных нравах, о крестьянском быте, наконец, о семейной идиллии “Старосветских помещиков”. А всё дело в жадной наблюдательности этого русского украинца, в “обломовском” нежном детстве, в театральных представлениях Нежинской гимназии, в робости маленького провинциала, увидевшего Петербург со стороны. С юности всё уже было в нём, а жизнь подбрасывала не так уж много сюжетов. Он написал николаевскую Россию, которую мы с тех пор и знаем, – страну звенящей скуки и в то же время мистическое пространство, населённое призраками, “мёртвыми душами”, испанскими королями и античными героями. Бытовое, типическое сотворено с какой-то дьявольской мощью, реализм переплетается с фантастикой, и поэма становится правдивей, чем факт жизни. Нужны ли тогда вообще зигзаги биографии при таком-то полёте фантазии?..

Поэтому литературоцентричность – понятное решение для книги о Гоголе. У Игоря Золотусского разговор о творчестве ведётся не отрывочно и произвольно, но в полной связи с переживаниями писателя. Изобразительное пиршество “Вечеров…”, упоение русским языком естественны для молодого, полного сил Гоголя. Потерянность в мире чинов и званий, двойственность юмора и непременное одиночество преемника Пушкина – это петербургские повести, “Ревизор”. “Мёртвые души”, новая редакция “Тараса Бульбы”, написанные в Риме, созвучны патриотическому настроению, осознанию поздним Гоголем своей большой миссии. Второй том поэмы о похождениях Чичикова должен был стать главной книгой, ответить на все вопросы, но отчаянно не получался потому, что творец был далёк от намеченного для себя духовного идеала, а создавать неверное, несовершенное он считал изменой самому себе. И драма последних лет была в невозможности равного разговора, исповеди перед читателем, ведь Гоголь зашёл куда дальше любого, даже самого образованного русского человека. В конце оставалось только сжечь рукопись и уйти, что он и сделал со спокойной улыбкой. Литература кончилась, и жизнь не могла продолжаться.

Мы все время его в чем-то обвиняем (так уж повелось со школьной скамьи). А нужно, наверное, просто попытаться понять...