Текст книги "Песня о военной тайне. Из цикла рассказов «Брежнев и я»"

Песня о военной тайне
Из цикла рассказов «Брежнев и я»
Валерий Голиков

© Валерий Голиков, 2022

ISBN 978-5-0059-0206-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Валерий Анатольевич Голиков

© Песня о военной тайне.

Из цикла исторических рассказов «Брежнев и я»

Пролог

Здравствуйте уважаемые товарищи. Здравствуйте дамы и господа. Это снова я. Ваш Сергей Пежков. Как я вам и обещал, в предыдущем моём рассказе, в котором я познакомил вас с некоторыми эпизодами из жизни выдающегося сына нашей Родины Леонида Ильича Брежнева, если у меня снова появится свободная минутка, я в новь возьмусь за перо и расскажу вам, или поведаю, как вам будет угодно, что-нибудь примечательное из жизни и деятельности Леонида Ильича. И вот, как говорится: «Пробил час».

Только я теперь не буду экспериментировать, как в моём предыдущем рассказе, с различными формами подачи материала. А всё буду излагать от «третьего лица». Мне думается, что так будет более удобнее для вас, и более профессионально с моей стороны. Устраивайтесь… я начинаю своё повествование. И так…

I

Шло очередное заседание Политбюро ЦК КПСС посвящённое ходу строительства Байкало-Амурской магистрали, под мудрым председательством Генерального Секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. Около карты Сибири, которая висит на стене, стоит докладчик. Он убедительным, хорошо поставленным голосом, докладывает членам политбюро о ходе строительства Байкало-Амурской магистрали. Все внимательно, с интересом, слушают его доклад:

– Дорогой, Леонид Ильич, все строители Байкало-Амурской магистрали с честью и с чувством глубокой ответственности за порученное им вами дело выполняют и перевыполняют дневные нормы выработки. И ещё берут на себя повышенные социалистические обязательства. И не смотря на холод, голод, цингу, отсутствие медицинского обслуживания, бани, несмотря на то, что уже третий месяц им не выплачивают зарплату, получая увечья в схватках с дикими зверями, всё же, не смотря ни на что! торжественно клянутся вам выполнить все поставленные вами перед ними задачи. И они шлют вам свой пламенный привет. Да здравствует наша Коммунистическая партия и её Центральный комитет под мудрым руководством Леонида Ильича Брежнева!

По комнате, где проходило заседание, пронёсся одобрительный гул. Леонид Ильич тоже внимательно, по крайней мере он старается, слушает докладчика. Он уже не молод. Почти все годы его зрелой жизни отданы советской и партийной работе. И война тоже забрала своё из его сил.

Он чувствует что устал. «Всё шабаш», – говорит он себе, хотя прошло лишь пол часа с начала заседания. Он еле заметным поднятием руки останавливает докладчика и объявляет перерыв. После чего, с трудом поднявшись со своего стула-кресла, направляется в комнату отдыха.

Войдя в комнату отдыха Леонид Ильич подошёл к своему креслу и с удовольствием плюхнулся в него, отдышался… Около кресла, на журнальном столике, стояла бутылка «Боржоми», стаканы, пепельница, сигареты и небольшая стопка из главных советских газет. Первая, сверху, лежала газета «Правда» с большим портретом Леонида Ильича. Грудь его портрета украшали четыре звезды Героя советского союза и одна звезда Героя социалистического труда. Он мельком посмотрел на бутылку. Пежков всё понял. И, если честно сказать, он ожидал этого шага со стороны Генсека. Он тут же открыл бутылку, налил газировку в стакан и протянул его Леониду Ильичу. Генсек с наслаждением сделал пару глотков, отдышался, а потом проговорил ни к кому не обращаясь: «Устал, да были и мы рысаками когда-то». Потом сделав ещё пару глотков поставил стакан на журнальный столик. Достал сигарету из пачки, чиркнул зажигалкой Marlboro и глубоко с наслаждением, затянулся. Затем выдохнув пристально посмотрел на своего Пежкова.

– Ну, Сергей, что у нас, там, в мире нового? – обратился он к Пежкову.

Пресс-секретарь молниеносно взял красную папку, на лицевой стороне которой красовался герб Советского Союза, которая также лежала на журнальном столике, и стал её скрупулёзно, и в тоже время резво, просматривать. В папке находилась самая последняя информация о состоянии дел в стране и мире, Последние новости, что произошли за время, что шло заседание Политбюро. И вот он, кажется, нашел новость, которая, по его мнению, могла заинтересовать Брежнева.

– Вот, Леонид Ильич, опять террористы захватили самолёт.

– У нас? – заинтересованно спросил Брежнев.

– Нет, что вы, – поспешил успокоить Брежнева Пежков, – это всё у них, там, – и он махнул рукой куда-то в сторону. – У нас такого безобразия нет.

Брежнев еле заметно, удовлетворённо кивнул головой. А потом снова обратился к пресс-секретарю:

– Ну, а у нас что нового?.. Например в искусстве? Может быть Гайдай свой новый фильм снял? Мне его фильмы нравятся.

Пежков стал быстро листать листы в своей папке, а потом сожалением, в голосе, доложил Брежневу:

– Нет, Леонид Ильич, тут написано, что его новый фильм ещё не готов, – и после произнесения последнего слова Пежков, почему-то, почувствовал себя очень виноватым, что Гайдай до сих пор не закончил своего нового фильма. Как будто это он, Сергей Пежков виноват в том, что Гайдай ещё не закончил своего фильма. Но, вдруг, некая строчка привлекла его внимание. Брежнев в это время смотрел перед собой, вероятно предаваясь каким-то своим мыслям.

– Вот, Леонид Ильич, бард Окуджава написал новую песню. И тут написано: патриотическую, – бодро отрапортовал пресс-секретарь.

Брежнев тут же очнулся. Это известие привлекло его внимание.

– Какой бард Окуджава? Окуджаву знаю, очень люблю его песни. У меня в коллекции, на магнитных плёнках, все его песни есть. А вот барда Окуджаву не знаю. Бард это что… это имя или фамилия такая?

– Нет, Леонид Ильич, – плавно пустился в объяснения Пежков, – бард это такой человек который сочиняет стихи, а потом кладёт их на музыку. И получается песня, которую он потом исполняет под гитару. Но потому что у него нет специального музыкального и литературного образования его деятельность относится, как бы, к народному творчеству. Вот таких людей, которые исполняют сочинёнными ими песни, у нас и называют бардами.

– Понятно, значит это один и тот же Окуджава. Хорошо, послушать бы.

Ты соедини меня с Окуджавой. – И Пежков почувствовал, что настроение Леонида Ильича, как бы, приподнялось.

Пежков подошёл к рабочему столу, снял трубку с телефона и, как всегда, услышал в ней хорошо поставленный голос:

– Слушаю вас.

– Соедините меня с Окуджавой, – сказал пресс-секретарь голосом высокопоставленного чиновника.

– С бардом? – поспешили уточнить с другого конца провода.

– Да, с ним.

– Есть, – отрапортовал по-военному чётко, какой– то боец невидимого фронта.

Леонид Ильич протянул руку и Пежков тут же нажал на некую красную кнопочку, которая в то время включала первый в мире WI-FI, а затем передал Брежневу трубку правительственной связи.

II

А Булат Шалвович, в это время, находился дома, в своей уютной комнате. Он недавно вернулся с утренней прогулки, вовремя которой у него родились несколько, и как он считал заслуживающих внимания, поэтических строчек. И он сейчас с гитарой в руках работал над ними. Пытаясь подобрать к ним подходящую мелодию. Творческий процесс был, что называется: в полном разгаре. Как вдруг в квартире, разорвав своим треском, уютную, творческую тишину, зазвонил телефон. Окуджава не обратил на этот звонок совершенно никакого внимания. Ведь он сейчас трудился под покровительством музы Эвтерпы, покровительнице поэтов и музыкантов. И до всего остального мира ему сейчас не было абсолютно никакого дела. Тем более что эта дама была очень ревнива. И она, в такое время, когда он общался с ней, не хотела его ни с кем делить. Попробуй отвлекись, и она тут же упорхнёт от него, к кому ни будь другому, на своих божественных крылышках. И вся работа пойдёт «насмарку».

А телефон всё не унимался: «Ну что ты будешь делать! Поработать не дадут!» – в сердцах ругался Окуджава.

– Оля, Ольга! Да возьми ж ты трубку! – прокричал с раздражением но вежливо Булат Шалвович в сторону дверного проёма.

– Сейчас, вот только блин переверну, – откликнулась женщина, которая сейчас находилась на кухне за приготовлением таких любимы Булатиком блинов. Наконец очередной блин был успешно готов. Ольга Владимировна, а это была именно она, жена Булата Шалвовича, сняла блин со сковородки и аккуратно уложив его на тарелку с уже испечёнными блинами, как положено на самый верхний, и вытирая на ходу руки о фартук направилась к телефону.

– Да, слушаю вас, – сказала она, как можно любезнее в трубку.

– Здравствуйте, – ответили ей на другом конце провода густым и несколько утомлённым, не молодым голосом, – а Булат Шалвович дома?

– Да, дома. А кто его спрашивает, он сейчас занят. Если что он может перезвонить вам.

– Это я, Леонид Ильич, – представился Брежнев

– Какой Леонид Ильич? Лёлик это ты? Извини, совсем не узнала тебя по голосу. У тебя так голос изменился! Ты что простыл? Как Аня, как дети? Почему у нас давно не были? Как твоя симфония, закончил? А я вот блины пеку и поэтому так к трубке долго не подходила. А Булат сейчас со своей девицей общается. Ведь ты же знаешь: в такое время для него мир не существует. И весь дом на мне, – весело щебетала женщина в трубку. И когда Леонид Ильич уловил, некую, паузу в её речи он успел вставить:

– Брежнев.

– Лёлик, какой Брежнев, что за Брежнев? Так называется твоя новая симфония? Ну надо сказать: да, такое заешь ли фундаментальное название. И правильно, пора за ум браться. Ты ведь уже не молодой. Семья, дети. Хватит уже для «ТЮЗа» писать всякие песенки про козликов и серых волчат. Вот напишешь про Брежнева, глядишь, тебя и заметят. Такие вещи мимо партийных органов и тех кто на верху сидят не проходят мимо. А может и сам Брежнев послушает. Любят они когда их облизывают. Так что, Булата позвать? – наконец выговорилась Ольга Владимировна.

– Нет, это не симфония, это моя, теперешняя, настоящая фамилия. И зовут меня Леонид Ильич… Могу я поговорить с Булатом Шалвовичем? – уже более настойчиво произнёс Брежнев.

Всё ещё очень сомневаясь, что она правильно понимает о чём сейчас идёт речь, что происходит… Ольга Владимировна несколько расстроенным голосом, может быть от того что она так обозналась и наговорила в трубку всякой ерунды, сказала, как она теперь поняла какому-то незнакомцу: «Да хорошо, сейчас позову». – И пока она шла несколько метров от телефона до своего мужа у неё в голове всё прояснилось. Все пазлы сложились.

III

А Булат Шалвович в это время был, что называется, с головой погружён в творческий процесс: «Лозу виноградную… тра – ра – ра – ра… лозу виноградную нежно возьму в свои руки», – напевал Окуджава перебирая струны на гитаре и что-то занося в раскрытую, перед ним на столе, тетрадь.

– Буля, – так она называла своего мужа когда они были только вдвоём, – тебя Брежнев к телефону просит подойти.

– Зайка, ну я же просил меня не беспокоить когда я работаю! Какой Брежнев? Это опять Никулин со своими глупыми розыгрышами.

– Какой, какой! Настоящий! Я его по голосу узнала и по манере речи. Ты же знаешь что у меня консерваторское образование, абсолютный слух. Я не могу ошибиться. Давай иди быстрей!

– Ну сама подумай: зачем ему мне звонить?! У меня с ним никаких дел нет.

– Ну, ты же член Партии. Вот он и решил, так сказать, поговорить с рядовым коммунистом. С простым человеком. Может его интересует взгляд рядового коммуниста на события происходящие в стране… и мире? Может он тебе, нам, квартиру дал или дачу в Переделкино.

– С чего бы ему мне, нам дачу давать?

– Ну ты же член партии, член союза писателей! Не последний человек в стране. Помнишь, ты заявление подавал в секретариат Союза писателей об улучшении жилищных условий? Может быть, вот, и рассмотрели твоё заявление. И он тебе звонит чтобы порадовать тебя, нас, счастливой новостью. И… давай иди уже. Человек ждёт.

– Так ты думаешь, что он хочет поздравить меня с получением новой квартиры? Ты в своём уме? Это не его уровень. Я что, Герой Советского Союза?

Окуджава нехотя поднялся со стула и как был с гитарой в руках пошёл к аппарату.

– Да оставь ты её уже, господи, что ты в неё вцепился. Потом допишешь свою песню. – По Ольге Владимировне было видно, что женщина вся «на нервах».

Но Булат Шалвович, как истинный грузин, горец и мужчина не мог допустить чтобы женщина оказалась права. Положив гитару на стол он решительным шагом направился к телефону. Да, он сейчас всё расставит по своим местам. И покажет этой женщине кто, как всегда, прав. Подойдя к аппарату также решительно взял трубку, которая лежала подле на тумбочке. И придав, как можно больше, уверенности и мужественности, своему голосу сказал в микрофон трубки:

– Юра, ну сколько можно? Это уже не смешно! Ты думаешь, что я и на этот раз куплюсь: «Булат, это Иосиф Кобзон! Займите мне тысячу рублей, а то до получки не хватает».

– Нет, это не Никулин и не Кобзон. Это я Леонид Ильич. Как ваше здоровье, Булат Шалвович? Как семья, как дети? – произнёс Брежнев, и как ему показалось со всей любезностью на которую только может быть способен человек, но в тоже время, как-то и по-хозяйски. Как и подобает хозяину большой страны.

У Окуджавы, от услышанного им голоса, как-то дрогнули колени. Да, у него не было консерваторского образования. Но слух-то у него был. И он конечно же, тот час, с первого слова произнесённого на другом конце провода, узнал своего собеседника. Он узнал голос который не раз и не два, за свою жизнь, слышал из динамиков своего телевизора и радиоприёмника. И от этого на лице его сделалось такое выражение, как будто он увидел самого Иисуса Христа, во время его второго пришествия на землю. Окуджава даже немного выпрямился и расправил плечи. И далее он заговорил своим бархатным, слегка волнующимся голосом.

– Всё хорошо, Леонид Ильич… спасибо. Все здоровы… дети сыты, накормлены, обуты, одеты, хорошо учатся. «Что я говорю, что я несу!» – пронеслось в голове у Окуджавы. А потом он остановился, он не знал что ещё говорить в такой ситуации с таким человеком. Был бы на месте Брежнева Никулин или Кобзон тут да, тема для беседы быстро бы нашлась. А о чём говорить с Генеральным секретарём ЦК КПСС! он вообще не мог себе представить.

– Это хорошо, что хорошо учатся, – прокомментировал услышанное Брежнев на другом конце провода. – Да, Партия и правительство прикладывают большие усилия чтобы люди в нашей стране жили достойно. Я же вот вам звоню по какому поводу: мне нравится ваше творчество, люблю слушать ваши песни. У меня, в моей музыкальной коллекции, на плёнке, есть, почти, все ваши песни. Но вот я узнал, что у вас появилась, так сказать, родилась ещё одна песня. Которую я пока ещё не слышал. Не могли бы вы исполнить её для меня. Если вас это, конечно, не затруднит. И если, конечно, вы сейчас не особенно заняты.

Окуджава стал быстро перебирать в своей голове все события последних дней, все, за последнее время, написанные им песни. И вспомнил только одну которая могла бы подойти для слуха Генерального секретаря ЦК КППС. Он несколько извиняющемся тоном проговорил в микрофон трубки:

– Да, Леонид Ильич, есть такая. Только, на мой взгляд, она ещё не совсем готова… сыровата так сказать ещё. Я вот думаю ещё поработать над ней. Но если вас такой, так сказать «рабочий вариант» устроит то я конечно же с удовольствием вам её исполню.

– Сыровата?.. это ничего. На фронте мы, с вами, много сырой картошки переели и ничего: живы и здоровы. Спойте, может быть и я вам что-то подскажу, посоветую так сказать.

– А исполнить… как? К вам приехать?.. – всё также неуверенным, бархатным голосом спросил Окуджава.

– Нет, ехать никуда не нужно. Спойте в трубку, а я послушаю по громкой связи. Вас такой вариант устроит, не затруднит? – выдвинул идею Брежнев.

– Это, даже, очень здорово, Леонид Ильич… правда я так никому ещё не исполнял. Но как говорится: «Всё бывает в первый раз», – отозвался Окуджава своим бархатным, но уже уверенным голосом, окончательно придя в себя и освоившись в сложившейся обстановке. – Сейчас, Леонид Ильич, я по быстрому подготовлюсь, минуточку подождите пожалуйста.

– Да, да конечно… я подожду, – Брежнев понимал, что своим звонком он ворвался в чужую человеческую жизнь. И возможно спутал или даже изменил планы человека на сегодняшний день. Но уж очень было велико искушение послушать новую песню Окуджавы.

После того, как Пежков услышал, что дальше Леонид Ильич будет пользоваться уже «громкой связью», он тут же включил её. «Надо будет поинтересоваться у председателя Союза писателей, как у Окуджавы обстоят дела с квартирным вопросом», – подумалось Брежневу, пока он ждал песни от барда. Только, именно, эти два слова, дача и квартира, ему отчётливо удалось расслышать в трубке телефона, пока Ольга Владимировна обменивалась репликами со своим мужем, уговаривая его подойти к телефону. И Брежневу подумалось, что, наверное, у семьи Окуджавы тоже есть проблемы с этим делом.

А Окуджава, после разговора с Генеральным секретарём ЦК КПСС, очень выразительно посмотрел на Ольгу Владимировну. И она, всем своим женским чутьём, поняла, что сейчас произойдёт что-то, доселе, небывалое в их, с мужем, жизни.

– Держи! – и он протянул ей телефонную трубку, – только не клади на аппарат. Я мигом.

IV

Он почти молнией вбежал в свою комнату, схватил гитару со стола, стул, на котором он работал, и также молниеносно, снова оказался в коридоре их квартиры, где и находился телефон. Поставил стул, как ему показалось, на нужное, для такого деликатного дела, расстояние от жены, уселся и пристроил гитару у себя на коленях. Потом протянул руку к трубке телефона, которую всё ещё ответственно держала в своей левой руке Ольга Владимировна, и взявшись за ладонь жены, несколько, потянул её к себе. Давая, тем самым, понять жене, как надо ту держать. После чего, за секунду, собравшись с мыслями, взял аккорд и запел.

А в это время Эвтерпа, всё это время находившаяся в квартире, наблюдая за своим подопечным, заинтересовалась, и тут как раз всё понятно ведь она была женщиной, вдруг возникшей из неоткуда всей этой суетой. И она решила пока никуда не улетать, на своих волшебных крылышках, а посмотреть: чем всё это закончится. Тем более, что на сегодня, у неё других визитов не предвиделось. Она поудобнее устроилась на их диване, достала из-за правого уха сигарету и щёлкнула своими божественными пальчиками. Отчего из ногтя большого пальца её правой руки появился небольшой огонёчек. Прикурила и… по комнате разнёсся божественный аромат. Но Окуджава и его Ольга Владимировна, увы, ничего не почувствовали. Смертным не полагалось вкушать ничего божественного, и даже ароматов. Так когда-то решил её шеф Зевс.

У нас другой дороги нет.

Нам совесть так диктует.

И нам теперь уж всё равно, что нас возьмёт.

Штык или пуля.

Мы не свернём, и мы дойдём.

Своих добьёмся целей.

Ведь мы поверили в себя.

И в нас мир поверил.

Мы не свернём и мы дойдём.

Своих добьёмся целей.

Ведь мы поверили в себя.

И в нас мир поверил.

Мы были каждый по себе.

Свои тянули лямки.

Но пробил час и понял я и понял ты:

«Пора за дело браться!»

Чтоб не уйти в небытие.

Каким ни будь планктоном.

Комбат вручи мне автомат.

Гранаты дай, патроны.

Чтоб не уйти в небытие.

Каким ни будь планктоном.

Судьба вручи мне автомат.

Гранаты дай, патроны.

У каждого своя судьба.

Не знаем кто где ляжет.

Кто сможет дотянуть до ста.

Кто дух испустит в пьянке.

Кому судьба себя гранатой подорвать.

Врагу вцепившись в горло.

И оставить этот мир.

Уйти непобеждённым.

Кому судьба себя гранатой подорвать.

Врагу вцепившись в горло.

И покинуть этот мир.

Уйти героем.

На картах нашего генштаба.

Маршруты все давно проложены.

До Лондона они ведут.

Ведут до Вашингтона.

Не за паёк, не за награды.

Просто такая наша доля.

Развернуть наш красный стяг.

Над Капитолием, над белым домом.

Не за паёк, не за награды.

Мы знаем: это наша доля.

Серпастомолоткастый развернуть.

Над градом Лондоном, над Вашингтоном.

У нас другой дороги нет…

У нас другой дороги нет…

У нас другой дороги нет…

V

Песня была закончена. Окуджава посмотрел на жену. Та сияла от счастья. Она сама ещё не слышала этой песни. Потому что она знала, что муж не любит исполнять ещё не доведённые «до ума» песни на публике. И даже она не была, в такой ситуации, исключением. И в знак одобрения, и чтобы поддержать мужа, она подняла большой палец на свободной ладони в верх.

Эвтерпа тоже была довольна их совместным, с Окуджавой, трудом. Но, в отличии от него, она не считала, что песня ещё «сыровата». Тем более что она, во время исполнение песни, успела слетать в Кремль и посмотреть какое впечатление производит на Генсека прослушиваемый им материал. И осталась довольна увиденным. У Брежнева, слушавшего песню по громкой связи, она успела разглядеть несколько слезинок, на его глазах.

И она тоже, в свою очередь, была тронута такой реакцией человека на свою работу. Ей тут же подумалось, что она не зря живёт. И в порыве нахлынувших на неё чувств она не удержалась и чмокнула Леонида Ильича в обе щеки. Правда Брежнев этого не почувствовал. Смертным не дано чувствовать божественного прикосновения.

После исполнения песни наступила пауза. Наконец Окуджава решил прояснить ситуацию. Он взял телефонную трубку из ладони жены и приложил её к своему уху. Ничего… Потом несколько раз, слегка, дунул в неё. «Сколько мне ещё сидеть в коридоре? Может Брежнев уже ушёл по-английски? А ты тут сиди»… – пронеслось у него в голове. В трубке не было никаких гудков, что свидетельствовало о том, что его собеседник, на другом конце провода, ещё не отключился от связи. Как вдруг:

– Большое вам спасибо товарищ, Окуджава. Очень хорошая песня. Особенно про совесть вы правильно подметили, написали… Вы знаете? мой секретарь хорошо знает английский язык. И вообще он человек очень образованный. Он, в своё время, в аспирантуре их изучал, то есть их западную культуру и быт. Так вот… он мне говорил, что в их западном мире, языке, в английском например, да и в других языках тоже, нет такого слова и понятия как совесть. Получается, что это только в нашем народе, у нашего народа есть такое понятие – совесть. Получается, что только у нашего народа есть совесть. Поэтому мы и строим самое справедливое общество на земле. Чтобы у нас всем жилось хорошо, независимо от звания и должности.

И про то, что у нас, с вами, да и у всего нашего советского народа, тогда, в сорок первом, не было другой дороги, как защищать нашу Родину от врага, вы тоже правильно написали… Да, это была наша судьба. И до сих пор, вот, защищаем.

– Да, да, Леонид Ильич, я всё понимаю… всё вижу. Да и не только я, – проговорил с несколько растроганным, после прочитанной ему небольшой лекции о «международном положении», голосом Окуджава.

– И ещё вот что… вы кому ни будь, ещё, исполняли эту песню?

– Нет, Леонид Ильич, вы первый кто её услышал… ну и жена вот ещё. А что, что-то не так?

– Нет, всё так. И как я уже сказал: песня очень хорошая, правильная. Но… не могли бы вы её… так сказать: немного притормозить. Не петь её пока перед друзьями или, например, на концертах. У меня есть некоторые мысли по поводу её. О коих я пока не имею права вам рассказать. Прошу вас понять меня правильно. Согласны?

– А… конечно согласен… – несколько растерянно отозвался Окуджава в трубку от услышанной им странной просьбы Брежнева.

– Ну, всё. Ещё раз большое вам спасибо за вашу песню. До свидания.

Здоровья вам и вашей семье, – попрощался Брежнев с Окуджавой.