Текст книги "Терская крепость. Реквием Двести сорок пятому полку"

Вскоре, после успешной корректировки, снайпер, находящийся на водонапорной башне, был уничтожен. Единственное, мы не могли ничего поделать с БТРом, который периодически появлялся на другом конце деревни и вел огонь из КПВТ.

После закрепления в лесополосе нам была поставлена задача на обозначение переднего края перед нанесением удара боевыми вертолетами. Прошла команда «Звезда», как на учениях. И так же, как на учениях, рядом со мной один из солдат встал в полный рост (а кругом свистят пули), достал и привел в действие оранжевый дым. Я стал на него кричать, чтобы он откинул «дымовуху» и лег. Он, испуганно посмотрев на меня, быстро выполнил команду. Но при этом дымовая граната упала рядом со мной, и боевики, ориентируясь на нее, стали сосредоточивать сюда огонь. Мне пришлось срочно менять место своей дислокации. Снова увидев этого бойца, я в шутку сказал, что если ему необходимо место начальника штаба батальона, я ему уступлю и так. В ответ он улыбнулся и стал смущенно оправдываться.

Вскоре я от комбата получил задачу с группой солдат переместиться на левый фланг, вывести из-под огня и сосредоточить в безопасном месте взвод связи и гранатометный взвод, в которых не было командиров взводов, что я и сделал. Хотелось бы отметить мужество замкомвзвода сержанта Рудницкого, который в то время исполнял обязанности командира взвода. Этот парень настолько проникся ответственностью, что, получив ранение в ногу, не перестал управлять своим подразделением до полного выполнения задачи. В том бою все показали себя на высоте, паники практически не было, каждый на своем месте выполнял свои обязанности. И хотя, к счастью, команды на переход в атаку так и не последовало, все мы чувствовали себя победителями, и прежде всего над собой, над своим страхом. Но, к большому сожалению, мы понесли первые безвозвратные потери, и это был офицер. А может, это и показательно, ведь недаром тогда и впоследствии нам верили солдаты, а мы верили в них.

Сергей Булавинцев:

– Сержант Рудницкий, исполнявший обязанности командира взвода, лежал и вел огонь до последнего, раненный в руку и ногу, пока не отполз из-под огня его последний боец, и только тогда сам начал отходить.

Роман Кузьмин, оператор-наводчик БМП-2, гвардии рядовой:

– Первый бой – был и страх, и гордость, тем более это была мечта детства – воевать: ведь у меня дед воевал, старший двоюродный брат в первую кампанию и два дяди-прапорщики.

Постреляли тогда немало… По специальности подготовка у меня была средняя, многому научился уже в Чечне.

«Сразу не поняли, что случилось…»

Сарсембай Ильяшев, запасной механик-водитель БМП 5-й мотострелковой роты, гвардии рядовой:

– Первое боевое крещение… Помню, что ехали колонной по горам. Первой шла разведмашина БМП, «чехи» ее подорвали. Потом узнали, что механик-водитель, парень 19 лет, сгорел. Наша БМП ехала в середине колонны, мы сразу не поняли, что случилось, колонна встала. Как раз напротив нашей машины росла рябина. Мы, не слезая с БМП, начали есть ягоды, и тут командир отделения Костя Константинов крикнул: «К бою!» Я спрыгнул с БМП в траву, залег, хотел поднять голову, но не решился: пули свистели как будто над головой. Потом мы с ребятами забежали за БМП, спрятались и наблюдали, откуда по нам стреляют.

Помню, что наш лейтенант крикнул, чтобы мы отошли от БМП, а то снаряд мог попасть в машину, и нас бы контузило или зацепило.

Я был механиком в запасе, а механик моего отделения Женя Иванов из Омской области оставался в машине, ждал команды. Его наводчик выпрыгнул с автоматом из БМП в траву. Командир отделения Константинов крикнул наводчику, чтобы он вернулся в машину. Наводчик залез в БМП. Мы отошли на соседнюю гору и окопались. Два дня сидели на позициях. Механик и наводчик на БМП спускались на маленький холмик, стреляли, а когда они отстрелялись, уезжали, другая БМП на это место подъезжала. Мы, пехота, ни разу не выстрелили. Видел, как вертолеты долбили «чехов»…

«Как было задумано, не получилось…»

Виталий Заврайский, командир 4-й мотострелковой роты:

– Рубежное… Этот населенный пункт и был моей задачей. С утра нам, командирам рот, была уточнена боевая задача. Суть ее была следующая: моя пехота выдвигается пешком в боевом порядке под командованием командиров взводов и закрепляется на окраине населенного пункта вдоль небольшой речки. Я же в свою очередь осуществляю выдвижение на технике. При подходе к населенному пункту разворачиваю технику в боевую линию и закрепляюсь там же на окраине между двух курганов. Но, как было задумано, не получилось. Пехота закрепилась на указанном рубеже, я же, в свою очередь, при подходе к селу обнаружил, что оттуда поспешно выезжают легковые и грузовые машины с непонятными людьми. В этот же момент в мою связь вклинились боевики и… в эфире заиграл рояль, раздался детский плач. О подходе к населенному пункту я доложил комбату по связи. Он приказал мне развернуться и уходить на свое место по ранее утвержденному плану.

При развертывании в боевую линию машин со стороны села выстрелили из гранатомета. Граната не долетела и разорвалась от моей машины метрах в десяти. По связи комбат спросил: «Не твои ли это стреляли?» Я ответил, что стреляют не мои, и он тут же отдал команду на открытие огня по боевикам. По моей дублирующей команде открыли огонь все одиннадцать боевых машин («коробочек») и пехота. Обстановка сразу накалилась – со стороны населенного пункта начали работать снайпера и класть моих пехотинцев («карандашей»). Мои молодые «карандаши» растерялись – и все просто стояли, оцепенели. Командиры взводов не растерялись, стали бегать и укладывать их на землю, при этом командир второго взвода был ранен. Жалко сержанта, так получилось, что он принял командование взводом перед самой погрузкой. В этом бою у меня в роте были ранены еще человек пять.

Затем я получил команду на отход за просеку в виноградники, и все шло хорошо, но в момент развертывания техники встала приданная мне зенитная установка на «Урале». Ей прострелили колеса, и пришлось заняться эвакуацией машины. Я предложил комбату, чтобы перед ней встала боевая машина с запущенной дымовой шашкой. План мой удался – зенитную установку замаскировали дымом, вторая БМП ее вытащила из-под обстрела. А я в этот момент на своей БМП и еще с одной БМП работали по верхним этажам зданий и водонапорной башне.

В момент отхода группы боевых машин у левофланговой машины слетела гусеница. Мой техник роты – молодой прапорщик – на БМП кинулся ей на выручку, сам под пулями снайперов цеплял троса, и машина была эвакуирована с поля боя.

Смеркалось, когда мы отошли назад, на второе поле. Ночью загрузили боеприпасы в боевые машины, всех раненых отправили в полевой госпиталь. Так же ночью по проводной связи на меня вышел командир полка, и я ему дал целеуказание для артиллерии полка, откуда днем велся огонь боевиками.

«Чувства страха еще не было…»

Михаил Хрыков, пулеметчик РПК, 4-й роты 2-го батальона, гвардии рядовой:

– Когда к Рубежному подходили, заметил: что-то земля под ногами мелко вздымается. Да это же пули ложатся, по нам стреляют! Все – туда-сюда, кого-то ранило, суматоха пошла. За что-то прятаться стал. Сами стреляли – куда? Чего? Где? Впереди куча домов – откуда по нам стреляют? Водонапорная башня стоит – в нее разве попадешь… Стреляли по нам из автоматов калибра 5,45, одному парню нос пулей пробило, навылет: «Я и не пойму, – говорит, – что у меня с носом?» – «Дырка у тебя в носу!» У другого – звали его Сенька Малой – китель прошило, пуля вошла и вышла, он маленький, ему кителя по размеру не было, на пару размеров больше достался, как балахон.

Когда стали отступать, начали раненых оттаскивать, то Димку с моего отделения в ногу ранило, он упал, я ему – сначала не понял – кричу: «Хватит валяться!» – «Не могу идти, ранило!» Чувства страха у меня еще не было. Я ни о чем не думал, не думал, что могут попасть и в меня: всего одно мгновение – и меня нет.

Стрелял я тогда много – у меня было два подсумка, восемь магазинов по сорок пять патронов. Я, когда отходил в зеленку, то еще и заряжал пустые магазины, сам набивал их патронами из цинков. Патронов у нас было много, проблемы с ними не было – бери сколько хочешь.

В том бою помогал нам, по-моему, и вертолет. Артиллерию я только слышал, у командира – он с нами ехал на броне – брали бинокль, смотрели, как где-то далеко-далеко вставали разрывы – так это было здорово!

Потом отошли за зеленку, чтобы нас не было видно. Раненых – кого куда – рассовали по технике. Некоторые из нас тогда попали в еще более худшее положение, их технику помогали вытаскивать.

Из Журнала боевых действий:

…В дальнейшем был уничтожен «ГАЗ-66» с минометом и запасом мин, а также от попадания гранаты сгорел грузовой «ЗИЛ-131». Противник продолжал упорное сопротивление и по-прежнему не давал возможности вынести раненых с поля боя. Количество раненых увеличивалось. Снайперы противника методично вели огонь на поражение. Ограды огородов, состоящие из колючей проволоки, не позволяли осуществить маневр БМП, т. к. проволока часто наматывалась на ведущие колеса, сковывая тем самым скоростное движение машин. Командир батальона капитан Булавинцев С. Н. принимает решение самому выйти на передний край и принять меры к выносу раненых из-под огня противника, что ему удается сделать, но с трудом. По передвигавшемуся танку вдоль улицы был усилен гранатометный огонь противника, в результате чего от попадания в башню сзади заклинило и вышел из строя автомат заряжания. Подразделения батальона отходили на выгодный рубеж, прикрывая друг друга. Боеприпасы БМП 4-й мотострелковой роты иссякали. Противник, используя выгодное положение, продолжал вести нарастающий огонь. Приказав солдатам рассредоточиться на местности, капитан Гринченко принял весь огонь на себя: перешел на место стрелка БМП. Этого времени хватило, чтобы подоспевшие на помощь сослуживцы спасли взвод от гибели. От меткого попадания снайпера тяжело ранило командира 2-го ГРВ капитана Гринченко Андрея Олеговича. Батальон продолжал отход, одновременно отвечая на огонь. Наша артиллерия продолжала вести огонь по вызову. Обоз полка выдвигался из занимаемого тылового района расположения полка и из-за ведения боя вынужден был изменить маршрут.

«Крови я не боялась…»

Ольга Савкина, санинструктор 1-го мотострелкового батальона:

– Первый, кому оказала медицинскую помощь, – это был солдат-срочник. Не помню его имени. Ребята попали в засаду, в бою ему БМП переехала ноги, но, славу богу, это было в болоте. Закрытый перелом обеих ног. Наложила шины, укол сделала. Согрели его, он был весь сырой. Держался парень хорошо. И потом солдаты раненые никогда не паниковали, не было, чтобы кричали: «Я сейчас умру!»

Первый раненый, когда стояли у Терского хребта. Комбат нам, медикам, приказал: «Стойте, ждите своего часа!» Развернули свой «киоск», и Андрей Макин получил по рации вызов: «Есть раненый!» Осколочное минометное в голову… Привезли этого солдата – осколок торчал в голове. Парень был в сознании, реагировал. Мы этот осколок не трогали: не дай бог возникнет кровотечение, которое мы не сможем остановить. Смерила ему давление, сделали укол промедола, забинтовали голову. Страха перед видом крови не было – крови я не боялась… Спустили раненого с горы на равнину. Запустили дым – за раненым вертолет должен был прилететь. Пока мы им занимались, к нам Игорь Гребенчук, командир гранатометного взвода, привез еще одного, раненного в ногу. Ничего страшного – жгут наложили. Этот раненый был контрактник, какой-то нервный, и первое, что спросил, будет ли он получать какие-то деньги за это ранение.

Вертолет был полностью загружен, и этих раненых мы на «мотолыге» отвезли в медроту. Я парня с осколком в голове накрыла своим бушлатом, и он улетел в госпиталь, в Моздок, и бушлат мой не вернулся. В марте 2000 года, когда я вернулась в полк в Мулино, этот солдатик, с осколочным ранением головы, меня встретил на крыльце у штаба и напомнил о себе.

Вечером, когда отправили раненых, Андрюша Макин меня спрашивает: «Оль, ты хоть слышала, что пули свистели вокруг?» – «Нет! Даже не замечала». А я была даже без каски…

«Перемешались запахи пота, пороха, крови…»

Александр Кованов, наводчик-оператор АГС, гвардии рядовой:

– В тот день с утра на Рубежное сначала пошли разведчики. Они проехали на БТР мимо нас, все пулеметными лентами перепоясанные, как Рэмбо.

Я должен был ехать с командиром нашего гранатометного взвода, капитаном Гринченко, на броне, но перед началом движения он подошел ко мне и приказал: «Берешь АГС и замыкаешь колонну. Найди проволоку, привяжи АГС покрепче к броне». Нашел я проволоку, привязал. Теперь я думаю, что этим своим приказом он, может быть, спас мне жизнь…

В колонне кроме нашего взвода шли машины взвода связи и медвзвода. Капитан Гринченко был на броне впереди колонны, а я на последней БМП. Когда по нам начали стрелять из Рубежного, сначала никто ничего не понял – откуда ведется огонь? Потом поняли, что с водонапорной башни стреляет снайпер. Я туда из АГС пару гранат закинул. Рядом работал наш танк, минометчики быстро развернулись и открыли беглый огонь, командир их бегал, орал. Сначала все мы немного растерялись. Стреляли по нам из села густо, в том числе из гранатометов, – загорелась машина минометчиков. Я, когда по нам начали стрелять, залез в БМП, открыл люк, посмотреть, что творится, – над головой пули свистят. Машины нашей колонны стоят, стволы пушек БМП направлены на противника. Пытались мы стрелять из пушки БМП – ее заклинило.

Слышал приказ комбата отъехать всей колонне от села. Очень быстро подлетели нам на помощь наши вертолеты – их вызвал командир полка. А то бы нас всех тут замочили. Развернулись, поехали назад. Только я вышел из машины, еще хватился, что кепку где-то потерял, как подлетает к нам «бэха», почему-то очень много дыма было от нее, хотя не горела. Останавливается, развернулась, я подбежал, открылись дверцы десантного отсека, гляжу – знакомые берцы капитана Гринченко, и сам он лежит в луже крови. Я обомлел, растерялся, был в шоке: перемешались запахи пота, пороха, крови… Запомнил этот запах на всю жизнь. Понял, что он был ранен снайпером. Капитан Гринченко единственный из нас был в бронежилете, и пуля попала ему в бок, между бронепластин. Вытащили его из БМП, он еще дышал, даже вставать пытался, я ему сказал: «Товарищ капитан, лежите», он меня за руку взял, крепко-крепко, – «Все будет нормально, товарищ капитан», его перевязали, посадили в МТЛБ и увезли в медбат. Через день я узнал, что он умер…

«Сделали все возможное…»

Эдуард Дроздов, врач медицинского взвода медроты полка, старший лейтенант медицинской службы:

– В то время когда произошел бой у Рубежного, медрота была свернута и начала перемещение, но тут поступила информация, что везут раненого, мы срочно оставляем одну «апэшку» (АП-2, автоперевязочная. – Авт.), выгружаем из нее все, что может помешать, и готовим для оказания помощи, остальная техника уезжает.

Привезли капитана Гринченко с проникающим ранением в грудную клетку. Ранение очень серьезное, был и гемоторакс, и пневмоторакс. По всей видимости, был поврежден достаточно крупный сосуд в легких, кровопотеря была немалой. Андрей был еще в сознании. Сделали все возможное, Сергей Савенков всем занимался: поставил дренажную трубку в плевральную полость, повязку. Достаточно быстро прилетела вертушка, Гринченко эвакуировали, не помню – в Моздок или Владикавказ.

В госпитале недолго он пожил, пришла информация, что умер наш офицер. С Андреем Гринченко мне удалось познакомиться еще в ППД, запомнился он веселым, бодрым, задорным. Хороший был человек…

Сергей Булавинцев:

– Есть такое выражение: на войну не просись, а посылают – не отказывайся. Андрей Гринченко, когда батальон грузился в эшелон, лечился в госпитале, прибежал в гражданской одежде, упросил меня взять с собой. Я пришел к командиру полка: «Гринченко просится ехать с нами, давайте возьмем…» «Берите на любую должность, – говорит, – пусть и не на капитанскую. Едут семь человек, с которыми мы были вместе в Чечне. Если я не поеду, как я им буду смотреть в глаза!?» Так мы его и взяли.

Я потерял убитым всего одного офицера за год… Этим офицером и был Гринченко.

Виталий Заврайский, командир 4-й мотострелковой роты, гвардии старший лейтенант:

– Андрей Гринченко, командир гранатометного взвода, был мой названый брат. Для всего батальона это была большая потеря боевого товарища. Я с ним разговаривал перед боем и заметил, что мысли у него были какие-то непонятные, а он, оказывается, все предстоящее чувствовал.

Владимир Пономарев, старшина 4-й мотострелковой роты, старший прапорщик:

– За день до смерти он пришел ко мне с бутылочкой, выпили по сто граммов, посидели. Здоровый был, квадратный, мощный, веселый мужик…

Александр Кованов, наводчик-оператор АГС:

– Это была большая потеря для нас, а для меня потрясение, потому что я с ним был все эти дни. У него это была вторая кампания. Помню разговор офицеров, что кто второй раз едет в Чечню – домой не возвращается, капитан Гринченко ответил: «Все это ерунда, если погибнем, значит – судьба такая». Капитан Гринченко был боевой, настоящий офицер. Очень требовательный, аккуратный. Он всегда следил, чтобы во взводе все было – сигареты, хлеб, дух наш поддерживал. Я – кроме основных своих обязанностей – был истопником в его палатке, поэтому хорошо его узнал за эти первые дни войны.

Хотелось отомстить за командира, идти в бой. Когда стало все утихать, мы с Сашкой Полянским сидели на броне, обсуждали этот бой. Он был для всех нас уроком, поняли, что идет настоящая война. Мог ли я тогда знать, что и Сашка скоро погибнет… Утром после боя нас построил комбат. «Бэхи» стволами смотрели на Рубежное. Пришел какой-то старый генерал: «Сынки, гнезненцы!», много добрых слов нам сказал. Комбат, капитан Булавинцев, поблагодарил всех – как вели себя в бою, не то что разведка. В целом нам повезло: потери могли быть и больше.

Андрей Смирнов, психолог полка, майор:

– Первый погибший – капитан Гринченко… Я его грузил в вертолет, он был в сознании. Не думали, что умрет…

Первые потери в полку люди переносили не так тяжело, как могло бы быть, потому что многие не знали друг друга, не успели привыкнуть. Помню, как один раненый солдат лежит, и вдруг: «Ой, ой, ой! Нога падает!» Кость ноги у него была перебита и отваливалась. Ногу ему закрепили… Медики у нас были очень опытные, хирурги сильные, и психиатр – положен был по штату.

Когда начались боевые действия, то свои обязанности психолога выполнял в основном в медроте: проводил реабилитационные мероприятия после ранений, контузий, стрессов. Ездил и в роты, Сергей Сергеевич Юдин выделил мне для этого БРДМ. Смотрел, как живут солдаты, надо было выявить – точнее выловить – чумазых, привести их к комбату, чтобы заставил умыться.

Сергей Печугин, зам. командира 1-го мотострелкового батальона по тылу, гвардии майор:

– Капитан Гринченко был хороший парень, очень добродушный. Лично его знал непродолжительное время, но после первой встречи с ним мне было ясно: на него можно положиться.

В том бою и первому батальону немного досталось. Был у меня во взводе обеспечения паренек-срочник (прости меня, братишка, не помню ни фамилии, ни имени твоего), водитель автотопливозаправщика на базе «КрАЗа». Я к нему при движении на марше постоянно прикреплял еще и четырехкубовую прицеп-цистерну. Когда начался бой, он моментально сориентировался и съехал в глубокий кювет, сохранив себя, машину, топливо и всех, кто был рядом с ним в колонне. Потом он еще не раз принимал правильные решения. Однажды – это было в начале декабря на Сунженском хребте возле злополучной школы – на скользкой от грязи дороге этот самый прицеп, полный бензина, на повороте потащил «КрАЗ» в крутой обрыв. Моментальная реакция и выверенные действия 18-летнего водителя остановили сползание. Вообще у меня срочники во взводе обеспечения были замечательные! Мой низкий поклон им за образцовую службу, профессионализм и дисциплинированность.

Из прессы:

Зеленые пики полковника Юдина

…Первый населенный пункт, Кречетово, прошли без боя. Найденный в одном из домов подвал с нарами и цепями наглядно показал тем, кто еще не был в Чечне, с кем воюем.

Под вечер вышли к Рубежному, у которого приняли первый бой. Духи, судя по отрытым лишь по колено окопам, наших так скоро не ждали. Но оборону занять успели.

Впереди, развернувшись в боевой порядок, шел второй батальон капитана Сергея Булавинцева. Когда до села оставалось метров пятьсот, из окраинных домов открыли огонь. А из глубины села ударили минометы. Одна мина легла прямо у командирского БТРа Юдина, не зацепив никого лишь каким-то чудом. Едва спрыгнули с брони, тут же рядом рвется вторая – духи по антеннам вычислили штабную машину. Спешились, рассредоточились, залегли. Булавинцев не растерялся, грамотно руководит боем.

– Барс, я – Гранит, – докладывает Булавинцев Юдину, – веду бой на рубеже таком-то. Есть «трехсотый», тяжелый – капитан Гринченко.

– Гранит, я – Барс, – тяжело вздохнул в ответ Юдин, – село Рубежное, из которого ранили нашего офицера, мочить в полный рост…

К вечеру, когда перестрелка стихла и стемнело, к боевым порядкам Булавинцева вышел старик. Я, говорит, русский, наконец мы, родные, вас дождались. И предлагает взять его на броню – чтоб показать места, где сидят духи. Сейчас, кричит, мы их всех вырежем.

Посмотрели. Определив по хорошо известным еще с первой войны признакам, что «казачок-то заслан», и артиллерии, и Булавинцеву пришлось дать огонь по тем местам Рубежного, которые, по словам деда, как бы «наши», и не стрелять туда, где старик определил духов. Дед аж заверещал. Боевиков, судя по появившимся наутро свежим могилам, на которых потом выросли зеленые пики, наколошматили там хорошо.

Константин Ращепкин, «Красная звезда», 4.12.2004 г.)

«Снаряды ложились где-то рядом…»

Алексей Хмель, механик-водитель БРДМ противотанковой батареи, рядовой:

– Часа в два ночи со 2-го на 3 октября меня подняли: «Надо срочно ехать!» Я, полусонный, майор Усиков и связист Роман Данковцев выехали, как потом оказалось, на корректировку. Помню, ехал и спросонья никак не мог поймать дорогу: колея то справа, то слева. Усиков молчал, не ругался.

Подъехали к пехоте батальона Булавинцева, чуть на мины не наехал: положили их вдоль дороги. Впереди были слышны выстрелы. Значит, в селе еще шел бой. Усиков куда-то ушел, потом вернулся и сказал: «Задраить люки, опустить реснички на стекла и ехать по триплексам ближе к селу». Первый раз ехал по триплексам, да еще ночью – неудобно. Остановились на какой-то поляне. Усиков пошел корректировать огонь, а мне сказал: «Сидеть в машине, сторожить БРДМ и быть начеку». Было страшно одному, темень, в триплексы не видно ни хрена.

Потом послышался первый залп. Снаряды ложились где-то рядом. Переживал: вдруг ошибется майор, попадут прямо в БРДМ. Но потом успокоился, шло вроде все ровно. Долго их не было, уже светать стало, но тут загремели прикладом по броне: «Открывай, хватит дрыхнуть, свои!» Угу, уснешь тут. Как я был рад, что Усиков и Данковцев вернулись. Я спросил: «Ну, как прошло?» – «Все нормально!» Домой летели, как на крыльях.

«Постреляли до утра из самоходок…»

Дмитрий Усиков, старший помощник начальника артиллерии полка, гвардии майор:

– Первый бой у села Рубежное… Первые погибшие были из пехоты. Наши влетели туда, получили по соплям и отскочили.

Начальник артиллерии полка полковник Зинченко приказал мне: «Ночью пойдешь на корректировку огня, со связистом». Я на БРДМ доехал до КП батальона Булавинцева. Пехота в легком шоке после первого боя, спать легли. Саша Федорченко, НШ батальона, говорит мне: «Я вас провожу до пехоты». – «Но у меня нет ракетницы». Взяли их БМП, наш БРДМ оставили у пехоты и с Федорченко пошли, он решил нас к одной из рот проводить на корректировку. Помню, что на фоне бугра стоит солдат, оперся на лопату и спит, как полковая лошадь. БМП оставили посреди поля, сами пошли пешком. В пехоте нас встретили, проводили на передовую. Постреляли до утра из самоходок, довольно удачно. Цели искали на глаз, даже без бинокля. Я знал, что за селом и в селе – духи. И по Рубежному били – оно стоит вдоль трассы. Ночь была лунная, разрывы видно хорошо.

Под утро встали, надо уходить, и оказалось, что сидели мы на оставленной кем-то из пехоты гранате. Пехотинцы предложили нам шашлык, но мы отказались, ушли к себе. Пехота стояла на бахче. Тут же и арбузы собирали, и виноград, и стреляли. Солдаты дорвались до сладкого, и к утру все было «заминировано» экскрементами – желудки еще непривычные.

«Летела горящая БМП…»

Александр Швидков, старший офицер самоходной артиллерийской батареи (СОБ), старший лейтенант:

– Когда подошли маршем к Рубежному, впереди колонны завязался бой. У меня к тому времени осталась только одна боеспособная САУ – основное орудие (из моей штатной батареи 100-го танкового полка). Мне приказали с моей единственной 152-мм пукалкой ехать на прямую наводку и с расстояния 600—1000 метров обеспечивать прикрытие отвода пехоты, попавшей в засаду.

Где-то рядом начали свистеть пули, потом они стучали по броне моей машины СОБа. Испугались все. Но, как ни странно, не дрогнули молодые необстрелянные солдатики. Видимо, потому, что ничего не поняли. Но некоторые из офицеров и сержантов покинули машины и спрятались рядом в зеленке, боясь, что могут пальнуть из гранатомета или ПТУР. Если бы попали в машину с полным БК, шансов выжить не было бы ни у кого. Моя машина и САУ, метрах в двадцати друг от друга, стояли на открытом месте как на ладони. Я остался в своей машине и держал прямую связь с командиром дивизиона. Стоять, наблюдать и ждать команды было не очень комфортно. Я видел, как впереди метрах в 500 летела горящая БМП в нашу сторону. Минут через пятнадцать заработала соседняя батарея Стаса, моего однокашника по училищу. После этого получил команду на отход задним ходом, и я потихоньку отвел всех назад.

Эдуард Дроздов, врач медицинского взвода медроты полка, старший лейтенант медицинской службы:

– Осень 99-го запомнилась обилием овощей, фруктов. Арбузов наелись до отвала, но и были связанные с ними проблемы со стулом. Немало медикаментов ушло на лечение от диареи, но слишком масштабной эта проблема не была.

«За два арбуза – пару гранат…»

Михаил Хрыков, пулеметчик РПК, 4-й роты 2-го батальона, рядовой:

– Арбузы… Ходили за ними ночью, с автоматами, обычно вдвоем, тайком. Поля этих арбузов были – километровые. Вышли на поле – ночь, луна светит. Два мешка набрали, на горбы себе закинули и пошли. Еле-еле шли, такие мешки были тяжелые. Пока шли к себе в роту, встретили по дороге танкистов – «Где взяли? Давай меняться!». Один танкист нам за два арбуза дал пару гранат для подствольника. А то нам их выдали всего по 5–6 на человека. Им, танкистам, не жалко, и нам этих арбузов тоже.

Как обращаться с подствольным гранатометом – сначала не все из нас умели. Один сержант, когда шли по Ставропольскому краю, из подствольника выстрелил, как из автомата, и граната рванула всего в 30–40 метрах от нас. Надо же было навесом стрелять, а он не знал. Взводный подошел к этому сержанту, дал ему подзатыльник и подствольник забрал, чтобы больше не стрелял, если не умеет. А ведь это был сержант, из учебки.

А так – жили мы дружно, не ругались. Взводный у нас был сначала Серега, фамилию его не помню, его скоро в ногу ранило. Молодец парень, со своими обязанностями справлялся.

«Техника стала ломаться…»

Александр Швидков, старший офицер самоходной артиллерийской батареи (СОБ), старший лейтенант:

– Пока стояли в полях, было много брошенных полей с арбузами, дынями, виноградом и т. д. Солдаты обжирались арбузами, да так, что рядом в овраге постоянно «дежурили» друг друга, сменяя в позе орла, пять-десять человек. Я и сам бегал в овраг, при стрельбе меняясь с командиром батареи за пультом управления.

Начались бои, стрельба по ночам, нужно было обеспечивать огневую поддержку пехоте, которая шла впереди. На одном месте обычно больше двух-трех дней не стояли, постоянно перемещались.

Техника, которой доукомплектовывалась моя батарея, стала ломаться. САУ, переданные из других частей, оказались ненадежными. Возможно, что командиры частей сознательно отдали нам весь металлолом, а новые САУ оставили себе в части.

Пока шли маршами, я растерял практически всю батарею: у кого движок накрылся, масло вытекло, у кого-то гусянки не выдержали, и т. д.

«Марш вдоль Терека…»

Сергей Печугин, зам. командира 1-го мотострелкового батальона по тылу, гвардии майор:

– Первый бой затих, мы переместились несколько на запад вдоль Терека. В рамках оперативной маскировки нас не очень-то посвящали в планы дальнейших действий, и, видимо, первоначально полк должен был, выдвигаясь в южном направлении, преодолеть водную преграду по мосту близ станицы Ищерской.

Командование, скорее всего, опасаясь больших потерь, приняло решение перейти Терек в гарантированно безопасном месте – в районе Моздока. Ночью полк сымитировал «море огня» из орудий БМП в южном направлении. Так мы обозначили наше намерение пойти напролом. А рано утром следующего дня полк совершил марш вдоль Терека до Моздока, пересек реку, а к вечеру был уже в предгорьях Терского хребта, ровно напротив того места, где еще вчера была организована имитация.

Вдоль Надтеречного канала полковая армада шла по пахоте поперек борозды не менее чем тремя колоннами, поднимая страшную пылищу. На гусеницах хорошо, плавно и быстро ребята ехали, а мы на колесах все внутренности перетряхнули. Пришли в район размещения батальона затемно. Потом оказалось, что одной машины нет, и я принял решение вернуться (мало ли, сломался, стоит в поле – оставлять нельзя). Километров пять проехал по темноте на водовозке – никого нет, вернулся с готовностью докладывать о потере, но, слава богу, она была уже на месте. Так снова проявил себя недостаток в средствах связи в тылу.

Зам. комполка подполковник Васильев, постоянно находившийся при первом батальоне и недолюбливавший меня поначалу (мол, «не наш это человек»), весь вечер потом посмеивался над моим тылом: маршевая подготовка у нас плоховата. Я не стал ему тогда объяснять, что против борозды быстрее 10 км/час на колесах не разгонишься.

А еще во время того марша по Наурскому району один мой ПАК-200, который тянули на жесткой сцепке (ремонтировать некогда было) получил повреждение – передний мост вырвало. И случилось это рядом с районом размещения одного из подразделений внутренних войск. Уповая на то, что свои рядом, защитят если что, оставил водителя с машиной, дал сухпая ему достаточно, чтобы дождаться техпомощи, сдать технику и догнать нас. Боец прибыл в расположение батальона недели через две-три, рассказал, как «вэвэшники» его побили, потом – как сдавал кухню на ремонтную базу и как из нее там баню сделали. Так в моем тылу осталось уже только два ПАКа.