Текст книги "Записки бездарного режиссера"

Парнишка уселся на место нашей журналистки и начал раболепно задавать слащавые вопросы о детстве, о первых актерских порывах, об учебе, о первой любви и о первых ролях. Все потекло как по маслу: «…Я была всегда отличницей, круглой, а по поведению у меня всегда были исключительно двойки!…» «…На экзаменах после двух строчек басни мне сказали «спасибо», и я поняла, что с треском провалилась…» «… Я была единственной студенткой, кому Бондарчук разрешал сниматься…» «…Я никогда в жизни не знала, что всё то, что я люблю, всё то, что я пою, это и есть Максим Дунаевский… Я влюбилась в этого человека…» «…Он стоял в костюме Петра и я глаз не могла отвести от него, меня просто к нему так тянуло, что я не знала, что мне делать…» «…Алла Пугачева сказала мне однажды: «Аристократка ты моя! Если ты не научишься в этой стране людей на три буквы посылать, ничего у тебя не получится!..»

Московский журналист не задал ни одного каверзного вопроса, но Наталья Эдуардовна сама того не подозревая рассказала обо всем, что интересовало нашу журналистку. Она слово в слово повторила почти всю интернетовскую желтизну, добавив немного своей непосредственности: «В то время мы очень сильно все гуляли. В том числе и я. Все говорят: Париж, Париж… А я не люблю Париж, потому что нельзя здесь раздавить бутылочку водочки с селедочкой за углом или в подъезде!»

Потом без слез рассказала про то, как попала в страшную аварию в Америке и только чудом осталась жива, потому что в 30-ти градусную жару зачем-то вырядилась в кожаный костюм, и что именно он спас ее от смерти под колесами автомобиля: «Я уже ничего не боялась. Я уже понимала, что я умираю, я знала, что это не страшно, что это не больно. Я ждала, когда по мне эта машина проедет. И уже лента пошла крутиться в обратном направлении. И вдруг последняя мысль…. Боже мой! Максимилиан не успел Митю усыновить! Я не просила, спаси меня, боже, я умираю, как ужасно! Я так хочу жить! Ничего не будет, умрешь в две секунды. А здесь я попросила за своего ребенка, и все произошло замечательно. Машина прокатилась, и я лежу… живая…»

В конце интервью Наталья Эдуардовна сказала: «Я недавно спросила свою маленькую дочку, как мне жить, а она говорит – делай только то, что ты хочешь. Так и живу…» – после этого она встала и избавившись от образа, в котором работала последние несколько часов, спокойно сказала, обращаясь к нам:

– А теперь я хотела бы получить свой гонорар.

Мы протянули ей конверт с оговоренными двумя тысячами долларов. Она взяла его и ушла в свою комнату. Ровно через минуту к нам выбежала испуганная пресс-секретарь и потребовала, что бы мы немедленно зашли к Наталье Эдуардовне. Та сидела за огромным столом и ела морковные котлеты, рядом с тарелкой валялись наши деньги:

– Это не то, о чем мы с вами договаривались, – небрежно бросила она, не отрываясь от котлеты.

Мы начали оправдываться, ссылаться на телефонную договоренность, на подписанное авторское соглашение, но все было бесполезно Она спокойно парировала:

– Я не дешевка, что бы работать за такие деньги. Я запрещаю вам использовать этот материал до тех пор, пока не получу положенный мне гонорар, – Мы поинтересовались, сколько же она хочет за это интервью, – Час моей работы на съемочной площадке стоит десять тысяч долларов, а я с вами провозилась больше трех часов. Вот и считайте.

Это была катастрофа. В такую ситуацию мы никогда еще не попадали. До этого ни одна звезда, о которой делался фильм, не брала ни копейки, понимая, что сам факт того, что о тебе снимают фильм и есть самая большая плата за твой талант. Я выгнал всех из комнаты и остался с Натальей Эдуардовной один на один. Находясь в стрессовом состоянии, я не помню что ей говорил, какие аргументы приводил, но в конце своего монолога сложил деньги обратно в конверт, положил его перед ней и уходя сказал:

– Это все что мы можем вам заплатить. Решайте сами брать их или не брать, быть фильму или не быть. В любом случае это было самое запоминающееся интервью в моей жизни.

Через несколько минут она вышла. Снова улыбалась и шутила, как будто ничего не было:

– А вот и я. Гриша, ты же никогда не рисовал девушек в одежде! Я специально так оделась, видите, практически голая.

На ней действительно было полупрозрачное шифоновое платье. Григорий Потоцкий дрожащими руками установил холст и начал писать обещанный портрет. Он не использовал кисть, а зачерпывал краски мастихином, такой металлической лопаточкой и быстренько наносил ее на холст. При этом он постоянно что-то бормотал, то о ее неземной красоте, то о своем таланте, то о каких-то своих проектах, на которые она обязательно должна найти для него деньги. С первых мазков я понял, что коллекцию Потоцкого скоро пополнит еще один невостребованный «шедевр». И счастье его, что сидела Наталья Эдуардовна в стороне и ничего не видела. Неожиданно она прервала лепет Потоцкого и задумчиво произнесла:

– Представляешь, Гриша, никогда не загадывала такого желания за всю свою жизнь… Да, я хочу зарабатывать много денег… Понимаешь… Нет не зарабатывать, а получать! Получать деньги за восхитительную творческую работу, – а потом повернулась к сидящей в углу журналистке и, глядя ей прямо в глаза продолжила, – Кто-то же должен нести людям свет, а не только чернуху. Не рассказывать про клинические смерти, да про алкоголизм… Кто-то же должен оставить что-то светлое.

К этому времени Потоцкий решил, что портрет готов, и с гордостью развернул холст, чтобы Наталья Эдуардовна могла увидеть его творение. Финальная сцена из гоголевского «Ревизора» не передала бы всю полноту эмоций, которые промелькнули в глазах Натальи Андрейченко. И если бы не мы со своими камерами, то висеть бы этому «шедевру» на шее скульптора Потоцкого. Придя в себя после секундного шока, «Леди Совершенство» стала возле портрета и, глядя в камеру сказала:

– Поздравляю, это опять я! Красивая, восторженная, такая, как всегда, какой меня помнят…

Глава третья
ОДИН В ПОЛЕ ЧУДЕС

Зрителям, которые еще в начале 90-х были подсажены на наркотик под названием «Капитал-шоу Поле чудес», трудно представить, что улыбчивый усатый обаяшка, щедро раздающий подарки, вовсе не так обаятелен и улыбчив. Что он, как и миллионы обычных людей, люто ненавидит свою работу и рад бы ее бросить, но… Есть много «но», которые не позволяют ему это сделать. И он снова и снова, на пороге съемочной площадки, незаметно для окружающих, нажимает кнопку «вкл» и на несколько часов превращается в милого балагура, а после команды режиссера: «Стоп, снято!», также незаметно нажимает кнопку «выкл» и превращается в самого себя. С лица стерта улыбка, парадный смокинг спрятан в шкаф, а усы снова обжигает любимая сигарета.

Работая над сценарием о Юрие Николаеве, я однажды утром обнаружил на своем столе записку от руководителя проекта: «Сегодня нужно срочно позвонить Якубовичу и договорись об интервью. Оказывается он давно дружит с Николаевым». Я сразу вспомнил о блокноте нашего администратора. Это был волшебный блокнот. Я бы многое отдал, чтобы тайком, как секретный агент, перефотографировать каждую страницу или даже украсть его…

Спрятав в стол только что купленную мной бутылочку коньяка, администратор достал из портфеля тот самый истрепанный блокнот, пару минут порылся в нем и, с наслаждением выводя каждую цифру, написал на листочке номер мобильного телефона Якубовича и протянул его мне. Леонид Аркадьевич снял трубку после первого же гудка. Он был просто душка – моментально согласился на интервью, смеялся, шутил, без колебаний дал номера мобильных телефонов своих редакторов и администратора и пообещал, что сам договорится о пропусках в Останкино:

– Как только приедете – сразу звоните мне. Все порешаем.

Москва встретила нас промозглым ветром и колючим снегом. Я набрал номер Якубовича, но услышал в трубке совсем другого человека – он был груб, немногословен и раздражителен:

– Какая еще съемочная группа? Какой к черту Киев? Какое интервью? Вы бы еще раньше позвонили!…

Больше двух часов мы с оператором, навьюченные сумками с техникой, простояли на морозе возле проходной телецентра. Ни один из номеров, которые несколько дней назад так любезно продиктовал мне Леонид Аркадьевич, не отвечал. Опасаясь того, что интервью может сорваться, я в очередной раз набрал номер Якубовича. В этот раз он очень долго не брал трубку.

– Вы что еще не уехали? – наконец раздраженно спросил он. И услышав, что мы все еще ждем его у входа в Останкино, буркнул, – Вас сейчас заберут.

Почти мгновенно появился администратор «Поля чудес» и провел нас внутрь. Мы долго шли по длинным коридорам Останкино и я попытался разузнать, что же случилось с Якубовичем, почему он так изменился.

– Не обращайте внимания, – ответил администратор, – просто сегодня запись программы, в эти дни Леонида Аркадьевича лучше не трогать.

– Он так настраивается перед съемкой? – снова поинтересовался я.

– Нет. Он просто ненавидит «Поле чудес», – равнодушно бросил администратор и открыл дверь редакции.

Сказав эту привычную для него фразу, администратор и не догадывался, что нанес страшный удар по моему сознанию, в котором понятие «Якубович» и «Поле чудес» всегда жили только со знаком равенства. Слава богу, что Леонид Аркадьевич застрял где-то в московской пробке, и у меня было время еще немного порасспрашивать его помощника о деталях этой нелюбви.

– Не помню случая, что бы Леонид Аркадьевич хоть раз смотрел «Поле чудес» по телевизору. Он и нам, и семье запрещает смотреть, – разоткровенничался администратор. – Мы перед съемкой даже боимся к нему подходить. Он кроет всех матом, всё ему не нравится, всё раздражает. И уж не дайте тебе боже, если на его столе не так стоит пепельница или не на том месте лежит ручка – уволит и глазом не моргнет. В эти дни лучше вообще ему на глаза не попадаться.

В это время кто-то позвонил по мобильному и администратор выбежал из редакции. Я уже несколько раз написал слово «редакция», и знакомство с ней стало еще одним откровением. В моем представлении, да и в представлении миллионов телезрителей, редакция «Поля чудес» – это огромное помещение с сотнями сотрудников, бесконечными телефонными звонками, беготней и шумом. И где-то среди этого творческого бедлама обязательно должна быть дверь, над которой красуется огромная надпись: «Музей Капитал-шоу «Поле чудес». А за ней десятки тысяч экспонатов, подаренных трогательными участниками программы любимому ведущему. На самом деле редакция «Поля чудес» – это небольшая комнатка, в которой с трудом вместились два рабочих стола, шкаф, факс и ксерокс, а в углу возле окна – стол Якубовича, и не просто стол, а точная копия его домашнего рабочего места. Кто знал, что на эту территорию посторонним вход воспрещен. И самое главное, нет никакой двери с надписью «Музей». И есть ли он вообще? На мой вопрос о музее администратор ответил многозначительной улыбкой.

Мы тем временем расставляли свет и настраивали камеру. Я выкатил из-за стола Якубовича кресло, поставил напротив камеры и сел в него, что бы оператор мог выстроить кадр. В это время в комнату вошел администратор. Он застыл в дверях с выражением лица, словно у него умерли все родственники одновременно.

– Встаньте, немедленно! И поставьте кресло на место! – прошипел он.

– А что случилось? – спросил я.

Он не стал ничего объяснять, а просто вырвал кресло из-под меня и бережно поставил его на место. Отошел, посмотрел со стороны. Снова приблизился и на несколько сантиметров сдвинул кресло. После чего еще раз взглянул со стороны и только после этого, расслабившись уселся за свой стол.

– Я же говорил вам, что Леонид Аркадьевич не любит, когда трогают его вещи, он любит порядок во всем, – объяснил он свое поведение.

В это время в редакцию вошел Якубович. Он с порога за что-то обматерил администратора и пройдя к своему столу, сухо поздоровался с нами. Поправил пепельницу, закурил и глядя сквозь меня сказал:

– У вас есть пол часа. Вопросы задавать не надо, я сам знаю что сказать о Юре. У вас все готово? А почему камера направленна в другую сторону?

Поддавшись на его давление, я как мальчишка начал оправдываться:

– Мы бы хотели снять Вас в другом ракурсе, а для этого нужно переставить кресло вот сюда.

Якубович словно навел резкость, и его взгляд сфокусировался на моих глазах.

– А почему не за столом? – снова спросил он.

Я объяснил, что так как предлагаю я, будет лучше. Он перевел испепеляющий взгляд на администратора, тот съежился, как будто он был виноват во всей этой ситуации и моментально вышмыгнул из комнаты.

– Хорошо, – процедил сквозь зубы Якубович и вместе с креслом перекатился на указанную мною точку.

Все это время он не вынимал изо рта сигарету и был на столько равнодушен к происходящему, что становилось непонятно, сможет ли он в таком состоянии сказать несколько теплых слов о Юрие Николаеве. Но как только я скомандовал оператору «Начали», на экране монитора появился привычный Леонид Аркадьевич Якубович с сияющими глазами и обезоруживающей улыбкой. Он говорил ровно тридцать минут. Говорил искренне, интересно и казалось что от души, но как только я сказал: «Стоп», его взгляд потух, усы обвисли и с лица исчезла улыбка.

В дверь просунулся администратор и постучал пальцем по часам. Леонид Аркадьевич затушил сигарету, поставил кресло на место, вытрусил пепельницу в мусорную корзину и тоже вернул ее на привычное место, поправил перед зеркалом бабочку, пожал нам руки и ушел в свое «Поле чудес».

Всю обратную дорогу в Киев мы с оператором обсуждали случившееся. Он был в таком же шоке от увиденного как и я, но кто знал, что судьбе будет угодно продолжить эту историю и показать, что описанные выше странности любимого всеми ведущего – это еще цветочки.

Через месяц после нашего возвращения из Москвы, все российские интернет издания облетела сенсационная новость: «20 января 2008 года от сердечного приступа скончался Леонид Якубович…» У руководства телеканала моментально возникла идея снять документальный фильм о безвременно ушедшем кумире. Я напросился быть режиссером этого фильма и на всякий случай набрал номер Леонида Аркадьевича. Мало ли о чем пишут в Интернете…

– Конечно, я умер! – раздался в трубке бодрый голос Якубовича, – Сегодня уже второй день, как меня нет. Так что мы сейчас беседуем на Ваганьковском кладбище, я раскопался ненадолго, чтобы с вами поговорить. Я, кстати, неплохо выгляжу, как для умершего. Приезжайте, сами убедитесь.

Так оптимистично начались наши новые съемки. Но прежде чем поехать на интервью к Леониду Аркадьевичу, мы решили побывать в его подмосковном доме, хотя правильнее сказать – в доме его жены и дочери. Он похож на сказочный замок с колонами, скульптурами, мраморными лестницами, персидскими коврами и каминами. Но при всем визуальном великолепии, в нем нет семейного тепла.

Жена Якубовича – Марина Видо – долго прихорашивалась, выходя то в одном, то в другом наряде, явно стеснялась камеры и боялась сказать лишнее. Наконец, она определилась с платьем и усевшись в роскошное кресло, начала рассказывать забавные истории о своем муже, при этом глаза ее были полны грусти. Он вспоминала об их долгом служебном романе, который длился почти восемь лет, и о странном чувстве, которое можно было бы назвать любовью, если бы все было как у людей. Но как у людей не получалось – Леонид Аркадьевич был не такой как все.

– Во-первых, он был состоявшийся человек, – продолжала свой рассказ Марина, – Во-вторых, конечно, возраст. Он ведь на восемнадцать лет старше меня. Кто я тогда была – обычная девочка-ассистентка в телекомпании «ВиД». В-третьих, он был уже женат и у него был взрослый сын. Ну, и налаженная жизнь. В принципе, можно понять человека и найти массу всевозможных оправданий.

Марина не понимала только одного: почему он может всю новогоднюю ночь мотаться по друзьям и знакомым, развозить им подарки, а к семье так и не приехать, ограничившись лишь телефонным звонком. Казалось что жизнь изменится, когда в 98-м она сообщила Леониду Аркадьевичу, что ждет ребенка.

– Какой ребенок?! – жестко отреагировал Якубович, – Не хватало мне еще на старости лет вонючих пеленок и детских воплей по ночам.

Но Марина, несмотря на запрет, все-таки решила рожать. Появление на свет маленькой Варвары ненадолго растопила лед в сердце Леонида Аркадьевича и он решился сыграть тихую свадьбу, после чего все силы и средства бросил на строительство загородного дома… в котором сегодня нет даже его тапочек.

По его требованию, Варвара получила фамилию матери. И если в случае со старшим сыном, Леонид Аркадьевич аргументировал аналогичное требование тем, что иметь в Советском Союзе фамилию Антонов гораздо выгоднее чем фамилию Якубович, то в случае с Варварой он честно признался, что не хочет, чтобы его фамилия использовалась в корыстных целях.

– Получать пятерки с фамилией Якубович просто. Пусть попробует это сделать с фамилией Видо.

Когда Марина рассказывала о нелюбви Леонида Аркадьевича к «Полю чудес», к ней на колени взгромоздилась Варвара и в манере, свойственной ее папе добавила:

– Когда он там танцует, переодевается или целуется с кем-то, мне становится стыдно. Мне кажется, что эти моменты лишние, что он не должен такое делать. Я стесняюсь, когда вижу его в телевизоре.

Для записи интервью Якубович пригласил нас к себе в бильярдный клуб – уютное, но прокуренное до самого бетона помещение, стены которого увешены сотнями фотографий с изображением всех российских знаменитостей, умеющих держать в руках кий. Всем известно, что Леонид Аркадьевич заядлый бильярдист и даже носит почетное звание вице-президента Федерации бильярдного спорта России.

Наш герой, как и положено звезде его статуса, опоздал, сославшись на безумные пробки. Он не знал, что прогуливаясь по клубу, я еще час назад заметил его в одной из приватных кабинок, где он о чем-то беседовал с компаний возбужденных кавказцев, по лицам которых без особого труда можно было понять, что они очень далеки от искусства и вряд ли знакомы с творчеством своего собеседника.

Леонид Аркадьевич уселся в приготовленное для него кресло, тут же вызвал официанта, обругал его за остывший кофе, потребовал заменить пепельницу, принести воды и передав ему свой мобильный, предупредил:

– Если позвонят из Норильска, немедленно принеси телефон сюда, – и обращаясь к нам продолжил, – У меня завтра корпоратив у друзей. Будут ВСЕ. Меня уговорили провести это мероприятие. Я обычно не занимаюсь такой ерундой, но друзьям отказать не могу. С чего начнем?

Начали с детства. Он долго, красиво и трогательно рассказывал о своей семье, об отце и матери, о послевоенной Москве. О том, как будучи невзрачным юнцом, да и еще к тому же евреем, он чудом поступил в институт, как стал играть в КВН, как впервые отпустил усы и сбрил их только один раз в жизни, когда проиграл какой-то нелепый спор. Как увлекся написанием реприз для эстрадных комиков и благодаря этому проник в элиту творческой интеллигенции, которая, как и положено советской элите средней руки, едва сводила концы с концами. Как «подшабашивал» на полуподпольных аукционах, но это было так редко и так ненадежно.

Особняком стояла история с приглашением стать ведущим первого советского конкурса красоты, который должен был в прямом эфире транслироваться по центральному телевидению. Леонид Аркадьевич четко представлял себе, как должен выглядеть ведущий такого действа, но он совершенно не представлял, что нужно сделать, чтобы так выглядеть. У него не было не только положенных смокинга и бабочки, но даже приличного костюма. С трудом, через десятые руки, добыли перелицованный смокинг одного из престарелых скрипачей, но вожделенный костюм оказался 54-го размера, при том что сам Леонид Аркадьевич никогда не отличался высоким ростом. Мама взялась укоротить брюки, но как всякая мама, обожающая своего сына, перестаралась, делая, как ей казалось, лучше. На сцену начинающий шоумен вышел в подстреленных брюках подвязанных на поясе обычной веревкой, с подкаченными рукавами и висящим почти до колен пиджаке.

Я помню этот конкурс. Мы смотрели его по телевизору всей общагой. Ничего смешного во внешнем виде ведущего мы тогда не заметили, но когда на монтаже фильма просматривали этот архивный эпизод с выходом на сцену Якубовича в «смокинге», смеялись до потери сознания.

В 91-м на пути Леонида Аркадьевича возник молодой и амбициозный теленоватор Влад Листев. Он предложил вести вместо него уже гремевшую на всю страну программу «Поле чудес». Якубович наотрез отказался. Не действовали никакие уговоры. В бесполезных попытках прошло несколько месяцев, пока выдохшийся Листев не пригласил его быть гостем очередной программы. Они вдвоем, под овации публики, спустились в студию и остановились у игрового барабана. Шла прямая трансляция. Листев взял микрофон, поздоровался и произнес фразу, которая навсегда изменила судьбу Якубовича:

– Уважаемые, телезрители! Разрешите представить! Потрясающий, великолепный, неповторимый Леонид Якубович!… Новый ведущий Капитал-шоу «Поле чудес»! Сунул микрофон в руки опешившему Якубовичу и ушел из студии. И вот уже больше двадцать лет стоит Леонид Аркадьевич у игрового барабана и собирает подарки от ошалевших игроков. Программа уже давно перестала быть игровой. Игра никого не интересует. Важно выйти в центр студии, крутануть барабан и начать свое шоу с песнями, подарками, приветами, поцелуями и распитием домашней самогонки.

Американские владельцы телевизионного формата «Колесо фортуны», с которого Листев в свое время содрал идею для «Поля чудес», поначалу пытались предъявлять претензии на авторские права, требовать огромную денежную компенсацию, но когда лично приехали в Россию и посмотрели «Поле чудес» в исполнении Якубовича, все свои претензии сняли.

Сегодня Якубович всем сердцем, всей душой, каждой клеточкой своего тела ненавидит эту программу. Его бесит все, что связано с «Полем чудес», но несмотря ни на что, он каждую пятницу появляется в эфире Первого канала и произносит фразу, ставшую уже классикой:

– В эфире – капитал-шоу «Поле чудес»!

Это необъяснимый феномен. Что заставляет человека люто ненавидящего свою работу, делать ее так, что все в восторге на протяжении уже многих лет? Что или кто не дает ему уйти? Не думаю, что только деньги. Хотя и деньги, наверное тоже…

– Телевидение – это странный мир, – продолжил свой монолог Якубович, – Это как наркотик. Оно имеет плюсы, имеет минусы, но раз уж туда попал, обратно не выберешься. Телевидение прекрасно и отвратительно в равной степени. До осатанения. Это странное место. Очень странное.

Он еще долго говорил о себе и о своей маниакальной педантичности, когда каждый предмет должен лежать на определенном месте, вещи должны быть разложены в строго определенном порядке, а его гости должный действовать по строго определенным правилам. И если сын остается у него ночевать, то пусть не удивляется, вернувшись из туалета, куда выбежал на минутку среди ночи, что его кровать будет идеально застелена. И пусть жена и дочь не возмущаются, что видят его максимум один раз в месяц, и пусть жизнь в загородном доме-дворце не кажется им заточением, и пусть не раздражает запрет посещать его московскую квартиру, носить его фамилию и смотреть его «Поле чудес». Все должны знать, что он предпочитает проводить свободное время в одиночестве. И не дай бог кому-то это одиночество нарушить.

– Жизнь, которой я живу – это абсолютное одиночество, – грустно сказал Леонид Аркадьевич, закуривая очередную сигарету, – Это одиночество в толпе. Я раньше это скрывал, но сейчас уже не охота скрывать. Скажу вам честно – я абсолютно одинокий человек.

Именно желание быть наедине с самим собой привело его в авиацию. Только находясь в кабине маленького спортивного самолета на высоте нескольких тысяч метров, он считает себя по-настоящему счастливым. Только здесь он управляет своей жизнью. Здесь только от него зависит куда лететь и с какой скоростью, здесь только он принимает решения и самостоятельно выходит из сложных ситуаций. Он не может без этого жить, как не могут жить без Леонида Якубовича миллионы телезрителей.

Разговор катился к завершению, история сменяла новую историю, пока в зал с криком не вбежал официант:

– Леонид Аркадьевич! Норильск!

– Дать бы тебе сейчас шаром в лоб! – раздраженно отреагировал Якубович на вбежавшего, – Что за привычку взяли – вламываться без стука.

Он выхватил трубку у опешившего официанта и начал говорить. В эту самую минуту он сделал большую ошибку, но об этом так и не догадался. Обычно, при записи интервью, герою цепляют на одежду небольшой микрофон-петличку. Он хотя и маленький, но очень чувствительный. Поэтому, если вы разговариваете по телефону, то в наушниках режиссер, контролирующий звук во время записи, услышит не только вас, но человека с которым вы разговариваете. Как об этом мог не знать Леонид Аркадьевич? Я конечно, как порядочный человек, должен был снять наушники и не слушать, но мог ли я предположить, что невинный разговор, состоящий из пары фраз о дате и времени прилета, через пару секунд превратиться в шоу одного актера. И это шоу будет специально для нас. До сих пор не могу понять для чего он это сделал. Я услышал, как собеседник на другом конце страны попрощался и положил трубку, а вот Леонид Аркадьевич разговор продолжил:

– Коленька, ты все понял?.. Я прилетаю в двенадцать… Ты подгони вертолет прямо на взлетку и держи двигатель включенным, чтобы не остыл… Я с трапа сразу в кабину… Возьми второго пилота, на всякий случай, но за штурвал я сяду сам. Сначала слетаем на заимку, попаримся, постреляем немного с воздуха по оленям, а уж потом на работу… Скажи кто будет?.. Кабзон, Пугачева, Киркоров… В общем все наши… Ничего подождут… Сначала в баньку…

Он говорил минут десять. В красках описывал какое подготовить ему ружье, как запарить веник и сколько взять на борт топлива. Он отвечал на несуществующие вопросы, расспрашивал и выслушивал несуществующие ответы. Потом любезно попрощался и еще раз напомнил о прогретом вертолете у трапа его самолета, извинился перед нами, отдал телефон официанту и продолжил свои воспоминания.

Для меня его дальнейший рассказ был уже не интересен…