Текст книги "Как стать журналистом. Книга для старшеклассников, мечтающих получить одну из самых интересных в мире профессий"

Из фронтового блокнота

Солдат войну не выбирает

Вглядитесь в лица этих солдат… Это уже не просто мальчишки. Судьбе было угодно в один момент превратить их в настоящих мужчин. Это героические защитники единства и целостности России, честь, гордость и надежда Отчизны.

Вступая в Грозный, они не малодушничали, не трусили, ни разу не отступили. Именно эти качества отличают каждого бойца 8-го гвардейского корпуса генерала Рохлина. В народе говорят: солдат войну не выбирает, он только выполняет приказ, оставаясь верным присяге и воинскому долгу. Каждому из этих парней, с которыми встречался на передовой, я задавал один и тот же вопрос: чувство страха – насколько оно сильно? И ребята откровенно признавались, что оно было и остаётся. Его не ведает лишь тот, кто не знает, что такое свист пуль и осколков над головой, кто не склонялся над телом друга, который не вернулся из боя…

О каждом из гвардейцев Рохлина можно написать отдельную статью. Все они этого достойны. Но в сложных условиях передовой, где не смолкает канонада взрывов, бойцам не до долгих бесед с корреспондентом, желающим узнать о них как можно больше. Наш сегодняшний рассказ о солдатах – лишь несколько штрихов армейских будней троих героев.

Алексей

АЛЕКСЕЙ. Наш земляк. Младший сержант. Водитель машины передвижного медпункта корпуса. Новый год «встречал» уже в Грозном.

– Война – это страшное дело, – говорит Алёша, – здесь погиб мой друг. Служили с ним с первых дней, и вдруг – такое… Я ведь вожу медпункт, в который поступают раненые с передовой. Видел, как ребята мучаются и умирают… Это очень тяжело… Тому, кто здесь не был, трудно даже представить, что тут происходит… – Что передать родителям, когда вернусь из Грозного?

– Большой привет от меня. Пусть не волнуются. И ещё – чтобы мама не болела…

Выполняя просьбу Алёши, позвонил его маме, сообщил, что он жив и здоров. В трубке раздался рыдающий голос:

– Как я вам благодарна за это известие! Сначала, правда, испугалась, думала – что-то плохое… Мы ведь ничего не знаем о сыне: где он, что с ним, жив ли, здоров ли… Никто, куда бы мы ни обращались, ничего толком сказать нам не мог…

Узнав, что я не только видел Алёшу, общался с ним, но даже записал короткое интервью, Наталья Константиновна попросила меня, если можно, дать ей послушать по телефону ту запись. Я приставил трубку к диктофону, и зазвучал голос её сына… Завершая наш разговор, я сказал Алёшиной матери, что она по праву может гордиться сыном – смелым, отличным парнем. Сказал, что он награждён медалью «За отличие в воинской службе».

– Да зачем мне его медаль?! – воскликнула в сердцах растроганная женщина. – Мне нужно только, чтобы он вернулся живым и здоровым с этой проклятой войны!

И она в принципе права: никакая, даже самая высокая награда не стоит человеческой жизни. Но тем не менее вспоминаю, как бережно вынимал Алёша из кармана заветную коробочку с боевой наградой, когда я решил его сфотографировать. Помню, как прикручивал он медаль к гимнастёрке и распахивал полы бушлата, чтобы мама увидела на снимке, какой у неё сын-солдат…

ЮРИЙ. Тоже наш земляк. Рядовой. Гранатомётчик 255-го полка. Красивый, жизнерадостный парень. Он первым откликнулся на моё предложение опубликовать в нашей газете открытое письмо своей матери, ведь на фронте ребятам не до писем.

Юрий

На следующий день после выхода газеты в редакции раздался телефонный звонок. Звонила сестра Юры Ольга.

– Если бы вы знали, как мы благодарны вашей газете за то, как вы освещаете события в Чечне! И особенно – за фотографию Юры и его письмо! Увидели с мамой и не поверили своим глазам! У нас ведь не было никаких сведений о нём! И вдруг такой подарок!

Кто читал и помнит письмо Юры в «Волгоградской правде», наверное, обратил внимание на то, с каким трепетом говорил солдат о своих близких, особенно о племяннице-первокласснице…

– А дочка у меня – отличница, – сообщила Ольга. – Так что пусть наш солдатик не волнуется. Ждём его домой!

ДМИТРИЙ. Родом из Башкортостана. Рядовой 33-го полка. Я встретил его на блокпосту на передовой. До возвращения в Центральный пункт боевого управления Северной группировки войск у меня оставалось всего пятнадцать минут. И разговор наш с ним был короткий.

– Ну как, браток, дела? Почём фунт солдатского лиха?

– Война… – неопределённо ответил боец и, помолчав немного, горестно сообщил: – Вчера стояли на посту втроём, а сегодня нас уже двое… Одного парня убили… А мы с ним вместе служили в Калининградской области, вместе влились в наш 33-й полк с пополнением. – Родители-то знают, что ты тут?

– Нет. Писал, что едем в командировку. А куда конкретно – и сам не знал. Ну, а тут, как видите, не до писем. День и ночь стрельба со всех сторон…

Я протянул солдату свой блокнот и ручку.

– Быстро пиши, если хочешь. Завтра я возвращаюсь в Волгоград. Отправлю письмо родителям.

Солдатик протянул загрубевшую, с негнущимися пальцами руку, взял блокнот, ручку, написал пару предложений и задумался…

Вижу: мчится мой БТР. Нужно уезжать. – Давай быстрее! – поторапливаю бойца. – Даже и не знаю, товарищ корреспондент, что писать…

Дмитрий

– Напиши, что жив и здоров – это самое главное для родителей, они ведь волнуются, ждут…

Солдат снова склонился над блокнотом. А мне уже кричат. Прошу ещё хоть пару минут. Нажимаю на спуск фотоаппарата и прямо на ходу ловлю ручку и блокнот…

… Снимок получился хороший. Запечатал его в конверт с письмом Димы и отправил его родителям.

А теперь только молю Бога, чтобы солдат вернулся домой. Чтобы не только мать с отцом, но и он сам увидел этот снимок. Январь, 1995 г.

Солдат России

Даже в эту пасмурную январскую пору ночи над Грозным стоят звёздные. С наступлением темноты небо над охваченным войной городом озаряется огнём пожарищ, вспышками ракет и искрящимися росчерками трассирующих пуль. Под несмолкающий грохот от разрывов гранат, мин и снарядов очень трудно заснуть.

В одну из таких ночей мне выпало наблюдать за работой начальника аппаратной комбинированной радиостанции ефрейтора Александра Дронова. В салоне его автомашины я был отпределён на постой.

Бывалый солдат, прослуживший уже более года, ефрейтор А. Дронов дни и ночи напролёт обеспечивает связь командного пункта штаба 8-го гвардейского корпуса. Наушники и телефонная трубка беспрерывно разносят по салону переговоры абонентов, находящихся в разных уголках Грозного. Атмосфера обмена данными накалена до предела: офицеры ведут управление боем, передают важнейшие донесения военачальникам. Лишь изредка на считанные минуты наступает относительное затишье, и мне удаётся задать Саше несколько вопросов.

– Чем быстрее соединю своего оперативного дежурного с нужным ему абонентом, – говорит ефрейтор А. Дронов, – тем меньше будет смертей… Вот и судите, насколько моя работа важна. Первые дни, когда только приехали в Грозный, я трое суток не покидал поста. Буквально валился с ног, но делал своё дело. Недавно наградили медалью…

– Что самое старшное для тебя на этой войне?

– Пожалуй, бессилие помочь тому, чей голос слышишь. Особенно когда его обстреливают. Хотя я и обеспечиваю ему связь, но больше помочь ничем не могу. Иной раз до слёз бывет обидно. Помню, часа за два-три до наступления Нового года кто-то из комбатов плачущим голосом сказал: «Вы знаете, сколько у меня пацанов погибло?!» Число не назвал, но я чувствовал, что он плачет…

– Намного ли изменились здесь люди, с которыми ты прослужил уже год?

– Конечно. Очень часты, например, такие сцены: стоят два офицера, встретились после боя. Сначала смотрят друг на друга и будто не узнают, а потом кидаются в объятия, целуются, чуть не плачут: «Как мы с тобой от гранаты смогли увернуться?!».

Ефрейтор А. Дронов

После этих слов солдатик вздохнул, помолчал с минуту и потом продолжил:

– Однажды ко мне зашёл офицер, о котором ошибочно прошли данные, что он погиб. Я передавал в Толстой-Юрт, чтобы сообщили жене в Волгоград, что это ошибка, что он жив и здоров. Он стоял, слушал, а я передавал связистам, а те – в Волгоград…

– А что тебе ещё приходится делать помимо основных обязанностей?

– Да много чего… Раненых и убитых, например, помогал разгружать. Это самое тяжёлое… Подойдёшь к нему, наклонишься: «Ну что, браток? Держись!..». Ранение в живот… Просит воду, а её ему давать нельзя… Стоишь и слёзы вытираешь…

– Ты сам-то здорово изменился за время этой войны?

– Наверное. Я после девяти месяцев службы ездил домой в отпуск. Мать сказала, что я стал совсем другой. «Такое впечатление, сынок, что тебя там подменили. Облик вроде твой, а внутри всё не твоё. Мне даже кажется, что я тебя не знаю…».

– А как теперь она воспримет тебя?

– Даже не представляю. Раньше я весёлый был, всё время улыбался. А сейчас не могу… Не до смеха…

– Суров ли генерал Рохлин?

– Что вы! Нормальный мужик! Благодаря ему мы целы. Был бы здесь на его месте другой комкор, потерь оказалось бы значительно больше. Мы ведь в Грозный пришли без потерь. И всё благодаря мудрости Рохлина. Предприняли обходной манёвр. Никто из боевиков не знал, где, когда и как мы выдвигаемся. А другие соединения чеченцы ждали и встречали огнём из всех видов оружия. Поэтому-то у них и больше потерь…

До рассвета оставалось всего несколько часов. Я решил попытаться заснуть. Солдатик – хозяин «салона» пожелал мне «спокойной ночи».

– Вы у меня в машине уже не первый корреспондент, – заметил Саша и не без гордости сообщил: – У меня ночевал журналист из «Красной звезды». Потом ещё двое. А потом одну ночь кантовался Александр Невзоров со своим оператором, когда снимал у нас свой фильм…

Заснуть в эту ночь мне так и не удалось. Стрельба продолжалась. А в голове уже кружились мысли о том, как я напишу свой материал. Ефрейтор Дронов был мне очень симпатичен. Простой российский солдат…

Январь, 1995 г.

К штыку приравняли перо

Встреча фронтовых корреспондентов

в рое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете… 10 лет назад наши земляки – военнослужащие легендарного 8-го гвардейского армейского корпуса под командованием генерал-лейтенанта Льва Рохлина, совершив героический марш, с боем вошли в Грозный, где, неся потери, мужественно выполняли приказ по сохранению единства и территориальной целостности России.

Этой дате была посвящена прошедшая в областном отделении Российского Фонда мира волнующая встреча фронтовых корреспондентов местных газет, радио и телевидения, которые в последние дни января 1995 года, в разгар ожесточенных боев в Грозном, находились вместе с солдатами и офицерами на передовой, откуда и вели свои репортажи.

В той командировке на фронт нас было семеро. Один, увы, уже ушел из жизни. Второй затерялся где-то на просторах свободной журналистики. В нашей профессии случаются и такие «потери». На встречу в Фонд мира пришли бывший обозреватель и главный редактор областного радио Татьяна Боброва, прежний редактор регионального приложения к газете «Аргументы и факты» Наталья Абрамович, оператор телерадиокомпании «Волгоград-ТРВ» Вадим Терехов, корреспондент «Вечернего Волгограда» Дмитрий Кутепов и редактор отдела информации «Волгоградской правды» Валерий Коновалов – автор этих строк. Пришел на встречу и боевой друг Льва Рохлина – его заместитель по воспитательной работе полковник Виктор Геннадьевич Скопенко, который все три дня и три ночи в Грозном помогал нам выполнять свой профессиональный долг и лично отвечал за нашу безопасность.

Это сейчас, спустя десятилетие, многое из пережитого нами в те тревожные дни и ночи, которые мы провели на самой настоящей войне, вспоминается уже не с таким трепетом и волнением в душе каждого из нас, когда мы только собирались лететь в Чечню. Никого из журналистов в ту опасную командировку в приказном порядке не посылали. Только – добровольно. Кое-кому из моих коллег пришлось даже написать начальству соответствующее заявление… Мне этого делать не пришлось: военная тема в газете – моя. К тому же за плечами были служба в армии и учеба на военной кафедре университета. Обстоятельства потребовали готовности работать в чрезвычайной ситуации за двоих: в качестве пишущего и фотографирующего корреспондента. Университетские лекции по военной публицистике фронтовых корреспондентов Великой Отечественной очень тогда пригодились.

Помню, редактор дал мне машину, чтобы я успел перед отъездом навестить своих ближайших родственников: мама лежала перед операцией на сердце в больнице Кировского района, а сестра – после тяжелейшей операции в больничном комплексе. Сначала смотался в Кировский, потом на Семь ветров… Понабрал им тогда традиционных больничных гостинцев на неделю вперед и… на всякий случай мысленно попрощался с каждой из них. О том, что еду на следующий день в Чечню, конечно, не говорил…

На инструктаже в штабе корпуса нам выдали армейские бушлаты, кирзовые сапоги и сказали, что полетим в Моздок, а оттуда на БТРах нас перебросят в Грозный. Помню, складываю вечером в сумку блокноты, фотоаппарат, диктофон, аудиокассеты, плёнки, а по телевизору в новостях сообщают: сегодня в Чечне было сбито два вертолета и самолет федеральных сил…

Приезжаем утром на военный аэродром, а там нас ждет другая новость: летим не в Моздок, а сразу в Грозный. Наш самолет будет первым, который попытается сесть в разбитом аэропорту мятежной столицы Чечни. В снятом тогда телефильме самые первые кадры: летим в самолете молча, каждый, похоже, думает об одном: только бы не сбили, только бы благополучно приземлиться. Когда же наш АН-12 сел, мы услышали грохот доносившейся издалека канонады артиллерийских орудий и увидели изрешеченное осколками мин и снарядов здание аэропорта, а слева на лётном поле – остовы разбитых самолетов.

Из аэропорта на бронетранспортерах нас доставили в Центральный пункт боевого управления Северной группировки войск. Здесь в первые же сутки мы пережили так называемую ночь возмездия, которую боевики устроили федеральным войскам за крупные потери, понесённые бандформированиями накануне в результате мощных ударов наших войск. Нам довелось увидеть все этапы подготовки и проведения офицерами штаба под руководством Льва Рохлина операции по отражению вражеской атаки и нанесению противнику новых мощных ударов.

Встреча фронтовых корреспондентов в областном отделении Фонда мира

Никогда не забуду, с какой настойчивостью требовал генерал от своих подчиненных в телефонных и радиоприказах надежно укрыть весь личный состав и подготовиться к отражению атаки. О боевом мастерстве гвардейцев Рохлина тогда ходили легенды. Вся страна знала, что хорошо обученные в нашем корпусе бойцы несут наименьшие, по сравнению с другими соединениями, потери. И поэтому нам было о ком и о чем тогда рассказывать в своих материалах.

Из наших публикаций многие родители стали узнавать, где находятся и как выполняют свой воинский долг их сыновья. В первые дни и месяцы той чеченской кампании не обо всем и не всегда правдиво сообщалось в наших средствах массовой информации. Родители солдат не знали, что их дети в Чечне и рискуют своей жизнью на фронте необъявленной войны. Некоторые телеканалы тогда открыто занимали антиармейскую позицию и фактически проводили антигосударственную политику. Чтобы дать волгоградцам возможность получить достоверную информации о том, как воюют в Чечне воины 8-го гвардейского армейского корпуса, генерал Л. Я. Рохлин и пригласил на место боев группу наших, а не столичных журналистов.

На этой встрече в областном отделении Фонда мира полковник В. Г. Скопенко поблагодарил журналистов за их фронтовые публикации, теле– и радиорепортажи и сказал, что они в значительной степени помогли личному составу корпуса после выполнения боевой задачи возвратиться из Чечни с честью и достоинством. Именно защитниками целостности России, а не оккупантами с чужой земли.

В этот вечер мы вспомнили и помянули и генерала Рохлина, и всех других солдат и офицеров, с которыми встречались тогда в Грозном, и которые погибли или не дожили до сегодняшнего дня.

– Мы рады принимать в Фонде мира журналистов, в тяжелые дни начала первой чеченской кампании непосредственно с мест боев передававших волгоградцам достоверную информацию из Грозного, – сказала заместитель председателя областного отделения Российского Фонда мира Алла Старовойтова. – Какие же вы молодцы, что собрались сегодня, помянули павших героев и продолжаете каждый на своем месте достойно исполнять свой профессиональный долг. Успехов вам в творчестве и всего самого доброго!

Январь, 2005 г.

Встречи с интересными собеседниками

«Ну, дедунюшка… попомни!»

Беседа с внуком Михаила Шолохова

Недавно в Волгограде побывал директор Государственного музея-заповедника М. А. Шолохова Александр Михайлович Шолохов. Его визит был краткосрочным и длился всего несколько часов. Упустить возможность пообщаться с внуком великого русского писателя даже при случайной, совершенно не запланированной встрече было бы непростительной ошибкой для любого журналиста, а уж для видавшего виды репортёра тем более. Благо, что диктофон и фотоаппарат у меня всегда с собой, и уговаривать именитого гостя не пришлось: он с удовольствием согласился уделить мне внимание и ответить на спонтанно возникшие вопросы.

– Александр Михайлович, случайно столкнувшись сейчас с вами, вспомнил одну любопытную фразу, которую мне приходится иногда произносить, упоминая вашу фамилию. Я тридцать лет проработал в газете «Волгоградская правда», гостем которой, кстати, не раз бывал ваш знаменитый дед. И когда меня спрашивают, почему не напишу книгу о своих встречах с интересными людьми, я всегда не без иронии отвечаю: «Как Шолохов написать не смогу, а хуже него – кому это нужно?.. И так все магазины и киоски завалены макулатурой…» Мой собеседник улыбнулся.

Внук Михаила Шолохова

– Хочу порасспрашивать вас о вашем деде – моём любимом писателе. Можно? – Пожалуйста! – Вы хорошо его помните? – Естественно! – А сколько лет вам было, когда он ушел из жизни? – Мне было… 22 года.

– О, взрослый! Теперь, как я понял, вы возглавляете музей Михаила Шолохова? – Да, я директор Государственного музея-заповедника. – Скажите: как вы писали сочинения, когда учились в школе? – Всегда на отлично. – А дед не вмешивался, не помогал? – Нет. Я всегда писал сам. – А кроме вас, у него сколько еще внуков? Мой собеседник на мгновение задумался.

– Ой, сразу и не вспомню… Так… Я от младшего сына Михаила… А сколько же всего? Извините… С дюжину, наверное…

Тут уже улыбаюсь я.

– А детей у Шолохова сколько?

– Четверо: два сына и две дочери.

– Все ли живы и здоровы? Чем занимаются сейчас члены семьи писателя?

– Сам Михаил Александрович и его жена Мария Петровна ушли от нас уже много лет назад. После этого наша большая семья потеряла их старшего сына – моего дядю. Трое остальных детей живы и здоровы. Двое – в Вёшенской. Это мой отец и тётка. Отец является главным консультантом музея, он – член Общественной палаты при Президенте и так далее, и так далее… Тётка на пенсии, но тоже много помогает музею. Она – профессиональный редактор, всю жизнь проработала в редакции, в издательстве детской литературы. А еще одна тётка, тоже пенсионерка, живет в Москве.

– Чем вам с детства больше всего запомнился ваш дед? Он вас наказывал, когда были маленьким?

– Нет, что вы! Ни в коем случае! К таким методам воспитания он никогда не прибегал. Дело в том, что он обладал удивительным обаянием, а с другой стороны, умением внушать окружающим уважение к себе. В его присутствии даже вожди в общем-то терялись. Но не потому, что он был каким-то страшным или пронзал чудовищным взглядом… Это довольно трудно объяснить, но я всё же попробую.

Вот вы, к примеру, разговариваете с человеком и понимаете, что говорите с мудрецом, который вас, что называется, насквозь видит – в хорошем смысле слова. Вы чувствуете, что перед ним вам не надо пытаться изображать что-то из себя, казаться лучше, чем вы есть на самом деле. Это не получится, да и не нужно. Потому что этому человеку можно сказать всё! Он всё примет и всё правильно поймёт.

Михаил Александрович умер в 1984 году. После этого, спустя время, началась целая серия событий в стране, которые перехлёстывали одно другое по своей разрушительной силе и алогичности происходящего. Я говорю сейчас об этом не как апологет того строя и того времени, а просто как рядовой гражданин. Наша тяга к саморазрушению, как известно, просто невероятная! У нас ведь как? Мы всё разрушим до основания, а затем будем думать, что и как строить дальше… Спокойно к таким вещам относиться нельзя, меня и дед так воспитывал, и трезвый взгляд на всё происходящее невольно толкал меня на такие мысли: вот был бы он живой, спросил бы у него: ну что в таком случае нужно делать, как дальше быть и как жить?

– А как бы, по-вашему, он оценил бы нашу сегодняшнюю жизнь?

– Если бы я знал, я бы не задавался тем вопросом.

– Вы заставили меня сейчас вспомнить знаменитые слова Шолохова о том, что ответил он однажды на упрёки Запада в том, что советские писатели якобы пишут по указке партии. Он сказал тогда: «Мы пишем не по указке партии, а по указке сердца, а сердца наши принадлежат партии…» Действительно, было бы крайне интересно встретиться и пообщаться с Шолоховым именно сейчас, когда уже и партии той нет, и страны, которую он так любил. Да и гордости уже такой нет за свою страну, которая была прежде…

– Фигура Михаила Александровича, как и любого другого человека значимого и узнаваемого, была крайне привлекательна для политтехнологов того времени как личность, которая, как говорилось раньше, «горячо поддерживала и одобряла» всё, что делала власть. И современные политтехнологи тоже стараются сейчас привлекать под свои знамена людей известных, значимых. Однако не многие знают о том, что жизнь Михаила Александровича была отнюдь не раем. Мы сейчас об этом рассказываем в нашем музее и в различных публикациях. Начиная со Сталина, с которым он был знаком, с которым встречался и общался несколько раз, отношения со всеми последующими советскими вождями У Михаила Александровича были вовсе не простые. Сталин всегда держал его на очень коротком «поводке». И когда в вышедшем полном собрании сочинений, в одном из писем Сталина промелькнула фраза о том, что, мол, Шолохов у нас великий писатель, но у него в «Тихом Доне» есть ошибки, Михаила Александровича перестали публиковать. Никто об этом не знает практически. А ведь это был длительный – вся война и после – период. Непростые отношения были у него и с Хрущевым. Отношения же с Брежневым и вовсе дошли до полного разрыва. Если Сталин в свое время, выслушав и покритиковав, сказал, что «Тихий Дон» печатать будем, то Леонид Ильич просто отмолчался. Из-за этого у нас не появился в полном объеме роман «Они сражались за Родину». И всё потому, что Михаил Александрович «в стол» писать не умел. Ему важно было ощущать читательскую реакцию, получать читательские отклики. Это одно. А другое – он жил во времена, когда к нему тянулись люди со всего мира. Но чтобы попасть к Шолохову, им необходимо было пройти сито определенного отбора на благонадёжность.

– Какое у вас самое любимое произведение Шолохова?

– Мне очень нравятся его донские рассказы, невзирая на весь их ужас. Но при всём при этом они удивительно жизнеутверждающие. Сам он их не любил…

– Не любил???

– Да. Он говорил, что это ребячья проба пера. Поэтому несерьезно к ним относился. Знаете, я очень хорошо помню деда как рассказчика. Поэтому когда читаю его рассказы, то слышу его голос. А «Судьба человека» в этом плане – пожалуй, моё самое любимое произведение.

– А в детстве, когда вы еще не понимали, что за фигура ваш дед, у вас были на него какие-нибудь обиды? Ну вроде того, как Нахалё-нок своему деду грозил: «Ну, дедунюшка… попомни: вот выпадут у тебя зубы, а я жевать тебе не буду!» У вас с ним такого не было?

– Нет. Это был совершенно удивительный человек! Он всегда вызывал к себе безоговорочную симпатию, был очень выдержан в проявлении своих эмоций и очень деликатен. Вместе с тем это был искромётный, жизнерадостный человек! И я не помню случая в семье, чтобы дед кого-то не то чтобы оскорбил, а даже задел больно. Его авторитет в семье был просто непререкаем!

– Скажите: фамилия Шолохов больше помогает в жизни или чем-то осложняет её? Как вам с ней живется?

– Как и любое явление, и это имеет две стороны «медали». Представьте: с пацанячьих времён ко мне предъявляли повышенные требования. И в школе тоже! И в вузе! Со временем я к этому привык и сам начал к себе повышенные требования предъявлять. Когда это уже стало привычкой, то я осознал, что это в общем-то хорошо. К отрицательным моментам могу отнести лишь то, что узнаваемость и повышенный интерес ко мне иногда докучают. Но, с другой стороны, дают возможность интересного общения со многими мудрыми людьми. А это радует.

– Спасибо за это интервью!

– И вам спасибо и всего доброго!

2011 г.

Примадонна оперетты

Сегодня гость нашей рубрики «Встреча с интересным собеседником» – народная артистка СССР, лауреат Государственной премии РСФСР имени М. И. Глинки Татьяна Шмыга.

– Татьяна Ивановна, по пути на эту встречу с вами я подумал: в Волгограде – звездопад. И звёзды «падают» преимущественно мировой величины. Всего месяц назад после выступления в Америке у нас пела Елена Образцова. Сейчас гастролируют солисты Московского театра оперетты во главе с самой Шмыгой. А на 400-летний юбилей ожидаются звёзды советской эстрады… Похоже, что в культурной жизни нашего города тоже начинается перестройка…

– (Улыбнувшись.) Не знаю, действительно ли это её плоды. Но хочу заметить, что я приехала в Волгоград уже во второй раз. Впервые пела здесь много лет назад, уже и не помню, в каком году…

– Начать нашу беседу хочу с воспоминания о последнем телевизионном интервью Майи Плисецкой. Помните, она сказала, что её не любят и всю жизнь к ней плохо относятся только две организации – Большой театр и Министерство культуры СССР. Выходит, даже звёздам с мировым именем далеко не весело живётся на Руси… Неужели и вам приходится тратить часть сил и времени на борьбу с бюрократами и завистниками?..

– В этом смысле мне повезло. Я не могу пожаловаться на то, что ко мне кто-то плохо в театре относится. Ведь действительно большинство талантливых артистов, покинувших нашу страну, по тем или иным причинам были лишены возможности сполна реализовать свой творческий потенциал. И очень жаль, что их признали и создали им хорошие условия для работы именно за границей, а не у себя на Родине.

– Большой театр и его деятели всегда были у нас вне критики. Только в последнее время появились статьи и передачи об истинном положении дел в нём. Ваш же театр оперетты ругали и в годы застоя. Но вот критики в адрес Татьяны Шмыги что-то никогда читать и слышать не приходилось. Случайно это или нет?

– (Смеётся.) Так уж вышло, что с самых первых моих работ критики отнеслись ко мне очень благосклонно. Вот и тянется этот шлейф за мной всю жизнь – по инерции, что ли…

– А были ли моменты, за которые вас надо было именно ругать, а не хвалить?

– Ну, безусловно, были! У каждого актёра случаются если не провалы, то неудачи. От них никто не застрахован, без них не может быть творческого роста… – Выходит, и у Шмыги провалы были?

– Ну, провалов как таковых, может, и не было, а вот неинтересные роли, из которых трудно что-либо «вытащить», – были. Они мало волновали и меня, и зрителей, и, очевидно, критику. Поэтому-то, наверное, и остались незамеченными.

– Что вам нравится больше – играть в спектакле или репетировать?

– О, это совершенно разные процессы. Их нельзя сравнивать. Игра на сцене, ощущение дыхания зала, особенно в конце спектакля – чувства несопоставимые! Это – прекраснейшие мгновения жизни. Но я очень люблю и репетировать. Каждый образ новой своей героини создаю очень медленно, порой мучительно. Иногда, наверное, надоедаю режиссёрам своими вопросами, на которые ни я, ни они не могут толком ответить…

– Бывают ли у вас конфликты с режиссёрами?

– О да, конечно! (Смеётся.) Как же без них? Честно говоря, у меня как раз в последние годы почему-то не складываются отношения с главными режиссёрами…

– Не потому ли они так часто у вас меняются?

– Намекаете на мой характер? (Смеётся.)

– Говорят, что все звёзды и примы капризны…

– Я в общем-то не замечала этого греха за собой. Всегда старалась быть очень выдержанной, поэтому и ко мне все относились с уважением. Но с годами, чувствую, характер портится. Это точно. Иногда могу сказать резкое слово в ответ… А главное – режиссёры у нас не держатся подолгу вовсе не потому, что в труппе есть капризные примы. Понимаете, когда я начинала работать, в нашем театре творили режиссёры, которые до самозабвения были преданы искусству. Взять, к примеру, И. Туманова, В. Канделаки. Они жили театром. В десять утра они на репетиции, потом убегали на обед, а вечером – обязательно на спектакле. Сейчас же мы месяцами не видим в театре своих главных режиссёров на вечерних спектаклях. Им это не надо. Они в театре оперетты как на перекладных. Из трёх последних главных режиссёров только один работал прежде в оперетте, остальные приходили из оперы. Они не только не знали, не понимали нашего вида искусства, но и не любили его. Вот ведь в чём парадокс.

– Татьяна Ивановна, думали ли вы в молодости, что станете знаменитой – народной артисткой СССР?

– Что вы?! Конечно нет! Я была ужасной трусихой, чуть даже не ушла из института. Думала, что ничего из меня не получится. Я очень боялась сцены. А на четвёртом курсе даже теряла голос. Но меня окружали прекрасные педагоги, которые заметили во мне искру Божью и всеми силами старались развить мои способности.

– В чём же секрет вашей молодости?

– Наверное, в том, что я очень люблю свою профессию. А потом – я получила хорошую вокальную школу. Почти 30 лет занималась с великолепным педагогом – профессором Белявской. Она учила меня не только вокалу, но и бережному отношению к собственному голосу —

этому бесценному дару природы. Я редко пела на концертах, а первые пять лет работы в театре вообще не принимала в них участие. Возможно, поэтому до сих пор сохраняю хорошую форму, а ведь многие мои ровесники не рассчитали своих сил и уже давно перестали петь.

– Так теперь вам работается труднее, чем прежде, или легче?

– С одной стороны – легче. Есть опыт, уверенность в себе. С другой – стало и труднее, потому что нет в последнее время в театре таких крепких режиссёрских рук, которые, как раньше, требовали бы от меня больше того, что я могу.

– Татьяна Ивановна, есть поговорка: искусство требует жертв…