Текст книги "В закрытом гарнизоне. Книга 3"

«Понедельник день тяжелый»

– Командам приготовиться к политзанятиям! – разносится по верхней палубе плавбазы, и толпа курильщиков у обрезов редеет.

Спустившись в расцвеченный солнечными пятнами кубрик, где меж подвесных коек уже вооружены раскладные столы, мы извлекаем из рундуков тетради с ручками и с умным видом рассаживаемся по боевым частям и службам.

Сегодня понедельник и на Беломоро-Балтийской ВМБ, где мы сейчас обретаемся, день политзанятий. Советский моряк должен быть идейно подкован, политически грамотен и чужд западной идеологии, чему мы в принципе не против.

Тем более, что после подъема флага не надо идти в завод на лодку, а следует только внимать сентенциям замполита и слегка дремать в предвкушении того приятного, что ждет нас впереди.

Организатор приятного – радиотелеграфист и он же по совместительству экипажный почтальон, старший матрос Витька Дараган.

По национальности он гагауз, любимец замполита и большой романтик.

В силу политической сознательности, от политзанятий Витька освобожден и сейчас, облаченный в форму «три», готовится к вояжу в город, для получения причитающейся команде почты.

Помимо писем от пап, мам и бабушек, в нее входит десяток казенных номеров газеты «На страже Заполярья», а также несколько экземпляров журнала «Коммунист», выписуемых замполитом для офицеров.

Все это каждый понедельник, незадолго до обеда, Витька доставляет в среднего размера фибровом чемодане, с приспособленным к нему наплечным ремнем.

И вот уже второй месяц, вместе с почтой, он снабжает нас, портвейном, с впечатляющим названием «Три семерки».

Этот удивительный напиток, с запахом горелой пробки и вышибающий из глаз искры, по прибытию в Северодвинск по достоинству был оценен командой в первое же увольнение, и Витька возложил на себя бремя, доставки его на борт плавбазы.

Ну, а поскольку доставка была сопряжена с риском и, как следствие истощением нервных клеток, в целях их восполнения установил таксу – сто граммов с каждой заказанной бутылки.

Кому-то может показаться, что это много, но, учитывая, что Дараган вырос в солнечной Молдавии, где, по слухам, вино пьют даже младенцы, то это приняли как должное, и спорить с Витькой никто не стал.

– Ну, так я пошел? – шлепнув на затылок малюсенькую бескозырку и набросив ремень чемодана на плечо, – окидывает взглядом аудиторию Дараган.

– Давай, давай, – сразу же откликаются несколько страждущих, и Витька лихо стучит ботинками вверх по трапу.

А чуть позже в кубрик спускается замполит, капитан 2 ранга Сокуров, дневальный голосит «смирно!», и начинаются любимые нам политзанятия.

Для начала Башир Нухович рассказывает об успехах коммунистического строительства в СССР и подкрепляет их цифрами, потом клеймит позором посягнувших на наши границы китайских милитаристов, после чего открывает очередной номер «Коммуниста» и начинает вбивать в наши головы материалы последнего съезда.

Сначала мы внимаем с показным интересом, а некоторые даже что-то чиркают ручками в тетрадях, потом монотонное бубнение и шум прибоя за бортом начинает навевать сон, и кто-то громко всхрапывает.

Башир Нухович замолкает и хмурит густые брови, уснувшему дают по шее, лектор одобрительно крякает и занятия продолжаются.

Потом объявляется перерыв, мы поднимаемся наверх, и, сбросив сонное оцепенение, перекуриваем на юте.

– А помните как в фильме «Операция Ы», прораб Пуговкин Федю просвящал? – лениво пуская вверх кольца дыма, говорит штурманский электрик Серега Антоненко.

– Это когда космические корабли бороздят просторы Большого театра?

– Ну да, – кивает тот русым чубом. – Вот и для меня эти политзанятия до лампочки. – О чем Башир зудит, ни хрена не понимаю.

– Это потому, что ты тупой, – флегматично заявляет его приятель трюмный Виталька Иконников. – Служишь полтора года, а на второй класс сдать не можешь.

– Га-га-га! – довольно гогочут присутствующие, а Серега все так же невозмутимо попыхивает сигаретой.

Вторая часть занятий проходит более оживленно. Замполит выясняет что мы усвоили, впаривает двоим по наряду вне очереди и, наконец, наступает время обеда.

Бачковые, прихватив тару, живо рысят на камбуз, а все остальные прячут тетради в рундуки и рассаживаются вокруг столов в предвкушении обеда.

– Витька появляется вместе с навьюченными провизией бачковыми, что сопровождается радостными возгласами, и все с вожделением пялятся на чемодан.

Потом у люка выставляется дневальный, посудины с портвейном извлекаются из чемодана и вскрываются, после чего он аккуратно переливается в чайники с компотом.

– Буль-буль-буль, – всплескивает за бортов выброшенная тара, и мы торжественно приступаем к обеду.

В самый его разгар, когда вытянув по первой кружке компото-портвейна мы активно работаем ложками, перекладины трапа звякают, и в кубрике, в сопровождении дежурного, снова возникает замполит.

Это никого не удивляет. Башир Нухович трепетно относится к нуждам личного состава и регулярно проверяет качество вкушаемой нами пищи.

И сейчас, как обычно, пожелав всем приятного аппетита, он неспешно идет вдоль столов, интересуясь, насколько наварист борщ, достаточно ли мяса в макаронах и сухофруктов в компоте.

– Все отлично, товарищ капитан 2 ранга, – довольно бормочем мы. – Особенно компот.

– Ну что же, добро, – удовлетворенно кивает он, и величаво поднимается наверх.

Проводив взглядом исчезающие в люке ботинки, мы перемигиваемся и наливаем по второй. Потом следует перекур, часовой отдых и мы отправляемся в завод на лодку.

Под лучами летнего солнца ослепительно сияет залив, в синем небе орут бакланы, жизнь прекрасна и удивительна.

Впрочем, как сказал кто – то из умных, «все хорошее когда – нибудь кончается».

Кончилось и наше компотное благоденствие.

В тот злосчастный понедельник очередные занятия, с участием проверяющего из политотдела, Башир Нухович решил провести рядом с плавбазой на причале. Тем более, что он был обширен и пуст, а высокий и крутой борт судна давал отличную тень.

После завтрака и подъема флага, облачившись в отутюженную форму «три», мы расставили внизу у борта раскладные столы и банки, нацепили на стоящие перед ними штатив политическую карту мира и несколько красочно намалеванных плакатов с мудрыми изречениями типа «Служи по уставу, завоюешь честь и славу!», а также другими перлами военной мысли.

Когда все было готово, и мы расселись по местам, дежурный порысил наверх, и через несколько минут вниз спустились проверяющий – упитанный капитан 1 ранга в сопровождении замполита.

– Приступайте, – вяло махнул рукой «капраз» и грузно уселся за накрытый красным кумачом стол.

В этот раз политзанятия начались на высоком идеологическом подъеме, чему способствовали присутствие высокого начальства и экзотика выбранного для них места.

Башир Нухович вдохновенно излагал очередную тему, под сваями причала тихо шуршал прибой, высокий борт судна блестел на солнце иллюминаторами.

Потом вся эта гармония нарушилась, и что-то стало ни так.

В задних рядах возникло шевеление, потом шепот и сидящий рядом Серега Алешин пнул меня в бок – смотри.

Я обернулся и от удивления раскрыл рот.

Со стороны маячащего вдали КПП, вдоль высящихся справа пакгаузов, вихляясь и неверно ступая ногами, в нашу сторону двигалась высокая тощая фигура, с болтающимся на плече чемоданом.

– Так это ж Витька, – прошелестело по рядам. – Нажрался сука…

Не преминули заметить Дарагана и замполит с проверяющим.

Башир Нухович подавился словом в очередной фразе, а у политотдельца отвисла челюсть.

Между тем, пройдя почти рядом с нами, углубленный в себя почтальон, с видом сомнамбулы покарабкался по крутому трапу наверх, там, покачнувшись, козырнул левой рукой гордо реющему в синеве неба военно-морскому флагу и исчез из поля зрения.

– Эт-то что было? – щелкнул челюстью проверяющий, а Башир Нухович, сделав зверское лицо, шустро зарысил к трапу.

А еще через несколько минут из крайнего верхнего иллюминатора, за которым находилась каюта замполита, вместе с командным рыком стали вылетать и плюхаться за борт бутылки с заветным напитком.

– Одна, вторя, третья… пятая, – заворожено считали мы.

А ведь так хорошо все начиналось.

«На камбузе»

– …Бугров!

– Я!

– Свеженцев!

– Я!

– Маркелов!

– Я!

Выкрикнув последнюю фамилию, строевой старшина Жора Юркин с чувством выполненного долга встряхивает цыганским чубом, подвешенным на шнурке к обложке строевой ведомости карандашом выводит внизу слово «ито́го» и цифру наличия личного состава.

Затем, захлопнув обложку, он четко поворачивается налево, делает пару шагов к стоящему перед длинной шеренгой помощнику командира и изображает строевую стойку.

– Товарищ капитан-лейтенант! Вечерняя поверка в команде проведена! Самоходчиков и больных нет! Семь человек на вахте, один на губе. Доложил старшина 1 статьи Юркин!

– Вольно, – небрежно цедит рослый помощник, и, заложив руки за спину, хмуро оглядывает сине-полосатый строй.

Вообще-то наш «помоха», капитан-лейтенант Михал Ивваныч Колбунов, мужик очень даже ничего. Правда рыжий и при необходимости может дать пенделя.

Но сегодня настроение у него хреновое, и на то есть причины.

Через сутки команда заступает в суточный наряд по камбузу, а это значит, что на лодке будет пахать только вахта.

– Значит так, лишенцы, – раскачиваясь с пятки на носок, – кривит тонкие губы помощник. – В наряде вести себя достойно, на камбузе не шакалить и баб не лапать. На кого поступят жалобы, будет иметь дело со мной. Вопросы?

Две выстроенные вдоль коек шеренги молча скалятся и переминаются с ноги на ногу. Шаклить на камбузе мы конечно же будем, это дело святое. А вот нащет баб Михал Иваныч загнул. Их там раз-два и обчелся и всех «танцуют» коки.

– У матросов нет вопросов, – довольно хмыкает Колбунов. – Юркин, распускай строй.

– Команде приготовится к отбою! Вольно, разойдись! – привычно голосит Жора, и мы превращаемся в толпу.

Одни, весело переругиваясь и толкая друг друга в бок, чапают в курилку, подымить на сон грядущий, козлисты бросаются к раздолбанному столу «добить партейку», а самые уставные стягивают с плеч робы и, прихватив туалетные принадлежности, шаркают тапками в умывальник.

– Да, взгромоздившись на широкий подоконник, – чиркает спичкой мой корешок Витька Допиро. – Клевый наряд, – и выдувает из широких ноздрей две струйки дыма.

– А то, – басит стоящий рядом горилоподобный Серега Свеженцев. – Наш Желудок хоть нажрется от пуза.

Не нажрусь, а покушаю, – мечтательно хлопает пушистыми ресницами экипажный обжора Сашка Чепурных по кличке «Желудок» и с хрустом разгрызает очередную, извлеченную из кармана галету.

Кормят нас на лодках, будь здоров. Такой паек только в истребительной авиации. Но и пашем мы как звери, что на берегу, что в море. Всякие там тяжеловесы отдыхают.

Так что наряд на камбуз – приятное развлечение. Тем паче, что в разгаре полярная зима, увольнений в гарнизоне нет, и с подъема до отбоя, мы корячимся в холодных отсеках.

На следующий день, вернувшись с ужина и сытно отрыгивая, весь наряд заваливается в койки и в течение часа предается отдыху. Так определено военно-морским уставом.

Затем из офицерского коридора возникают лейтенант Турский с мичманом Порубовым – они старшие, поднимают всех с коек и расписывают по объектам. Одни назначаются в варочный цех, подвозить туда продукты и помогать кокам заваливать их в котлы, другие в хлеборезку – пилить и выдавать оттуда хлеб, а третьи в посудомойку и залы питания, накрывать столы.

У перед! – завершив распределение обязанностей, командует Гурский, после чего все напяливают шинели с шапками и, гремя яловыми самогами, покидают казарму.

На дворе сгущаются сумерки, в заливе утюгами застыли лодки, с неба сыплется снежная пороша.

– Шаго́м, марш! – хрипло орет отворачивая морду от ветра Жора, и мы скрипим по снегу вдоль длинного ряда пятиэтажных казарм в сторону высящего за ними на сопке, белого куба камбуза.

С торчащей позади дымящей трубой и желтеющим в громадных окнах светом, он чем-то напоминает корабль и пробуждает в нас романтические чувства.

– Прибавить шагу! – время от времени гавкает Жора, и морозный пар над строем становится гуще.

Вот наконец и камбуз.

Матерясь и оскальзываясь на обледенелых ступенях широченного трапа, мы карабкаемся по его крутым пролетам вверх, минуем стоящее перед входом бетонное архитектурное творение и вваливаемся в гулкий пустой вестибюль.

Потом мерзлый стук сапог, второй этаж и тепло залитых светом громадных залов. Их несколько, уходящих в далекую бесконечность.

Первый, и самый большой, с десятками длинных синеющих пластиком столов и стоящими у них лавок – матросский, потом, за витиеватым ажуром декоративных решеток – офицерский и мичманский, а самый последний, отделанный полированным шпоном – для старшего начальствующего состава.

Сейчас в залах пустынно и только старый наряд, устало шаркает швабрами по бетону, готовя объект к сдаче.

– Значит так, – шмыгает носом, выстроив нас на среднем проходе, лейтенант Гурский. – Принимать все по полной программе. А то будете приводить в порядок сами. Ясно?

– Точно так, – вразнобой отвечаем мы, и начинается приемка.

Все разбегаются по своим объектам и начинают мордовать сменяющихся. Это вынужденная неизбежность. Действует зоновский принцип «умри ты сегодня, а я завтра».

– Давай, давай, скатывай еще раз, видишь, палуба жирная! – орут наши на пыхтящих сдатчиков в одном конце зала.

– А ложки, где полета ложек?! – вопит дотошный Желудок принимающий посуду в одной из подсобок.

– Какая курва сломала лавку! Тащите запасную! – наступает на сдатчиков в мичманском зале Славка Гордеев.

Наконец после получаса взаимных претензий и соленого мата, прием-сдача завершены, отупевший от суточного стояния на камбузе старый наряд выметается с камбуза, а мы переоблачаемся в белые робы и куртки и слушаем инструктаж начальника камбуза.

Это старый, умудренный опытом сундук, с золотыми, увенчанными звездами шевронами на рукавах кителя и весом примерно в центнер.

Т-экс, лэйтэнант, – поворачивает он качан головы к нашему Турскому. – Щас пять рыл на машину и на склад за продуктами. Ось накладная. И вручает тому мятую бумажку.

– Ты, ты и вы трое, – тычет в меня, Витьку Допиро и еще нескольких парней пальцем лейтенант. – Уперед!

Мы напяливаем на себя камбузные ватники, и в сопровождении местного старшины-сверхсрочника, спускаемся через черный ход на противоположную сторону камбуза.

Там, на заасфальтированной площадке, стоят несколько грузовиков, и мы топаем к крайнему.

– Запускай, Вовка! – лезет в кабину сверхсрочник. – А вы в кузов!

Спустя несколько минут, подпрыгивая на мерзлом серпантине, военный «УАЗ» с тентом бодро катит в сторону расположенных на дальнем плато у поселка, базовых флотилийских складов.

Чуть позже, урча двигателем, он останавливается у высоких ворот, с расхаживающим рядом, облаченным в длинный тулуп, вооруженным автоматом часовым, тот их распахивает и мы заезжаем внутрь.

Сначала, кряхтя и переругиваясь, мы перетаскиваем в машину из серебристого ангара десяток замороженных говяжьих и свиных туш, затем грузовик рулит к другому, и в кузов загружаются множество ящиков со сгущенкой, кофе и другими, предназначенными на съедение подводниками, продуктов.

– А теперь домой! – припрыгивает вокруг машины замерзший сверхсрочник, зажав ноздрю лихо сморкается, и тяжело груженая машина катит назад.

По дороге мы на минуту останавливаемся, по приказу сундука сбрасываем в близлежащий сугроб небольшого поросенка и коробку, после чего «УАЗ» следует дальше.

– Ворует сука, – пробив в банке со сгущенкой финкой отверстие, – подмигивает мне Допиро, и мы пускаем ее по кругу.

– А знаете, почему сундуков называют вдумчивыми и выносливыми? – передав мне банку, сладко чмокает губами Серега Алешин.

– Не-а, – смеется кто-то из ребят. – Почему?

– А до обеда они думают, чего бы спиздить, а после обеда, как это вынести! – бодро констатирует Серега и валится от толчка на спину.

– Га-га-га, – довольно ржем мы, и всем становится теплее.

У камбуза машина останавливается, из черного проема дверей выскакивает еще пяток нарядчиков и дружными усилиями все перетаскивается в многочисленные провизионки и кладовые камбуза. Они самые разные, с глухими деревянными дверьми, металлическими переметами с пудовыми замками и ломятся от гастрономического изобилия.

Тут тебе и висящие на крючьях замороженные свиные, говяжьи и бараньи туши, крафтовые мешки с одесской колбасой и салями, пирамиды ящиков со сгущенкой, тушенкой и печеньем, бочонки со всевозможными соленьями и маринадами, и бог что знает еще.

– Так, – тащите в варочный цех, – бурчит, звеня ключами очередной камбузный бог и мы таскаем, катаем и волочим тонны всевозможной провизии.

Крохотная часть из нее, в виде колец колбасы, банок сгущенки, варенья или горсти янтарного изюма, каким-то непостижимым образом оказывается за пазухой или в наших карманах, и это вызывает мальчишескую радость.

А в святая святых камбуза – расположенном на первом этаже громадном варочном цехе, уже священнодействуют облаченные во все белое, коки. Лодочных тут нету. Только свои, базовские. Практически все они здоровенные «азеры», попавшие сюда всякими правдами и неправдами.

Потом, вернувшись на гражданку в свои аулы, эти Тофики и Рафики будут рассказывать о пройденных ими атономках, штормовых морях и виденных на Полюсе айсбергах.

А пока они готовят к утренней закладке продуктами, похожие на атомные реакторы, сияющие нержавейкой и медью, объемистые, увенчанные манометрами, котлы.

В них из специально подведенных трубопроводов заливается вода, рядом, на металлических столах водружаются горы ящиков и мешком, на холодные пока электропечи устанавливаются громадные лагуны и протвини.

Ровно в пять утра все это закипит и, издавая дразнящие запахи, начнет жариться и вариться, а пока нам остается только освободить варочный цех от остатков подводницкого ужина.

Это стоящие в стороне десятка два громадных лагунов с остывшей мясной кашей, несведенными ломтями хлеба и нежно пахнущим какао. Все это пойдет на подхоз, флотским машкам и васькам. Они тоже питаются по морскому.

Впрочем, не все. В одной из ведущих наружу дверей появляются упакованные в армейские бушлаты и шапки с опущенными ушами две заиндевелые фигуры, и мы приветливо машем им руками.

Это стройбатовцы, или как их у нас называют «партизаны». Когда поздно вечером, едва волоча ноги, солдаты возвращаются со строительства особо секретного объекта в сопках к себе в казармы, расположенные неподалеку от нашего городка, на морской камбуз делегируются несколько гонцов и наряд неизменно затаривает их жратвой. Служба в Заполярье у «партизанов» аховая, а пайок чуть лучше зоновского.

– Давайте сидора, – подмигивает кто-то из наших, и в два обшарпанных армейских вещмешка поочередно загружается упакованная в дуковский пакет мясная каша, десяток белых кирпичей хлеба и несколько банок сгущенки.

– А теперь топайте, – бурчит ближайший к нам кок и сует одному из партизан несколько цыбиков чаю.

– …пасибо, – чуть улыбается тот заиндевелыми губами, и парни исчезают в морозном мареве открываемой двери.

Впрочем, не такие уж они и убогие. Взрывники, бульдозеристы и водители «кразов», заколачивают в стройбате до трехсот рублей в месяц, перед демобилизацией покупают в военторге морскую форму, а у нас жетоны «За дальний поход» и отбывают на Большую землю просоленными мореманами.

Часть из них в Мурманске отлавливают морские патрули и снова переоблачают в галифе, а счастливчики грузятся в поезд, там напиваются и непременно учиняют драку. Что поделаешь, мореманы.

Затем, снова напялив на себя ватники, мы таскаем тяжеленные лагуны с остатками ужина на расположенную за камбузом обширную площадку, где стоят металлические контейнера для отходов.

Там уже повиливают хвостами наши друзья – собаки из гарнизонного поселка. Кого тут только нету, начиная от кудлатых болонок и заканчивая кавказскими овчарками.

– Здорово, Бой! – протягиваю я здоровенному сенбернару руку, и тот солидно шлепает в нее лапу. Ребята тоже ласково треплют братьев меньших за ушами и те довольно повизгивают.

Северные псы резко отличаются от всех остальных. В них нет заискивания, фальши и пресмыкания перед человеком. А еще они всегда встречают нас с моря. И это дорогого стоит.

Мы знаем случаи, когда при демобилизации моряки увозили на большую землю своих друзей. В память о флоте.

– Наворачивайте, – довольно гудит Свеженцев, наполнив доверху несколько стоящих у контейнеров чеплашек и братья меньшие с достоинством начинают свою трапезу.

Потом они убегут в поселок, драться и справлять свои собачьи дела, а мы, выкурив по сигарете, возвращаемся в парное тепло камбуза.

Остается последняя часть работы: накрыть посудой на утро столы. В течение часа в залах стоит тонкий звон, летают веселые матерки, и вскоре они сияют аккуратными пирамидами сотен мисок, стройными рядами кружек и россыпями алюминиевых ложек.

Вышедшие из комнаты дежурного лейтенант с мичманом одобрительно оглядывают плоды нашей деятельности, удовлетворенно хмыкают и снова уходят играть в шиш-беш.

– Ну, все, баста! – плюхается на одну их лавок Юркин. – Тащите из варочного цеха рубон!

– Е-есть! – радостно орет Желудок и несколько гонцов гремят сапогами по лестнице.

Через несколько минут на один из столов торжественно водружаются два издающих упомрочительный запах протвиня с изжаренным в сливочном масле картофелем – фри, лагун истекающих соком отбивных и громадный чайник с горячим кофе.

Пара наполненных доверху тарелок вместе с парящими кружками оттаскиваются нашему начальству, и наряд приступает к ночной трапезе.

– Вкусно, – бормочет Желудок, заглатывая очередную отбивную, и пучит выпуклые глаза.

– Кушай, Саша, кушай, – ласково гладит его по башке Витя Будеев и сует в руку обжоре полукольцо «одесской».

– Угу, – пыхтит Желудок и хрупает ее как морковку.

– Потом мы пьем сладкий обжигающий кофе с печеньем и начинается соответствующая обстановке травля.

– А девок – то того, на камбузе нету, – лепит из мякиша рогатого «черта» и пуляет его в стену Витька Допиро.

– Бах! – отскакивает тот в лоб флегматично жующему Свеженцеву, и все довольно ржут.

– Все правильно, – скалит белые зубы штурманский электрик Лука. – Это что б такие как ты, их не тискали. Они работают только утром и днем, так сказать под присмотром.

– Да, днем хрен потискаешь, – чешет в затылке Допиро и все снова регочут.

– Ну что, все закончили? – появляются сзади Гурский с Порубовым.

– Точно так, – отвечает за всех Юркин и тычет пальцем в сторону сияющих посудой залов. – Закончили.

– Добро, – ковыряет спичкой в зубах лейтенант. – Всем одеваться, и идем в казарму. Завтра подъем ровно в пять.

Спустя полчаса, мы ходко движемся обратно. Ночь чудесная. Вверху, потрескивая, вспыхивают сполохи северного сияния, снег первозданно чист и пахнет яблоками.

– Красота, – задрав вверх головы, восхищаемся мы, а топающий сзади Желудок, прихвативший с собой сидор взевозможного харча, поскользнувшись, грохотом рушится наземь.

– Обкушался, болезный, – тонким голосом пищит кто-то, и ночь снова оглашается нашим бесшабашным смехом. – А что? На флоте всегда весело!

Казарма встречает нас привычным холодом, мертвенным светом ночного освещения, с сонно прохаживающемся в нем дневальным и доносящимся с коек разноголосым храпом

– Кореша, пожрать притаранили? – поднимается с верхней койки чья – то голова?

– А то, – бурчит Жора и первым шмякает на стоящий у окна стол пару банок сгущенки. Через минуту на него вываливается умыкнутая с камбуза гора снеди, скрипят койки и с них слышатся прыжки, и десяток фигур в тельниках, пристраиваются вокруг стола на банках.

Мы же наскоро умываемся, раздевшись забираемся под шерстяные одеяла, и, по северному набросив на них шинели, проваливаемся в глубокий сон.

Ровно в пять утра, сладко позевывая, весь наряд снова шествует в сторону уже дымящего трубой камбуза.

Под кожаными подошвами гулко гремят бетонные ступени, в настывших за ночь обеденных залах врубается яркий свет, мы переоблачемся в белые куртки и начинается подготовка к завтраку.

Часть наряда вместе с камбузными начальниками направляется в провизионки и хранилища, их массивные двери отпираются и ребята кряхтя, таскают на этажи тяжелые связки копченых колбас и картонные ящики с банками консервированного сыра, тушенкой и соком.

Вторая часть спускается в окутанный паром варочный цех, где у электрических, сияющих никелем и нержавейкой котлов уже орудуют здоровенные коки и тоже доставляет туда горы разнокалиберных ящиков со сгущенкой, какао и яйцами.

– Давай, давай, шустрээ! – начальственно покрикивают коки, и начинается процесс готовки.

Отворачивая лица от клубов валящего из котлов пара, мы заваливаем в одни тысячи куриных яиц и кряхтя, подтаскиваем к другим ящики со сгущенкой.

– Па-ашла радимая! – делают зверские рожи коки, хватают из них блестящие банки, рубят их острыми секачами над котлами напополам и опорожняют.

Опустошенные половинки летят в стоящие рядом пустые ящики, у которых, во главе с Желудком, расположились несколько «шакалов» из наряда.

Они сцеживают остатки сгущенки в притащенное из подсобки эмалированное ведро и довольно облизывают пальцы.

Когда в бурлящие котлы засыпается какао «Золотой ярлык» и несколько мешков рафинада, ведро у шакалов почти полное, и они, шлепая сладкими губами, радостно волокут его в одну из подсобок.

Далее начинается процесс таскания к грузовым лифтам лагунов с парящим какао и яйцами, и подъем их на этажи.

А там уже шустрит третья часть наряда, шмякая на столы алюминиевые миски с брусами запотевшего масла, нарезанной колбасой, а также откупоренные банки с соком, вареньем и россыпь печенья на подносах.

Потом все это дополняется кирпичами доставленного с пекарни испеченного ночью белого хлеба и исходящими душистым паром чайниками с какао.

В завершение, под пристальными взглядами старших наряда, на каждый стол водружается миска с десятком сваренных вкрутую яиц.

Запасные есть? – пересчитывая пальцем несостоявшиеся эмбрионы, – напряженно интересуется лейтенант Гурский у сопровождающего его Порубова.

– Лагун – солидно кивает тот лакированным козырьком мичманки.

– Ну – ну, – бормочет Гурский и считает дальше.

Утреннее яйцо на завтрак, в подплаве дело святое. А точнее традиция.

Подводнику можно не додать чего угодно. Съест, и будет помалкивать. Но яйцо вынь и положь. Иначе начнет качать права. Причем любой, будь то матрос, мичман или офицер. И почему, никто не знает. Одним словом, традиция. Одна из многих.

Закончив счет, Гурский удовлетворенно крякает, еще раз окидывает ломящиеся от жратвы залы и смотрит на наручные часы.

На них без пяти семь.

– Запускай! – бросает он стоящему неподалеку Юркину, и тот направляет вниз одного из нарядчиков.

Через минуту где-то далеко слышится лязг отодвигаемого запора, затем что-то вроде гула шторма и камбуз вибрирует от топота сотен ног.

Вслед за этим из торцевых дверей появляется синий поток матросской массы, слышны бодрые матерки старшин, и все шумно усаживаются за столы.

В течение следующего получаса в громадных помещениях слышны дружный бряк ложек, гул молодых голосов и, изредка, взрывы смеха. Определенные в зал нарядчики, чертом носятся между столами, подтаскивая желающим добавки, а по среднему проходу в свои залы неспешно дефилируют группы отцов – командиров. Питание идет полным ходом.

Затем следуют разноголосые команды, залы пустеют, и взмыленный наряд минут десять отдыхает.

Мы мрачно озираем распатроненные столы, дымим в одно из открытых окон сигаретами и поминаем недобрым словом топающие на лодки экипажи.

Потом неспешно обедаем, утаскиваем горы грязной посуды в моечную и приводим в порядок обеденные залы.

– Так, до пяти можно покемарить, – смотрит на наручные часы Жора, и наряд расползается кто-куда.

Одни устраиваются на сдвинутых попарно лавках в залах, другие располагаются в подсобках, а третьи возлегают на щитах в теплой хлеборезке.

Чуть позже изо всех этих мест доносится богатырский храп и только вечно голодный Желудок, развалившийся в мягком кресле офицерского зала, неспешно опорожняет очередной судок с котлетами, запивая их сладким компотом из стеклянного графина.

Спустя час мы снова накрываем столы, поднимаем снизу тонны разнообразной снеди и чертыхаясь таскаем горячие бачки и чайники.

Ровно в назначенное время залы снова наполняются оголодавшими в стылом железе веселыми командами, и все в звяке ложек с мисками, как по волшебству исчезает. Налицо одна из флотских аксиом: «море любит сильных, а сильный любит пожрать».

Поздно вечером, когда в высоком небе блестят звезды, наш расхлябанный строй неспешно топает в сторону казарм.

Завтра снова на лодку, а потом в моря. Романтика!

Примечания:

Козлисты – игроки в домино (жарг.)

Банка – табурет.

Сундук – старшина сверхсрочник, мичман (жарг.)

Дуковский пакет – прочный полиэтиленовый мешок для удаления пищевых отходов на подводной лодке.

Банка – табурет.