Текст книги "Комиссар госбезопасности"

Глава 2. Жемчужина у моря

У горизонта гремела канонада, моросил дождь, полк по осенней грязи отступал на Одессу. Бойцы в обхлестанных шинелях сапогами месили грязь, за ними понуро шла конница, вихлялись тачанки и катились трёх дюймовки в упряжках, позади скрипел обоз.

– Но! – нахлестывали ездовые тощих коней, те из последних сил натягивали постромки.

Под брезентом одной из санитарных повозок в числе других метался в тифу Пашка. Он захворал четыре дня назад, температура поднялась за сорок, губы обметало сыпью. Изредка у повозки возникал Иван, поил его из фляжки и снова уходил вперед, к связистам.

Хмурым утром вошли в город, сапоги, подковы и колеса загремели по булыжнику.

– Подтянись! – хрипло орали командиры, в ответ – звяк амуниции, хрип лошадей и тяжелое дыхание. Наконец где-то в центре раздалось желанное «Стой!», начали размещаться в брошенных казармах. В одной наскоро организовали лазарет, перетаскали туда раненых и тифозных. К вечеру Пашка очнулся на соломенном тюфяке, рядом стояли брат и Бубнов.

– Ну как ты? – наклонился Николай.

– Ничего, – бледно улыбнулся мальчишка. – Только голова кружится и жар сильный.

От соседнего больного, выслушав того стетоскопом, подошел фельдшер в застиранном халате.

– Вы кем будете мальчишке?

– Я брат, – ответил Николай.

– Сослуживец, – буркнул Бубнов.

– Ну, так вот, товарищи, – отвел их чуть в сторону фельдшер. – По возможности нужно определить его в больницу, иначе погибнет. У меня ни лекарств, ни условий.

– Ясно, – переглянулись оба и, попрощавшись с больным, вышли из лазарета.

На следующее утро Пашка очнулся в светлой палате на койке и попросил воды.

– Где я? – оторвавшись от поилки, спросил у сестры милосердия в белой косынке и фартуке.

– Ты, мальчик, в городской инфекционной больнице, – ровным голосом ответила она и сунула ему под мышку градусник. Затем появился благообразный старик в таких же белых шапочке и халате, присел у койки.

– Нутес, посмотрим вас, батенька.

Завершив осмотр, сказал сестре несколько слов по латыни (та кивнула), вслед за чем перешёл к следующему больному, а таких в палате был десяток. Началось лечение. Спустя месяц, в первых числах октября, похудевший и с бритой головой, Пашка был выписан из больницы.

У кастелянши он получил свою пахнувшую дезинфекцией одежду, попрощался с лечащим врачом и сёстрами, которые за ним ухаживали, и вышел из дверей больницы в новую жизнь. А новой она была потому, что на третий день после его госпитализации красные части оставили Одессу, её заняли белые. Встал вопрос, что делать дальше?

Куда отошел фронт, мальчишка не знал, да и сил его догонять не было, а в городе он никого не знал, следовало как-то определяться. Про Одессу он немало слышал от Бубнова, матрос был из этих мест, и запомнил, что самым интересным местом в городе на Чёрном море был центральный рынок, именуемый Привоз.

– Если желаешь найти кого из знакомых или узнать свежие новости, топай туда, – рассказывал мальчишке матрос. – Да и вообще, бойкое место, там не заскучаешь.

У первого же встречного прохожего он спросил, как туда пройти, и тот очень удивился: «Ты мальчик шо, с луны упал?» Когда выяснилось, что нет, не упал, прохожий подробно рассказал, куда и как, и, бормоча: «Это ж надо, не знает де Привоз!», удалился.

Пашка направился по указанному маршруту, с интересом рассматривая город. «Да, это не Мелитополь или Никополь», – впечатлялся красивыми особняками и архитектурным ансамблями, золотом листвы скверов и многолюдьем. При этом обратил внимание на большое число военных: белогвардейских офицеров и солдат, казачьих, на лошадях, пикетов[16]16
  Пикет – полевой караул.


[Закрыть]. В городе работали лавки, кафе и рестораны, откуда-то доносились звуки оркестра.

Спустя полчаса впереди открылся огромный шумный рынок, каких мальчишка не встречал.

Начинался он коваными воротами на чугунных литых столбах, за которыми высились крыши четырех двухэтажных корпусов, расположенных попарно, под ними в два ряда тянулись торговые помещения, а дальше, насколько хватало глаз, меж возов рундуков и лавок шумела многоголосая толпа.

«Да, – мелькнуло в голове. – Тут народу побольше, чем в дивизии».

Миновав распахнутые ворота, у которых сидели нищие и инвалиды, Пашка влился в людской поток, и тот понёс его дальше. Все кругом что-то продавали, покупали, слышались смех и ругань, где-то пиликала гармошка.

Поток вынес мальчишку к съестным рядам, где на прилавках лежали всевозможные продукты. Здесь же, у громадных корзин, торговки продавали горячие лепешки и пирожки. Потянуло мясным духом, и у Пашки засосало под ложечкой.

В больнице кормили не ахти, на завтрак он сжевал черствую горбушку с пустым чаем, а время сейчас близилось к полудню. Когда одевался в кастелянной, в кармане гимнастерки обнаружил несколько смятых купюр, наверное, оставил брат или Бубнов, а в потайной прорези кожушка нащупал браунинг. «Сохранился», – подумал, засунув глубже.

Направившись к одной из торговок, приценился и купил четыре пирожка с ливером, которые ему завернули в газетный кулёк. Повертев головой по сторонам, увидел неподалеку закрытый на перемёт рундук, подошел к нему и, прислонившись спиной, стал есть.

Когда, умяв первый, принялся за второй, почувствовал чей-то взгляд.

Из-за угла на него смотрел голодными глазами оборванный, лет шести, конопатый пацан.

– Иди сюда, – откусил кусок Пашка и протянул кулёк.

Тот взял, быстро сжевал, похлопал себя по впалому животу – мол, порядок. Затем достал из кармана драного клифта окурок и чиркнул спичкой о подошву.

– Ширмачишь? – выпустил носом прозрачную струйку дыма.

– Чего? – не понял Пашка.

– Ну, в смысле, тыришь по карманам, – ухмыльнулся конопатый.

– Не, – Пашка повертел головой в кубанке.

В это время неподалеку появился наряд солдат с повязками на рукавах, конопатый пацан заорал: «Атас!», одновременно одна из торговок завизжала: «Рятуйте, обокрали!»

От неё, мелькая в толпе, улепётывали два оборванца, стоявший на стрёме конопатый припустил в другую сторону.

– Вон, вон их главный! – ткнула баба в Пашку пальцем, он не стал дожидаться, когда схватят и метнулся за конопатым.

Тот ловко уворачивался от зевак, ныряя под прилавки и возы, а потом сиганул в узкий проход в стене. Пашка за ним. Остановились в каком-то глухом дворе-колодце, отдышались.

– Нехило бегаешь, – цыкнул слюной на землю конопатый и протянул руку, – будем знакомы. Шкет.

– Выходит, ты воришка? – хмыкнул Пашка, пожав грязную узкую ладонь.

– А что тут такого? – пожал худенькими плечами Шкет. – Жить ведь как-то надо.

– Ну и где ты живешь?

– Тут рядом, на Молдаванке, – шмыгнул носом Шкет. – А тебе зачем?

– Понимаешь, я не местный, желательно где-нибудь на время приютиться.

– Чего проще, – рассмеялся новый знакомый. – Хиляй за мной.

Они вышли на улицу, которую Шкет назвал Молдаванкой, и углубились в мешанину домов. Все они были разные, в один-два этажа, некоторые с выносными балконами, по пути встречались небольшие магазины и лавки. Покружив с полчаса, вышли на заросший бурьяном пустырь и направились к полуразрушенному сараю.

Через дырявую крышу туда проникал дневной свет, в задней, из песчаника стене темнел широкий проем.

– Пришли, – обернулся Шкет и нырнул туда, Пашка следом.

Внутри оказалась полого уходящая во мрак галерея, высотой аршина три, запахло подвалом.

– Давай руку, – сказал новый знакомый, пошли в сгустившейся темноте. Затем куда-то свернули, вдали неясно забрезжило.

– Ну, вот мы и дома, – отпустил ладонь Шкет. – Как тебе фатера?

В свете дымившего в расщелине факела открылся вырубленный в камне просторный грот с высоким закопченным потолком и со стенами в прожилках кварца.

– Так, щас разведем огонь и будем ждать пацанов, – остановился у каменного очага в центре конопатый.

Через несколько минут в гроте потрескивал костер, разожжённый из сваленной сбоку охапки дров. Огонь лучше высветил помещение. Оно было квадратным, с гладким полом и подобием нар у стен. Между заваленными тряпьем нарами лежал плоский обломок ракушечника, на котором стояли закопченный медный чайник и несколько жестяных кружек.

– Да, интересное место, – Пашка, оглядевшись, присел на ящик у костра.

– А то, – рассмеялся Шкет, подняв на него глаза. – Это тебе не хухры-мухры. Одесские катакомбы.

– Что ещё за катакомбы?

– Ну, типа место, где раньше ломали камень, из которого строили дома. Из него сделан весь наш город.

– Вон оно что, понятно.

– Эти самые катакомбы везде, под всей Одессой, и тянутся на тыщу вёрст, – Шкет подбросил в огонь обломок доски.

– Иди ты!

– Век воли не видать, – конопатый щелкнул по зубам ногтем и прислушался. – Не иначе наши идут, щас будем шамать.

Издалека послышались шарканье и смех, донеслись звуки песни:

 
С ростовского кичмана бежали два уркана,
Бежали два уркана да домой,
Лишь только уступили в одесскую малину,
Как поразило одного грозой!..
 

Затем из темного проема появилась группа оборванных мальчишек, и кто-то закричал:

– О! Шкет уже на месте!

При виде незнакомца все замолчали, а самый рослый, передав соседу газетный сверток, подошел к нему:

– Ты хто такой?

– Он, Марко, хочет определиться к нам на постой, – поднялся Шкет на ноги.

– На постой говоришь? – недобро ухмыльнулся. – А чем будешь платить?

По виду он выглядел лет на пятнадцать, с большими выпуклыми глазами и шапкой курчавых волос.

– У меня ничего нету, хлопцы, – тоже встал Пашка.

– А это? – кивнул курчавый на кожушок.

– Грубой[17]17
  Грубой – хороший (жарг.)


[Закрыть] клифт, – поцокал языком второй, в драном морском бушлате.

– А ну снимай! – схватил Марко Пашку за воротник.

В тот же момент тот уцепил его руками за запястье и, вывернув наружу, швырнул в угол.

– Ах, ты ж, сука, – прошипел Марко, вскочив на ноги, в руке блеснула финка.

Пашка отпрыгнул назад, вырвав из кармана браунинг:

– Брось, а то убью!

– Ладно, проехали, – Марко спрятал нож. – Убери пушку.

Остальные стояли, открыв рты.

– Считай, ты у нас живешь, – протянул руку Марко. Пашка пожал жесткую ладонь. Вскоре все сидели вокруг «стола», с удовольствием поедая украденные на Привозе пахнущую чесноком колбасу и ржаной каравай хлеба.

Компания, к которой примкнул Пашка, оказалась интернациональной. Самый старший, Марко, был из цыган, тринадцатилетний Циклоп (у него косил левый глаз) – еврей, а мелюзга, Шкет и Клоун, русские.

Они промышляли на Привозе, умыкая всё, что плохо лежит, и тырили по карманам. Заниматься этим Пашка категорически отказался, став искать в городе работу, но такой не имелось даже для взрослых. Заводы и фабрики стояли, народ бедствовал, шиковали только буржуи со спекулянтами да деникинские офицеры.

Вскоре пришлось продать кожушок с кубанкой, быть нахлебником у ребят Пашка не хотел, а потом и сапоги – стал ходить в обносках. По вечерам все возвращались из города в грот, делили еду, которую удавалось стырить беспризорникам, и пили из кружек морковный чай. А ещё развлекались, как могли, и вели разговоры.

Развлечения сводились к игре в карты, засаленная колода которых хранилась у Циклопа, и пению блатных песен. Новичка быстро обучили играть в рамс и стос «под интерес», в которых тот вскоре превзошел наставников. В разговорах же обсуждались услышанные на Привозе новости, случившиеся там разборки и похождения Мишки Япончика.

То был знаменитый одесский налетчик, успешно грабивший при всех режимах и считавшийся неуловимым. Заветной мечтой новых Пашиных друзей было попасть в его банду, чтобы повысить квалификацию.

Кроме того, прихватив самодельные факелы из тряпок, вымоченных в нефти, все вместе часто путешествовали по катакомбам, где проживало немало народу. В разветвленных галереях ютились другие группы шпаны, дезертиры и бандиты. Наведывались туда контрабандисты, пряча товары, и другой темный люд. Впрочем, сосуществовали все мирно, никто никому не мешал. Все жили по интересам.

Как ни странно, лучше других знал катакомбы Шкет, обладавший особым чутьем выбирать правильный путь и возвращаться обратно. Однажды он даже нашел выход за городом в степи, чем тут же воспользовались. Ночью из катуха[18]18
  Катух – загон для овец.


[Закрыть] расположенного неподалеку хутора Марко с Циклопом сперли барана, из которого вся компания неделю варила наваристую шурпу.

Пашка же, раздобыв чистый тетрадный лист и огрызок химического карандаша, попросил Шкета изобразить план лабиринта.

– Так это ж не весь, – послюнявил тот грифель.

– Ничего, давай малюй.

Когда тот всё сделал (получилось наглядно), Пашка аккуратно свернул листок и спрятал в карман – на всякий случай.

Спустя месяц Пашка нашёл работу. Помог случай.

Тем ясным ноябрьским днем (осень выдалась долгой и теплой) он, как обычно, навестил морской порт. У стенки ржавели оставленные командами суда, на рейде дымил трубами британский миноносец, а у одного из причалов разгружался французский пароход. По сходням вверх-вниз бегали с мешками и ящиками на плечах грузчики.

До начала разгрузки Пашка было туда ткнулся, надеясь примкнуть к артели, но его не взяли.

– Гуляй, пацан, дальше! – хмуро сказал старший.

Сидя на бухте канатов в стороне и нежась на солнце, мальчишка с завистью наблюдал за их спорой работой. Внезапно один из грузчиков, молодой парень, спускавший очередной мешок, оступился и покатился по сходне вместе с мешком вниз.

Товарищи бросились к упавшему и подняли. У бедолаги оказалась вывихнута нога.

– Слышь, пацан, иди сюда! – махнул Пашке рукой старший. Парень, спрыгнув с бухты, подбежал.

– Отвези его домой, – протянул купюру, – сдача твоя.

Сунув деньги в карман, Пашка закинул руку парня себе на шею, и оба заковыляли к выходу из порта. Там Судоплатов нанял пролетку, спросив: «Куда везти тебя, дядя?». Авдей, так звали грузчика, назвал Ланжерон. Этот район Одессы находился в десяти минутах езды от порта, на побережье.

Остановились у небольшой мазанки[19]19
  Мазанка – глиняная хата.


[Закрыть], окруженной садом. Мальчишка расплатился с извозчиком, помог слезть Авдею, поддерживая, завел во двор, а оттуда в хату. Там их встретили его родители, мать стал хлопотать над сыном (нога у того посинела и распухла), а отец сокрушенно крякнул: «Незадача». Потом окинул мальчишку взглядом:

– Беспризорник?

– Не, – повертел тот головой. – Ищу работу.

– Ко мне на шаланду пойдешь?

– С радостью, – часто закивал малец.

Так Пашка стал рыбаком.

Семья оказалась греками по фамилии Васалаки и имела шаланду, на которой отец с братом и сыном ловили ставриду, продавая ее на Привозе. До этого Пашка любил порыбачить у себя в Мелитополе, ловя на удочку в местных ставках окуньков и пескарей. Здесь же рыбалка была совсем другая, сетью. Ранним утром шаланда Васалаки в числе других выходила в море, возвращаясь оттуда под вечер.

Вскоре новый работник научился грести на веслах, выметывать и выбирать снасть, управляться с рулем и парусом. Поскольку наступил зимний сезон, уловы были не богаты, но на жизнь рыбакам хватало.

На базаре дары моря шли нарасхват. Зенон, так звали старшего Васалаки, расплачивался с мальчишкой частью улова и кукурузной мукой, все ходившие в Одессе дензнаки стремительно дешевели.

Жить Пашка продолжал с ребятами, которые теперь регулярно варили уху, мамалыгу[20]20
  Мамалыга – кукурузная каша.


[Закрыть] и запекали в углях ставриду.

– Лафа, – чавкая душистым сочным куском, щурил кошачьи глаза Шкет.

– Угу, – соглашались остальные.

В конце января ударили сильные морозы, а потом за городом неделю гудела канонада и полыхали зарницы у горизонта, подходила Красная Армия. В центре города спешно эвакуировались военные учреждения, с рейда исчезли французские и английские миноносцы, а вечером 7-го февраля в Одессу входила кавалерийская бригада Котовского[21]21
  Котовский Г. И. – герой Гражданской войны.


[Закрыть]. Буржуи с интеллигенцией тут же попрятались по домам, простой люд радостно встречал освободителей.

Был в толпе и Пашка с друзьями, радостно швырявшие вверх шапки. Потом он расспрашивал определявшихся на постой бойцов о брате, но никто о нем не слышал. Николай как в воду канул.

Из центра Пашка тут же отправился на Ланжерон, где получил у Васалаки расчет, а утром направился записываться в Красную Армию.

– И на хрена тебе это надо? – почесываясь и зевая в свете чадящей плошки, спросил Марко. – Мне что красные, что белые – один черт.

– А чтоб такие пацаны, как вы, не жили в катакомбах, – чуть подумав, сказал Пашка. Затем пожал всем руки и исчез во мраке.

– Ты того… Если не возьмут, возвращайся! – крикнул вслед Шкет.

Добравшись в центр города, уже расцвеченный красными флагами, парнишка поозирался и подошел к группе бойцов, гревшихся у дымного костра в сквере. У них выяснил, что запись идет на Канатной. Эту улицу он знал, там находились казармы бывшего юнкерского училища, двинул туда.

Часовой на территорию казарм не пустил и кивнул на особняк напротив: «Топай туда, там набирают». Пашка перешёл булыжную мостовую. Над входом в особняк висел плакат: красный боец в буденовке и с винтовкой тыкал вперёд пальцем и слова «Ты записался добровольцем?»

– Это мы враз, – потянул на себя дверную ручку мальчишка.

Очередь, вопреки ожиданиям, внутри была небольшая, человек пятнадцать.

– Кто крайний?

На него удивлённо уставились, а потом один, по виду студент в форменной фуражке и кургузой шинели, сказал: «Я».

– Зря пришел, хлопче, годами не вышел, – пробасил здоровенный дядька в домотканой свитке.

– Тебя не спросил, – огрызнулся Пашка и пристроился сзади. Очередь продвигалась быстро, зачисленные выходили одни с радостными, другие с решительными лицами, держа в руках бумажки.

– Следующий, – вышел студент, пряча свою бумажку в карман.

В кабинете с высоким потолком и широкими окнами за столом сидели двое в перетянутых ремнями гимнастерках, сбоку в красной косынке – девушка, перед ней – пишущая машинка «Ундервуд».

– Ты чего пришел, пацан? – не предлагая сесть, поднял бритую голову на Пашку старший.

– Как чего? Записаться в Красную Армию, – сдернул с головы картуз.

– Тебе сколько лет?

– Четырнадцать, – прибавил себе год Пашка.

– Рано тебе ещё в армию, топай домой и пригласи следующего.

– И ничего не рано, – упрямо выпятил подбородок. – Я уже раньше служил у красных.

– И где ж это ты служил? – недоверчиво хмыкнул второй, с перевязанной рукой и в кубанке.

– В первом, а потом втором полку Пятой Заднепровской дивизии.

– Кем?

– Сначала вторым номером на пулемёте, а потом связным.

После этого оба рассмеялись:

– Ну и здоров же ты врать, парень!

– И ничего я не вру, – обиделся Пашка. – В первом полку у нас был комиссар Трибой, а вторым командовал товарищ Бельский.

– Трибой, говоришь? – переглянулся лысый со вторым, а затем, покрутив ручку, снял трубку стоявшего рядом телефона.

– Алло, барышня, мне восемь-шестнадцать. Петр Иванович? – сказал через минуту. – Здорово, это Смирнов. У нас тут пацан, просится добровольцем, говорит, служил с тобой. Что, подойдешь сам? Добро, ждем, – дал отбой.

– Посиди вон там, у окна, – лысый ткнул пальцем на короткий ряд стульев. – Варя, пригласи следующего.

Минут через пятнадцать, когда военком с помощником отпустили очередного добровольца, поздравив с зачислением, дверь открылась и в кабинет вошел Трибой. Был он в будёновке со звездой, в длинной кавалерийской шинели и с маузером через плечо.

– Где тут ваш боец? – пожал военным руки.

– Вон он, сидит у окна.

Обернулся, сделал два шага туда.

– Судоплатов? Паша? – широко открыл глаза.

– Я, товарищ комиссар, – встав, заулыбался мальчишка.

– Живой! – тряхнув, обнял за плечи. – Это, товарищи, – оглянулся назад, – можно сказать, геройский парень. Ну, рассказывай, – присел рядом, – как тут оказался?

И Пашка коротко рассказал всё, что с ним случилось.

– Да, досталось тебе, – нахмурился Трибой. – А меня в том бою под Карнауховскими хуторами ранило, вынесли ребята. Два месяца провалялся в госпитале, а потом направили комиссаром в новую часть, она рядом в казармах.

– О Рябошапке ничего не слыхали? – спросил с надеждой Пашка.

– Ничего, вздохнул Трибой. – Думаю, погиб Семён. Хороший был пулемётчик. Значит так, Смирнов, – подошел к столу. – Выписывай парню направление к нам. Он – достойное пополнение.

– Варя, – повернул голову военком к девушке.

Та вставила в машинку бумагу и застучала по клавишам.

– Готово, – через минуту протянула военкому. Тот взял, пробежал глазами и, хукнув на стоящую рядом в коробке печать, сделал на справке гербовый оттиск.

– Держи, Павел. Поздравляю, – протянул мальчишке. – Теперь ты боец 123-й стрелковой бригады 41-й дивизии 14-й Красной Армии.

Аккуратно свернув документ, Пашка спрятал его в карман фуфайки. Простившись с работниками военкомата, они с Трибоем покинули кабинет.

– В последнем полку кем служил? – спросил тот по дороге.

– Связистом при штабе, там освоил радиотелеграф.

– Растёшь, Паша, молодец, – потрепал его по плечу комиссар.

Миновав КПП с часовым, прошли по мощённому булыжником плацу между казарм, к отдельно стоявшему зданию. Там находился штаб. Поднялись на второй этаж, Трибой вызвал к себе начальника роты связи.

– По вашему приказанию прибыл, – козырнул средних лет подтянутый командир.

– Знакомься, Корнев, – представил Пашку комиссар. – Твой новый боец – Судоплатов.

– Что-то больно молодой, – недоверчиво оглядел тот мальчишку.

– Молодой, но уже воевал пулемётчиком на тачанке, а ещё знает телеграф.

– Точно знаешь?

– Угу, – кивнул Пашка.

– На каком аппарате работал?

– «Морзе», умею и на «Бодо».

– Вопросов больше нет, – удивлённо сказал ротный.

– Тогда забирай парня, вымой в бане и обмундируй, а потом доложишь.

– Слушаюсь, товарищ комиссар. Так, Судоплатов, пошли со мною.

Выйдя из штаба, они направились к одной из казарм, на первом этаже которой жили связисты. Там Корнев вызвал к себе старшину роты, вместе с которым Пашка отправился на вещевой склад, а оттуда, получив обмундирование, в баню.

Спустя час, розовый, в новом английском х/б цвета хаки и таких же бутсах[22]22
  Бутсы – тяжелые ботинки.


[Закрыть], он стоял перед ротным.

– Значит так, – оглядел его командир. – Телеграфистов у меня два, будешь резервным, основная служба – на линии.

Так Пашка стал линейным надсмотрщиком[23]23
  Линейный надсмотрщик – военный связист.


[Закрыть]. Бойцы роты приняли мальчишку доброжелательно, отделенный выделил койку на втором ярусе и карабин из оружейки. Теперь в его обязанности, как и у других бойцов, входило обслуживание средств связи между бригадой и её полками, прокладка телефонных линий и их ремонт. Приходилось часто выезжать на места, служба была интересной.

В Одессе дивизия не задержалась и спустя месяц выдвинулась в Бессарабию[24]24
  Бессарабия – историческая область в юго-восточной Европе между Чёрным морем и реками Дунай, Прут, Днестр.


[Закрыть]. За сутки до этого Пашка, отпросившись у ротного, навестил в катакомбах ребят, доставив фунт сахара, осьмушку чая, два фунта пшена и бутылку льняного масла. Их купил на своё первое денежное довольствие, составлявшее триста рублей в советских дензнаках. Задерживаться долго не стал, передал гостинцы и сказал:

– Прощевайте, хлопцы, не поминайте лихом.

Потом были бои на Днестре с бандами петлюровского атамана Юрка Тютюнника, наступления в районе Волочиск – Кременец – Каменец-Подольский, форсирование рек Збруч, Серет и Золотая Липа, освобождение городов Чертков, Галич и Рогатин.