Текст книги "И на дерзкий побег"

Глава 4
Дорога на восток

1. Конвойные войска входят в состав вооруженных сил Союза ССР (статья 4 Закона о всеобщей воинской обязанности) и как специальные войска имеют своим назначением:

а) конвоирование лиц, содержащихся под стражей за нарушение законов Советского социалистического государства;

б) осуществление наружной охраны тюрем НКВД, перечень которых установлен Народным комиссаром внутренних дел Союза ССР.

2. Конвойные войска, выполняя поставленные задачи, обязаны обеспечить:

а) при конвоировании заключенных:

1) соблюдение социалистической законности;

2) полную изоляцию заключенных от граждан, а при наличии особых указаний, и между самими заключенными;

3) своевременную доставку заключенных по назначению;

4) пресечение попыток со стороны конвоируемых заключенных к побегу;

5) отражение и уничтожение злоумышленников в случае вооруженного их нападения на конвой.

б) при наружной охране тюрем:

1) пресечение попыток к побегу со стороны заключенных, содержащихся в тюрьмах;

2) отражение и уничтожение злоумышленников в случае вооруженного их нападения на караулы, посты или часовых.

3. Каждый военнослужащий конвойных войск НКВД должен быть безгранично предан партии Ленина-Сталина, своей Советской Родине и Рабоче-Крестьянскому Правительству

4. Военнослужащий конвойных войск обязан всегда помнить и мужественно выполнять присягу, данную им Рабоче-Крестьянскому Правительству.

5. При выполнении внутренней и караульной служб конвойные войска руководствуются соответствующими уставами Рабоче-Крестьянской Красной Армии; при выполнении конвойной службы – настоящим Уставом.

(Из Устава конвойных войск НКВД)

Вторые сутки состав шёл по Европе. За мутным стеклом окошка (место Шаман выбрал не случайно) мелькали леса с перелесками, поля, какие-то местечки и хутора. Ехали не быстро, пропуская встречные поезда, с частыми остановками. На них состав загоняли на запасной путь. Там выводили на оправку, потом грузили и следовали дальше. Кормить стали хуже. Пайка уменьшилась, суп сменился баландой, махорку давали раз в два дня. Так что свою заначку компания пока берегла.

В Варшаве, где стояли в каком-то тупике до ночи, в вагон догрузили десяток власовцев в грязных немецких мундирах с нашивками «РОА»[42]42
  РОА – русская освободительная армия генерала Власова, воевавшая на стороне Фашистской Германии.


[Закрыть].

– Ну что, навоевались, суки? – спрыгнули с нар сразу несколько человек.

– Да и вы вроде не похожи на победителей, – злобно оскалился один.

– Н-на! – впечатался в лицо кулак.

Власовец упал. Возникла драка.

Трибой с Громовым тоже хотели ввязаться, Лосев удержал – не надо.

Закончилось всё быстро. Окровавленных предателей запинали сапогами под нары: «Вот ваше место, гады». Так они и ехали, словно звери. Паёк жрали там.

О генерале Власове Лосев впервые услышал от бывшего капитана, начальника шифровального отдела 2-й ударной армии Волховского фронта. Власов принял её весной 42-го, уже окруженной немецкими войсками в районе Мясного бора. До этого считался одним из лучших военачальников, проявив себя в боях за Киев и обороне Москвы.

– Чтобы было понятно, в каких условиях мы там сражались, – сказал в беседе штрафник, – приведу текст последней радиограммы, что передал в штаб фронта за подписью командарма. «Войска армии три недели получают по пятьдесят граммов сухарей. Последние дни продовольствия совершенно не было. Доедаем последних лошадей. Люди до крайности истощены. Наблюдается групповая смертность от голода. Боеприпасов нет». Тем не менее, коридор для выхода армии к своим мы пробили, и часть армии успела спастись. Остальная так и погибла в окружении. Что случилось с командармом, тайна покрытая мраком.

– И за что же тебя к нам? – спросил тогда ротный.

– За утрату шифровальной станции. Вменили преступную халатность.

Спустя ещё год от знакомого «смершевца» Лосев узнал о предательстве Власова и создании так называемой РОА из советских военнопленных. На фронте власовцев он не встречал, но, как и все другие, ненавидел.

На пограничном переезде в Бресте задержались на сутки. Там сменили вагонные тележки. Начиналась территория СССР, железнодорожная колея в нём была шире.

Пейзаж за окном начал меняться. Леса стали гуще, поля меньше, то и дело попадались дотла сожжённые деревни. На обочинах дорог ржавела искорёженная техника.

– Белоруссия, – растроганно шептал мичман, не отлипая от окошка. – Наконец-то увиделись.

– Ты из этих мест? – спросил Лосев.

– Да, майор. С Полесья[43]43
  Полесье – местность в Белоруссии и на Украине.


[Закрыть].

– А родня как? Жива?

– Нету родни. Все погибли, – сжал губы.

– Откуда знаешь? Может, живы? – участливо спросил Трибой.

– Нет, Сёма. Их убили каратели. Мне зимой сорок четвёртого соседка написала. Всю деревню. Загнали в сарай и живьем сожгли. Ей и ещё нескольким удалось спастись.

Замолчали. На стыках постукивали колеса, вагон вихляло, изредка тоскливо гудел паровоз.

Минск проехали без остановки, город бы разрушен, вскоре началась Брянщина. Кругом следы запустения и разрухи. Несколько раз видели работавших в полях женщин и подростков. Приложив к глазам ладони, они провожали состав взглядом.

– Ждут с войны своих, – сказал кто-то, глядя в окошко.

– Только не нас, – мрачно добавил второй.

Дни тянулись длинной чередой, похожие друг на друга. Их разнообразили недолгие остановки, оправка и получение пайка, а ещё разговоры. Вспоминали мирную жизнь, близких и родных. Планов никто не строил, будущее виделось туманным.

Как-то один осужденный, психованный молодой парень, стал изгаляться над власовцами. Вытащив одного из-под нар, принялся избивать.

– А-атставить! – свесился вниз Лосев.

Парень повиновался. Майора в теплушке уважали и признавали старшим. Ещё когда проезжали Польшу, конвойные, выдававшие паек, недодали два. Возник шум, фронтовики недовольно зашумели.

– В чём дело? – подошел к теплушке старший лейтенант в синей фуражке и гимнастёрке с золотыми погонами. – Прекратить бедлам!

– Твои бойцы зажилили два пайка, – вышел вперёд комбат. – Прикажи отдать.

С минуту оба сверлили друг друга взглядом, потом старлей отвел глаза, «Вернуть!» – бросил сержанту.

Ещё через день крепкий, с наглой рожей боец из секции напротив отобрал у пожилого соседа кисет с махоркой. А когда тот возмутился, хлестнул ладонью по щеке. В следующий момент Лосев спрыгнул с нар, сделав шаг вперёд, сгрёб обидчика и врезал кулаком в лоб. Тот покатился по проходу.

– Держи, отец, – поднял с пола кисет. – А вы чего молчите? – уставился на его соседей. Те потупили глаза.

– Кстати, за что сидит? – кивнул на обидчика.

– Мародер.

– Понятно, – вернулся на свою секцию.

Конвою вскоре надоело самому таскать термосы с баландой и мешки с хлебом, назначили раздатчиков из арестантов. В их число попал оборотистый Шаман. Теперь их вагон получал полновесные пайки и хлебово погуще. А ещё рыжий приносил новости о начавшейся демобилизации, ожидавшейся отмене продовольственных карточек и о другом. Например, что в штабном вагоне везут осужденного генерала, а в теплушке через одну – Героя Советского Союза.

– Это ж надо, – удивился низенький солдат-обозник. – Даже генерал чего-то начебушил.

Между тем по мере продвижения на восток состав увеличивался. В Курске к нему добавились ещё четыре вагона, а в Воронеже три.

– В них тоже наш брат фронтовик, – сообщил бывший вор.

– Уж не на войну ли нас везут? – предположил бывший замполит с нижних нар.

– Какую? – поинтересовался сосед.

– С Японией. Со дня на день им объявят войну. Вот и пригодимся.

– Вроде штрафников?

– А почему нет? Нас уже скоро полк. Сколько ещё будет!

В теплушке завязался спор. Большинство были «за». Всем хотелось на свободу.

«Чем чёрт не шутит», – думал, покачиваясь наверху, Лосев, а потом забылся.

И приснилась ему Москва, Первомай, и они всей семьёй на Красной площади. Рослый весёлый отец в лётной форме, улыбающаяся, в шелковом платье мать и он, в тюбетейке с красным галстуком. Был военный парад, по брусчатке шла техника и печатали шаг красноармейцы, а в высокое небо улетала песня:

 
Белая армия, чёрный барон
Снова готовят нам царский трон,
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!
 
 
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!
 

– неслось из установленных на ГУМе репродукторов.

Затем площадь тряхнуло, всё исчезло. Николай открыл глаза. Состав, замедляя ход, гремел на стрелках. На фронте сны Лосеву никогда не снились. Видать, пришло время.

– Ну, так вот, – донесся снизу хрипловатый голос Трибоя. – Было это летом сорок третьего под Белгородом. Я тогда командовал взводом. Готовилось очередное наступление, и мы получили приказ провести разведку боем вместе с приданной пехотой. Целью являлся участок немецкой обороны на берегу Ворсклы, предстояло её прощупать и выявить огневые точки. Утром, часов в пять, пехота влезла на броню, в небо унеслась ракета, я дал по рации команду «Вперёд»!», и мы рванули с места. Половину дистанции, прячась в тумане, прошли на предельной скорости, а когда у реки он поредел, немцы ударили с берега так, что всем чертям стало тошно. Десант наш посыпался на землю кто куда. Танк Сашки Гамалеи справа задымил и попятился назад. Мы же со вторым танком шпарим вперёд и садим по фрицам из орудий с пулеметами.

Минут через десять командую отход. Механик-водитель врубает заднюю скорость, и начинаем отползать назад в примеченную слева, заросшую кустами низину. Там же, как на грех, оказалось болотце, механик дал газ и стал его форсировать. Но куда там. Траки погрузились в донный ил, замолотили вхолостую, и мы сели на клиренс.

«Давай, давай ходу курва!» – пинаю механика сапогом в спину. Обливаясь потом, тот заработал рычагами, дёргая машину вправо-влево, и тут нам впечатали снаряд в башню. Машину тряхнуло, в морды секануло броневой крошкой, всё стихло. Через пару минут, кашляя и матерясь, оклемались, хриплю механику: «Запускай движок». Он пытается – ни в какую.

«Спокойно, – говорю, – Санёк, давай ещё». Повторяет, результат тот же. «Ну, всё, – гудит рядом башнер[44]44
  Башнер – башенный стрелок в танке (жарг.)


[Закрыть], – сейчас наведут нам решку». И точно. Вскоре со стороны немцев показался ихний «Т-3»[45]45
  «Т-3» – немецкий средний танк.


[Закрыть], давший по нам пару выстрелов. Броня выдержала. Затем рядом с «Т-3» возник тягач, обе машины покатили к низине.

«Так, слушать меня! – отрываюсь от перископа. – Судя по всему, фрицы считают нас дохлыми. Подпустим вплотную и откроем огонь. По моей команде».

Башнер загнал снаряд в ствол, замерли. А эта шобла между тем приближалась. Танк лязгал гусеницами впереди, тягач шёл с отставанием и чуть справа.

«Хреново, если «панцер» зайдет к нам сбоку и лупанет в борт, – забеспокоился стрелок-радист. – Там броня точно не выдержит».

«Всем молчать! – приказываю. – Ждать команды».

Сбоку заходить никто не стал (машины остановились в десятке метров напротив). Башенный люк танка откинулся, и на кромку уселся фриц в пилотке, закурил сигарету. Из тягача неспешно выбрались ещё трое, стащили с него буксирный трос и поволокли к «тридцатьчетверке».

«Сидеть тихо, – шепчу. – Пусть крепят».

Оживленно лопоча на своём, фрицы влезли в грязь, зацепили буксир за рым, а потом вернулись. Старший махнул рукою водителю тягача. Тот врубил скорость (канат натянулся), потом прибавил обороты, и мы потихоньку двинулись вперёд, освобождаясь от топи. А как только оказались на сухом, я заорал «Огонь!», и наводчик влепил бронебойный под погон башни «панцера». Её раскололо как орех, немец тут же загорелся, а механик по ходу движения (тягач всё ещё полз) снова надавил стартер, и на этот раз получилось. Танк ожил, взревев двигателем. Я приказал «Дави!», и мы прыгнули на тягач как кобель на суку. Под днищем хрупнуло, машину колыхнуло, и через минуту, объезжая злосчастную низину, мы на полном ходу рванули к своим. Когда фрицы опомнились и стали садить вслед из пушек, было уже поздно. Машина вышла из сектора обстрела. Вот такая была у нас история, – закончил Трибой.

– Ну и что? Начальство оценило? – спросил кто-то из слушателей.

– Само собой. Я получил за ту разведку боем «Звёздочку», а ребята по «Отваге». И ещё была заметка в армейской газете, только мы её искурили.

– Га-га-га, – захохотали несколько голосов.

Но самыми интересными были рассказы Василия о деде.

Война всем изрядно надоела, хотелось чего-то мирного. И Василий поведал о тайге, охоте, путешествиях знаменитого следопыта вместе с русским ученым Арсеньевым, который как раз и написал книгу. Оказывается, внук, три года учившийся в интернате, тоже её читал.

– Всё так и есть, – сказал он. – Но я знаю больше. Дед не был нанайцем, он удэге. Жена с дочкой у него действительно умерли от оспы, а вот сын остался. Это был мой отец. Воспитывался у родни в стойбище, Дереу его навещал. А кроме той плантации женьшеня, что вырастил в тайге и подарил Арсеньеву, имел ещё две, для сына. Про них узнали контрабандисты, хотели выследить. Не получилось. Дед завёл в непроходимые места и почти все погибли. Оставшиеся не простили. Подстерегли деда и застрелили. Мой отец позже отомстил.

– А плантации как, нашёл? – поинтересовался Громов.

– Не, – покачал головой Василий. – Тайга большая. Места знать надо.

– Это какие же деньжищи пропали, – сокрушенно вздохнул Шаман. – Женьшень то же золото.

– В тайге сейчас есть контрабандисты? – спросил, лёжа на боку, Лосев.

– При советской власти меньше стало. Но встречаются. Таскают из Китая спирт с опиумом. Меняют на золото с соболями и женьшень.

– Зверя много?

– Хватает. Есть кабан с медведем, лось, изюбрь[46]46
  Изюбрь – разновидность таежного оленя.


[Закрыть], рысь и даже амба. Из пушного – соболь с горностаем, ласка, белка и куница. Много всякой птицы, а в реках рыбы. Живи, братка, не хочу.

– Амба это кто? – донеслось снизу.

– Уссурийский тигр. Очень большой и умный. Его не трогаем.

– Почему?

– Разгонит в месте, где промышляешь, всего зверя, утащит собачек, а то и самого охотника. А ещё старики рассказывают, что амурские люди пошли от них. Как-то амба пришел к дому одной молодой женщины и лёг у порога. Та попросила его уйти, но зверь остался на месте. Тогда перешагнула через него и отправилась по своим делам. Вернувшись, снова перешагнула. Вечером амба поднялся и ушёл. Спустя время почувствовала, что беременна, и родила двух мальчиков. А потом ушла с ними в тайгу, превратившись в тигрицу. Когда её разыскал брат, отдала ему детей и велела никогда не убивать амбу. От мальчиков и появились на свет удэге, нанайцы и орочены.

– Да-а. Необычная страна, – протянули с соседних нар. Все слушали внимательно.

– А как у вас насчет колхозов? – поинтересовался один, в прошлом агроном.

– Есть такие, – кивнул удэге.

– И чем занимаются?

– Ловят рыбу и добывают пушнину. Всё сдают государству.

За Саратовом начались степи. Плоские, как стол, рыжие и выжженные солнцем. Иногда вдали виднелись овечьи отары, реже табуны. Серебрился под ветром ковыль, у горизонта дрожало марево. В теплушках стояла духота, вода, что давали, стала чуть солоноватой.

– Отсюда для нас два пути, – глядя в окошко (стекло из него давно вынули), заявил Шаман. – В Сибирь или Казахстан.

– И где хуже? – подставил лицо ветерку Трибой.

– Второй срок я отбывал на лесоповале под Омском. Врагу не пожелаешь. И был у меня кореш из Джамбула. У них зэки работают на урановых рудниках. Там вообще хана. Дохнут как мухи.

– Да, куда ни кинь, всюду клин, – сказал, глядя в потолок, лежавший рядом Громов. Вагон мотало на стыках, лязгали и скрипели сцепки.

Когда перевалили Уральский хребет, все поняли, везут в Сибирь. Отнеслись безразлично. И только Узала оживился, даже замугыкал на своём языке песню.

– Чему, Васька, радуешься? – сказал по такому случаю Трибой. – Свои края почуял?

– Ага, Сёма – прищурил раскосые глаза. – Очинна соскучился.

Поскольку цель пути приближалась, многие стали интересоваться у Шамана жизнью в лагерях.

– Ну что сказать? – почесал затылок. – Закон там тайга. Медведь хозяин.

– Это как?

– Да очень просто. Один смеётся, девяносто девять плачут. А если серьёзно, полный мрак. Администрация лютует, вышибая план. Если нету – половинная пайка. Залупнулся – ШИЗО или БУР.

– А это что ещё за хрень?

– Штрафной изолятор и барак усиленного режима. Штрафняк – тот же карцер. Неотапливаемый всегда холодный и сырой. Пайка ещё меньше. Горячая баланда раз в три дня. Максимальный срок пятнадцать суток, но могут добавить. Оттуда можно выйти и вперёд ногами. БУР – тот же барак, но с более строгим режимом содержания.

– И что? Пожаловаться никому нельзя? – блеснул стеклами очков бывший замполит полка.

Его историю тоже знали. Отмечая с другими офицерами победу и будучи навеселе, он салютовал из зенитной установки «эрликон» в небо. Стволы повело вниз, и он перерезал надвое троих, паливших тоже в небо из пистолетов.

– Почему? Можно, – хмыкнул рассказчик. – Только начальству это до фени. Жалуйся хоть генеральному прокурору.

– Ну дела, – покачал головой одноухий солдат. – А кто в лагере главный?

– Начальник. Зовут «хозяин». Помню, когда сидел первый раз, у нас был добрый. По утрам на разводе разбивал одну-две морды. Не больше. А вот в соседнем лагере зверь. Как-то заморозил пятерых отказников от работы.

– Брешешь.

– Век воли не видать, – Шаман щёлкнул ногтём по зубу. – Приказал построиться отдельно и дал команду поливать водой из брандспойта.

– И что? Насмерть?

– Мороз был за сорок. Превратились в ледяшки.

– А потом?

– Сактировали. Мол, замёрзли по дороге.

В теплушке наступила тишина. Ритмично постукивали колеса.

– И что, все заключенные так живут? – нарушил её бывший военфельдшер.

– Кроме блатных, – последовал ответ. – Им тюрьма родная мама.

– Так мы ж о лагерях.

– Они типа курорта. Там «люди» (так себя называют) не работают, считается западло[47]47
  Западло – позорно (жарг.)


[Закрыть]. Жрут, развлекаются и играют в карты. Пашут только фраера – это остальные. У них же блатные отбирают всё, что понравится. Кого хотят, гнобят.

– А куда смотрит администрация? – вскинулся Трибой. – Это ж фашисты!

– В том-то и вопрос, – усмехнулся Шаман.

– Администрации это на руку.

– Почему? – отобрав у кого-то бычок, Трибой нервно затянулся.

– Блатные ей помогают. Фраеров понуждают пахать и держат в страхе. Кто пытается кипятиться[48]48
  Кипиш – суета (жарг.)


[Закрыть], избивают, а то и ставят на перо[49]49
  Перо – финский нож (жарг.)


[Закрыть]. Обе стороны это устраивает. Чекисты имеют выработку, а блатари вольготное житьё.

– Вот твари! Мы четыре года в окопах, а ворьё жирует! – возмутились многие. – Приедем, порвем.

– Это вряд ли, – хмыкнул бывший вор.

– Систему не поломаешь. Ладно. Кто хочет постираться?[50]50
  Постираться – сыграть в карты (жарг.)


[Закрыть] – достал из кармана засаленную колоду.

Желающие сразу же нашлись.

– Только не у нас. Валите в другое место, – сказал из своего угла Лосев, не терпевший карт.

Шаман играл виртуозно, был в этом деле мастер. На кон ставились сахар с махоркой, реже трофейные портсигары, зажигалки и перочинные ножи.

На одном из перегонов в конце состава возникла стрельба. Паровоз ту же сбавил ход, зашипели тормоза. Стал. Вдоль вагонов понеслась охрана.

– Не иначе кто-то сбежал, – предположил Шаман. – Ховай всё лишнее, мужики. Будет шмон.

Их вещмешок с продуктами давно лежал в нычке[51]51
  Нычка – тайник, укромное место (жарг.)


[Закрыть], устроенной в головах за обшивкой теплушки. Не ошибся Шаман. Спустя короткое время донеслась команда. По гравию затопотали сапоги, откатились двери. Всех выгрузили и построили вдоль состава.

– На колени, твари! – заорал начальник конвоя, а шеренга краснопогонников напротив лязгнула затворами винтовок и ППШ. Часть заключенных исполнила команду, другая нет. «Огонь!» – махнул начальник пистолетом. Над головами пронесся свинцовый дождь. Опустились все, кроме Лосева. Тот, побледнев лицом, остался стоять.

Начальник приблизившись, взвел курок «ТТ».

– Считаю до трех! Раз, два…

Шаман, стоявший на коленях сзади, рванул за стопы. Николай повалился лицом вниз.

– Так-то лучше, – скривил губы старший лейтенант. Сняв с боевого взвода, сунул пистолет в кобуру. Обернулся: – Начинай!

Конвойные по двое запрыгнули в теплушки. Начался шмон. Длился он почти час. Нашли несколько финок с ножами, две бритвы и миниатюрный, похожий на игрушку браунинг. Начальник кивнул, унесли в штабной вагон.

– А теперь беглецов! – приказал сержанту.

От последней теплушки за ноги приволокли двоих. В измазанных кровью задравшихся, прошитых пулями гимнастёрках.

– Так будет с каждым, кто попытается сбежать! – начальник прошёлся перед стоящими на коленях. – Всем трое суток без горячего! Встать! На погрузку!

Конвойные, охаживая заключенных прикладами, загнали всех в теплушки. Закрылись двери, лязгнули опускаемые крюки. Спустя короткое время по вагонам прошла дрожь, набирая ход, завертелись колеса.

– Зверьё, – сняв очки, протер стёкла грязным носовым платком замполит.

– Обычный конвой, – хмыкнул Шаман. – Вот лагерные, те звери. А ты, Никола, не при буром, – покосился на майора. – Он мог тебя запросто пустить в расход. А потом списать на побег. Как тех горемык.

Лосев молчал, отвернувшись к стенке. На душе было погано.

Три дня питались всухомятку, запивая пайку водой. Дошло дело до заначки, поделились с соседями. Чуть позже узнали, что беглецов было трое. Один ушел. Ребята разобрали часть пола в теплушке и выбрасывались на ходу.

– Да, тут смелость нужна, – пожевал соломинку Громов. – Остальные сдрейфили.

– Или не успели, – возразил Трибой.

Как-то ночью (поезд шёл по тайге) состав основательно тряхнуло. Заскрипели тормозные колодки. Встали. Через полчаса по составу прошла дрожь, снова тронулись. А в обед кроме хлеба впервые за всю дорогу выдали наваристый суп. Ночью паровоз сбил матерого медведя. Конвой забрал мясо, а заключенным сварили первое из костей и потрохов.

– Жирный был мапа[52]52
  Мапа – медведь (нанай.)


[Закрыть], – обгладывая кость, довольно урчал Василий.

– Почему мапа? – спросил Громов, активно черпая ложкой.

– Так у нас уважительно зовут медведя. Типа старый и мудрый человек.

– Как погляжу, у вас все звери люди, – рассмеялся Трибой.

– Это хорошо. А вот если люди звери, плохо, – философски изрёк удэге.

Поезд уносил их всё дальше, жара спадала. Сибирь кончилась.

– За ней Дальний Восток, – пробубнил Шаман. – Край света.

Пейзаж тоже разительно поменялся. Вместо средне-русской равнины теперь тянулась сплошняком тайга с каменными гольцами[53]53
  Гольцы – безлесые горы.


[Закрыть] и волнистыми увалами, в долинах холодно мерцали реки и озёра. Небо стало выше и бледнее, в зелени лесов появилась желтизна.

Однажды утром в теплушке почувствовался сладковатый запах. К такому привыкли на фронте. Причину определили быстро: власовцы под нарами задушили своего и несколько дней получали на него хлеб с баландой. На очередной стоянке сообщили конвою, тот воспринял всё спокойно. Начальник приказал вытащить, сактировать и закопать под насыпью.

В одну из ночей, когда кругом стоял храп, Лосев рассказал друзьям, что у него в голенищах сапог деньги.

– Сколько? – тихо спросил Трибой.

Николай назвал сумму. Громов даже присвистнул. На него зашикали.

– Будем охранять, – дохнул на ухо Шаман. – На них в зоне много чего можно.

Миновав Читу и Хабаровск, выехали на побережье Татарского пролива. Вдоль него тянулась затянутая туманом горная гряда, внизу – обширная бухта с морскими судами и посёлком. Здесь железная дорога заканчивалась.

Алела утренняя заря. Стали выгружаться.

Далее, уважаемый читатель, следует сделать отступление.

Места, куда попали герои, именовались государственный трест «Дальстрой» и являлись грандиозным проектом. Реализовывался он Главным Управление строительства Дальнего Севера НКВД СССР. Созданный постановлением ЦК ВКП(б) в 1931-м году, трест занимал пятую часть территории Советского Союза, включая в себя Магаданскую область, Чукотку, Якутию, Хабаровский и Приморский края. Ранее проведенными геологическими изысканиями там обнаружились значительные запасы золота, серебра и других полезных ископаемых, необходимых для дальнейшей индустриализации. «Дальстрой» должен был стать не просто крупнейшим промышленным центром Северо-Востока страны по их добыче, но с учетом особых условий деятельности и географического положения решать ещё целый ряд задач. Прежде необжитая и неосвоенная территория Северо-Востока включалась в единый народнохозяйственный комплекс государства, занимая в нём основное место как источник золотовалютных резервов для первостепенных нужд. Районы Колымы, наряду с Камчаткой, приобретали важное военно-стратегическое значение как составная часть единого оборонного пространства ДВК. Промышленный комплекс треста создавал для этого необходимую материальную основу, а «трудовая армия» заключённых рассматривалась как потенциальный резерв РККА на Дальнем Востоке. Мобилизационными планами предусматривалось в случае непосредственной угрозы со стороны сопредельных государств сформировать из заключённых стрелковую дивизию штатной численностью от восьми до двенадцати тысяч человек.

Территория «Дальстроя», имевшая тенденцию к расширению, выделялась в особый, практически автономный район. По уровню властных полномочий он находился вне подчинения органов советской власти на местах. Все решения о деятельности принимались на уровне ЦК партии и СНК[54]54
  СНК – Совет Народных Комиссаров.


[Закрыть], носили секретный характер.

«Дальстрой» формировался как огромный, жёстко централизованный индустриальный лагерь, основу рабочей силы которого составляли заключённые. Во главе структуры стоял директор, осуществлявший всю полноту власти и наделенный чрезвычайными полномочиями. В тресте имелись собственные карательные и судебные органы, он мог взимать государственные налоги. Товары же, покупаемые «Дальстроем» для своих нужд, ими не облагались. Вся выручка от реализации продукции, реализуемой по коммерческим ценам (в том числе водки и табака), оставалась в распоряжении треста. Пользовался он правом и на монопольное распоряжение природными ресурсами на своей территории, что снимало любые ограничения по лесоразработкам.

Особое место в системе управления занимали органы УНКВД по «Дальстрою». В их функции входила не только оперативная работа среди заключённых и вольнонаемного состава, но и контроль за внутрихозяйственной деятельностью предприятий. Включая расстановку кадров, вербовку специалистов и тому подобное. Одновременно, в целях привлечения дополнительной рабочей силы и специалистов, для работников треста существовали особые льготы.