Текст книги "И на дерзкий побег"

Глава 3
Трибунал

«Военные трибуналы рассматривают дела, отнесенные к их подсудности «статья 27» Уголовно-Процессуального Кодекса РСФСР и соответствующими статьями Уголовно-Процессуальных Кодексов других союзных республик (статья 8 Положения о военных трибуналах и военной прокуратуре и статья 7 Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР от 22 июня сего года «О военном положении»).

Военные трибуналы округов, фронтов, флотов, армий и флотилий, кроме того, рассматривают дела, отнесенные к их подсудности Постановлением ЦИК Союза ССР от 10 июля 1934 года. (СЗ СССР, 1934, N 36, ст. 284).

Предусмотренные в статьях 8 и 9 настоящего Положения дела подсудны:

а) военным трибуналам при дивизиях – до командира роты включительно и приравненных к нему по служебному положению лиц;

б) военным трибуналам при корпусах – до командира батальона включительно и ему соответствующих лиц;

в) военным трибуналам при армиях (флотилиях) – до помощника командира полка включительно и ему соответствующих лиц;

г) военным трибуналам при военных округах, фронтах и флотах – до командира неотдельной бригады включительно и ему соответствующих лиц…»

(Из Положения о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении, и в районах военных действий)

– Всё было, как рассказали? – спросил, расхаживая по скрипучему паркету военный прокурор. Чем-то похожий на Кагановича, с брюшком и в звании полковника юстиции.

– Именно, – ответил сидевший за приставным столом Лосев. – Мои офицеры здесь не при делах.

– Ну-ну, – прокурор уселся напротив и забарабанил по столу пальцами. – Значит так. Сейчас пройдете в двенадцатый кабинет к следователю, он примет объяснение. А завтра пришлёте офицеров, что были с вами.

– Вас понял, товарищ полковник, – встал со стула. – Разрешите идти?

– Идите.

Нужный кабинет с табличкой «Старший следователь Раткевич» оказался этажом выше. Постучав в дверь, Николай вошел, доложился.

– Присаживайтесь, – холодно блеснул очками сухощавый капитан в габардиновом[27]27
  Габардин – плотная шерстяная ткань.


[Закрыть] кителе и с медалью «За боевые заслуги».

«И на груди его могучей, одна медаль висела кучей», – промелькнуло у Лосева в голове. Он сел на стул против канцелярского стола со стопкой пухлых папок, выжидающе уставился на военюриста. Последний встал со своего места, извлёк из открытого сейфа ещё одну папку – тонкую.

– Польская комендатура передала на вас материалы о нанесении увечья их поручику, – открыл, усевшись в старинного вида кресло. – Что имеете сообщить? – достал из ящика стола несколько листов бумаги и взял в пальцы авторучку.

Лосев снова рассказал то же, что и прокурору. Раткевич аккуратно записал.

– А теперь вопрос. Угрожали ли бывшие с вами офицеры оружием патрулю?

– Такого не было, – ответил Николай, выдержав прозрачный взгляд.

– Хорошо.

Дополнив объяснительную, военюрист протянул бумагу Лосеву.

– Читайте.

– Всё верно, – пробежал тот глазами бумагу.

– Теперь напишите внизу «с моих слов записано верно, мной прочитано» и подпишитесь, – протянул ручку. Лосев, исполнив всё, вернул.

– Пока можете быть свободны, – военюрист определил бумагу в папку. – Завтра к десяти жду офицеров, что были с вами.

– Разрешите вопрос?

– Да.

– Что с тем поручиком?

– Лежит в госпитале. Неудачно приземлился, перелом шейного позвонка.

– Сочувствую, – сказал Лосев и покинул кабинет.

Шофер в машине читал «Красную звезду».

– Заводи, – Лосев уселся рядом на скрипнувшее сидение.

– Куда едем, товарищ майор? – сложив газету, сунул под сидение.

– В часть, Петрович.

Тот запустил стартером двигатель, выехали со двора.

Прибыв на место, Лосев пригласил к себе заместителя и начальника штаба и сообщил о причинах вызова к комдиву.

– Уже нажаловались, засранцы, – крякнул Каламбет, а Орешкин ругнулся матом.

– Ладно, ещё не вечер, – продолжил комбат. – Вся вина на мне. Вы тут ни при делах. Завтра в десять быть в гарнизонной прокуратуре у следователя Раткевича.

– Зачем? – офицеры переглянулись.

– Расскажите, как всё было. Но забудьте, что доставали оружие. Иначе приплетут и вас.

– С какого перепугу?

– За вооруженное сопротивление патрулю. Оно вам надо?

– Нет, конечно.

– А как же ты? – вскинул брови начальник штаба.

– Как получится. Значит, всё понятно? – комбат обвёл подчинённых взглядом.

– Понятно. Не пальцем деланые.

Следующим утром оба укатили на «цундапе» в Бреслау. Вернувшись, доложили, что следователь путал их вопросами, но ничего не добился. Стояли на своём.

– Дотошный, сука, – выпив стакан воды из графина, утер губы Каламбет.

– Ладно, мужики, займитесь делом, – отпустил их комбат.

Минуло ещё три дня, а на четвертый Лосева вызвали в прокуратуру снова. Поехал. Ответственности не боялся. За войну прошёл Крым, рым и медные трубы, надеялся на свою удачу.

В этот раз она подвела.

Бесцветным голосом Раткевич сообщил, что сутки назад потерпевший скончался в госпитале, не приходя в сознание.

– В этой связи против вас возбуждено уголовное дело за причинения тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Это ясно? – пожевал губами.

– Ясно, – отвердел скулами комбат.

– Вот санкция прокурора на ваш арест, – открыв знакомую папку, показал бланк с синей гербовой печатью и, сунув обратно, нажал на столе кнопку.

За дверью послышались шаги. Она отворилась, в кабинет вошли лейтенант и два солдата с автоматами.

– Сдайте оружие, – протянул руку офицер.

Лосев вынул из кобуры «ТТ», молча отдал.

– На выход.

Оставив кабинет, прошли в смежное помещение без окон. Там у майора отобрали награды, личные вещи и портупею с кобурой, оставив папиросы со спичками, после чего отвели в подвал этажом ниже. Был он со сводчатым потолком и бетонным полом, вдоль таких же стен десяток прочных дверей с глазками и кормушками[28]28
  Кормушка – откидное окошко в двери камеры.


[Закрыть].

– Заходи, – встретивший внизу надзиратель отпер ключом на связке однуиз дверей.

Лосев шагнул внутрь, позади громыхнул запор, стихли удаляющиеся шаги.

Перед ним была камера три на четыре, тускло освещённая висячей лампой, с забранным решеткой окошком под потолком. Вдоль стен – нары, между ними – колченогий стол.

– О! Нашего полку прибыло, – поднялся с матраса цыганистого вида смуглый офицер и протянул руку. – Будем знакомы, старший лейтенант Трибой.

– Майор Лосев, – пожал руку комбат.

– Слышь, майор, у тебя случаем закурить нету? Мои кончились. Уши пухнут.

– Есть, – Николай достал из кармана пачку.

Уселись рядом на нары, закурили.

– За что сюда, если не секрет? – пыхнул Трибой облачком дыма.

Лосев коротко рассказал. – Сокамерник одобрительно кивнул:

– Правильно сделал.

– А ты? – поинтересовался в свою очередь.

– Я типа немного пошумел.

– И каким же образом?

– Да очень просто. Наш танковый полк стоит в Клетендорфе, на окраине Бреслау. И за это время я, как многие офицеры, обзавелся трофейным транспортом, «Опель-кадетом». Еду на днях в город к знакомой фрау, останавливает военная инспекция и доставляет в линейную комендатуру. Там составляют протокол и машину отбирают – мол, приказ начальника гарнизона. Я было качать права, а дежурный майор: «Вали отсюда, а то будет хуже». «Ладно», – думаю, я тебе устрою. – И назад в полк. Завожу свой «ИС»[29]29
  ИС – «Иосиф Сталин». Тяжёлый советский танк.


[Закрыть], дую на нем обратно. Подъехал к комендатуре и подавил весь транспорт, что там стоял. А ещё саданул из пулемета по окнам на прощанье. Развернулся, только меня видали.

– Ну а потом?

– Через сутки забрала контрразведка. Теперь припухаю здесь.

– Крепко пошумел, – покачал головой майор.

– Ну, дак, – растянул в улыбке губы танкист.

К вечеру громыхнула кормушка, принесли ужин. Две миски жидкого супа, чуть сладкий чай в кружках и по куску хлеба.

Утром после завтрака Лосева под конвоем сопроводили к следователю, тот допросил его в качестве подозреваемого. Далее было опознание и очные ставки с патрульными. Один его уверенно опознал, второй засомневался. В показаниях оба путались.

А через неделю Раткевич предъявил майору обвинение в причинении тяжких телесных повреждений, повлекших смерть.

– Не расстраивайся, главное, не в убийстве, – успокоил Трибой товарища по несчастью. – Ты орденоносец и старший офицер. Думаю, много не дадут. А то, глядишь, и оправдают.

За время, проведённое вместе, оба сошлись характерами. Трибой, двумя годами моложе, воевал с весны 42-го и командовал танковой ротой. Имел «Красное Знамя», солдатскую «Славу» и медаль «За оборону Кавказа». Родом был из Новочеркасска, потомственный казак.

– Послушай, Семён, – спросил по этому поводу майор. – А как отличить настоящего казака от липового?

– Скажи ему так, Коля: «Дед твой был казак. Отец сын казачий, а ты хрен собачий». Настоящий даст в морду. Сбрехавший промолчит.

– Теперь буду знать, – похлопал его по плечу Лосев.

Еще через неделю Трибоя увезли на суд, в камеру поместили полковника-авиатора. Он вёл дневник, где неблаговидно отзывался о руководстве партии. Это стало известно «СМЕРШУ», записи изъяли и теперь вольнодумца обвиняли в контрреволюционной деятельности.

Полковник, фамилия его была Харламов, оказался весьма общительным и грамотным человеком – наизусть знал программу ВКП(б)[30]30
  ВКПБ(б) – Всесоюзная Коммунистическая Партия большевиков.


[Закрыть], немецкий и испанский языки, был знаком с Блюхером.

Лосев как член партии её политику одобрял. По этому поводу между ними возникали споры. Харламов утверждал, что ленинские принципы построения социализма в стране извращаются. Комбат не соглашался.

– Ну а что вы скажете насчет репрессий тридцатых? – однажды спросил Харламов. – Когда арестовали, а затем уничтожили почти всех крупных военачальников. За исключением Ворошилова с Буденным.

– Они были заговорщиками, – ответил Лосев. – Так писали газеты.

– Наши газеты много чего пишут. Особенно партийные. Я, к примеру, воевал в Испании в эскадрильи комбрига Пумпура Петра Ивановича. Впоследствии генерал-лейтенанта и Героя Советского Союза. Лично хорошо его знал. Так что вы думаете? В 1942 году его признали врагом народа и расстреляли. Могу ли в это поверить? Нет. И весь этот беспредел творили Ягода с Ежовым. Знал ли про то Сталин? Да. А если знал, почему не прекратил? Молчите? То-то же.

Между тем дело Лосева тоже шло к завершению. Составив обвинительное заключение, Раткевич ознакомил майора со всеми материалами. В том числе с постановлением партбюро части об исключении из партии.

И каково же было удивление Лосева, когда он прочёл характеристику на себя, подписанную комдивом. Там отмечались низкая политическая сознательность и дисциплина, ненадлежащее руководство вверенным подразделением, а также связь с немкой.

– Не ожидали? – заметил его реакцию капитан.

– До этого деятеля, – постучал ногтем по бумаге, – мой батальон считался одним из лучших в соединении. Это как-то отметил даже командующий фронтом.

– Что было, то прошло, – фыркнул Раткевич.

– Как скоро трибунал? – подписав протокол ознакомления, Николай вернул авторучку хозяину.

– За ним дело не станет, – отстегнув клапан, капитан сунул ручку в нагрудный карман кителя.

Спустя неделю, ближе к вечеру в замочной скважине провернулся ключ, громыхнул засов. Дверь отворилась.

– Лосев, на выход, – буркнул хмурый надзиратель.

Когда заключенный выполнил команду «Лицом к стене», надзиратель запер камеру. Пошагали коридором. Лосев впереди, руки за спину, страж, позвякивая ключами, сзади.

– Стой. Лицом к стене, – приказал у последней двери. Распахнул: – Входи.

Лосев переступил порог. Внутри небольшого помещения, на лавке у стола сидели Каламбет с Орешкиным, на полу стоял туго набитый сидор[31]31
  Сидор – солдатский вещмешок (жарг.)


[Закрыть]. Оба встали.

– Пять минут, – растопырил пальцы страж и плотно прикрыл дверь.

– Здорово, командир, – поочередно пожали комбату руку. – Вот, добились свидания. Следователь разрешил. Ну как у тебя дела?

Уселись втроём на лавку.

– Терпимо, – пожал плечами командир. – Кормят, поят, сплю от души. Помирать не надо.

– Да ладно, мы серьёзно.

– Ну, если серьёзно, следствие закончено. Жду трибунала.

– Мы тут тебе притаранили жратвы, курева и яловые сапоги.

– За них спасибо, а сапоги зачем? У меня эти нормальные, – качнул хромовым носком.

– В голенищах зашито четыре тысячи. Ребята собрали. Пригодятся, – наклонился к уху Каламбет, а Орешкин многозначительно кивнул.

Лосев ничего не ответил, повлажнев глазами.

– И ещё. Куда определить твои вещи? – нарочито громко спросил заместитель.

– Пусть разберут на память ребята. Как делали после боя.

– Хорошо, – согласились оба и вздохнули.

Каламбет достал из кармана пачку сигарет, все закурили, помолчали. Думая каждый о своём.

– Время вышло, – скрипнув, приоткрылась дверь. Загасив окурки, начали прощаться.

– Не поминайте лихом, мужики, – поочередно обнял Лосев офицеров и, прихватив сидор, вышел в коридор. Надзиратель сопроводил в камеру, звякнули ключи, громыхнул засов.

– Вот, Александр Иванович, дополнительный паёк, – усевшись на нары, Лосев поставил рядом вещмешок. – Так, что тут у нас имеется? – раздернул горловину.

Поочередно выложил кирпич хлеба, хомут копченой колбасы, изрядный шмат завернутого в газету сала, десяток пачек «Беломора» и ржаные сухари в пакете. Напоследок достал согнутые в голенищах новенькие яловые сапоги, сунул их под нары. Всё остальное сложил обратно с мешок, оставив хлеб с колбасой и пачку папирос.

– Угощайтесь, – определив на стол, пригласил сокамерника.

Тот поблагодарил, стали есть. Закончив, с наслаждением закурили.

– Никак передача? – окутался полковник дымом.

– Да. Заместитель и начштаба расстарались.

– А из моих никого нету. Через неделю, как меня забрали, полк перелетел в Минск.

Затем Лосев переобулся в новые сапоги, встав, притопнул. На вопросительный взгляд Харламова пояснил:

– Старые жмут, эти просторнее.

Через сутки, утром его вместе с ещё десятком арестованных, следствие по которым было закончено, погрузили в «черный ворон» и доставили в трибунал. Он находился на другом конце города в средневековом, окруженном старыми липами особняке. Там поместили в общую камеру, с грохотом закрылась дверь.

Комбата вызвали третьим, вооруженная охрана сопроводила в зал.

Дело рассматривали в закрытом заседании грузный полковник юстиции и два майора. Один лысоватый, второй с густой черной шевелюрой. Вину Лосев не признал, заявив, что потерпевший превысил полномочия.

– Так за это что? Нужно выбрасывать в окно? – тяжело уставился на него председатель.

– Виноват, погорячился, – опустил глаза Лосев.

– Привыкли там у себя в штрафбате, – пробурчал лысоватый майор, а второй громко высморкался в носовой платок.

В ходе судебного следствия трибунал допросил свидетелей – поляков из патруля, официанта и Каламбета с Орешкиным. Жовнежи[32]32
  Жовнеж – польский солдат.


[Закрыть] утверждали, что спутники майора угрожали им оружием, официант бормотал: «Не вем»[33]33
  Не вем – не знаю (польск.)


[Закрыть], а капитаны заявили, что поручик сам пытался достать пистолет.

– Кабы не майор, он бы нас пострелял, – глядя на трибунальцев честными глазами, выдал Каламбет.

– Это точно, – добавил Орешкин.

Те внимательно выслушали всех, председатель огласил имевшиеся в деле документы, и состав удалился из зала. Спустя минут десять вернулся, секретарь крикнул: «Встать! Суд идет!», и полковник ровным голосом огласил приговор Лосева признали виновным в причинении потерпевшему тяжких телесных повреждений, повлекших смерть, и определили наказание – восемь лет в местах лишения свободы. А ещё лишили звания майора и правительственных наград.

Николай рассчитывал на меньшее, по спине зябко прошел холод.

– Приговор ясен? – взглянул на осужденного председатель трибунала.

– Так точно, – ответил хриплым голосом.

Вслед за этим конвой вывел Лосева из зала. На прощание Орешкин крикнул: «Прощай комбат! Не поминай лихом!»

Доставив в камеру, вызвали очередного по списку, за ним лязгнул дверной засов.

– Сколько дали? – когда Николай присел на лавку, участливо спросил сосед.

– Восемь.

– Лютуют, суки, – сказал кто-то.

Остальные молчали, каждый думал о своём. В полдень всех покормили, выдав по открытой банке консервов и ломтю хлеба. Запили теплой водой из жестяной кружки, прикованной цепью к бачку.

Трибунал ударно трудился весь день. Когда последний подсудимый получил срок (оправданий не было) в решетке окна заблестела первая звезда. Спустя ещё час снова загремела дверь.

– Всем на выход с вещами! – приказал старший конвоя.

Вышли в ночную прохладу, с тощими вещмешками у кого были, погрузились в тот же фургон. Урча двигателем и переваливаясь на ухабах, он выехал со двора на улицу. Спустя полчаса, поколесив по городу, автомашина встала. Донёсся скрежет открываемых ворот, проехали ещё немного. Скрипнули тормоза. Распахнулась задняя дверь, последовала команда выгружаться. Попрыгали на землю, выстроились у борта. Мутный свет фонарей на высоких стенах высветил обширную территорию с кирпичным, в четыре этажа зданием, ещё какими-то строениями и высокой, наполовину разрушенной трубой.

Доставивший конвой по списку передал осужденных новому. Конвоиры с автоматами наизготовку погнали осужденных к входу.

Внутри оказалась настоящая тюрьма: с решетчатыми дверьми меж переходами, глухими – вдоль длинного ряда камер и стальной сеткой, разделяющей этажи. Пахло карболкой, тухлой капустой и безысходностью.

Осужденных подвели к одной из камер с намалеванным белой краской номером «15» на железной двери. Поставили лицом к стене. Внутренний охранник провернул ключ в замке и отодвинул засов: «Пошёл по одному!»

Лосев шагнул за порог первым. Сделав несколько шагов, осмотрелся. Камера с серыми стенами и потолком, освещенная двумя лампами, забранными ржавой сеткой, уходила вдаль. По сторонам в два яруса высились нары, оттуда доносились голоса.

– Майор! Вот так встреча! – раздалось с ближних нар, и в проход спрыгнул Трибой. Обнялись. – Не оправдали? – отстранился.

– Куда там, – махнул рукой Лосев. – Дали восемь лет, попёрли из партии и лишили звания с наградами.

– М-да, – почесал затылок танкист – Но ты не бери в голову. Я получил десять.

– Что-то больно много.

– Да понимаешь, в одной из раздавленных машин дрых часовой. Его тоже всмятку. Так что кроме уничтожения военного имущества добавили неумышленное убийство. Ладно, Никола, давай со мной. У нас тут своя компания.

Влезли на второй ярус.

Скрестив босые ноги, там сидел скуластый азиат с рысьими глазами и в выцветшем х/б[34]34
  Х/б – хлопчатобумажное обмундирование.


[Закрыть], примерно ровесник Лосева, рядом лежал, закинув руки за голову, здоровенный моряк в тельняшке, этот был чуть постарше. Позади висела черная фуражка с кителем и ещё что-то.

– Знакомьтесь, ребята, мой приятель. Сидели в одной камере на следствии, – похлопал Лосева по плечу Трибой.

– Моя Василий, – протянул азиат жесткую ладонь.

– Николай, – пожал её Лосев.

– Алексей, – приподнялся моряк. – Держи краба.

Положив у стенки вещмешок, Лосев уселся на доски. Разговорились.

Как оказалось, моряк был мичманом (фамилия Громов), командовал бронекатером. При штурме Бреслау они высаживали десант и поддерживали его огнем с Одера. Когда же крепость пала, загуляли и устроили речной круиз. В результате катер налетел на бетонную опору моста и затонул вместе с мотористом.

– Ну, мне и впаяли семерик. Чтоб служба раем не казалась, – закончил свой рассказ Громов.

– Водка надо пить меньше, – назидательно изрек Василий, прихлопнув ползущую по доске вошь.

– А у тебя что за история? – спросил у него Лосев. – Ты вроде казах?

– Зачем казах? – сделал тот обиженное лицо. – Я удэге[35]35
  Удэге (удэгейцы) – один из коренных малочисленных народов Дальнего Востока


[Закрыть] с Амура. Слыхал про такой?

– Как же. Доводилось.

– Был охотник-промысловик, жил в тайге. Потом вызвали в район. Начальник сказал, иди на войну. Пошел. Служил снайпером, убил много немцев.

– Так уж и много? – незаметно толкнул Лосева ногой Трибой.

Удэгеец скосил на него глаза, расстегнул карман гимнастерки и протянул майору сложенный в несколько раз газетный лист.

Николай развернул его. На серой, вытертой по сгибам бумаге – чёткий снимок. Василию с двумя орденами на груди и винтовкой на плече жмёт руку генерал. Ниже пара строк, где сообщалось, что командующий пятой гвардейской армией генерал-полковник Жадов поздравляет лучшего снайпера, ефрейтора Василия Узалу с очередной правительственной наградой.

– Не слабо, – аккуратно сложив, вернул.

– Ты случайно не однофамилец Дереу Узалы[36]36
  Дерзу Узала – главный герой одноименной повести исследователя и ученого В. К. Арсеньева.


[Закрыть] из книги?

Повесть об этом следопыте, весьма популярную до войны, Лосев читал в школе.

– Зачем однофамилец? Внук, – спрятав в карман газету, застегнул пуговицу.

– Так за что же попал сюда? – снова спросил Лосев.

– Несправедливо, – вздохнул Василий. – Тогда, – ткнул пальцем в карман, – генерал на прощание сказал: «Как только кончится война, солдат, возвращайся домой и бей соболя. Стране нужна пушнина». Я запомнил. После Победы, мал-мал погулял, а потом собрал вещмешок, взял винтовку и отправился на вокзал. Там забрался в какой-то товарняк, идущий на восток, и поехал домой. А утром, на полустанке меня сняла охрана и отвела к начальнику. «Куда едешь?» – спрашивает. «На Амур». «Предъяви документы». Даю солдатскую книжку и эту самую газету. Говорю: «Командующий разрешил». А он: «Не пойдет. Ты, ефрейтор, дезертир». «Какой дезертир? – отвечаю. – У меня три «Славы» и разрешение генерала». «Ну и дурак же ты», – говорит. Вызвал охрану, отправил назад. В части меня уже искали и посадили на губу. Дальше был трибунал, получил семь лет. Теперь вот сижу здесь, – развел руками.

– Да, дела, – сочувственно сказал Лосев.

Разговоры в камере между тем утихали, вскоре вокруг возник храп, по проходу пробежала крыса.

Лежа между сопящими носами Трибоем и моряком, Лосев глядел в темноту сверху. Не спалось. Что его судьба так круто повернётся, не ожидал и проклинал теперь свою излишнюю горячность. Прошёл всю войну, остался жив. Встретил Победу. А тут такое, как в кошмарном сне…

Утром в шесть загремел запор, дневальные унесли параши, а затем второй ходкой доставили завтрак: бачки с чаем и кашей, к ним хлебные пайки и по два куска рафинада.

– Грамм шестьсот будет, – взвесил свою пайку на руке Лосев. – Нормально.

– Семьсот, – уточнил Трибой. – Но ты губы не раскатывай, это на весь день.

– Как на весь?

– Да вот так. Проверено.

После завтрака майор угостил всю компанию папиросами (задымили) и сообщил, у него в мешке имеется ещё курево, а кроме того сало и сухари.

– Лучше приберечь в дорогу, – посоветовавшись, решил коллектив.

Дальше все занялись по интересам.

Василий, достав из своего сидора иголку с ниткой, стащил через голову гимнастерку и принялся зашивать лопнувший на рукаве шов. Громов отправился поискать других флотских, а Лосев с Трибоем, свесив в проход ноги, наблюдали за сокамерниками.

Было их под сотню, различных родов войск. Одни расхаживали по проходу, другие тоже сидели на нарах. У кого была, дымили махоркой, негромко переговариваясь. Имелись и гражданские. Судя по речи – поляки.

Из гуляющих обратил на себя внимание один – рыжий, лет за тридцать, что-то насвистывавший и с руками в карманах. Продефилировав рядом с офицерами, скользнул взглядом по их лицам, а потом вернулся.

– Слышь, командир, – подмигнул Лосеву.

– Давай сыграем на прохаря?[37]37
  Прохаря – обувь (жарг.)


[Закрыть]

– Не играю. Из блатных?

– Есть немного.

– Где воевал?

– В пехоте. А ты?

– Тоже. Командовал батальоном.

– Случаем не из Москвы?

– Угадал. Жил на Шаболовке.

– Получается, земляки, – блеснул золотой фиксой[38]38
  Фикса – зубная коронка (жарг.)


[Закрыть]. – Я с Малой Спасской. – Побазарим?

– Залазь. В ногах правды нету.

Трибой чуть подвинулся – рыжий, ловко подтянувшись на руках, уселся сбоку.

За себя он рассказал, что зовут Павел, кличка Шаман, раньше был вором, а потом завязал. Летом 41-го ушел на фронт.

– Воевал в разведке. Сначала батальонной, затем полковой. Младший лейтенант, замком-взвода. Имею «Звездочку» и две «Отваги». А месяц назад получил от жены письмо. Утеряла хлебные карточки, бедствует. Тут как раз объявили приказ, можно отсылать домой посылки. А что я могу послать? От хрена уши? Вот и решили с приятелем подломить склад с трофеями. Был такой рядом с частью. Оказалось, не судьба. Его шлёпнули, меня взяли. Дали пять лет. Ну и все дела.

– Получается, накрылась посылка? – взглянул на рассказчика Трибой.

– Накрылась, – вздохнул. – Как и свобода.

– А зачем у тебя кличка Шаман? Не похож, однако, – сказал сзади Василий, натягивая гимнастерку.

– Знаю, – обернулся к нему рыжий. – У меня фамилия Шаманов. От неё и кликуха. Слышь, комбат, – наклонился к Лосеву. – Прими в компанию. Мы ведь земляки, здесь других москвичей нету. А человек я бывалый. Глядишь, пригожусь.

– Вы как, ребята? – спросил у остальных Лосев.

Оба не возражали.

– Ну, тогда я за шматьем и назад, – спрыгнул в проход Шаман.

– Тёртый калач, – проводил его взглядом Трибой.

– И морда хитрая, как у енота, – добавил Василий.

Вскоре появился Громов, влез на нары.

– Как? Нашел своих?

– Не, – повертел лобастой головой, усаживаясь рядом. – Один я такой дурной попался.

– А вот я нашел земляка, – чуть улыбнулся Лосев. – Будет вместе с нами. Ты как, не против?

– Земляк дело святое, – прогудел мичман.

– Почти родич.

Через короткое время подошел новый знакомый. С ватником подмышкой и тощим вещмешком.

– О! Мореман, – вскинул брови. – Паша, – протянул руку.

– Лёха. Занимай плацкарт.

Шаман прополз на карачках в секцию, уселся по-турецки, раздернул горловину сидора.

– Вот, типа простава, – шмякнул на доски пару банок «второго фронта».

– Откуда? – спросил Лосев.

– Выиграл в карты у одного интендантского. Мордастый такой гад.

– У нас тоже есть чуть продуктов, решили заначить на дорогу. Давай и твои.

– Нет вопросов, командир, – рыжий убрал тушёнку обратно в сидор. – Здесь с шамовкой[39]39
  Шамовка – еда (жарг.)


[Закрыть] терпимо. В дороге будет хуже.

– Это почему? – кряхтя, стянул сапоги Громов.

– Тут наркомовская пайка четвёртой категории, как у тыловиков. А в дороге этапная, меньше: хлеб, баланда и кипяток с куском сахара.

– Откуда знаешь?

– До войны имел три ходки[40]40
  Ходка – отбытие срока лишения свободы.


[Закрыть].

В камере провели ещё двое суток, а ночью третьих всех вывели во двор и построили с вещами. Как оказалось, народу здесь было много больше. В основном военные, человек триста. Напротив конвойный взвод с автоматами наизготовку и собаками на поводках. Со стен бил свет прожекторов.

– Да, погуляли в Бреслау славяне, – пробормотал Шаман.

Затем сверили всех по списку, последовала команда «Напра-во! Прямо шагом марш!»

По бетону зашаркали сапоги и ботинки, два охранника распахнули железные ворота с торчащей над ними пулеметной вышкой. «Левое плечо вперёд!» – помахал фонариком начальник конвоя.

Серый строй с автоматчиками и рычащими овчарками по сторонам, углубился во тьму улиц. Двигались недолго, спотыкаясь и тихо матерясь. Минут двадцать. Потом впереди забрезжили огни, послышались гудки паровозов. Вышли к полуразрушенному вокзалу.

Миновав длинный перрон с несколькими пыхтящими составами, оказались на запасном пути. Там стоял товарняк. Впереди окутанный паром «ФД»[41]41
  ФД – «Феликс Дзержинский» – марка паровоза.


[Закрыть], дальше штабной вагон, платформа с полевой кухней и десяток теплушек. Перед ними второй конвой. Не меньше роты.

– Стой! Напра-во!

Шаркнули подошвы сотен ног, конвоируемые развернулись лицами к составу. Далее снова перекличка, охрана откатила двери.

– Первая десятка пошла!

Начали грузиться. Лосев с товарищами были в пятой десятке, первым в вагон запрыгнул Шаман. Влез на верхние нары, заорав: «Сюда!»

Быстро их заняли, определив в головах вещи. С матерками и толчеей разместились другие, осмотрелись. Теплушка была обычная, рассчитанная на сорок человек или двадцать лошадей. Вверху два окошка, забранных решетками, на полу остатки соломы. Дюжина мест осталась пустой.

Снаружи накатили дверь, лязгнул запорный крюк.

– Очередная пошла! – донесся хриплый голос.

– Ты смотри, ещё не плотно набили, – сказал кто-то снизу.

– Не боись, дядя, добавят, – откликнулись с середины.

В разных концах задымили, возникли разговоры – куда повезут.

Затем впереди протяжно заревел гудок, по вагонам прошел лязг сцепок, тронулись. Впереди была неизвестность.