Текст книги "И на дерзкий побег"

Глава 5
Ванинская пересылка. «Джурма»

Бухта Ванина – глубоководная бухта на западном берегу Татарского пролива, материковое побережье северной части Японского моря. Административно залив входит в Хабаровский край России. Названа в честь военного топографа Иакима Клементьевича Ванина. Открыта в 1853 году.

Ограничена по северу мысом Бурный, на юге – мысом Весёлый. Открыта к востоку, вдается на запад в материк на восемь километров. Имеет неправильную вытянутую дугообразную форму. Ширина у входа составляет три километра. Глубина до девятнадцати метров на выходе и до пятнадцати внутри.

Берег возвышенный, холмистый, у входа обрывистый. В бухту с юго-западного торца впадает река Уй, на западе – река Тишкино. В юго-восточной части бухты ещё две – Чум и Малая Ванина. Южнее расположен залив Советская Гавань. Приливы неправильные, полусуточные, величиной до одного метра. Замерзает с января по апрель, образуя ледяную корку толщиной до полуметра. В бухте обитают сельдь, камбала, дальневосточная навага, терпуг, мойва, корюшка.

(Географическая справка)

Этап построили с вещами, состоялась перекличка, и в окружении конвоя погнали к расположенному за поселком лагерю. Он занимал несколько десятков гектаров, огороженных в три ряда колючей проволокой, с вышками по сторонам и множеством бараков. То была знаменитая Ванинская пересылка. Много больше Краснопресненской в Москве или на Холодной горе в Харькове.

Со скрипом отворились массивные, тоже оплетённые колючкой ворота. Завели на двор, состоялась прием-передача. Теперь уже новый конвой загнал заключенных в карантинный барак, длинный и широкий. Нары здесь высились в четыре этажа, на опорных столбах перекладины-лестницы. По центральному проходу на утоптанной земле – три холодных сварных печи с уходящими вверх жестяными трубами. Через узкие, прорубленные вверху окошки проникал тусклый свет.

Приказав оставить вещи, а при них дневальных, отвели в баню. Это тоже был барак поменьше, с дощатыми пристройками впереди и сзади. Разбили этап на части, дальше последовала команда: «Первая сотня на помывку!» В предбаннике, раздевшись, сдали вещи на прожарку, кроме сапог и ботинок. Каждому выдали по вехтю[55]55
  Вехоть – пучок.


[Закрыть] мочала и четвертушке серого мыла.

– Значит так, – сказал своим в толчее Шаман. – Я пока останусь, пригляжу за обувкой, а вы в мойку. Кто первый искупается, быстро назад. Сменяемся. И так по очереди.

– Добро, – потолкались дальше.

В низком сыром помещении, расхватав деревянные шайки, стали наполнять их горячей водой из-под кранов, разбавляя холодной. Пространство затянуло паром. В нём мелькали тела, слышались плеск и шорканье мочалок, довольные возгласы и матерки. Тут же шустрили парикмахеры с тупыми машинками и опасными бритвами. Подстригали всех наголо и смахивали отросшую щетину.

Компания заняла один из помывочных столов, шмякнув на него шайки. Первым «оболванился» и поплескался в шайке Василий.

– Моя пошел, – вылив на голову остатки воды, он заскользил пятками по мыльным доскам пола к разбухшей двери.

Вымывшись, натянули уже «прожаренные» гимнастерки и бриджи. В баню запустили вторую партию, первую же погнали к складу. Там каждому выдали грубое белье из бязи, чёрные робы с телогрейками и на рыбьем меху шапки. Постельных принадлежностей не полагалось. Натянули всё на себя.

День был пасмурный, со стороны залива тянул ветер. Их повели на завтрак. Столовая находилась в центре пересылки в дощатом, с железной крышей здании. Внутри три раздаточных окна с обитыми цинком прилавками и вкопанные в землю длинные столы из сосновых плах. Лавок не имелось. Получив на раздатке хлеб, по миске овсянки на воде и спитой чай, с жадностью всё умяли. Вылизав ложки, сунули их кто в карман, кто за голенище. Последовала команда «На выход!». Шаркая ногами, двинулись в свой барак.

На обширной территории пересылки было многолюдно: тут и там виднелись группы заключенных, следовали под охраной колонны, стояли шум и гам.

– Сколько ж тут народу, – присвистнул Громов. – Прямо Вавилон.

– Каждой твари по паре, – добавил Шаман.

В бараке всех выстроили на среднем проходе, и какой-то чин из лагерной администрации в бурках и кубанке ознакомил с распорядком. Подъём в пять, перекличка и оправка, далее завтрак. Обед в час, ужин в семь. В одиннадцать вечерняя поверка и отбой.

– А между ними? – выкрикнули из строя.

– X… груши околачивать! – рявкнул чин.

– В смысле, ждать отправки.

Чин развернулся и вместе с охраной вышел.

Строй распался, начали устраиваться.

Группа Лосева заняла средние нары в центре, ближе к одной из печек. Влезли, положили в головах вещи. Как и в вагонах, доски тут были голые и до блеска затертые их предшественниками. «Режь актив» было вырезано на одной, «Сеня Клык тут был» – на соседней.

– Интересно, где теперь этот Сеня? – кивнул на неё надпись Трибой.

– Чалится где-нибудь, – послюнявив бумажку, свернул цигарку Шаман. – Или двинул кони[56]56
  Двинуть кони – умереть (жарг.)


[Закрыть]. В таких местах это запросто.

Чиркнув спичкой, пару раз затянулся и пустил по кругу. После бани и завтрака всех разморило, потянуло в сон.

– Ладно, вы ту пока кемарьте, – Шаман полез к краю нар. – А я пока прошвырнусь по зоне. Узнаю что и как.

Вернулся он спустя час с каким-то мужиком в реглане[57]57
  Реглан – короткая кожаная куртка.


[Закрыть], похожим на шкаф. Кряжистым и угрюмым. Забрались на нары.

– Знакомьтесь, кореша встретил, – ткнул пальцем. – Вместе сидели на Урале. Кликуха Артист. Тоже фронтовик. Щас введёт вас в курс дела.

– Ну что сказать, мужики? – уселся тот напротив, скрестив ноги в хромовых сапогах. – В поганое время вы сюда попали.

– Это почему? – пробасил Громов.

– Тут типа начинается война.

– Какая ещё война? – открыл рот Василий.

– Та, что была, закончилась.

– Закончилась по ту сторону, – усмехнулся гость, – а здесь только начинается. Шаман, наверное, рассказывал, что в зонах по всему Союзу заправляют воры. Так?

– Так.

– А теперь всё меняется.

– И каким образом? – вскинул бровь Лосев.

– С воли в лагеря возвращается всё больше воров, взявших в руки оружие и воевавших на стороне власти. По блатным понятиям это западло. Вот остальные и решили признать их суками со всеми вытекающими. Те на арапа[58]58
  На арапа – в наглую (жарг.)


[Закрыть]: «Мы воевали за Родину!», а идейные: «Нам похер». Ну и схлестнулись. Режут друг друга почем зря.

– А мы тут с какого боку? – хмыкнул Трибой. – Это их дела.

– Не скажи, браток, – прищурился Артист. – Вы ж тоже фронтовики. Своим нужно помочь в натуре.

– Тоже резать воров?

– Ну да. Вместе с нами. Ладно, мне пора. Насколько знаю, майор, ты у своих в авторитете, – взглянул на Лосева. – Приходи после ужина с Шаманом к нам в барак. Побазарим.

И легко спрыгнул вниз.

– А почему Артист? – спросил удэге. – В кино никогда не видел.

– Артист в своём деле. Бывший налётчик, – стянул с плеч ватник Шаман. – Ну, так что, Никола? Сходим к моему корешу?

– Почему нет? Сходим, – отозвался Лосев.

На обед в переполненной столовой получили по миске жидкой рыбной похлебки, съели вприкуску с пайкой, у кого осталась, а на ужин снова была овсянка и морковный чай.

– Да, на таких харчах быстро ноги протянешь, – вздохнул Громов, когда шли назад.

– В производственных лагерях пайка больше, – успокоил Шаман. – Если выполняют план. Бывает и гроши перепадают.

– А если нет?

– Триста граммов черняшки с баландой и – гуляй, Вася.

– Что делают, гады, – в сердцах выругался Трибой.

Когда на пересылку стали опускаться сумерки (тут они были ранними), Шаман с Лосевым отправились «на базар». Народу на территории стало меньше, но всё равно хватало. Заключенные шмыгали по баракам, стояли кучками рядом, светились огоньки цыгарок. В одной такой кучке кого-то били, тот истошно вопил. Проходивший мимо наряд во главе с сержантом внимания на это не обратил.

– Во всех лагерях так? – спросил бывшего вора Лосев.

– Не, только в пересылках, – повертел головой Шаман. – В других режим жёстче. Чуть что, сразу в ШИЗО или БУР, а то и пристрелят.

– Как так? Без суда?

– Я ж вам говорил, Никола. В этих местах закон – тайга. Медведь хозяин.

Пересылка оказалась много больше, чем на первый взгляд. Миновав первую секцию бараков, прошли сквозь открытые с колючкой ворота в другую секцию (охрана не препятствовала).

– За ней ещё одна. Там бабы, – махнул вперёд рукой Шаман.

– В смысле, женщины?

– Ну да. Бабы. Туда так просто не пройдешь. Усиленная охрана.

– А их за что?

– Есть политические и интернированные, но в основном воровки. Таких как грязи.

– И сколько, интересно, тут всего народу?

– Артист говорит, тысяч сто с гаком. Ладно, нам туда, – указал на один из бараков.

Он стоял чуть в стороне, был меньше остальных, из двух труб на крыше вился белесый дым. Подошли и опупели. На фронтоне, по бокам широкой двери покачивались два висельника в петлях.

– Это что ж такое? – задрал вверх голову Лосев.

– Не видишь? Жмуры[59]59
  Жмур – мертвец (жарг.)


[Закрыть], – буркнул Шаман. – Когда приходил сюда в первый раз, не было.

Потянул на себя дверь, обитую рогожами изнутри, шагнули за порог. В ноздри ударил спертый воздух, запах портянок и немытых тел. На двух ярусах, тянущихся вдоль стен нар, сидели и лежали на тряпье обитатели барака. Одни о чем-то говорили, другие резались в карты, некоторые храпели. В проходе потрескивали дровами раскаленные печи, волнами плавал махорочный дым. На вошедших никто не обратил внимания, и те пошагали в дальний конец.

Там за дощатым столом, на лавке у стены расположились четверо. С потолка свисала керосинка, давая неяркий свет и потрескивая. Сидевшие прихлебывали чифирь из кружек, закусывая сухой корюшкой. Здесь же стояла миска с красной икрой. В ней торчала ложка. Пришедшие остановились у стола.

– Мы пришли, Артист, – сказал Шаман.

Тот сидел в центре, по пояс голый, на груди наколка – храм с куполами. На боку длинный шрам.

– Коли так, присаживайтесь, – кивнул на лавку напротив. – Оса, – ещё чифиря, – покосился в темный угол.

Там что-то брякнуло, послышалось журчанье, возник молодой парень. Молча поставил перед гостями две парящих кружки и упятился назад.

– А что это у тебя на фронтоне за цацки? – взяв свою кружку в руки, отхлебнул Шаман. Лосев сделал то же самое. Напиток этот знал, в бытность ротным не раз пил со штрафниками. Готовился чифирь просто. На пол-литра воды стограммовая пачка чая. Дважды перекипятить и дать чуть отстояться. Напиток бодрил, снимая усталость.

– Воры, – усмехнулся Артист. – Нравятся?

– Да как-то непривычно.

– Привыкай, Шаман. Теперь им всем хана. Эти не хотели взять кайло в руки, теперь проветриваются. Отлавливаем на пересылке остальных. До нового этапа с материка.

– И кто ж тебе дал такие права? – Шаман отхлебнул снова.

– Война, – Артист отодвинул кружку. – Я на фронте с сорок второго. Пошел из лагеря добровольно. Был у Рокоссовского на Донском, а потом на Центральном. Дослужился до капитана, командовал ротой автоматчиков. Имел ордена «Красного знамени» и «Суворова», победу встретил на Балтике. А потом влип. Побаловался с немкой. Ну и меня снова в лагеря. Законники[60]60
  Законники – воры в законе.


[Закрыть] за своего не признали. Ты, говорят, ссучился. И решили трюмить[61]61
  Трюмить – издеваться (жарг.)


[Закрыть]. Не вышло. Одного пришил, другого изувечил. Начальники хотели мотать новый срок, с ними договорился. Я, мол, опускаю[62]62
  Опустить – прилюдно совершить акт мужеложества (жарг.)


[Закрыть] блатных, а вы мне снисхождение. Дали зеленую улицу. Подобрал из таких же, как я, «бывших» ребят и для начала кончили на той зоне всех авторитетов. Чекистам понравилось. Сами уже не справлялись. Ну и пошло поехало. Навели порядок ещё в двух зонах, а теперь перебросили сюда. У меня теперь две сотни рыл, хлопцы оторви да брось. Я комендант пересылки, остальные – в лагерных придурках[63]63
  Придурок – заключенный, занимающий в лагере хозяйственные должности (жарг.)


[Закрыть]. Блатные поджали хвост, зону держим вот так, – сжал мосластый кулак. – Ну и хозяин доволен. Меньше головной боли.

– М-да, – хрустнул рыбкой Шаман. – Красиво, Артист, рисуешь.

– Так я чего звал? – подмигнул. – Давайте с майором и вашей кагалой к нам. Всех, конечно, не могу, но на десяток-другой с чекистами договорюсь.

– И что дальше? – закончив пить чифирь, отодвинул Лосев кружку.

– А дальше поставим раком весь «Дальстрой». Воров к ногтю, установим свой закон. Администрация «за», – наклонившись вперёд, хищно оскалился бывший капитан.

– Дело говорит Артист, – прогудел сидевший рядом здоровенный лоб с горелым лицом.

– Так что решайте, – подпрягся второй, в тельняшке. – Или будете пахать за блатных, как фраера.

Ещё двое сидели молча. Один, щурясь, дымил папиросой, сосед поигрывал финкой в пальцах с синими перстнями. Гости переглянулись.

– Тут подумать надо, – выдержал паузу Лосев.

– Ага. Быстро только кошки родятся, – утер шапкой лоб Шаман.

– Думайте до утра, – согласился комендант.

– Дня через три этап на Магадан. А оттуда, как в песне, возврата нету. За ответом придёт Жох, – кивнул на игравшего финкой.

Чуть позже, сунув руки в карманы телогреек (на дворе похолодало), оба возвращались назад. В небе мерцал ковш Большой Медведицы и серебрилась пелена.

– Быстро тут наступает осень. Одно слово, севера, – втянул голову в куцый воротник Шаман.

– А кто такие придурки? – спросил, хрустя инеем, Лосев.

– Ну, там повара, хлеборезы, кладовщики, фельдшера. Короче, всякая шваль, чтоб гнобить простого зека.

– Ясно.

– Чего ясно? – повернул лицо. – Тут, брат, надо шевелить рогами[64]64
  Шевелить рогами – предпринимать какие-либо действия (жарг.)


[Закрыть]. А ты о придурках.

Дальше пошли молча.

После вечерней поверки (все были налицо), охрана вышла из барака, грохнув дверью. Заскрипели лестницы и помосты, сверху посыпалась труха. Стали отбиваться[65]65
  Отбиваться – укладываться в постель (жарг.)


[Закрыть]. Одни снимали телогрейки, чтобы укрыться, другие спали в них. Печки в бараке не топились, считалось, не сезон.

– Как прошла встреча? – спросил, стягивая сапоги, Трибой.

– На уровне, – улёгся на спину Лосев, заложив руки за голову.

– А если подробней? – привалился к стене Громов.

Василий, как обычно, молчал, суча из прихваченного в бане мочала тонкую верёвку.

– Ну, если подробней, слушайте.

И Лосев рассказал о состоявшемся разговоре.

– Такие вот, мужики, дела, – так закончил.

– Скорбные, – добавил Шаман.

– А что? Предложение интересное, – пошевелил пальцами на ногах танкист. – С какого перепугу мы должны подчиняться ворам? По мне, их лучше взять к ногтю.

– Я убивать люди больше не хочу. Это плохо, – покачал головой удэгеец.

– Так ты ж немцев стрелял, как белок?

– Э-э, то совсем другое дело, – отмахнулся рукой.

– А по мне, надо соглашаться, – наморщил лоб Шаман. – Я теперь ворам враг. А они мне. Ну а ты, Алексей, как? – взглянул на невозмутимо сидевшего Громова.

– Как все, – зевнул тот. – Можно и так, и эдак.

Мнения разделились, все уставились на майора.

– Мне война вот где, – приподнявшись, Николай чиркнул ребром ладони по горлу.

Возникло молчание, а затем Трибой сказал:

– Большинство против. В таком разе, братва, едем дальше.

Повернулся набок и захрапел. В мутное окошко над головой глядел серп месяца.

Утром, после завтрака в бараке нарисовался Жох. В кепке-восьмиклинке, теплой шерстяной ковбойке и штанах с напуском, заправленных в хромовые, гармошкой сапоги.

– Подумали? – держа руки в карманах, подошел к нарам, где сидели лосевские. Оглядел.

– Мы едем дальше, – сказал за всех Шаман.

– Так Артисту и передай.

– Вот оно значит как? – вскинул по блатному бровь. – Ну так хрен с вами, – харкнул на пол. И, повернувшись, враскачку двинулся обратно.

 
Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый,
А ты не вейся на ветру.
Эх, карман, карман ты мой дырявый,
А ты не нра… не нравишься вору!
 

– затянул песню.

– Точно жох[66]66
  Жох – прохвост.


[Закрыть],– хмыкнул Громов.

А Василий нахмурился:

– Глаз у него плохой. Мёртвый.

– Слышь, Паша, – подвинулся Трибой к Шаману. – Вот ты говорил, этот самый Артист в прошлом налётчик. А чем занимался ты?

– Слесарил.

– Да нет. Я имею в виду, когда был блатным.

– Я ж сказал, слесарил. Это те, кто лазит по квартирам. Иначе – домушники.

– Получается, имеются и другие квалификации? Будь другом, расскажи.

– Зачем? – покосился. – Тоже хочешь приобщиться?

– Да нет, просто интересуюсь.

– Расскажи, Шаман. Мне тоже любопытно, – сел с другого боку Василий.

– Ну ладно, – положил ногу на ногу. – Значит так. Первая и самая уважаемая профессия – ширмач или карманный вор. Работает обычно в людных местах: на рынках там, в трамваях, кинотеатрах. Один или в паре. Единственное орудие труда – писка. Это остро заточенный гривенник или бритва. Потом, конечно, мы, слесаря. Квартиру обнести это вам не фунт изюму. Её надо присмотреть, чтоб было чего взять, подобрать ключи или вскрыть отмычкой. В крайнем разе фомкой. Тут работают трое-четверо. Ну и куш больше. Дальше идут майданщики – это которые воруют на вокзалах и в поездах. Ничего работа, но на любителя. Приходится много ездить. Есть ещё медвежатники – те курочат сейфы, каталы – обыгрывают фраеров в карты, и ещё штук двадцать профессий. Всё по интересам. Самые поганые – гопники, они же налётчики и мокрушники. Для них человека пришибить, что муху.

– Да, – прогудел Громов. – Специальностей больше, чем на флоте.

– Умельцы, однако, – почмокал губами Узала.

Лосев помалкивал. Он такое уже знал. Рассказывали когда-то бойцы его штрафной роты. А также он понимал, что с блатными ещё предстоит схлестнуться. И пребывал в раздумьях.

Как и предупреждал Артист, спустя три дня карантин закончился. Большую часть военного этапа оставили для последующей отправки в местные лагеря. Вторую, три сотни человек (там оказалась и группа Лосева), приказав взять вещи, ранним утром погнали в порт.

Навстречу летел холодный ветер, вышибая слезу. В небе клубились тучи. Ниже плыл стрелою портальный кран, доставляя на берег грузы. У причалов, в свинцовой воде застыли несколько судов и барж.

Ворота с пулеметной вышкой рядом, скрипя, отворились, раздалась команда «Вперёд!» Зашаркали подошвами. Подвели к одному из судов. С высокой надстройкой, черными крутыми бортами и чуть дымящей трубой. На носу белой краской значилось «Джурма».

Спущенное на воду более двух десятков лет на верфях Роттердама, оно имело название «Бри-эль» и в 1935-м было куплено СССР, получив новое имя. «Джурма». В переводе с эвенкийского – «Светлый путь». Использовалось судно для перевозок грузов и заключенных по маршруту Владивосток – Магадан. Через четыре года в районе пролива Лаперуза заключенные устроили на борту судна бунт, требуя захода в иностранный порт. Бунт был жестоко подавлен. При этом несколько десятков арестантов были убиты и выброшены за борт на корм рыбам.

На пароход по крутым носовому и кормовому трапам уже шла погрузка. Конвой с двух сторон подталкивал в спины, сотни ног звенели по ступеням.

– Всё равно не поеду, в гробину мать! – истошно донеслось сверху, вниз полетел человек.

«Шух!» – взлетели вверх брызги и опали. Больше не появился.

Погрузка застопорилась, возник шум, «Продолжать движение!» – активно заработали прикладами солдаты. Возобновилась.

– Да, видать, нельзя было тому бедолаге в Магадан, – сказал кто-то из стоящего этапа.

Как только последний из подымавшихся исчез, стали грузить военных.

– Шевели копытами! – усердствовал конвой.

На палубе всех погнали к носовому трюму, скользя и матерясь, спускались по трапу вниз. Там, в металлическом пространстве, тускло горели на подволоках фонари в сетках, по бортам в несколько ярусов тянулись нары, над ними сипел в трубах пар.

– Занимай кубрик, братва! – шмякнул на доски мешок Громов.

Начали устраиваться.

– Словно в каземате, – буркнул Трибой, когда расположились на одних из нар, поближе к люку. – Пароход случаем не течёт? – мазнув рукой по борту, показал мокрую ладонь.

– Не дрейфь, Сёма, – успокоил моряк. – Это всего лишь конденсат. По виду коробка[67]67
  Коробка – расхожее название судна у моряков (жарг.)


[Закрыть] прочная.

– Тогда ладно, – утёр ладонь о штаны.

Осмотрелись. Помимо их этапа тут уже была масса гражданских из тех, что погрузили раньше. Набили корабль под завязку.

Спустя короткое время вверху бахнул стальной люк, звякнули кремальеры[68]68
  Кремальера – запорное устройство.


[Закрыть], звуки снаружи исчезли. Остались только внутри: негромкие разговоры, шорох тел и сипенье пара в трубопроводах. Воздух, постепенно густея, становился спёртым.

– Так на хрен задохнемся, – стянув с плеч телогрейку, расстегнул Шаман ворот гимнастерки.

– Не. У нас место клёвое. Рядом с трапом. Да и вентиляцию должны включить в море, – сказал Громов.

Минут через тридцать корпус судна задрожал, донёсся длинный гудок. Отчалили.

– Вроде как тронулись, – утёр рукавом лоб Василий. – Никогда не плавал по морю.

– А я плавал на шаланде по Чёрному. Отдыхал у приятеля в Крыму, – мечтательно произнес Трибой.

– Сколько, интересно, ходу до Магадана? – улёгшись рядом, подпер Лосев голову локтем.

– На пересылке местные толковали, дней семь-восемь, – откликнулись сверху.

Между тем народ в трюме постепенно осваивался: начались хождения и разговоры, сиплый голос звал какого-то Степана, потянуло запахом махры.

– Пойду-ка прошвырнусь и я, – спрыгнул с нар Громов и двинулся по проходу в сторону кормы.

Вернулся минут через двадцать, влез обратно и сообщил:

– Там в конце, у переборки гальюн, а среди гражданских полно блатных. Уже режутся в карты.

– Значит, скоро начнут раздевать остальных, – хмыкнул Шаман. – Будет, что ставить на кон.

И не ошибся. Спустя час в той стороне стали раздаваться брань и крики: «Снимай клифт[69]69
  Клифт – пиджак, одежда (жарг.)


[Закрыть], падло!» Кто-то проигрался. А по проходу зашмыгали вёрткие парнишки, цепко оглядывая этап.

– Эй, фраер, – тормознул у секции один и похлопал по хромовому сапогу Трибоя. – Давай меняться, – ткнул пальцем в свои опорки.

– Утри сопли, – лениво ответил тот. – И гуляй дальше.

– Ах так! – цикнул слюной в пол. – Ну, погоди, сука.

Вскоре он вновь явился, сопровождаемый несколькими блатными постарше.

– Этот, – ткнул пальцем. – Не хочет меняться.

– Ты чего обижаешь мальца, козёл? – приблизился вплотную один. Сутулый и с длинными обезьяньими руками. Растопырив ладонь, попытался мазнуть Трибоя по лицу, не получилось. Семён уцепил сутулого за чуб и грохнул мордой о нары.

– Людей[70]70
  Люди – в данном случае воры (жарг.)


[Закрыть] бьют! – завопил второй, выхватывая из-за голенища финку. Завязалась свалка. Их другого конца трюма повалила толпа блатных, на них сверху прыгали фронтовики. Замелькали кулаки, сворачивались скулы и носы, в воздухе повис мат.

Гражданские, не вмешиваясь, подняли крик и гвалт, шум побоища нарастал. Разъярённый Громов, оторвав поперечный брус, хряскал воров по головам, Лосев молча наносил удары ребром ладони. Узала грыз визжавшего блатняка за ухо, рядом Шаман ломал второму горло.

Когда всё достигло апогея, вверху загрохотал люк, оттуда заорали в рупор:

– Прекратить! Или дадим вниз пар!

На пересылке ходили слухи, что несколько лет назад, когда при перевозке заключенных в Охотском море на «Джурме» вспыхнул бунт, команда пустила в трюм пар, сварив заживо часть этапа.

Крики сразу же начали стихать, драка прекратилась, средний проход очистился. На окровавленной палубе остались пять трупов.

– Убитых наверх! – снова гавкнул рупор. – Быстро!

С нар спрыгнули человек десять, ухватив побитых подмышки и за ноги, покарабкались по трапу. Вскоре, тяжело сопя, спустились вниз. Люк захлопнулся.

– Наши есть? – спросил Лосев, когда проходили мимо.

– Есть один.

– Кто?

– Замполит.

– Жаль комиссара. Хороший был мужик. Но ничего не попишешь.

По кругу пошла цигарка, отдышались.

– Так. Пошли к ворам, – сказал Лосев своим и первым слез с нар.

По дороге Трибой кликнул ещё трех крепких ребят, загремели сапогами по палубе.

Блатные занимали в середине пять секций. Пришедшие остановились напротив.

– Кто старший? – спросил Лосев.

– Ну, мы? – раздалось из одной. – Чего надо?

– Поговорить.

– Залазьте.

Лосев, Трибой и Громов забрались на второй ярус. Остальные во главе с Шаманом, игравшим надетым на кулак отобранным кастетом, остались снизу.

На сальных ватных одеялах, расстеленных поверх нар, в глубине полулежали двое. Мордастый крепкий амбал с замотанной окровавленной тряпкой головой и второй, постарше. Лицо, обтянутое сухой кожей, напоминало череп. Перед ними дымились две кружки чифиря и лежал кусок сахара-сырца размером с кулак. Из темноты выглядывали ещё несколько рож – шестёрки[71]71
  Шестёрка – представитель низшей касты у воров (жарг.)


[Закрыть].

– Значит, слушать меня внимательно, – исподлобья взглянул Лосев на воров, когда уселись напротив. – Гражданских не обирать и с нашими не залупаться. Сидеть тихо.

– А то што? – скривил губы мордастый.

– Передавим ночью как цыплят. У фронтовиков это просто.

– Вот так, – наклонился вперёд Громов.

Взяв в лапу сырец, сжал. Тот хрустнул и рассыпался в песок.

– Здоровый, гад, – прошептал кто-то из шестёрок.

– Мы услышали, майор, – выдержал паузу череп. – Но попомни, в Магадане ты не жилец. Это сказал я, Кащей.

– Там поглядим. Я тоже не пальцем деланный. Бывай.

Спрыгнув вниз, пошли обратно. Когда забрались на нары, Лосев поинтересовался у Шамана:

– Ты его знаешь?

– Когда-то слыхал. Известный авторитет в Сибири. Так что поберегись.

– А сырец, Лёха, ты хрупнул лихо. Он же что булыжник, – хлопнул Громова по спине Трибой. – Блатных впечатлило.

– Да ладно, – прогудел тот. – Это семечки.

Силу моряка друзья знали. Ещё в эшелоне, когда ехали по Европе, удэге решил сделать шило. Он был хозяйственный мужик и не сидел без дела. Присмотрел в вагонной обшивке подходящий гвоздь и стал колупать перочинным ножиком древесину.

Громов с минуту наблюдал, а потом сказал: «Дай я». Ухватил двумя пальцами за чуть выступавшую шляпку, краснея, потянул. Завился дымок, пахнуло горелым. Гвоздь с визгом вышел из стены.

– На, – протянул Василию.

Блатные после побоища и обещания майора притихли. Дальше плыли спокойно.

Раз в сутки вверху гремел люк, на верёвке вниз спускали мешки с хлебом. Этапники делили его на пайки, запивали ржавой пресной водой из судового трубопровода.

На третий день вонь и духота в трюме стали нестерпимыми, опять возникло недовольство. Охрана начала выпускать партиями на воздух. С надстройки на палубу пялился спаренный пулемет, по бортам охрана с винтовками наизготовку.

И тут выяснилось, в кормовом трюме везли женщин. Человек триста. Их тоже выводили на прогулку за натянутой металлической сеткой. Большинство испуганные и подавленные, но имелись и другие. Эти выглядели свежее, держались отдельной группой. Некоторые курили и перебрасывались с мужиками солёными шутками.

 
Ты не стой на льду,
Лед провалится.
Не люби вора,
Вор завалится.
Вор завалится, будет чалиться,
Передачу носить не понравится!
 

– отбила чечетку одна, молодая и довольно симпатичная.

– А ничего бабёнка, – толкнул в бок Громова Трибой. – Я бы с такой перепихнулся.

– Оторви да брось, – хмыкнул Шаман. – С их шоблой лучше не связываться.

– Это почему? – спросил Василий.

– Потом расскажу. Не мешайте дышать озоном.

Воздух между тем был чистым и холодным, как само море. С отливающей ультрамарином водой до затянутого дымкой горизонта, парящими в бледном небе альбатросами и изредка появляющимися в волнах сивучами. Пароход резал стальным форштевнем морскую зыбь, размеренно стучали машины.

Через пятнадцать минут последовала команда «Вниз!», пришло время очередной партии. Спустились в вонючий трюм, влезли на опостылевшие нары.

– Ну, давай, что там за история про воровок?

– придвинулся к Шаману Трибой.

– История была занимательная, – прилёг тот на бок и ухмыльнулся. – Тогда я отбывал свой третий срок близ Норильска, на золотом прииске. Там сильно захворал и попал в больничку. Вышел спустя два месяца. А поскольку на тяжёлых работах использоваться не мог, меня с ещё двумя доходягами отправили южнее, на подсобное хозяйство. Там выращивали овощи и свиней для администрации ГУЛАГа Красноярского края. Хозяйство состояло из лагпунктов, и работали там в основном женщины. Привезли нас в один, сдали по акту и сразу в баню. Вымылись, хотели одеваться, ан нет. Заходят человек пять баб и давай пялиться.

– Вот этот вроде ничего, – кивает на меня одна, здоровенная кобыла. – Если подкормить, в самый раз. Посмеялись и ушли.

Одного из ребят определили плотником на теплицы, а меня со вторым, звали Рябой, в бойлерную. Кидать уголь в топку, выносить шлак и греть воду.

На следующее утро, только заступили, приходит та самая кобыла. В форме, с погонами лейтенанта.

– Будем знакомы, – говорит мне, – Валя.

– Паша, – отвечаю. – Очень приятно.

– Я тут начальник охраны, будешь моим любовником. Ясно?

Ну, думаю, попал. Это ж целый гренадёр. Я-то отощал, не справиться. А она, стерва, словно мысли читает.

– С обеда будешь получать усиленное питание. А завтра после отбоя придёшь в барак охраны. Там сбоку пристройка. Буду ждать.

В обед, точно, в столовой накормили до отвала. То же было на ужин.

– Ну, смотри, брат, не подведи, – говорит Рябой, приняв смену. – А то турнут нас куда-нибудь к свиньям.

– Будь спокоен, – отвечаю. – Сам не валенок.

После поверки (нас в бараке было мужиков двадцать, в основном старики и инвалиды) надеваю шапку с телогрейкой и топаю куда сказано. Барак охраны находился рядом с предзонником[72]72
  Предзонник – место в лагере для развода на работы.


[Закрыть]. Обхожу, стучу в дверь пристройки. Изнутри щёлкает замок.

– Заходи, – кивает начальница в тапочках и цветастом халате. Топаю за ней.

В небольшой комнате с обоями на стенах в центре накрытый стол, в печке потрескивают дрова, окно задёрнуто занавеской. У торцевой стены с ковром – пышная, уже разобранная кровать. Рядом платяной шкаф.

Снимаю шапку с телогрейкой, вешаю у входа. Пахнущая духами хозяйка приглашает к столу. Усаживаемся

– Ну, за всё хорошее, – наливает по стакану водки.

Выпиваем, закусываем, после ещё. Чувствую, забирает. Лейтенантша на глазах хорошеет. Там, где надо, поднимается.

– Как? Готов? – обнимает за шею. Целуемся взасос. Раздеваемся и в койку.

В этом месте Шаман прекратил рассказ и начал сворачивать цигарку. Не спеша прикурив, зачмокал губами.

– Давай, Паша, не томи, – пихнул в бок танкист. – Что дальше?

– Что-что, драл её всю ночь. Откуда что и взялось, – пыхнул дымом.

– Ай, молодца, – умилился Василий, качая головой. Остальные загоготали.

– Так. А дальше? – спросил кто-то из соседей.

– Дальше больше, – глубоко затянулся. – Жизнь, как говорят, пошла в гору. Днем ударно пашу в бойлерной, ночью кувыркаюсь с Валентиной. Ряшку наел во! – показал руками. – Но, как говорят бродяги, «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал».

Топаю как-то очередной раз к начальнице, из темноты возникают несколько баб.

– Слышь, обожди, – говорит одна. – Базар есть.

Окружили и к горлу бритву.

– Пошли с нами. Дёрнешься, зарежем.

Что делать? Пошёл. С них станется. Гляжу, ведут к дальнему бараку, где жили воровайки. Человек пять. Заходим, ведут в свой отсек, угощают самогоном. Дёргаю кружку, закусываю салом, утираю рукавом губы.

– Что дальше?

А старшая подмигивает:

– Теперь будешь нас трахать. Если нет, останешься без яиц, – и кивает на топчан: – Разблокайся[73]73
  Разблокаться – снимать с себя одежду (жарг.)


[Закрыть].

Да, думаю, попал. Эти стервы, если обещают, сделают. Раздеваюсь, начинаем махаться. После третьей чувствую, трандец. Силы на исходе. И тут пришло спасение. В отсек вломилась охрана во главе с начальницей. Отходили вороваек прикладами и в шизняк, а меня освободили. Тем всё и кончилось.