Текст книги "Джесси"

– Ну, что, колхозан, мир?

– Мир, Крендель. – Чуть помешкав, пожал протянутую руку Гена.

А Вока, уже готовый защищать друга, лишь покачал головой.

– Чудеса, да и только…

Михаил Иванович и Людмила Александровна были только рады, что у Гены появился такой друг как Вока. И, несмотря на его юный возраст, величали уважительно – Володя. Спокойный, уравновешенный Гена тоже понравился Вокиной семье. Семья у Воки была простая – рабочая. Отец – Василий Семенович, водил рейсовый автобус; был он среднего роста, широк в плечах, стриженные под канадку густые темно русые волосы, чуть тронутые сединой на висках, открытый взгляд, простота в общении, честность в поступках, умение смеяться весело и заразительно завершали его словесный портрет. Мать Воки – Полина Алексеевна – работала медсестрой на станции скорой помощи. Высокая, даже чуточку выше своего коренастого мужа, волосы – соломенного цвета, всегда гладко зачесанные и перехваченные на затылке, волнисто и густо ниспадали на спину, взгляд карих глаз был добр и участлив. От неё веяло душевным теплом и семейным уютом. Кроме Воки в семье были еще два его старших брата и младшая сестренка Катя. Жили они дружно. Вся семья посещала евангельскую церковь, поэтому в комнатах на стенах висели плакаты с библейскими изречениями. Подобное в атеистическом обществе не приветствуется, если не сказать больше – воспринимается враждебно. И если не подвергается гонениям, то уж насмешкам – точно. Но Вока выстроил свои отношения со сверстниками так, что они остерегались говорить ему что-то унизительное или оскорбительное по поводу его веры, во всяком случае, в глаза. В нём каким-то удивительным образом сочетались христианская добродетель и воинствующий дух. А крепость его кулаков испытал на себе уже не один насмешник.

Если твой друг ходит в церковь, а ты в это время сидишь дома, то рано или поздно ты тоже пойдешь вместе с ним; хотя бы из любопытства. И когда это случилось, Гена очень удивился, что они пришли к обыкновенному зданию из белого кирпича со строгим крестом на фасаде. А он-то, было, надеялся увидеть нечто величественное и грандиозное, устремившиеся ввысь золотом куполов, увенчанных вычурными крестами; а внутри – иконы, дым курящегося ладана и монотонный, говорящий нараспев голос священника… То есть примерно то, что он видел внутри небольшой церквушки, когда ездил с бабушкой в соседнее село – святить на Пасху куличи и крашеные яйца. Тогда им пришлось выстоять длинную очередь, и священник с черной густой бородой, растущей от самых глаз, говоря что-то нараспев, окропил водой принесенные яства. Потом бабушка купила тонкие свечи и, зажигая, ставила их перед иконами и подолгу молилась перед каждой, часто крестясь и кланяясь. Дома, в углу бабушкиной комнаты, тоже были иконы. На самой большой, что стояла в центре иконостаса, был изображен человек с узким худым лицом и строгим пронизывающим взглядом больших черных глаз, для которых, как казалось Гене, не существует ничего тайного. Бабушка говорила, что это – Иисус Христос, Божий Сын, который пришел на землю, чтобы спасти людей от грехов, и он знает всё – и прошлое, и будущее. Иногда, когда бабушки не было в комнате, маленький Гена, вставал на табурет и, глядя прямо в его глаза, спрашивал:

– Иисус, Иисус, Божий Сын, скажи мне о моем будущем! – И, вслушиваясь, трепетно замирал.

Иисус молчал, но Гене казалось, что Его взгляд теплел, становился ласковым и одобряющим, словно Иисус знал о нем что-то хорошее.

Когда они зашли в здание, Гена удивился еще больше – длинный зал, два ряда стульев с проходом посередине; сцена, на ней – кафедра, с правой стороны зала – длинный балкон. Всё это больше походило на сельский клуб, чем на церковь. Они пришли поздно, зал уже был полон, и только в заднем ряду оставалось несколько свободных мест. И когда они уселись, Гена увидел, что на балкон стали выходить люди. Те, у кого в руках были музыкальные инструменты, прошли в правую его часть, где еще раньше он заметил фортепиано, – за него села девушка. Остальные заняли левую сторону балкона до самой его середины, образовав классическое построение хора в три ряда.

– Это церковный хор, – шепнул Вока. – А вон, смотри, в середине второго ряда – Павел и Никита.

Присмотревшись, Гена увидел двух старших Вокиных братьев. Перед хором, как и положено, стоял дирижер – черноволосый, худощавый мужчина лет тридцати, в черном фраке. Он повернулся к музыкантам, взмахнул палочкой, и в зал полились звуки музыки. Дирижер сделал знак певцам, и тут же послышалось тихое пение; оно становилось громче и громче.

– Это хвала Богу, – шепнул Вока на ухо Гене.

Происходящее действительно трудно было назвать как-то иначе. Это была именно хвала Богу в исполнении обыкновенных людей, наполненных особой благодатью. Зал подхватил песню, и она мощно зазвучала под сводами церковного здания. И хотя Гена не знал слов песни, его не покидало чувство, что он – один из участников этого величественного восхваления.

В прошлом году Гена ездил с отцом, на Новогодние праздники, в соседнее село, к родне, в гости. Дети родственников – Витька со Степкой, уговорили его пойти на школьный Новогодний вечер. И лишь они зашли в клуб, как те сразу же растворились в пестрой веселящейся толпе, оставив Гену одного. Он стоял посреди всего этого разодетого веселья, чувствуя себя посторонним, и жутко сожалел, что вообще согласился прийти на этот чужой для него праздник. В церкви, Гена тоже почти никого не знал, но не чувствовал себя как сбоку припека, – как тогда, в школьном клубе, – наоборот, с самого начала, его не покидало ощущение, что он участник всего, что происходит вокруг.

Хор закончил петь, и к кафедре вышел седовласый мужчина в возрасте.

– Приветствую вас, возлюбленные Господом братья и сестры! – непривычно для Гены поприветствовал он сидящих в зале. Но что-то встрепенулось в груди от этих слов: «Возлюбленные Господом!». Ведь это относится и к нему!

– Это наш пастор, Филипп Николаевич, – шепотом комментировал Вока.

Пастор попросил всех встать для совершения молитвы. До этого Гена слышал, как молилась бабушка; у Воки в семье тоже молились, когда усаживались за стол, так что ничего нового или необычного для него в этом не было. Ну, разве что кроме некоторых непонятных словосочетаний, но о них он решил спросить у Воки потом, после… Но все же не выдержал – спросил:

– Слышь, Вока, а что такое «открыть ум к разумению Писаний?».

– Это значит, чтобы ты понял, что в Библии написано, – тихо ответил Вока.

– Аминь! – закончил молитву пастор.

– Аминь! – эхом отозвался зал.

– Аминь, – вместе со всеми произнёс Гена.

Филипп Николаевич открыл Библию, окинул взглядом прихожан и сказал, что проповедь, которую он сегодня собирается прочесть, будет о Божьей мудрости. И хотя Гена внимательно слушал проповедь, он мало что из неё понял. «Наверно, так и не открыл мне Бог ум к разумению Писаний», – с огорчением, всерьез подумал он. И эта мысль настолько поглотила его, что он даже не заметил, как служение подошло к концу и завершилось таким же образом, как и началось – молитвой пастора. По дороге домой, он сказал Воке:

– Наверное, мой ум закрыт к разумению Писаний…

– Чего-чего у тебя закрыто? – переспросил тот.

– Ум к разумению Писаний, – повторил Гена вполне серьёзно.

Смех так и распирал Воку, но он удержался.

– Ты, Гена, лучше говори всё своими словами, а то и у других умы позакрываются. Совсем не обязательно вставлять в разговор то, что говорил в молитве Филипп Николаевич. А не понял ты… – Он задумался. – Да я и сам не знаю – почему… Вроде, всё ясно было. Может, оттого, что первый раз в церкви? Ты будь проще! Представь, что это твой отец говорит, а не пастор, вот тогда всё и поймешь.

– А как ваша церковь называется?

– Евангельских христиан.

– А ты когда-нибудь в другой… Ну, в этой… где в колокола бьют – был?

– Православной?

– Ну да, в Православной.

– Не-а, – ответил Вока.

– А я был, да только ни одного слова, кроме как «Господу помолимся» не понял.

– Ну, значит, ходи туда, где хоть что-то понимаешь, – шутя, подытожил Вока.

В следующее воскресенье Гена слово в слово повторял за пастором слова молитвы, с особым трепетом он произнес то, что касалось «уразумения Писаний». На этот раз Филипп Николаевич говорил проповедь о вере. Поясняя, что вера больше относится к тому, чего нельзя увидеть и ощутить сразу же, и только через молитву и труд она становится осязаемой и зримой. Гена не раз слышал, как бабушка говорила кому-нибудь укоризненно: «У-у, Фома неверующий!». Оказывается, это была не просто бабушкина присказка, – как думал Гена, а библейская быль о Фоме, одном из учеников Иисуса, который не поверил, что он воскрес. Впрочем, многого Гена не понял и на этот раз. Например, как невидимое превращается в видимое, и почему для Бога вера важнее всего, даже важнее, чем хорошие дела. Ещё Филипп Николаевич упоминал о детской вере, пусть наивной, но искренней, потому, что дети верят в то, что им говорят, не сомневаясь. И что именно к такой вере призывает Иисус. А Гена, слушая, размышлял про себя: «Я уже не ребенок, но ещё и не взрослый, так какая же, у меня вера? Наверное, средняя», – заключил он.

– Вока, а какая у тебя вера? – спросил он, по дороге домой.

– Не знаю, – немного подумав, ответил тот.

– А у меня – средняя, – сказал Гена.

– Чего-чего? – чуть не поперхнулся Вока.

– Вера у меня средняя, потому что я уже не ребенок, но еще и не взрослый, – повторил Гена.

– Ага, средневозрастная. Что-то вроде переходной, да?

– Может, и так. – Ничуть не обиделся Гена и спросил: – Вока, а что такое «молитвенный труд»? Это когда много молишься да?

– Ну, вроде того. Только нужно ещё знать, о чем молиться.

– А как узнать? – не унимался Гена.

– Знаешь, я в этих вопросах не такой-то уж и дока, лучше поговори с моим отцом. Он тебе все популярно объяснит, – немного подумав, ответил Вока.

– Ладно, поговорю, – пообещал Гена.

Он видел, что сразу после проповеди к сцене выходят люди; они молились вместе с пастором и некоторые радостные, а другие наоборот – с заплаканными лицами, возвращались на свои места. И после очередного собрания спросил у Воки:

– Вока, почему они радуются?

– Потому что покаялись, и Бог простил их.

– А плачут?

– Потому же.

– А кому нужно каяться?

– Тому, кто грешник.

– А кто грешник?

– Тот, кто грешит, тот и грешник, – как-то уж больно односложно отвечал Вока.

– Ну, а мне надо каяться?

– Наверное, да.

– А ты каялся?

– Каялся.

– И что, уже не грешник?

Вока вздохнул.

– Иногда грешник.

– Но ведь ты же каялся?

– Каялся.

– Тогда почему – грешник?

– Не знаю. – Пожал плечами Вока.

Тем временем они подходили к Вокиному дому, и он предложил Гене зайти и обо всем поговорить с его отцом.

Они пришли первыми, и дома у Воки ещё никого не было. Старшие его братья Павел и Никита, в воскресные дни занятые в церкви, приходили лишь к вечеру. У Кати сразу после утреннего Богослужения начинались занятия воскресной школы, и Полина Алексеевна осталась в церкви дожидаться её. Но вскоре пришел Василий Семенович. Вока сказал, что у Гены есть вопросы касательно Бога и покаяния, и что он, Вока, ничего вразумительного ответить ему не смог.

– Ну, что ж, любознательность – хорошее качество, – сказал Василий Семенович и пригласил Гену в большую комнату, которая служила и залом. Он предложил ему сесть в кресло, сам сел на стул напротив и спросил, каким Гена представляет себе Бога. В глазах Гены навязчиво стоял иконный образ Иисуса, с большими темными глазами.

– Я думаю, Он такой, как на иконе, – не совсем уверенно произнес Гена.

– Хм… – Василий Семенович выдержал небольшую паузу, собираясь с мыслями. – Не хочу разрушать твое представление, но вряд ли изображение на иконе полностью соответствует образу настоящего Христа. Ведь на иконах он изображен по-разному – так, как представляли его художники. Причем, каждый в свое время и движимый духовными переживаниями, которые были присущи только ему. Ну, да ладно, спрошу по-другому: ты когда-нибудь слышал о Боге Отце, Сыне и Святом Духе?

– Ну, да. – Утвердительно кивнул Гена. Он действительно много раз слышал, как пастор говорил эти слова.

– И как ты это представляешь?

– Никак, – признался Гена. Он и до этого мало что понимал, а если и понимал, то по-своему, а теперь вообще все перепуталось в один большой ком сплошных загадок. И в глубине души он уже сожалел, что согласился на этот разговор.

– Вижу, совсем сбил тебя с толку своими вопросами, – улыбнулся Василий Семенович. – Давай я лучше расскажу тебе сказку, хорошо?

– Хорошо. – Поудобнее устроился в кресле Гена. Он любил слушать сказки.

– Это произошло в одном большом дальнем лесу, – начал говорить Вокин папа спокойным ровным голосом, как обычно взрослые рассказывают детям сказки. – В лесу обитало много разных зверей. Звери жили дружно, и все было бы хорошо, но их дети очень шалили, и это доставляло много неприятностей взрослым. И вот однажды звери собрались на совет у Большего дуба и решили, что довольно их детям шататься по лесу без дела и безобразничать, а пусть-ка лучше они учатся, да ума набираются. Долго думали звери: кого же поставить учителем? И наконец решили, что лучше Быстрого Зайца учителя не найти, потому что он много бегает по лесу и много чего повидал. Но зверята учиться не хотели, вели себя плохо и не слушались Зайца. Опять собрались звери на совет и решили, что, раз их дети не слушаются Зайца, то пусть учителем будет Большой Тигр. Уж его-то они не посмеют ослушаться! Но зверята как только увидели Тигра, в страхе разбежались в разные стороны. Тогда решили звери, что пусть учителем будет Мудрый Медведь. В первый же день Медведь удивил зверят, предложив им самим установить школьные правила, а также наказание за их нарушение – ведь зверята прекрасно знали, что все правила в лесу устанавливают взрослые, а они только нарушают их. Поэтому предложение медведя их заинтересовало, и они составили список, в котором было десять правил, а также и десять наказаний, если вдруг эти правила, кто-то нарушит. Некоторое время все шло как нельзя лучше, зверята прилежного учились и хорошо себя вели. Но однажды кто-то украл у медвежонка бутерброд. Вскоре нашли и виновного – им оказался маленький серый крольчонок. Учитель поставил его перед всем классом и спросил, почему он украл бутерброд. Крольчонок расплакался. «Простите меня, пожалуйста, – всхлипывал он, растирая лапками слезы. – Утром я не успел позавтракать, а из сумки медвежонка так вкусно пахло…» По правилам, которые установили сами же зверята, за воровство полагалось десять ударов тростниковой палкой по спине, но им стало жаль крольчонка, и они принялись упрашивать Медведя не назначать ему наказания. Мудрый Медведь сказал, что, если не наказать крольчонка, то воровство в школе не прекратится. Поэтому наказание придется исполнить, чтобы все знали – правила очень серьезные и нарушать их нельзя. Крольчонок жалобно всхлипывал, и зверята жалели его, но не знали, как ему помочь. Они понимали, что учитель прав, и если крольчонка не наказать, то уже завтра начнут нарушаться все правила. И в этот момент тот самый медвежонок, у которого крольчонок украл завтрак, подошел к учителю и спросил: «Скажите, Мудрый Медведь, ведь по нашим правилам за воровство полагается десять ударов палкой?» – «Да», – ответил Мудрый Медведь. «А ведь в правилах не написано, кто должен принимать наказание, верно?» Медведь удивился, но согласился с тем, что в правилах об этом действительно ничего не написано. «Но мне не понятно: что ты хочешь этим сказать?» – спросил он. «Учитель, правило должно быть выполнено, это так; но пусть вместо крольчонка буду наказан я», – сказал медвежонок. Медведь поинтересовался мнением других зверят, и все согласились с тем, что наказание должно быть исполнено, но в правилах не написано, кто должен нести наказание. Поэтому, если медвежонок примет десять ударов тростниковой палкой вместо крольчонка, то правило будет выполнено. Медвежонок подставил спину, и учитель десять раз ударил его палкой. Крольчонок вздрагивал каждый раз, когда палка опускалась на спину медвежонка; и лишь только учитель ударил в последний раз, как он кинулся к медвежонку и, крепко обняв его, проговорил сквозь слезы: «Медвежонок, медвежонок, прости меня! Я никогда, никогда больше не буду воровать!!» – «Да ладно, крольчонок, – снисходительно погладил его по плечу медвежонок. – Просто, в следующий раз, когда захочешь есть, скажи мне, и я с удовольствием разделю с тобой свой бутерброд». Всё, что произошло, очень растрогало зверят, а старый Мудрый Медведь даже прослезился. Урок этот послужил хорошим примером и с тех пор больше никто не нарушал правил. А Мудрый Медведь ещё много лет учил зверят… А когда он состарился, учителем стал тот самый медвежонок, которого наказали вместо зайчонка, но к тому времени он уже вырос и стал большим и сильным медведем. Ну, вот, на этом и сказке конец и, как это говорится: а кто слушал – молодец, – закончил сказку отец Воки и улыбнулся.

Гена сидел с широко раскрытыми глазами. Ему было жаль медвежонка, но одновременно он был восхищен его поступком. Отец Воки спросил, понял ли он, о чем эта сказка.

– Да, – ответил Гена. – Вместо крольчонка, нарушившего правило, наказание получил медвежонок.

– Верно. А теперь я хочу рассказать тебе про того, кто поступил как медвежонок. Про того, кто принял наказание за все плохое, что сделали люди. А наказание это было более суровым, чем десять ударов палкой, – сказал Василий Семенович и продолжил рассказывать дальше: – Все люди, живущие на земле, подобно крольчонку нарушили закон, который установил для них Бог, а это значит – что все должны быть наказаны. А наказанием за грех является смерть. В Библии так и сказано: «душа согрешающая, та умрет». Но Бог не желал смерти людей и послал на землю Своего Сына, чтобы он, подобно медвежонку, принял наказание вместо нас. И Божий Сын, Иисус Христос явился на землю в образе младенца, родившегося у супружеской четы Иосифа и Марии. Произошло это много лет назад, в маленьком селении под названием Вифлеем, в котором они остановились на ночлег. Мария была беременной и должна была вот-вот родить, но в этой деревушке не нашлось места, где бы им можно было переночевать, Поэтому, опасаясь остаться в поле, Мария и Иосиф устроились в хлеву. И в эту самую ночь у них родился сын, Иисус, и его первой кроваткой стала кормушка для скота, которая называется ясли. Вскоре они вернулись в свой город Назарет. И там Иисус жил вместе с родителями, будучи у них в повиновении, преуспевая в премудрости и в любви у Бога и у людей. Когда же Иисусу исполнилось тридцать лет, он собрал вокруг себя двенадцать учеников, которых назвал апостолами, и стал вместе с ними ходить по земле Израильской и, имея силу, данную ему Богом, исцелял больных, помогал страждущим, и всюду увещевал людей покаяться в грехах и творить правду. Но в одну из ночей, когда Иисус с учениками устроились на ночлег в Гефсиманском саду, что находился вблизи Иерусалима, к ним с фонарями и светильниками и оружием в руках пришли римские воины и слуги первосвященников и фарисеев. Иисус же, зная все, что с ним будет, вышел к ним и спросил: «Кого вы ищете?» Ему отвечали: «Иисуса Назорея». Иисус говорит им: «Это Я». Тогда воины взяли Иисуса и, связав его как преступника, повели к первосвященнику. Ночь он провел под охраной во дворе первосвященника. Утром, обвинив Иисуса в богохульстве, первосвященник отправил его к Понтию Пилату – римскому куратору. Воины Пилата возложили на голову Иисуса венец из терна, одели его в багряницу – символ царства, кланялись ему и, глумясь, говорили: «Радуйся, Царь Иудейский!» и били по лицу. И после всего этого Пилат предал Иисуса на распятие. И, неся свой крест, он вышел на место, называемое Голгофа, и там был распят. Рядом с Иисусом распяли двух разбойников, по ту и по другую его сторону.

Гена вспомнил худое, удлиненное, со следами страданий лицо Иисуса, взирающего, казалось, всевидящим оком с иконы в бабушкиной комнате. Сердце сжалось в неимоверной жалости, на глазах выступили слезы.

– Ну, ну, – стал успокаивать его Василий Семенович. – Это еще не конец истории. Ведь Иисус не только умер, но и воскрес.

– Я знаю, – сдерживая слезы, проговорил Гена. – Но все равно обидно, почему они его так…

– Понимаю Гена, что ты сейчас переживаешь, – сказал Вокин папа. – Но наберись терпения и выслушай все до конца.

Гена вытер рукавом рубашки слезы.

– Многие люди, видевшие смерть Иисуса, не знали, что он умер за их грехи, – продолжал историю Василий Семенович. – Некоторые с насмешкой говорили: «Почему ты спасал других, а себя спасти не можешь? Сойди с креста, докажи всем, что ты – Божий Сын!» Один же из разбойников, повернув к нему голову, сказал: «Господи, помяни меня, когда придешь в свое Царство». Иисус из последних сил ответил ему: «Истинно говорю, ныне же будешь со мною в Раю». Прошло еще немного времени, и прозвучал громкий крик, вырвавшийся из груди Иисуса. Затем стоявшие рядом услышали его слова: «Господи! В твои руки предаю дух мой». Голова Иисуса бессильно опустилась на грудь. Он умер, исполнив предназначенную ему Богом миссию. Он умер, приняв смерть как наказание за грехи всего мира. Он умер вместо меня, вместо тебя, вместо всех людей, живущих на Земле. Ибо все, без исключения заслуживают смерти за совершенные ими грехи. Но Иисус, приняв наказание, занял наше место, дабы всякий грешник не погиб, но имел жизнь вечную! – Отец Воки сделал небольшую паузу и продолжил дальше. – Тело Иисуса положили в склепе, который был вырублен в скале и принадлежал одному очень знатному человеку. Точно так, как было об этом предсказано в Библии ещё много лет назад. Через три дня мать Иисуса – Мария и вместе с ней еще одна из женщин, ходившая за Иисусом, пришли к склепу. И тут случилось необъяснимое. Прямо на их глазах произошло великое землетрясение. И ангел Господень, сошедший с небес, отвалил камень от дверей склепа и сидел на нем. Вид его был как молния, и одежда бела как снег. Охранявшие склеп римские солдаты испугались и встали, словно мертвые. Ангел же, обратившись к женщинам, сказал: «Не бойтесь, ибо знаю, что вы ищите Иисуса распятого; его нет здесь: он воскрес, как и сказал. И пойдите скорее, скажите ученикам, что он воскрес из мертвых, и ожидает их в Галилее». Женщины пошли и рассказали всё ученикам. Те пошли в Галилею, на гору, куда повелел им Иисус. И там увидев его, поклонились. Приблизившись, Иисус сказал им: «Дана мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите и научите все народы, крестя их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, уча их соблюдать всё, что я повелел вам. И я буду с вами во все дни до скончания века…»

Василий Степанович посмотрел на Гену. У того уже высохли слезы, на лице сияла улыбка.

– Помнишь еще сказку? – спросил он.

– Да. – Утвердительно кивнул головой Гена.

– А помнишь, кто нарушил правила?

– Крольчонок.

– А кого наказали?

– Медвежонка.

– А как попал на небеса разбойник?

– Потому что обратился к Иисусу и попросил, чтобы он вспомнил его, когда придет в своё царство.

– Верно. И вот поэтому, Гена, – сказал Василий Семенович, – чтобы получить прощение грехов нужно не только верить, что Иисус есть, но и обратиться к Нему в молитве покаяния. То есть признать себя грешником и попросить прощение за все плохое, что когда-либо делал в жизни, и затем пригласить Его в свое сердце. И тогда твоя земная жизнь будет светла, а когда однажды она закончится, будешь жить вечно на Небесах с Иисусом.

– Я могу покаяться только на следующеё воскресенье? – спросил Гена.

– Не обязательно. – Улыбнулся Василий Семенович. – Можно и сейчас. И если хочешь, я могу тебе в этом помочь.

Через минуту они стояли на коленях. Василий Степанович произносил слова молитвы, а Гена старательно повторял за ним. И хотя он лишь повторял слова молитвы покаяния, ему казалось, что они уже давно и осмысленно живут в его сердце.

Учёба давалась легко, и Гена с довольно приличными оценками переходил из класса в класс. Возможно, его жизнь сложилась бы, как и у многих других: школа, институт, затем работа, женитьба, карьера… И в этом нет ничего плохого – широкая, проторенная многими, дорога. Но в жизни не всегда бывает так, как это видится человеку; иногда она преподносит сюрпризы и, большей частью неприятные…

Это был выпускной год. Из угловатого нескладного подростка Гена вытянулся в высокого, хорошо сложенного юношу с темной полоской едва пробивающихся усов, одного из лучших волейболистов школы, о котором тайно воздыхали многие девчата. Его же сердце было занято лишь одной – оно начинало беспокойно биться при встрече с Марьяной, невысокой хрупкой девушкой с длинными светло-русыми волосами. И по тому, как Марьяна при встрече, вскинув на его приветствие свои огромные небесного цвета глаза и едва кивнув, сразу же опускала взгляд и спешила пройти мимо, можно было предположить, что он тоже небезразличен ей. И именно сейчас, когда в его жизни, казалось бы, всё складывалось как нельзя лучше, случилось нечто, что может присниться только в страшном сне, проснувшись от которого, человек облегченно вздыхает.

В конце весны в спортзале школы проходила серия игр по волейболу на первенство города среди юношеских команд. Две недели, изо дня в день, шли напряженные матчи. И вот последняя, финальная игра, в которой команда их школы встречалась с командой строительного техникума. Шел последний, решающий тайм. Счёт равный. Команда школы приняла подачу; разыграв, навесили мяч над сеткой, и Гена гвоздящим ударом отправил его за сетку. Но высокий, худощавый капитан команды соперников сумел поднять мяч, и вот уже другой игрок мощно пробивает его в сторону сборной школы. Гена в падении успевает принять его и… что это?! Невыносимая, резкая боль в колене не даёт ему подняться. Свисток судьи остановил игру. На площадку вместо Гены вышел запасной игрок. Этот матч они выиграли. Свист, крики, радостные голоса болельщиков и нестерпимая боль – все смешалось в его голове.

Колено сильно распухло. Тренер команды вызвал «скорую», ему сделали обезболивающий укол и отвезли в больницу. Как всегда в подобных случаях взяли кровь на анализ. Результаты анализа показали повышенное число лейкоцитов – белых кровяных телец. Повторный анализ лишь подтвердил это. Лейкоз, – форму и стадию, которого могли определить только в специализированной клинике, звучал как приговор. Гена был потрясён и не знал, как жить дальше. Знал только одно – со многим, о чём он мечтал, ему придется распрощаться. Нога распухла, стала неестественно толстой, багрового цвета. Бесконечные уколы, капельницы, которые иногда ставили сразу по две: в каждую руку. Лежать было неудобно и больно. Часто поднималась температура, бил озноб, и в полубреду он начинал метаться в кровати, пытаясь скинуть одеяло и освободиться от гибких трубочек капельниц. Никогда до этого Гена не задумывался о смерти. В семнадцать лет это противоестественно, даже сам факт её существования в этом возрасте отвергается. Но сейчас казалось, что смерть стоит рядом, дежурит у его кровати. Лишь на третий день жар стал спадать, и врачи вздохнули с облегчением. Его перевели из реанимации в общую палату. Первыми к нему пришли Вока, Иван Михайлович и Людмила Александровна. Из деревни приехали родители, только бабушка приболела, и потому осталась дома; но передала подарок: толстый свитер из серой шерсти, который связала ему ещё зимой. Навестили и старые приятели: Крендель, Чика и Клин. Крендель раздался в плечах, а от его долговязости не осталось и следа. Этот симпатичный, атлетически сложенный парень вместе со своими неразлучными друзьями, которых тоже было трудно узнать, учились на втором курсе ГПТУ.

– Держись, Генк! Выздоровеешь обязательно, жизнь только начинается! – философски ободрил его Крендель, которого, впрочем, уже редко кто называл так, а больше – Витёк. То есть, так его примерно и звали, – Виктор.

Приходили и одноклассники. После того, как ушла длинноногая красавица Татьяна, на которой было коротенькое школьное платье, палата (кроме Гены там лежало еще шесть мужчин) пребывала в минутном шоковом молчании. Потом один из них, лежавший на койке у окна, с явными чертами жителя гор, спросил, ломая слова сильным акцентом:

– Слюшай, Гэна, это что, твой нэвэста, да?

– Да нет, просто одноклассница.

– Вах, какой красывый у тэбя однокласныца! – цокая языком, продолжал ещё долго восхищаться тот.

Однажды, в дверь палаты тихонько постучали, и в ответ на громкое «вхадыте» соседа у окна, открыв дверь, вошла Марьяна. У Гены ёкнуло в груди, и он почувствовал, что предательски краснеет.

– Вах-вах! – Покачал головой кавказец, наблюдавший эту сцену.

Марьяна, несмело прошла к кровати и села на табурет.

– Ничего, Гена, что я пришла?..

– Ничего… Конечно, ничего! Даже очень ничего… – едва справился он с собой.

Она пробыла совсем недолго. Гена видел, что Марьяна чувствует себя неловко, скорее, из-за того, что первая переступила границу негласных симпатий. Она достала из пакета два больших апельсина, положила на тумбочку и сказала, что Гена непременно должен их съесть, потому что ему нужны витамины. Прощаясь, она спросила, можно ли прийти еще.

– Да, конечно, Марьяна! Я… я буду ждать, – проговорил Гена и почувствовал, что опять краснеет.

– Что, Гэна, это тоже твой одноклассныца? – спросил сосед у окна сразу же после ухода Марьяны.

– Нет, знакомая, – ответил Гена.

– Ха-а, Гэна, значит, вот это твой нэвэста! – словно радуясь своей догадке, констатировал любознательный сопалатник и добавил: – Очэнь, Гэна, у тэбя хороший дэвушка, прямо пэрсик.

Оправдываться было бесполезно, да и не хотелось. Гена улыбался, сам не зная чему.

Хотя Гену и перевели из реанимации в общую палату, борьба за его ногу продолжалась. Ему делали почти такое же количество уколов и по-прежнему ставили по две-три капельницы в день. Нога болела и оставалась опухшей, багрово-синего цвета. Боль временами затихала, но возвращалась вновь; казалось, с ещё большей силой. На одном из обходов лечащий врач – Антон Касьянович, мужчина лет тридцати, высокий, худощавый, с короткой стрижкой черных волос, чуть тронутых сединой, внимательно осмотрел ногу и сказал, что если к понедельнику ситуация не изменится, то придется делать операцию.

– Антон Касьянович, мне что, отрежут ногу? – дрогнувшим голосом спросил Гена, чувствуя, как откуда-то из живота к сердцу поднимается холодный, парализующий страх.

– Нет, Гена, операцию надо будет делать как раз для того, чтобы ногу сохранить. А впрочем, у тебя впереди еще два дня, чтобы начать выздоравливать.