Текст книги "Кроманьонец"

Валерий Красников
Кроманьонец

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.

Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.

Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Серия «Наши там» выпускается с 2010 года

© Красников В. В., 2020

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2020

© «Центрполиграф», 2020

Пролог

– Дед, а ты правда умирать собрался?

– Да, солнышко.

Смешная она, моя правнучка. Восемь лет. Какой прекрасный возраст! Смотрит с любопытством, и разговор о моей неизбежной кончине её не пугает. Зачем я с ней говорю? Люблю ли я её, так как любил когда-то внучек? Тлеет что-то в сердце. Не горит…

– А тебе не страшно?

– В этой жизни хорошо было, а с Аллахом ещё лучше будет!

– Это с Богом?

– С Ним, внучка…

– А почему ты сказал «с Аллахом»?

– У Бога много имён, и все они прекрасны…

В самом деле, почему? Наверное, по-настоящему в Бога начинаешь верить, когда стоишь на пороге смерти. А Коран когда-то сын принёс. Вот рядом на тумбочке у кровати томик и лежит. Читаю…

– А ты точно умрёшь?

– Точнее не бывает…

Так хочется посмеяться. От души, как раньше. Нет сил…

– Я не хочу, чтобы ты умирал!

Недовольно смотрит, но не плачет. Глупый ребёнок, она ничего не понимает. Не знает, как болят спина и ноги, как ломит в костях и нет сил, чтобы рассказать кому-нибудь об этом…

– А ты об этом не думай.

– Дед, а чего ты у Бога просишь?

Хороший вопрос! Спасибо, что надоумила. Чего бы попросить напоследок? Хотел бы я быть таким, как ты, молодым. Ребёнком? Да хоть бы и так! Но если можно было бы загадать два желания, то очень хотел бы я, чтобы со мной остались и память о прожитых годах, и опыт.

– Дед, ты спишь, что ли?

– Сплю, солнышко. Устал я. Иди к маме…

Часть первая
ДЕТСТВО

Мезолит (15—5 тыс. лет до н. э.)

Европа

Глава 1

Голова не болела давно. Лет так с сорока восьми. А раньше мигрень мучила часто. Повезло однажды узнать о гинкго билоба – реликтовом растении, единственном сохранившемся представителе класса гинкговые. Товарищ вырастил его на участке и подарил пакет с высушенными листьями. Я стал их добавлять в чай. Вот с тех пор и забыл о головной боли. Так почему вдруг снова разболелась? (А сейчас она раскалывается, будто вчера получил сотрясение мозга, или я вернулся в прошлое?)

Открываю глаза и не понимаю, где нахожусь. Точно не в постели. Хотя совсем недавно разговаривал с правнучкой!

Пахнет гарью и чем-то кислым. Темно, вверху небольшое отверстие, но снаружи, наверное, вечереет.

Пытаюсь приподняться, в глазах темнеет, и начинает тошнить…

Господи, ну зачем меня так трясти?!

Какая-то девчонка прижимает меня к груди, подвывая, раскачивается, а мне от этого не очень хорошо.

Пытаюсь оттолкнуть её и вижу у себя узкие кисти с маленькими пальчиками!

Не может быть! Неужели правда, что есть жизнь ближняя и последняя?! А ближних сколько? Что я там Ирочке о своих желаниях говорил?..

Всё ещё чувствую себя скверно, но голова болит уже не так сильно, и в глазах не темнеет от напряжения.

Понимаю, что мои желания сбылись. Сейчас я ребёнок и помню, что звали меня Игорем Андреевичем и было мне девяносто четыре. А что оказался в месте, мягко говоря, неприятном, так это всё одно лучше, чем доживать последние дни, лёжа на ортопедическом матрасе.

Наверное, мои усилия утихомирить качку замечены. Девчонка перестала скулить. Держит меня за плечи и внимательно смотрит. На первый взгляд ей чуть больше двадцати, но грудь большая с крупными коричневыми сосками, на правом выступила капелька молока… Глаза тёмные, брови густые. Нос прямой, крупный, губы полные, а лицо вытянутое. Волосы вроде русые, завязанные в узел на макушке и блестят. В её глазах вижу радость, сменяющуюся укором. Слышу приятный, но с хрипотцой голос:

– Лоло́, не бегать, не бегать! – Грозит указательным пальцем и прижимает меня к груди.

Да уж, содержательно…

Снаружи доносится мужской голос:

– Таша́! Таша!

Девушка насторожилась, бережно опустила меня на шкуру и выскользнула из чума. Так я решил назвать своё теперешнее жилище. Его пол устилают шкуры с жёстким ворсом. В центре очаг, выложенный из песчаника. В нём тлеют угли. Вверху у отверстия дымохода собраны и перевязаны ремнями концы длинных жердин, составляющих каркас жилища. Снаружи вся эта конструкция, должно быть, покрыта берестой и шкурами животных. На уровне пола, наверное, присыпана песком. Щелей внизу не видно, да и не дует. Места вокруг много. Чум высокий, навскидку – метров пять, а в диаметре – где-то десять – двенадцать.

Через два дня я уже знал, что случилось с мальцом, тело которого стало моим.

Родился он в племени Рыб. Два рода последние семь лет становятся зимовать на обширной песчаной дюне у реки. Дюну навеяло посреди заливного луга, который раскинулся перед хвойным лесом. Внизу по течению реки за гранитными валунами и заболоченной затокой зеленеет лиственный лес. На тех камнях прямо в бурлящую воду жители племени ходили справлять нужду. Вот там малой, переживший восьмую зиму, и нарушил правило – не бегать, поскользнулся и, упав, приложился головой о выступ.

Правила – это что-то! В прошлой жизни рассказал бы кто, никогда не поверил бы: бегать нельзя никому, потому что можно споткнуться, упасть и сломать ногу или руку. Такой ребёнок или взрослый становился тут же обузой роду. Поэтому всё нужно делать степенно, с расчётом.

У племени есть свой шаман, умеющий разговаривать с духами. Он самый старый житель посёлка. Зовут его Ахой-Медведь и ему аж тридцать две зимы! (Зиму племени пережить не просто, поэтому тут считают зимы, но мне пока удобнее исчислять время годами.) Живёт в полуземлянке метрах в ста от посёлка, один. Выглядит действительно как старик: седые космы на голове, усы и борода.

Помочь шаман, понятное дело, ничем не смог. Успокоил Таша, мою мать, что духи заберут Лоло легко и быстро, мол, мальчик не будет мучиться.

Отец у меня, конечно, есть, но кто из двух взрослых мужчин нашего рода Выдры, даже мать не знает. Наверное…

Главу моего рода зовут Лим-Камень. Ему двадцать шесть. Для меня пока все они на одно лицо. Этот светловолосый.

Второго мужчину рода называют Лютом-Деревом. Он на четыре года младше главы. И волосы у него тёмные.

Живём вместе, точнее, ночуем в чуме: мужчины, четыре женщины рода и я с братом и сестрой. Моему брату всего годик, а сестре – уже десять. Почти взрослая. Правда, она дочь другой женщины, пришлой Саша́. (Ударение, если имя заканчивается на «о» или «а», соплеменники ставили на последний слог.) Её принял в род ещё мой дед женой для себя. Родилась она в другом племени охотников. Те как-то забрели в наши края ну и поменялись женщинами. Хоть и дикари, но в этом вопросе понимание имеют. Знают о пользе новой крови. Саша из женщин самая старшая. До двадцати девяти лет обычно здесь женщины не доживают. Болеют и мрут как мухи. Слабые организмы у местных от запредельных физических нагрузок и плохого питания. Замечаю, что всё время испытываю чувство голода.

Второй род племени Рыб зовётся Белки, он больше. Их жилище стоит неподалёку, метрах в двадцати от нашего дома. В нём живут трое мужчин, пять женщин и шестеро детей. Глава рода – Той-Копьё.

Всего в племени шесть мужчин, это с шаманом, и девять женщин. Детей в возрасте от года до одиннадцати – девять. Годовалых малышей – по одному на род. У моей матери и Тиба́-Травы.

Где я оказался? Пытался ответить себе на этот вопрос сразу же, как сообразил, что попал в чужое тело. Но наверняка правильно и сейчас не смогу. Может, десять тысяч лет до рождения Иешуа, а может, и раньше, поскольку луков у мужчин племени я не видел. А из прошлой жизни помню, что люди стали использовать лук четырнадцать тысяч лет назад.

Живут тут просто. Ничего не планируют, да и цель всего одна – добыть еду.

Я оказался в теле мальчика-дикаря весной. Его глазами смотрел на воду реки, то прозрачную, то свинцово-серую в тех местах, где высокие облака бросали тень. На песчаной дюне уже не было снега, лишь с севера у её подножия спрятались несколько невзрачных недотаявших островков. Воздух пах свежестью и ещё чем-то невыразимым, солнце ощутимо пригревало, на южном склоне нашего бугра уже зеленела трава и появились полевые цветы. Таким я увидел свой новый мир.

Мужчины весь день рыбачат. Бьют гарпунами с костяными наконечниками крупную рыбу в затоках. Обычно к вечеру приносят две-три. Их добыча похожа на форель. Пока еда есть. Но зимой, судя по состоянию тела Лоло, её было мало.

Когда меня первый раз накормили подкопчённой на костре рыбой, я удивился, что ем с удовольствием, захлёбываясь слюной. В прошлой жизни представить себе питание одной только рыбой без гарнира или хотя бы хлеба вряд ли смог бы.

Таша дала полизать белый камень. Лизнул. Почувствовал горечь, а спустя мгновение восторг: соль! Мать дала лизнуть соль. А это значит, что можно и рыбу, и мясо хранить дольше! Сколько же всего нужно ещё выяснить! Во мне проснулся исследователь. Я по-мальчишески размечтался о перспективах освоения этого мира. С моими-то знаниями и опытом прошлой жизни думалось о хорошем, и силы появились свернуть горы. А всего-то рыбки отведал. Хе-хе…

Пока мужчины промышляли на рыбалке, женщины племени из шкур копытных шили одежду, чинили короба и корзины. Где они добывали лозу, я тогда не знал.

Дети находились рядом с мамашами. Те, что постарше, а это моя сестра, Толо́ из рода Белок и её брат, помогали взрослым, а мы, мелюзга, были предоставлены сами себе. Семилетняя девочка, зеленоглазка, ни на шаг от меня не отходит. Её зовут Лило́. А мой сверстник Тошо́ пока держится в стороне. Ему объяснили, что я ещё болен.

В племени почти не разговаривают. Слышу время от времени команды вроде «принеси», «нельзя», «ешь» и просьбы – обычно от детей – «дай».

Язык? Для меня русский. Может, это как-то связано с переносом…

Правда, ещё несколько дней я чувствовал себя плохо, поэтому тогда ни с кем не общался. В туалет сходить и то тяжело самому: одолевала слабость в ногах и кружилась голова. Радовался одному – ведь даже с этим недомоганием ощущал себя гораздо лучше, чем стариком в прошлой жизни.

Прошла неделя. Мне уже лучше. Гораздо…

Женщины пошли вдоль реки вверх по течению за камнем. Так они называют кремень. В километрах трёх от стоянки начинается галечник. Там они уже всё выбрали. Искать собираются выше. Детей взяли с собой. Даже годовалых. Нацепили на шею короба. Таша и Тиба несут в них малышей.

Двадцатичетырёхлетняя Тиса́-Огонь из рода Белок ещё тащит копьё с кремнёвым наконечником. Хоть и мал я, но с завистью на неё поглядываю. Без оружия чувствую себя неуютно. Хотя до сих пор ничего такого, чтобы опасаться за жизнь, не происходило. Чувство угрозы скорее протянулось из моего прошлого-будущего. Моя прежняя жизнь научила всегда быть начеку. Как-нибудь расскажу о себе, ведь есть о чём рассказать.

На днях увидел, что Лим оббивает кремень. Подумал: «Нож, наверное, делает». Подошёл, смотрю. Он не обращает на меня внимания. Приставляет к будущей режущей кромке костяное долото и бьёт по нему обычной галькой. От кремня отщипывались крошки-чешуйки. Вот их я и хотел взять себе, чтобы позже сделать другой нож, по-своему: ведь если эти осколки вклеить в деревянное или костяное основание, то выйдет неплохое изделие. Им можно будет прекрасно резать всё, что угодно! Только потянулся за ними, получил по рукам. Было обидно.

А сейчас бреду за мамашей. Под ногами путается Лило. Тошо по-прежнему один на льдине. Это мне из прошлой жизни тюремный жаргон вспомнился. Пришлось отсидеть в восемьдесят шестом по швейке. Тогда цеховиков косяками принимали – и за решётку. Грустное было время, впрочем, весёлого в моей жизни вообще было не так уж много…

Один на льдине – буквально: вор-одиночка. Это Тошо подходит. Вчера украл рыбий хвост и заточил, то бишь съел в сторонке. Тут дети сами еду не берут. Ждут, пока взрослые дадут что-нибудь.

Иду и под ноги поглядываю. С каждым новым кустом или кочкой, на которые приходилось отвлекать внимание, живая вереница картин, чувств и запахов прежней жизни таяла. Но потом полностью погрузился в изучение всего, что находится под ногами, с какой-то несвойственной мне былому страстью пытаясь обнаружить среди серой гальки кремень. Когда увидел чёрный камень, сердце от восторга едва не выпрыгнуло. Уже успел заметить, что моё поведение и отчасти чувства изменились.

Поднял, посмотрел на просвет. Стекловидный, полупрозрачный – точно обсидиан! Почему так обрадовался? Во-первых, обсидиан для наконечника стрелы или ножа намного лучше, чем кремень, а во-вторых, я понял, что нахожусь где-то в Венгрии – только там в Европе находили его. Прекрасная страна, окружённая горами. А главное, в горах есть медь и свинец!

Геологией, конечно, займусь, если выживу. А чтобы выжить, этот размером с кулак взрослого мужчины камень сейчас самое настоящее сокровище!

Показал его Лило. Она повертела камень в руках, понюхала и отдала. Спустя какое-то время притащила почти такой же, но немного меньше! Не удержался, расцеловал девочку. Ей понравилось моё внимание, стала обнимать меня и гладить по голове.

Нашу возню заметили взрослые. Подошла Таша. Забрала у нас камни и выбросила. Хорошо, что не далеко. Забыв о правиле, я побежал. Схватил один, потом и второй. Очень хотелось сказать ей что-нибудь нелестное о её умственных способностях…

Таша смотрит с укором и говорит:

– Не бегать! Брось! – Опять грозит пальцем.

– Не брошу! – Голос звенит, во мне разгорается ярость.

Мать отвечает изумлённым взглядом. А потом как ни в чём не бывало уходит искать кремень. Остальным тёткам пофиг.

Когда у них в корзинах уже лежало по три-четыре камня, женщины повернули к дому. Теперь я уже больше смотрел по сторонам. На глаза попадались одуванчики, лопухи, подорожник и крапива. И всю дорогу назад я вспоминал их лекарственные свойства.

Вернулись на закате. Опять поели рыбы и легли спать.

Проснулись с первыми лучами солнца. Мужчины собрались в лес за мясом. Из их реплик и жестов я понял, что охота будет необычной – не такой, как я её себе представляю. Вчера рыбаки видели, как медведь задрал лося. Как там на самом деле было, кто его знает? Может, лось раненый был или ещё телёнок, но сегодня они решили забрать у мишки то, что он не успел сожрать. Бог в помощь! Лишь бы у них получилось.

А у меня своих планов много. И первым пунктом стоит – найти глину и сделать какую-нибудь посуду. У соплеменников вообще никакой посуды нет. Ещё не додумались. А без горшка мне ни клей не сварить, ни травки какой-нибудь заварить.

Найти глину казалось простым делом. В принципе она везде есть. И на лугу, и в болоте, и в реке вполне могла оказаться. Только копать чем?

Из прошлой жизни помню, что не всякая глина подходит для гончарного дела. Слепить миску из любой можно, а вот обжиг выдержит не вся. Проверялась глина с помощью уксуса. Если плеснуть немного и поверхность зашипит, значит, такая глина содержит много кальция и обязательно треснет при обжиге. Тут, понятное дело, придётся экспериментировать. Может, песочка добавить…

Подхожу к матери, она на камне вымоченные ивовые прутья галькой бьёт. Дёргаю за юбку. Оборачивается.

– Таша, мне нужно пойти, – показываю рукой направление вниз по течению.

– Нет! – Хмурится.

– Нужно!

Встаёт и идёт к чуму. Возвращается с копьём. Вручает его мне и говорит:

– Иди.

Беру, сдерживаюсь, чтобы не охнуть от неожиданной тяжести в руках, и отвечаю:

– Спасибо.

В её глазах снова изумление…

За мной засобиралась и Лило.

– Нет, – говорю ей.

Послушалась! Спокойно вернулась к женщинам.

Её брат, тот, что один на льдине, стоит, раздумывает. И таки увязался за мной. И что характерно, никто из мамаш его не остановил.

Идём молча. Копьё, зараза, тяжёлое! Но вещь, судя по всему, статусная. Поэтому и волоку сам.

Речка разлилась, кругом вода, местами ещё ледяная. Осматриваюсь и ничего подходящего пока не вижу. Нет никаких признаков глины в старых, оплывших кротовинах. А просто так копать землю совсем не хочется.

Через некоторое время вышли к оврагу. Трудно представить, что такую расщелину вымыли ручьи. Но дело они полезное сделали. Там я и обнаружил глину.

Глина бывает белой, серой и красной. Ещё жирной и постной. Эта была красная, и мне она показалась жирной.

Поднялся повыше от ручья и сколол небольшой пласт. Вручил малому. Тот, не артачась, взял. Потом нарыл и себе кусочек. Потащили добычу домой.

Солёный пот капает с ресниц и попадает на губы, сердце вот-вот выскочит из груди, ноги будто прилипают к земле – слабое мне досталось тело. Облизываю губы, кусаю язык, но стараюсь не сбавлять темп. Поглядываю на Тошо: малой пыхтит, губы сжал в тонкую линию, но ножками перебирает шустро. Добрались до стойбища быстро.

Мамки хоть и заметили возвращение блудных сыновей, но невозмутимо продолжают лупить ивняк. Я же вижу, что они повеселели, и тут же слышу их смех. О чём пошутили, не расслышал.

Глину бросил размокать в воду у подножия дюны. А пока решил помочь старшим. Выбрал гальку по руке и присоединился к Таша. Тут же был обласкан взглядами.

Ещё до заката вернулись добытчики. Притащили ногу и немного рёбер. Я был прав, лось тот телёнком оказался.

По поводу удачной охоты взрослые сложили костёр у чума. Пировали оба рода вместе. Пока лосятина жарилась, Той-Копьё стал рассказывать, как у медведя добычу стырить удалось. Ну, как рассказывать, в основном – показывать. От этой пантомимы стало мне и смешно и грустно. Наверное, они все тут телепаты. Иначе как объяснить их восторг?

Мясо стали есть почти сырым. Меня такая еда не удовлетворяла. А после еды взрослые устроили сексуальную вакханалию. При детях-то! Тьфу…

Утром мужчины куда-то ушли, а женщины снесли на солнышко размочаленный ивняк и принялись щипать из него волокна. То, что они верёвки собрались вить, я понял ещё вчера.

Проверил мокнущую глину. После ночи в воде она стала мягкой и лепится хорошо. Хотел попросить Таша сплести маленькую корзинку, чтобы обмазать её глиной, а после сушки обжечь. Посмотрел на скудные запасы подготовленного материала и решил, что попробую просто вылепить руками.

Перетащил глину на камни и начал её месить, добавляя время от времени речной песок.

Лило и Тошо тут как тут. Работаю и разговор с ними веду. Беседа у нас особая: я обо всём подробно рассказываю, мол, глину готовлю, потом горшок слеплю, высушу на солнце и обожгу в печи, а они внимательно слушают. То, что печи у меня пока нет, и вряд ли они знают, что это такое, их не смущает. Слушают и внимают.

Глина стала лепиться, как пластилин. Хорошо!

Вылепил круглую болванку и стал палкой выбирать лишнее. Когда изделие стало походить на горшок, оставил работу и пошёл к Таша клянчить скребок, которым обычно пользовались для снятия мездры со шкуры животных. Она принесла сумку и высыпала содержимое передо мной. Сразу увидел то, что лучше всего подошло бы для реализации моей задумки, – длинную и немного изогнутую пластину кремня.

– Я это возьму, – сказал и тут же схватил скребок.

Уже понял, что в этом социуме нужно проявлять решимость во всём, и тогда получишь желаемое.

– Бери. – Таша, загадочно улыбаясь, убрала скребки и проколки назад в сумку и отнесла в чум.

Я какое-то время тщательно, понемногу, используя кремнёвую пластинку, срезал глину с внутренних стенок будущей посудины. Оценил – вроде неплохо получилось, даже красиво. Отдельно вылепил венчик и ручки. Когда примазал их к горшку, получилось что-то похожее на казанок с двумя ручками по бокам. Его я оставил там же, на камнях, чтобы глина просохла на весеннем солнышке.

Любуюсь. Со стороны горшок смотрится очень даже хорошо! Лило и Тошо, судя по их восторженным взглядам, полностью разделяют моё мнение.

Пришло время подумать, как буду обжигать первенца. Решил, что и на открытом огне обожгу, и в «печи» запеку.

Неподалёку от чума в основном руками и немного палкой выкопал ямку сантиметров на семьдесят в глубину и столько же в ширину. Песок копался легко, но всё ещё содержал частички льда, отчего пальцы покраснели и покрылись мелкими порезами. Впрочем, ни я, ни Лило с Тошо, которые помогали мне с желанием и улыбками, внимания на это неудобство не обратили.

Закончив эту работу, я взял копьё, корзину и, поманив моих помощников, направился к оврагу. По дороге снова говорил с ними:

– Посмотрите, как красиво вокруг! Небо синее, а облака на нём – как комья снега. Река шумит, птицы поют, и трава шелестит. Слышите?

Что они на самом деле понимали из моего разговора, я не знал. Лило после моего вопроса залилась смехом, а Тошо спрятал за пятернёй робкую улыбку.

Наковыряв из стенки оврага глины, сложил куски в корзину и вручил её помощникам. Сказал им, чтобы шли домой. Объяснил, что это всё нужно положить в воду. Оба закивали.

Когда дети скрылись за валунами, я отправился к лиственному лесу. Он оказался гораздо дальше, чем мне виделся. Пришлось вернуться.

Порадовался, обнаружив глину замоченной, и удивился, когда услышал, что дети, устроившиеся неподалёку, о чём-то говорили…

Увидев меня, Лило подбежала и обняла. Не помню уж, когда переживал такие приятные эмоции.

Горшок немного подсох, и я потащил его в укромное место, так как к вечеру у камней соберутся люди, и мне подумалось: «Как бы не разбили…» И тут до меня донеслись крики женщин племени.

Что у них могло случиться? Обычно женщины работали тихо. Пристроив казанок между опор чума, побежал к ним.

Вижу, Саша лежит на спине и орёт. Прижимает колено к груди. А остальные бестолково скачут вокруг и кричат:

– Ахой! Ахой!

Поначалу подумалось, что они расстраиваются – ахают. Потом вспомнил, что так шамана зовут. «Ну, сходил бы кто-нибудь, позвал бы его», – думаю, а сам присаживаюсь у ног Саша и пытаюсь рассмотреть, что у неё с коленом стряслось.

Заметив меня, женщина перестала кричать и сама показала распухший и покрасневший сустав. Наверное, полдня за работой просидела на корточках вот он и воспалился.

Вспомнив, что лопух снимает воспаление суставов, нарушая правило, бегу в чум. Хватаю копьё и так быстро, как умею, бегу на маленький холмик, возвышающийся почти на опушке леса, к зарослям лопуха. За мной припустилась и Таша. Думал, мамаша ругаться будет. Нет. Помогла выкопать корень. А я и листьев прихватил. Позабылось, что именно может помочь в таком случае.

Назад вернулись тоже бегом.

Хватаю гальку и перетираю корень с листьями на валуне. Таша мягко касается плеча, забирает у меня гальку и сама размочаливает корневище.

Пока мы готовили лекарство, приходил шаман. Только взглянул на ногу Саша и тут же ушёл. Девушки расселись вокруг приболевшей и рыдают.

Подошли мы с мамашей. Она в обеих ладошках несла кашицу из корневища и листьев, а я – большой лист. Намазали тётке больное колено тем, что приготовили, обернули листом и зафиксировали волокнами ивняка.

Я говорю:

– Саша, иди в чум. Нужно поспать.

Она поднимается и ковыляет к жилищу. Без каких-нибудь вопросов!

Тётки реагируют нормально. А я вот задумываюсь: почему их поведение так поменялось?

Утром узнал, что Саша чувствует себя лучше. Женщины снова накопали корней и нарвали листьев лопуха, приготовили смесь и сменили больной компресс.

Справедливо полагаю, что теперь свободы реализовывать свои желания прибавится.

Так и оказалось.

Беру копьё, подзываю Лило и Тошо, вместе отправляемся к лесу. Ожидаю от мамаш окрика. Но тихо. Так и дошли до опушки. Правда, нас с дюны женщины всё ещё должны видеть.

Бродим, собираем ветки. Сколько могут унести в руках дети? Немного. Вернулись. Оставив поклажу у ямы, выкопанной вчера, снова пошли.

Ходили раза три. Когда мне показалось, что натаскали веток достаточно для обжига, прямо в яме сложил костёр. Принёс из чума угли в горшке. Поджёг ветки. Сидим втроём у костра, я запекаю бока первенца. Лило и Тошо время от времени подкидывают ветки в огонь.

На небе ни облачка. Солнце припекает, а тут ещё жар от костра. Не думал, что моё желание выкупаться приведёт женщин и детей к такой панике.

Отставил в сторону казанок и побежал к воде. Почти сразу нырнул. Водичка бодрила, конечно, но как приятно, как хорошо мне стало!

Выныриваю, а на берегу и женщины, и дети кричат, руками машут. Таша и Лило в слезах. Выбегаю из воды, чтобы их утешить, получаю затрещину вначале от мамы, а потом и от крохи Лило.

Настроение утешать их сразу же улетучилось. Иду к костру, присаживаюсь, беру казанок и продолжаю обжиг.

Ну хоть бы кто поинтересовался, что я в реке делал? Снова тихо, и снова все при деле. Отходчивый народ в нашем племени и нелюбопытный…

Когда костёр догорел и ветки закончились, я разгрёб угли к краям ямы, поставил в средину казанок. Поглядывая на женщин, снял с чума кусок шкуры и накрыл им яму. Сверху песочком закидал. Всё хорошо, всем всё равно.

Пока изделие запекается, решил дамочкам помочь. Хоть и тяжела для детских пальцев работа, но старался до вечера.

На закате, когда небо стало багрово-дымным, похожим на вспышку выстрела, пришли мужчины и принесли рыбу. Женщины, бросив работу, побежали встречать рыбаков. А Тиба-Трава собрала ивовое волокно и унесла в чум Белок. Размочаленных прутиков осталось совсем немного.

Я откопал шкуру и, подцепив палкой за ручку, вынул казанок из ямы. Пока он остывал, всю рыбу уже запекли. Ну, ничего, удивлю всех завтра. Главное, звон от керамических стенок приятный…

* * *

Просыпаюсь от крепких объятий Саша.

«Не души меня своей любовью», – думаю и пытаюсь вырваться.

Как оказалось, краснота и опухоль на её колене к утру почти пропали. До полудня женщины то и дело бросали работу и прибегали потискать меня. А мы с Лило и Тошо, между прочим, очень важным делом занимались – лепили посуду!

Пришёл шаман. Он встал метрах в трёх от каменной гряды, где мы обустроили гончарную мастерскую, и стал наблюдать за нашей работой. К его присутствию я уже успел привыкнуть и, когда услышал: «Лоло, подойди», вздрогнул от неожиданности.

Проявлять строптивость в этом случае счёл неуместным. Подхожу и говорю:

– Слушаю тебя, Ахой-Медведь.

Он теребил длинную, доходящую до впалого живота бороду и молчал. Я терпеливо ждал, пока самый старший в племени решит что-нибудь. Наконец он строго посмотрел на меня и заговорил:

– Скажи, Лоло…

Наверняка он знает, чего от меня хочет, а то, что вопрос ему сформулировать трудно, для меня уже стало очевидным.

– Я отвечу тебе, Ахой. Что мне сказать?

Мне почудилось, будто слышу, как у него мозги скрипят.

– С тобой говорят духи?

Что ему ответить? Нет – не скажешь, ибо вопросов потом ещё больше будет. Попробую согласиться.

– Да, Ахой. Они говорят со мной.

Шаман кивнул и отправился восвояси. Я так и не понял тогда, обрадовался он или, напротив, огорчился.

К возвращению охотников мы израсходовали весь запас глины и успели ещё столько же принести. Четыре чашки и две тарелки сохли на камнях чуть дальше того места, которое облюбовали соплеменники.

Вернулись мужчины чуть позже, чем обычно. Той загарпунил двухметрового сома, и притащить к стойбищу его, наверное, было не просто.

Я, конечно, обрадовался, что сегодня смогу испытать в деле казанок.

Пока взрослые потрошили рыбину, я развёл в яме костерок, принёс в казанке воду и поставил его на огонь.

На мою просьбу порезать небольшую рыбку Таша отмахнулась. Это сделала Саша. Она пошла со мной к огоньку и смотрела, как варится рыба. Ну а варилась она недолго. Едва её глаза побелели, как я приготовленными рогульками вынул казанок из огня. Он не треснул!

Наколов палочкой кусочек, выложил его на лопуховый лист. Предложил Саша попробовать.

Взяв в руки лист с рыбой, она подула на неё и немного откусила от угощения. С диким визгом, ещё прихрамывая, нарушив главное правило, побежала к чуму. Удивился не только я. Все тут же побросали свои дела. А Саша стала тыкать лист то Тиса, то Таша, то Тука. Наконец Той прекратил это представление, забрав у Саша рыбу и, особо не раздумывая, отправил её в рот. Прожевав и выплюнув кости, он зацокал языком и вынес вердикт:

– Хорошо. Дай ещё!

Мы варили рыбу до ночи. Пока луну не затянуло тучками.

Глава 2

Открываю глаза и понимаю: что-то произошло – в чуме никого нет! Почему никто меня не разбудил и где соплеменники?

Отверстие дымохода открыто, столб солнечного света наполнен пылинками. В очаге потрескивает сосновое полено.

«Кто-то же его туда положил?» – Сердце успокаивается.

Выхожу наружу и вижу соплеменников, ожидающих меня(!), и в этом нет никаких сомнений: Той-Копьё и Лим-Камень сидят на земле метрах в пяти лицом к чуму; сразу за ними – остальные мужчины племени, чуть дальше за спиной охотников – женщины и дети.

Взгляды у соплеменников обычные, без тревоги и ожидания, не осуждающие и без надежды или любопытства. Только у Таша и Лило, пристроившейся у её ног, – с обожанием.

Той берёт в руки казанок и поднимается. За ним встает Лим. У него в руках мои камни. Молча проходят мимо и направляются к лесу.

«Ну, если ушли с моими вещами, то мне нужно идти за ними», – приходит мысль. Так и делаю.

Подходим к жилищу шамана. Они оставляют у входа вещи и так же, не говоря ни слова, уходят к стойбищу.

Понимаю, что с Ахоем что-то случилось и меня назначили новым шаманом. Пока не знаю, радоваться или огорчаться. В первый раз вижу его жилище. Устройство лишь по принципу сооружения похоже на чумы. Но если те можно разобрать и перенести на другое место, то навес над выкопанной в холмике ямой размером где-то два на три метра – вряд ли. По краям ямы строители этого жилища вбили в землю метровые колышки и между ними пропустили тонкие ветки лещины. Слева холм понижается, поэтому правая стена получилась чуть выше и деревянная крыша, покрытая камышом, имеет небольшой наклон. Дымоход сделан просто: сломали часть перекрытия и положили у отверстия два поленца, чтобы крышка, сплетённая из ивняка, не закрывала его наглухо. Тут же лежит кусок гранита. Наверное, для того, чтобы придавливать крышку на случай ветреной погоды.

Внутри всё обустроено, как и в чуме соплеменников. В очаге ещё краснеют угли. Пол устлан шкурами. У стены стоят копьё, острога и лежит какой-то свёрток.

Разворачиваю выдубленную шкурку и при виде рубила, скребков, проколок и шовного материала из сухожилий животных, провощённых и свёрнутых в аккуратные колечки, радуюсь. На фигурки животных, вылепленных из глины, смотрю с улыбкой: «Кто-то же додумался их вылепить, а сделать горшок – увы, нет».

Чуть позже обнаружил склад из кремнёвых окатышей, костей и рогов животных, выдубленных шкурок с мехом и просто кожаных кусочков, кусков соли и воска(!).

Кусок чистого воска размером с голову ребёнка обрадовал больше всего. Применить настоящий воск можно и в быту, и в медицинских целях. В прошлой жизни такого не найдёшь. Пасечники в вощину обычно добавляют парафин.