Текст книги "Чёрный воробей"

Чёрный воробей
Валерий Ланин

© Валерий Ланин, 2016

ISBN 978-5-4483-4011-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

…мы уже с Фаиной жили на «Газете „Звезде“» в торцевой однокомнатной на пятом этаже, не коммунальной, с балконом, с трещиной между угловыми плитами в ладонь, уже мастер на все руки Гарри Б. строил нам книжную полку во всю стену под потолок, на полу сталагмитами росли связки книг и журналов, посреди них гордо возвышался мольберт с подмалёвком «Хора», моей картины маслом, не прислоняться, размером два на два десять, – пройти по комнате можно было только с проводником, гости в недоумении не знали, куда поставить ногу, Саня Н. так и остановился у порога с поднятой ногой, за ним, согнувшись под тяжестью рюкзака, твёрдо стал незнакомец…

Знакомьтесь, художник N, – сказал мой университетской юности друг, а теперь ещё и выпускник московского театрального института, режиссёр Александр Н, в пору с обоими знакомиться…

Художника мы устроили в собранном раздвижном кресле возле запакованного наглухо на зиму балкона, поставили перед ним журнальный столик, Саня уселся на стопку журнала «Театральная жизнь», моя жена работает художником в ТЮЗе, уже хлопчет возле плиты. Я стою в кухонных дверях на подхвате…

– Это кто пишет? – вполголоса спросил у Сани Н. художник N.

– Я думаю, это Ланин… – негромко, но так, чтобы все слышали ответил Саня Н.

Я кивнул. Фаина подаёт мне чайник с кипятком, я стою вполоборота, не замечаю… – «Лапа, ты о чём думаешь?», тихо спрашивает она. О Введении в систему Леонардо да Винчи Поля Валери, так же тихо отвечаю я ей, принимая чайник.

Просидели до утра. За разговорами чуть не забыли отметить день рождения… – уже заполночь художник N вдруг поднялся с кресла, подобрав живот, торжественно выпрямился, упёрся бородой в грудь, произнёс: «Саня! Пошёл четвёртый час твоего дня рождения. Позволь по этому случаю достать из моего походного рюкзака неприкосновенный запас…»

Да ладно… – несколько смутившись ответил Саня Н и скомандовал: Ланин, неси рюмки.

С первым троллейбусом поехали на Пермь Вторую, сели на лысьвенскую электричку, в полдень в Чусовом пересадка на тепловоз, высаживаемся, снег скрипит, солнце слепит, рельсы звенят от мороза.

Мы с Н. трусим впереди, Фаина с N приотстали. Художник вдруг остановился, показывает пальцем на воробья, шёпотом спрашивает: «Это что за птица?»

Воробей, – отвечает Фаина.

Перед ними по дорожке прыгает воробей, поворачиваясь боком, ждёт, не обронят ли ему семечко…

А почему он чёрный? – спрашивает художник.

В саже измазался. В печной трубе ночевал.

Вокруг приземистая двухсотлетняя кирпичная и деревянная застройка, прохожих нет, выходной. На чусовском тепловозе доезжаем до Лысьвы, в морозных сумерках добираемся по тропинке между сугробами до усадьбы Niks’а, Саниного брата. Усадьба не огорожена, дом из красного кирпича под железной крышей смотрится магазином в отдалённом райцентре. Внутри не оштукатурено, прохладно, но нам с мороза тепло, развешиваем верхнюю одежду в прихожей, проходим, осматриваемся… Просторно, хорошо: стол, четыре стула вокруг, больше ничего не надо… На стене напротив русской печки висит мой летний этюд. Писал кирпичи, когда приезжал на помочь крутить ручку бетономешалки. Художник N. издалека глянул на живопись, подошёл, отвернулся, сказал, отходя: «Рамка не родная». У хозяина дома слух охотника, услышал, пояснил: «Вставил. Чтоб картон гвоздём не дырявить». Niks’ родной брат Сани Н., пятый по счёту. Галя, его жена, недавно переехала из Перми, устроилась воспитательницей в детском доме, рассказывает Фаине со слезой в голосе, какие страсти в этом учреждении. Неслышно входит Борис Иванович, старший брат, его дом из белого силикатного кирпича под шиферной крышей стоит рядом. Борис Иванович задумчив, недавно развёлся с женой. Галина с Фаиной выносят из кухни тарелки с капустой, Борис Иванович провожает их взглядом до стола. Гостей сегодня не ждали. Niks осенью даже огород не успел вспахать, постройка дома отняла всё время. «Принести вам картошки?» – спрашивает Борис Иванович и уходит. Пьём чай. Скоро сварится картошка, после картошки и солёной капусты с постным маслом разомлеем, спать захочется, предыдущую ночь не спали. Саня спрашивает: «Ланин, ты не прогуляешься с нами на Басеги?». Я решительно мотаю головой. Нет. Саня выходит за дверь, возвращается, художник N, что-то почувствовав, тревожно выпрямился:

– Саня?..

– Поезд уходит… Если хочешь, оставайся…

N тяжко подымается со стула, ещё не решаясь, видимо, выйти из-за стола… Его мучитель уже из прихожей брату:

– Николай, где вторая пара лыж?

– В сенках, – отвечает, пряча улыбку, Niks.

На дворе январская ночь. Вышли провожать. Не прощаясь, москвичи уходят…

Светла дорога на Басеги до полночи… <…> …ну, а пока Луна не глянет свысока И не нагрузит все телеги своим холодным серебром, Мы все – стоим… По бездорожью куда пойдёшь?

Так начиналась в начале 80-х поэма про переселенцев. Была на Басегах в двадцатых или тридцатых годах украинская заимка, жило несколько семей на речке Серебрянке, пока их не сожгли какие-то проходимцы, может, другие переселенцы, неизвестно…

Место, где они жили, банально называлось «Погорельщина». Давно так не называется, всё быльём поросло; поэму я так и не написал, историю про хохлов-переселенцев рассказал мне Саня Н.

Недалеко от Погорельщины в Серебрянку впадает речка Порожняя. Считается, что слово Порожняя произошло от слова пороги. Камней и перекатов на ней, как в любой горной речке, предостаточно, но слышится в слове порожняя какой-то посторонний призвук…

На правом берегу напротив Северного Басега Саня Н. с братьями на рубеже 60-х – 70-х поставили охотничью избушку. Она и сегодня стоит. Её-то и захотел зачем-то посмотреть в 1981 году художник N, коренной москвич, дед извозчиком работал в первопрестольной, прадед ямщиком на трассе Москва – Санкт Петербург… это к слову; здесь, на Урале, сейчас нужно преодолеть на лыжах несколько перевалов, заночевать в балке под Северным Басегом, утречком спуститься в долину, а там уж и причапать к избе. Погода не благоприятствовала путешественникам: в тайге мороз, на перевале морозу помогает ветер, художник N. начал отставать, потом совсем пропал из виду, стал замерзать. Саня вернулся, протянул руку, поднял художника.

– Саня, мне не дойти…

– Дойдём.

– Мы погибнем.

– Спасёмся.

Дошли всё-таки до балка.

Когда докрасна раскалилась железная печка, художник сказал: «Теперь я точно знаю, что такое рай». Поужинали, погасили свечу, задремали…

Как только погас свет, проснулись мыши. Когда одна пробежала по лицу художника, N вздрогнул, открыл глаза, прислушался, сел… Зажёг спичку… Вскрикнул.

«Саня, мыши! Много мышей…»

Ответа не последовало, его спаситель спал, не чувствуя на себе грызунов. Художник зашумел на мышей, но те почему-то не испугались… К утру художник заболел и с группой откуда-то бредущих туристов вернулся в Москву.

Прошло много лет, восьмидесятые, даже девяностые прошли, я как-то спросил: «Саня, как там художник N поживает?»

Он епископ РПЦЗ.

Серъёзно?

Чёрный монах

Прошли двухтысячные, две тысячи десятые подходят к концу. Сегодня кажется странным, что мы жили на «Газете „Звезде“» без телефона, что к друзьям захаживали без предупреждения да ещё и спутников с собой приводили. Но странно не столько это, сколько то, что мы – были молодыми, – я не думал о завтрашнем дне (впрочем, как и сейчас), – зачем-то писали стихи, показывали друг другу свои картины, давали почитать запрещённую литературу… меня очень поразило «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» – эссе 1969 года. Поговаривали, что Амальрик – проект КГБ, потом стали говорить, что эссе – плод творчества ЦРУ.

Даже если бы это был совместный проект КГБ+ЦРУ, конечный результат поразителен.

Добрый Амальрик старался поддержать своего друга художника Зверева, приобретал, как сейчас пишут, его картины. И это тоже, конечно, проект, но чей?

Амальрик погиб в автокатастрофе в 1980-ом в Испании, Зверев пережил друга на шесть лет.

Странная автокатастрофа: от встречного грузовика отрывается какая-то металлическая пластинка, пробивает, словно пуля, аккуратное отверстие в лобовом стекле ведомого Амальриком автомобиля, перерезает ему сонную артерию. При этом никто из пассажиров, как пишет его вдова Гюзель Кавылевна, сразу не понял, что произошло: «Андрей просто опустил голову на руль…»

Григорий Климов «разоблачает» Амальрика в книге «Дело 69», называет его «советским хиппи», «психически больным», ставит в один ряд с Велемиром Хлебниковым… «Это относится к пьесам Амальрика и иллюстрациям к ним Зверева.»

Когда мы отмечали день рождения Сани Н на «Газете „Звезде“», я воспринимал эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» как сценарий сюрреалистического фильма в духе Бунюэля. Дал ему рабочее название – «Скромное обаяние советских людей».

В принципе, нет разницы между творчеством Григория Климова и творчеством Элема Климова, оба страшно далеки от искусства. Если б в СССР снимали сюрреалистические фильмы, страна бы не развалилась, как карточный домик. Амальрик между прочим писал книгу о Григории Распутине, не в пику ли «Мосфильму» и климовской «Агонии»?

Евгений Терновский в журнальной публикации 2003 года «Свободный человек» пишет: «Несмотря на десятилетия лагерей и ссылок, а также приближавшееся сорокалетие, Амальр

...

конец ознакомительного фрагмента