Текст книги "Чёрный воробей"

Чёрный воробей
Валерий Ланин

© Валерий Ланин, 2016

ISBN 978-5-4483-4011-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

…мы уже с Фаиной жили на «Газете „Звезде“» в торцевой однокомнатной на пятом этаже, не коммунальной, с балконом, с трещиной между угловыми плитами в ладонь, уже мастер на все руки Гарри Б. строил нам книжную полку во всю стену под потолок, на полу сталагмитами росли связки книг и журналов, посреди них гордо возвышался мольберт с подмалёвком «Хора», моей картины маслом, не прислоняться, размером два на два десять, – пройти по комнате можно было только с проводником, гости в недоумении не знали, куда поставить ногу, Саня Н. так и остановился у порога с поднятой ногой, за ним, согнувшись под тяжестью рюкзака, твёрдо стал незнакомец…

Знакомьтесь, художник N, – сказал мой университетской юности друг, а теперь ещё и выпускник московского театрального института, режиссёр Александр Н, в пору с обоими знакомиться…

Художника мы устроили в собранном раздвижном кресле возле запакованного наглухо на зиму балкона, поставили перед ним журнальный столик, Саня уселся на стопку журнала «Театральная жизнь», моя жена работает художником в ТЮЗе, уже хлопчет возле плиты. Я стою в кухонных дверях на подхвате…

– Это кто пишет? – вполголоса спросил у Сани Н. художник N.

– Я думаю, это Ланин… – негромко, но так, чтобы все слышали ответил Саня Н.

Я кивнул. Фаина подаёт мне чайник с кипятком, я стою вполоборота, не замечаю… – «Лапа, ты о чём думаешь?», тихо спрашивает она. О Введении в систему Леонардо да Винчи Поля Валери, так же тихо отвечаю я ей, принимая чайник.

Просидели до утра. За разговорами чуть не забыли отметить день рождения… – уже заполночь художник N вдруг поднялся с кресла, подобрав живот, торжественно выпрямился, упёрся бородой в грудь, произнёс: «Саня! Пошёл четвёртый час твоего дня рождения. Позволь по этому случаю достать из моего походного рюкзака неприкосновенный запас…»

Да ладно… – несколько смутившись ответил Саня Н и скомандовал: Ланин, неси рюмки.

С первым троллейбусом поехали на Пермь Вторую, сели на лысьвенскую электричку, в полдень в Чусовом пересадка на тепловоз, высаживаемся, снег скрипит, солнце слепит, рельсы звенят от мороза.

Мы с Н. трусим впереди, Фаина с N приотстали. Художник вдруг остановился, показывает пальцем на воробья, шёпотом спрашивает: «Это что за птица?»

Воробей, – отвечает Фаина.

Перед ними по дорожке прыгает воробей, поворачиваясь боком, ждёт, не обронят ли ему семечко…

А почему он чёрный? – спрашивает художник.

В саже измазался. В печной трубе ночевал.

Вокруг приземистая двухсотлетняя кирпичная и деревянная застройка, прохожих нет, выходной. На чусовском тепловозе доезжаем до Лысьвы, в морозных сумерках добираемся по тропинке между сугробами до усадьбы Niks’а, Саниного брата. Усадьба не огорожена, дом из красного кирпича под железной крышей смотрится магазином в отдалённом райцентре. Внутри не оштукатурено, прохладно, но нам с мороза тепло, развешиваем верхнюю одежду в прихожей, проходим, осматриваемся… Просторно, хорошо: стол, четыре стула вокруг, больше ничего не надо… На стене напротив русской печки висит мой летний этюд. Писал кирпичи, когда приезжал на помочь крутить ручку бетономешалки. Художник N. издалека глянул на живопись, подошёл, отвернулся, сказал, отходя: «Рамка не родная». У хозяина дома слух охотника, услышал, пояснил: «Вставил. Чтоб картон гвоздём не дырявить». Niks’ родной брат Сани Н., пятый по счёту. Галя, его жена, недавно переехала из Перми, устроилась воспитательницей в детском доме, рассказывает Фаине со слезой в голосе, какие страсти в этом учреждении. Неслышно входит Борис Иванович, старший брат, его дом из белого силикатного кирпича под шиферной крышей стоит рядом. Борис Иванович задумчив, недавно развёлся с женой. Галина с Фаиной выносят из кухни тарелки с капустой, Борис Иванович провожает их взглядом до стола. Гостей сегодня не ждали. Niks осенью даже огород не успел вспахать, постройка дома отняла всё время. «Принести вам картошки?» – спрашивает Борис Иванович и уходит. Пьём чай. Скоро сварится картошка, после картошки и солёной капусты с постным маслом разомлеем, спать захочется, предыдущую ночь не спали. Саня спрашивает: «Ланин, ты не прогуляешься с нами на Басеги?». Я решительно мотаю головой. Нет. Саня выходит за дверь, возвращается, художник N, что-то почувствовав, тревожно выпрямился:

– Саня?..

– Поезд уходит… Если хочешь, оставайся…

N тяжко подымается со стула, ещё не решаясь, видимо, выйти из-за стола… Его мучитель уже из прихожей брату:

– Николай, где вторая пара лыж?

– В сенках, – отвечает, пряча улыбку, Niks.

На дворе январская ночь. Вышли провожать. Не прощаясь, москвичи уходят…

Светла дорога на Басеги до полночи… <…> …ну, а пока Луна не глянет свысока И не нагрузит все телеги своим холодным серебром, Мы все – стоим… По бездорожью куда пойдёшь?

Так начиналась в начале 80-х поэма про переселенцев. Была на Басегах в двадцатых или тридцатых годах украинская заимка, жило несколько семей на речке Серебрянке, пока их не сожгли какие-то проходимцы, может, другие переселенцы, неизвестно…

Место, где они жили, банально называлось «Погорельщина». Давно так не называется, всё быльём поросло; поэму я так и не написал, историю про хохлов-переселенцев рассказал мне Саня Н.

Недалеко от Погорельщины в Серебрянку впадает речка Порожняя. Считается, что слово Порожняя произошло от слова пороги. Камней и перекатов на ней, как в любой горной речке, предостаточно, но слышится в слове порожняя какой-то посторонний призвук…

На правом берегу напротив Северного Басега Саня Н. с братьями на рубеже 60-х – 70-х поставили охотничью избушку. Она и сегодня стоит. Её-то и захотел зачем-то посмотреть в 1981 году художник N, коренной москвич, дед извозчиком работал в первопрестольной, прадед ямщиком на трассе Москва – Санкт Петербург… это к слову; здесь, на Урале, сейчас нужно преодолеть на лыжах несколько перевалов, заночевать в балке под Северным Басегом, утречком спуститься в долину, а там уж и причапать к избе. Погода не благоприятствовала путешественникам: в тайге мороз, на перевале морозу помогает ветер, художник N. начал отставать, потом совсем пропал из виду, стал замерзать. Саня вернулся, протянул руку, поднял художника.

– Саня, мне не дойти…

– Дойдём.

– Мы погибнем.

– Спасёмся.

Дошли всё-таки до балка.

Когда докрасна раскалилась железная печка, художник сказал: «Теперь я точно знаю, что такое рай». Поужинали, погасили свечу, задремали…

Как только погас свет, проснулись мыши. Когда одна пробежала по лицу художника, N вздрогнул, открыл глаза, прислушался, сел… Зажёг спичку… Вскрикнул.

«Саня, мыши! Много мышей…»

Ответа не последовало, его спаситель спал, не чувствуя на себе грызунов. Художник зашумел на мышей, но те почему-то не испугались… К утру художник заболел и с группой откуда-то бредущих туристов вернулся в Москву.

Прошло много лет, восьмидесятые, даже девяностые прошли, я как-то спросил: «Саня, как там художник N поживает?»

Он епископ РПЦЗ.

Серъёзно?

Чёрный монах

Прошли двухтысячные, две тысячи десятые подходят к концу. Сегодня кажется странным, что мы жили на «Газете „Звезде“» без телефона, что к друзьям захаживали без предупреждения да ещё и спутников с собой приводили. Но странно не столько это, сколько то, что мы – были молодыми, – я не думал о завтрашнем дне (впрочем, как и сейчас), – зачем-то писали стихи, показывали друг другу свои картины, давали почитать запрещённую литературу… меня очень поразило «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» – эссе 1969 года. Поговаривали, что Амальрик – проект КГБ, потом стали говорить, что эссе – плод творчества ЦРУ.

Даже если бы это был совместный проект КГБ+ЦРУ, конечный результат поразителен.

Добрый Амальрик старался поддержать своего друга художника Зверева, приобретал, как сейчас пишут, его картины. И это тоже, конечно, проект, но чей?

Амальрик погиб в автокатастрофе в 1980-ом в Испании, Зверев пережил друга на шесть лет.

Странная автокатастрофа: от встречного грузовика отрывается какая-то металлическая пластинка, пробивает, словно пуля, аккуратное отверстие в лобовом стекле ведомого Амальриком автомобиля, перерезает ему сонную артерию. При этом никто из пассажиров, как пишет его вдова Гюзель Кавылевна, сразу не понял, что произошло: «Андрей просто опустил голову на руль…»

Григорий Климов «разоблачает» Амальрика в книге «Дело 69», называет его «советским хиппи», «психически больным», ставит в один ряд с Велемиром Хлебниковым… «Это относится к пьесам Амальрика и иллюстрациям к ним Зверева.»

Когда мы отмечали день рождения Сани Н на «Газете „Звезде“», я воспринимал эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» как сценарий сюрреалистического фильма в духе Бунюэля. Дал ему рабочее название – «Скромное обаяние советских людей».

В принципе, нет разницы между творчеством Григория Климова и творчеством Элема Климова, оба страшно далеки от искусства. Если б в СССР снимали сюрреалистические фильмы, страна бы не развалилась, как карточный домик. Амальрик между прочим писал книгу о Григории Распутине, не в пику ли «Мосфильму» и климовской «Агонии»?

Евгений Терновский в журнальной публикации 2003 года «Свободный человек» пишет: «Несмотря на десятилетия лагерей и ссылок, а также приближавшееся сорокалетие, Амальрик меня всегда удивлял юностью своего облика. Я знал его и юношей, почти подростком, с лихой шевелюрой, в неизменном зеленом свитере. Если не ошибаюсь, впервые я увидел его в ледяной Москве начала шестидесятых годов у моего знакомого А. Ч. В первую встречу Амальрик мне показался заносчивым, неприятно ядовитым в суждениях, но, несомненно, умным и даровитым. Ко мне он отнесся дружелюбно. Круг наших интересов был слишком разным: я тогда бредил поэзией, французской литературой, философией и богословием, то есть тем, что его мало интересовало. Но помню один случайный и любопытный разговор на Садовом бульваре, где мы провели несколько часов в разговоре, в котором он безоговорочно осуждал гонения на Церковь – и столь же безапелляционно утверждал, что отсутствие этого гонения ничего не изменит в советской жизни. Мысль о том, что прекращение преследования верующих брутальной властью мыслимо лишь с падением оной власти, в наши юные головы не приходила.»

Терновский приводит фразу, сказанную Ионеско: «Et commentva monsieur Amalrik? Je garde un trēs bon souvenir de notre rencontre… С’est étonnant, rarement j’ai eu l’occasion de voir un homme… comment dirais-je?.. si libre!»

«Как поживает господин Амальрик? Я храню доброе воспоминание о нашей встрече. Это удивительно, мне редко приходилось встречаться с человеком… как сказать?.. столь свободным!»

В отличие от Амальрика, мы не были так свободны. Брутальный режим пал, но отсутствие гонений на Церковь ничего не изменило. Саня Н просто стал вместо режиссёра протоиереем РПЦ. Помятуя его театральное прошлое, я послал ему свою маленькую комедию. Вот эту:

Воскресение на Красной площади

1.

Василий Блаженный восстал из могилы,

Идёт к Мавзолею, заходит вовнутрь…

Москва всколебалась… Врубились мобилы…

Выходит… Выводит под ручку его…

Идут.

Владимир Ильич осматривается, говорит: «Кагету мне!»

Василий: «Володя, ты в Москве…»

Их окружает толпа.

В.И.: «Тгупная площадь.»

Из толпы: «Трубная – рядом, Ильич.»

В.И. (выговаривая «эр»): «Дурррак! Трррупная, тррупная, трупная…»

Василий: «Не ругайся. Полиция.»

В.И. (не обращая внимания на замечание): «Идиоты! Просгали Великую Октябгрьскую геволюцию! Где идеалы? Где пламенные революционегы?»

Из толпы: «Веди нас, Ильич!»

В.И.: «Я утоплю вас, как котят, а тот, кто придёт после меня, вас зажарит.»

Полицейский (по телефону): «Господин президент, чудо! Ей-богу! Что делать?»

Президент: «Звонить в вашингтонский обком. Шутка. Просто охраняйте воскресших.»

Василий (поёт): «Последование-е-е меррртвеннное-е-е. Помяни, Господи, как Благой, рабов Твоих и всё, в чем они в жизни согрешили, прости: ибо никто не безгрешен, кроме Тебя. Ты можешь и преставившимся дать покой».

2.

Коммунист: «Не верю, не верю, не верю… И не поверю, пока не вложу персты… перста… Да. Пока сам не проверю, не поверю.»

Патриарх: «Поторопитесь, Геннадий Андреевич. Колонна уже выходит на Васильевский спуск.»

Коммунист: «В таких делах не спешат, товарищ…»

3.

Ильич повёл людей топиться. Короче нету в Ад пути,

чем утопиться, удавиться (как ни верти, как ни крути).

Народ повёлся.

Речка близко.

Москва-река.

Ильич поёт: «Вперёд, дгузья! Вперёд, вперёд, вперёд!»

Толпа подхватывает слова полузабытой песни:

«Иссякнет кровь в его груди златой,

Железа ржавый стон замрёт.

Но в недрах глубоко земля поёт:

Вперёд, друзья, вперёд, вперёд, вперёд.»

Полицейский (Ленину): «Куда!? Озвучите маршрут!»

В.И: «В Ад, батенька. Во Ад!

Полицейский: «Я, конечно, не в курсе, кто, где, что планирует, но по факту выходит, Вседержитель лавирует. Вот посередине реки, как по улице, Патриарх с Блаженным прогуливаются. Народ и про песню забыл и про всё, замер… один только снимает на айфон, – амер. Чудесная картина. Так бы и смотрел, не отрываясь, Не ел бы даже и не пил. Но течение сносит наших святых… Каюсь. Течение никто не отменил.»

Может быть, текст не дошёл до адресата; у Александра Н нет электронного адреса, пришлось пересылать через вторых лиц. Но я не жалею, что послал…

Был ещё и непроявленный текст, впадающий в смерть. Я придержал его. Чтобы не смущать людей, находящихся в средневековом социальном лифте.

Чернофик.

Инфернальный с латыни «подземный», «нижний».

Что у нас под землёй?

Ядро. Всё горит…

А на поверхности мы строим планы.

Вы что будете пить, черти?

От страшного до противного один шаг. Натуральные черти.

В аду места всем хватит. Да вы располагайтесь. В тесноте да не в обиде.

Да нет, мы люди не гордые. Живали в коммуналках.

Нет, друзья, в коммуналках селят чужих, а у нас братская могила. Мы – братья.

Товарищи по преисподней.

Пересылка, хуле.

Пересыпка. Ха-ха! Пересыпали негашёной известью, как у Стендаля, чтоб не воняли.

Зато душевно.

Ха! И по жизни воняли.

Это галики, галики. В реальности их нет. К своим они не приходят.

К монахам приходят.

А трезвенник верует?

Опосредованно. С моих слов.

Дурдом.

Бесы не пьют и не курят.

Враньё.

Они окуриваются.

Ты это Мошиаху расскажешь.

А Бог может сам себя убить?

Кончай базар!

Ну и лады.

За сущее! За везде – кроме небытия – сущее.

Глотаем слюну.

Оставим пока…

Давно котиков не постил.

Булгаковедам от нашего стола.

И тишина.

Запощу Кота Бегемота.

Не тяни, падла, я этого не люблю.

Сцена в театре Варьете. Кот вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал голову с полной шеи. Две с половиной тысячи человек в театре вскрикнули как один.

Воланд громко приказал: Наденьте голову.

Кот, прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову на шею, и она точно села на свое место, как будто никуда и не отлучалась.

Почему-то советские булгаковеды, ни Чудакова, назвавшая одним из «дальних литературных предков» Бегемота гофмановского кота Мурра – именно от него член свиты мессира унаследовал «своё забавное самодовольство» (Чудакова М. О. Не для взрослых. Время читать. Полка третья. – М.: Время, 2011.), ни Соколов, сказавший что Кот Бегемот – это «демон желаний желудка». (Соколов Б. В. «Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»), не назвали среди предков данного персонажа Зелёного Рыцаря из поэмы «Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь» неизвестного автора XIV века. Король Артур во время празднования Нового года раздаёт подарки. В разгар веселья появляется Зелёный Рыцарь с большим топором и предлагает пари. Он просит кого-нибудь из присутствующих ударить его топором при условии, что через год и один день Зелёный Рыцарь нанесёт ответный удар. Гавейн, самый молодой из рыцарей Артура и его племянник, принимает вызов и отрубает ему голову, однако Зелёный Рыцарь ставит свою голову на место, напоминает Гавейну о встрече в Зелёной часовне и удаляется.

Москва – третий мир. Где первые два?

Отрыжка внутренней эмиграции.

Время трепета.

Трепет времени. Длительность того, чего по определению нет, заставляет трепетать сущее.

Факт. Вулканы трепещут.

Когда нас не было, время уже было. Когда нас не будет, время останется.

Мы будем всегда.

Не факт.

Мы давно не живём на «Газете „Звезде“».

Фаина ушла из театра. Пишет портреты.

Иногда, сидя на кухне, когда чистит палитру, что-нибудь вспомнит из театральной жизни, задумается. Или я, зажигая газ под чайником, скажу: «А помнишь, как шили костюм Змею Горынычу?». Как вчера было. Конечно. Завтра премьера сказки про Василису Прекрасную и Змея Горыныча, а костюма нет, портниха отказывается шить костюм Змея Горыныча. Зинаида Андреевна. Живёт рядом с театром, постоянно бегает домой, к мужу. Муж – герой Советского союза, вполне ещё бодрый мужчина. Ради него устроили по недоразумению в пошивочный цех на «лёгкий труд» Зинаиду Андреевну по рекомендации врачей. В театре, какой бы он ни был, какой лёгкий труд? все служат одному – скорой премьере, у всех общий азарт – успеть к назначенной дате, все бегают. Кто на склад, кто на базу. Билеты заранее проданы, администратор распространяет их по школам, по детсадам. Спектакль должен выйти всрок, а в пошивочном цехе ещё выкройка не готова, Зинаида Андреевна опять домой ушла мужа проведать.

Костюм сложный: три головы, крылья, хвост длинный. Она как увидела эскиз, руки затряслись, глаза выпучились, дыхание перехватило, «нет-нет-нет, как я это буду шить, я тут ничего не понимаю, подумайте сами, крылья, хвост, три головы». Любой художник бы возмутился. Всё внутри закипит.

Хорошо, я тебе помогу, будешь ты у меня шить. Пошла в декоративный цех, выкроила из бумаги в натуральную величину костюм, собрала. Настоящий Змей Горыныч, только бумажный.

Вызвали по телефону Зинаиду Андреевну. Она как увидела, руками схлопнула, «нет-нет, как это делать, не буду…» – Разобрать, выкроить из холста по готовому шаблону. – «Нет, я не могу, не умею.»

Что делать? Время не ждёт. Ладно. Сама выкроила, наживулила, собрала холстину, а Зинаида Андреевна опять своё: «не получится, не смогу, как его такого длинного змея под машину, под лапку толкать. Надо чтобы кто-то подталкивал, а другой принимал…»

Нашли помошников, две актриски молодые согласились, одна подталкивает под лапку, другая принимает с той стороны. Пошло дело. Зинаида Андреевна крутит ручку машины…

После премьеры приношу докладную директору, так, мол, и так, с портнихой надо что-то решать, это же оскорбление профессии… ну, и в таком духе. Директор вызывает Зинаиду Андреевну в кабинет, ей на ковре становится плохо, директор вызывает скорую, Зинаиду Андреевну увозят. Вечером директор звонит ей на квартиру, трубку берёт герой Советского союза… Спектакль.

«Фаина, а параллельные прямые точно не пересекаются?»

Да ты что, нет, конечно.

«И я так считаю. А вот Энгельс в Анти-Дюринге пишет, что одним из главных оснований высшей математики является противоречие, заключающееся в тождестве, при известных условиях, прямой линии с кривой.»

Они были пришельцами. Псалтирь, 104:15