Текст книги "Мрак"

Мрак
Роман с домашними
Валерий Ланин

© Валерий Ланин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Здесь могла быть чья-то реклама, но её нет.

Здесь могло быть предисловие издателя. Но его нет.

Здесь мог быть пролог, как у Гёте в «Фаусте». «Пролог на небесах».

Пролога нет…

Нет пролога, нет прелюдии… а могла быть… почему нет? У Баха хорошие прелюдии в двухтомном «Хорошо темперированном клавире». У нас – нет.

Отсутствие информации об отсутствующем бытии вынуждает автора начать повествование с пустяков, собственно говоря, с нуля.

Люди давно догадались, что их используют втёмную. Но как признаться себе, что ты пешка…

Здесь вместо эпиграфа я вставлю картинку. Почему эпиграф обязательно должен быть вербальным? Совсем необязательно. Я вставляю графику, дизайнерский китч. Или кич. Без разницы. Вот это:

Китч вместо эпиграфа.

В наушниках сумбур вместо музыки.

Бельгийский астроном Эрик Вальтер Эльст лично открыл более 3600 астероидов, один из них, №11542 в Главном поясе астероидов, Эрик назвал в честь города Соликамска Соликамском. Что он хотел этим сказать, непонятно.

Логическая связь между понятиями не прекращается, если даже нигде нет объектов, соответствующих этим понятиям. Связь круга с его свойствами не прекратится, если исчезнут все круглые предметы…

Здесь автор (в нашем случае философ Введенский) выразился яснее ясного: бессмертие существует. Пусть оно существует лишь между понятиями, но оно есть…

В детстве я спал за печкой, слышно было, как трещат дрова и тянет дым в трубу, и видно было сквозь трещину в печной кладке жёлтое пламя, а чуть погодя, когда поленья сгорят, – красные угли; и как я сейчас понимаю, ребёнок угарал, надышавшись угарным газом, – сознание, растягиваясь, неслось ввысь, потолка не существовало, сознанием можно было менять скорость вознесения, наблюдать в высоте, как ты, уменьшаясь почти до точки, до искры, одновременно ширишься до бесконечности…

Как-то при одном таком вознесении к привычным звукам живущей своей жизнью печки прибавилось что-то неестественно бодрое и громкое, – это родители купили у Гуровых патефон, принесли домой и завели… Возможно, патефон спас меня от окончательного угарания: старшая сестра, на десять лет старше, растолкала братика в его кроватке, приказала: «Слушай!», – она хотела чтобы я стал музыкантом. В младенчестве, что естественно, я постоянно бубнил, подражая окружающим звукам природы. В раннем детстве, когда сестра прочитала про бунинского Арсеньева, который «слухом за версту слышал свист суслика в вечернем поле», брат признался, что слышит подземные скрипы, щелчки и гулы и пытался показать, как это всё звучит…

Тогда вовсю ещё гудели заводские гудки, созывая несчастных на трудовой подвиг, – гудок магниевого завода, гудок калийного комбината…

Дом наш стоял на склоне гигантского холма, холм глубоко под землёй истачивали шахтными туннелями, или как их там называют… штольнями, штреками, – получался такой подземный музыкальный орган.

Дома пели и мама, и бабушка, и сестра задумала, что как только брат немного подрастёт, она отдаст его в музыкальную школу. Брат подрос, заболел детской болезнью, не то корью, не то красной скарлатиной и скоро осознал, что заводские гудки точнее будет называть сиренами… как в блокадном Ленинграде при налётах немецких бомбардировщиков, – после болезни слух брата притупился, не получится уже из него ни Шостаковича, ни даже глухого Бетховена… Заодно ослабло зрение, заводская труба стала похожа на фагот… Обоняние вообще исчезло, брат никогда не будет пьянеть, как бунинский Арсеньев, «обоняя запах ландыша или старой книги». Осязание взяло на себя часть функций обоняния, осязаю я хорошо. Перед армией эскулап призывной комиссии сунула мне под нос рскрытую банку с нашатырным спиртом, чтобы таким макаром изобличить обманщика, утверждающего, что он не чувствует запахов. Я только немного поморщился, да и то из-за того только, что контрольный эксперимент проводится так грубо…

– Годен, – резюмировала комиссия.

Нашего дома давно нет. Иногда он всплывает в памяти чёрным деревянным слоном на снежном поле. Белое поле зимой, чёрное картофельное весной и осенью, и три неразменных фигуры на горизонте, три террикона калийного комбината, издалека похожие на египетские пирамиды в Гизе.

Сестра говорит: «Я тебя маленького лупасила нещадно, ты помнишь?»

– Нет, не помню.

– Как ты не помнишь?

– Помню, у нас был большой чёрный пёс. Сейчас думаю, что немецкая овчарка.

– Был Тарзан, да. Помнишь, он меня покусал?

– Не помню. Я его очень любил. Потом он куда-то девался, убежал, что ли?

– Отец его застрелил.

– Как застрелил…

– Из пистолета. Мама сказала: «Отведи подальше… На яму.» Вот, шрамы на ноге остались…

«И враги человеку – домашние его.»

Про соликамские ямы можно написать целый талмуд. Дело в том что город стоит на шахтах и местами проваливается. Давно роют под городом.

«Выдающийся химик Николай Семенович Курнаков, изучая совместно с геологом П. И. Преображенским соляные озера и минеральные источники СССР, открыл одно из величайших в мире месторождение калия – Соликамское.»

Потом сестра решила сделать брата «немцем», выучить на переводчика с немецкого. В Соликамске много немцев с Поволжья, с Украины.

В декабре 1941-го четыре эшелона с людьми и оборудованием прибыли из Луганской области, за десять месяцев запустили первую очередь порохового завода. При строительстве разобрали на кирпичи нашу усть-боровскую церковь. Среди приехавших было много квалифицированных специалистов – строителей, монтажников – заключённых Гулага НКВД.

Большой храм был, – вспомнил как-то отец, – двухэтажный, так в нём красиво пели, Таня, Катя…

Сестра отвела меня к Унруэ, старой учительнице, у которой сама училась.

Однажды отец принёс домой с порохового завода крошечного щенка, кто-то из охраны отдал за ненадобностью, – отец мечтал завести сибирскую охотничью лайку, но щенок был не от лайки. Повертев его в руках, пробурчав «сучка», спросил:

– Как её назовём, Валерик?

Я был ещё настолько мал и неразумен, что меня поразила сама постановка вопроса, – возможность называть вещи своими именами, – пожалуй, впервые в жизни тогда задумался, – выходит, что и я не всегда назывался так, как меня называет отец.

«Давай назовём Пальмой», – сказал он.

Логично, возле пирамид должна расти пальма.

«Па́вел Ива́нович Преображе́нский, министр народного просвещения в правительстве А. В. Колчака в 1919—1920 гг.

Родился в семье священника. Профессор. В 1923 избран деканом агрономического факультета Пермского университета. Создатель русской научной школы геологов-солевиков. В честь Преображенского назван минерал из группы водных боратов – преображенскит Mg3B10O18 4,5Н2О. Преображенский пережил и <…> 1937 год, а в ноябре 1941 года эвакуировался из Ленинграда в ставший уже родным Соликамск. К этому времени он уже был директором НИИ галургии, являясь крупнейшим специалистом по соли во всем СССР.»

Хорошо, Курнаков, Преображенский…

А Рязанцев?

Рязанцев что, не открывал калий? Странно. Книжка есть в серии «Замечательные люди Прикамья» – А. К. Шарц. Первооткрыватель калия Н. П. Рязанцев.

Внук В. А. Рязанцева, владелец Рождественского солеваренного завода С. Н. Касаткин скрывался в районе деревни Мошево севернее Усть-Боровой в землянке, где и был убит чекистами.

Вячеслав Данилов, социолог, написал пару лет назад в Фейсбуке:

«Сейчас, наверное, уже немного стыдно белому европейскому человеку, что он открыл Австралию, Америку и прочий мадагаскар. Современная гуманитарная наука учит нас, что все эти открытия были лишь колониальной авантюрой, а дух просвещения и свет христианской истины были лишь фиговым листком, покрывавшим самые позорные места колониализма. Джеймс Кук не был героем, и его съели не зазря.

Когда-то географическая пространственная метафора довлела над образом науки – наука искала и находила, закрывала белые пятна на карте и никакой Паганель не мог уронить ее чести.

Но сегодня наука должна искупить свой долг перед аборигенами. Зря открыли их континент. Возможно, что наука столь же виновата перед электроном, как и перед индейцем. Главный вопрос постколониальных исследований: что делать с открытым, если оно уже открыто и закрытым не может быть?

И далее: какова ныне логика научного открытия, если быть открытым означает подпасть под колониальное господство новоевропейского буржуа?»

Всё верно, натворили делов… Но виновата не наука, а сама жизнь. Жизнь – вот главный проект, главое открытие во вселенной, но что с ней, с жизнью, делать – понятно, что всё не вечно – но всё же…

Мария Ростиславовна Преображенская, вдова нашего специалиста-солевика вспоминает: «За двое суток до кончины (10 сентября 1944 года) Павел Иванович шутил над собой так, что развеселил дочь с зятем и обеих медицинских сестер. А страдал он ужасно! И тут он не изменил своей удивительной выдержке!»

Преображенского похоронили на кладбище Донского монастыря.

Интересно, Павел Иванович среди ангелов, архангелов etc. тоже шутит…

Летом 1943-го из Средней Азии на Соликамский калийный комбинат привезли 587 узбеков, казахов и каракалпаков. Для них специально открыли чайхану и курсы русского языка, потому что большинство ни бельмеса не понимало по-русски.

Однако рабсила Средней Азии оказалась непригодной для суровых климатических условий Соликамска, 532 человека были отправлены обратно.

«Основной тягловой силой на производстве оставались женщины.

Через военкоматы и БРР (бюро распределения рабсилы) в Соликамск прибывали жители соседних областей.

Из Кировской области прибыли 114 мужчин и 430 женщин. Условия работы в карналлитовом руднике были невыносимыми: бывшие колхозницы понятия не имели о промышленном производстве.

206 женщин дезертировали.

Сбежавшие, как правило, возвращались в родные места, где председатели колхозов скрывали их от милиции, – в деревне тоже не хватало рабочих рук.»

Посёлок «Каналитово», вечно там что-то происходило, кого-то убивали, кого-то насиловали. Видно было по вечерам из окна нашего дома залитое электричеством «Карналитово», за ним Боровск… за Боровском – Боровая, которой уже не видно.

В «Карналитоао», кстати, находится любимая жёлтой прессой тюрьма «Белый лебедь»

Отца убили в двух шагах от того места, где Чехов Антон Павлович в гостях у олигарха Морозова, постукивая тросточкой по ступеням крыльца всеволодо-вильвенской школы, задумывал «Трёх сестёр», где Борис Пастернак, спустя 10 лет после Чехова, косил от армии, выдавая зарплату рабочим.

Убили отца, как убили Дерсу Узала из книги Арсеньева, за ружьё. За охотничью двустволку.

Всеволодовильвенские «Три сестры» начинаются со слов про отца… одна сестра говорит: «Отец умер ровно год назад.»

И продолжаются в том же духе. Чебутыкин: «я любил покойницу маму…»

А под самый занавес Ольга изрекает: «Еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем»

Прекрасно, слов нет.

31 декабря 1928 года Сталин пригласил чету Цифриновичей, Циву Марковну и Владимира Ефимовича, к себе на дачу для встречи Нового года. Ровно через 10 лет Владимира Ефимовича расстреляли, а Циву Марковну отправили в Карагандинский исправительно-трудовой лагерь.

В 1990 году на стене церкви святого преподобного Михаила Малеина в городе Соликамске установлена мемориальная доска Владимиру Ефимовичу Цифриновичу. Чёрный прямоугольник на белой стене, справа от ворот.

Кто такой Михаил Малеин, чтобы на храме его имени размещать доску первого директора соликамского калийного комбината?

Михаил Малеин – родственник императора Льва VI Мудрого, дядя императора Никифора Фоки, в честь преподобного назвали Михаилом первого царя династии Романовых, соликамский солепромышленник и медный заводчик Михаил Турчанинов дал денег на строительство в Святотроицком мужском монастыре на берегу Усолки надвратной церкви Михаила Малеина.

Турчанинов не дожил до освящения церкви. Освятили без него.

Церковь закрыли в 1928-ом, передав её вместе с монастырём Калийтресту, где директорствовал Цифринович.

А в 1938-ом передали Усоллагу, предварительно перепланировав внутреннее пространство, разделив его на камеры для заключенных. Владимир Ефимович похлопотал перед Сталиным об «организовать тысяч на десять человек концентрационный лагерь» в Соликамске.

Для десятков тысяч прибывших на стройку заключённых и спецпереселенцев занятость на строительстве и впоследствии занятость на запущенных в эксплуатацию магниевом заводе, карналлитовом и калийном комбинатах – была единственным источником существования.

Сохранился приказ от 22 июня 1942 на заготовку подножного корма для рабочих, ровно через год после начала Великой отечественной войны, уже при новом директоре Калийтреста:

«Приказ по калийному комбинату.

Сбор грибов, ягод и щавеля на 1942 год в районе г. Соликамск устанавливаю в следующем размере:

1. Заготовить грибов … 3 тонны

2. «» ягод … 6»»

3. «» щавеля … 6,7»»

Для осуществления и выполнения плана заготовок ПРИКАЗЫВАЮ:

провести следующие мероприятия:

Моему заместителю т. Анисимову организовать бригады по сборке (так. – В.Л.) грибов, ягод и щавеля путём заключения договоров со школами, с ремесленным училищем, с пионерскими лагерями, с колхозами и единоличниками не позднее 1-го июля 1942 года.

Руководителям децзаготовок ОРС'а т. ИВАНОВСКОГО предупреждаю, что установленный мною план улова рыбы 50 тонн на ё942 год должен быть выполнен безусловно.

Учесть тов. ИВАНОВСКОМУ ошибки, допущенные им при невыполнении плана за май месяц.

План мероприятий, обеспечивающий безусловное выполнение улова рыбы 50 тонн, представить моему заместителю т. АНИСИМОВУ.

План сбора грибов, ягод и щавеля, представленный ОРСом, утвердить с моими изменениями и добавлениями.»

Тётя Тоня пишет: «Сегодняшним молодым это трудно представить, – когда я пошла в 1-й класс, у меня не было сумки для тетрадей и книг, я завязывала их в мамин поношенный платок и ходила в школу босиком, у меня не было своей детской обуви, я донашивала после кого-нибудь. Первые мне купленные хромовые ботинки я обула, когда училась в 7 классе, первый жакет на вате из остатка после пиджаков старшим братьям Васе и Мише мне сшили, когда я училась в пятом или в шестом. Первые пальто, зимнее и демисезонное, мне купили брат Миша и твой отец, Валера, когда они пришли из Армии, и в этих пальто я уехала учительствовать в 1937 году. Я была одета всегда хуже всех, потому что я крестьянская дочь, а подруги мои, скорей не подруги, а одноклассницы, дочь попадьи, дочь купца Плотникова, сбежавшего за границу, дочери заводских рабочих и служащих. У них мода платьев была другая. А я выпарывала из маминых юбок целые неизношенные полосы, красила их обычно в синий цвет и сама, начиная с 4 класса придумывала себе моду, и шила на швейной машине. Сама шила маме юбки, а твоему папе помню сшила матроску (мода тогда пошла) из нижней белой рубашки, а воротник синий с полосками, и манжеты он принёс, отдал утром и сказал: «К вечеру чтоб сшила». Я наверное в 5—6 классе училась, сроду не знала как этот проклятый воротник пришить так, чтоб не на бок. Потом догадалась и к вечеру было всё готово. Вот так, Валерочка, самой не верилось, что смогла. А он же шутник был, весельчак, засмеялся и говорит: «Если бы не успела, казнил бы!»

Возле дома висит на деревянном заборе зелёный почтовый ящик, приколоченный отцом.

Хотел написать «приколочен на заплоте», что было бы справедливо для сибирской этнографии, но пока ящик прибит по адресу: город Соликамск, улица Калийная, дом 184.

Для мало читающих оговариваюсь: это не электронный почтовый ящик, письма в нём лежат, заклеенные в конверты, они бумажные.

Оговорка могла бы звучать красивше, ну, типа как у Пушкина «неоконченный роман в письмах», здесь – роман в железном почтовом ящике, и начинаться мог словами профессора Чанышева из МГУ: «Помни, что ты небытие своего небытия! Если ты не гений, то неважно, кто ты. …Небытие окружает тебя со всех сторон.»

Гениальный Платонов как-то заметил: «По моему глубокому убеждению, достаточно собрать письма людей, слегка коснуться их разумной рукой и получится новая литература мирового значения.»

Что ж…

Я собрал письма людей… а до кучи (см. логический парадокс Евбулида «Куча») телеграммы, извещения, повестки, открытки… много открыток, можно писать «роман в открытках»…

С них и начнём, сохраняя правописание и стиль оригинала.

«Дорогая Надичка. Поздравляю тебя с праздником Октября и всех твоих детей. Желаю тебе крепкого здоровья, хорошего настроения, а у меня большое горе, похоронили Тиму, умер 2/X, а хоронили 4/X. Подробности письмом. Целую Клава.

Надя, 8/XI 40 дней и сразу уеду к Ниночке»

«Дорогие мои Галина Никитична и Надежда. Поздравляю Вас с праздником великой Октябрьской революции, от души желаю Вам отличного здоровья, долгих лет жизни, с праздничным приветом Клава сильно соболезную Вашему горю, знаю как это тяжело, крипис мая дорагая подружинька, судьба (нрзб. – В. Л.) так резко повернула Галина Ник жду к новому году Вас Клава (нрзб. – В. Л.) приедит.»

Возможно, скан удобней для читателя:

Как-то мы с отцом году в пятьдесят третьем заночевали в Боровой. Побыли у тёти Кати Негодяевой, пошли к тёте Тане… Перед Троицей. Я ещё в школу не ходил. Отец предпоследний в семье, после него только младшая Тоня идёт, тётя Тоня. Старшие сёстры по старой привычке посмеивались над братом. Пока сидели за столом, вспоминали как он в юности на балалайке играл, песни перед девушками распевал, частушки сочинял, хороший был паренёк, слушался старших…

На фронте отец научился водку пить, материться, получил звание лейтенанта, в сорок третьем году вступил в партию, был ранен, осколки под лопаткой носит (давал мне пощупать) немного посеръёзнел, а отношение сестёр к нему осталось прежним, будто и войны не было, и вообще ничего не происходило после детства.

С вечера договорились, что рано утром пойдут в Городище на службу. В Усть-Боровой церковь разломали, верующие ходили по праздникам за двенадцать километров в село Городище. Из Боровой через Боровск в город Соликамск, из Соликамска – в Городище.

Утром на свежую голову отец сообразил, что такое паломничество коммуниста не красит, тем более совершать его придётся с малолетним сыном, что, наверное, является отягчающим обстоятельством. Сообразил, поморщился, осколки, видно, пошевелились, но промолчал. Тётя Катя и тетя Таня, обе Негодяевы, за братьев Негодяевых замуж вышли, как только мы сошли с крыльца и вышли за ворота на зелёный конотоп, запели… Отец посмотрел по сторонам, взял меня за руку, напрягся.

Мы шли по улице Ульянова до пристани, где была автобусная остановка. Улица с деревянным тротуаром и со множеством проулков. Идти там минут десять. За эти десять минут сёстры, исполнив начатое у тётитаниного палисадника молитвенное песнопение, приступили к религиозной публицистике:

– Поза! – Вскрикнула тётя Катя.

Я вздрогнул.

– Поза-поза-вчера, в четверг, апостол Павел Христа отверг! – Громко, на всю улицу возгласила тётя Катя.

– Оюшки-оюшки! – Откликнулась тётя Таня, шлёпнув себя по щекам.

Я шёл уже спиной вперёд и от удивления открыл рот; тётя Таня, не меняя выражения лица, мне подмигнула.

– Пятница-распятица! – Опять в полный голос воскликнула тётя Катя.

– Ойё-ёшеньки, матушки-и-и!» – Запричитала тётя Таня, притопывая по деревянному тротуару.

Звякнуло кольцо калитки, к нашему шествию присоединились несколько бодрых старушек.

– Вчера была суббота, охранникам зевота, – на манер частушки пропела тётя Катя.

Тётя Таня мгновенно добавила в рифму:

– Прозевали ангелов, то-то!

– Воскресенье, проси прощенья! – в спину идущему впереди отцу крикнула тётя Катя.

– Прошу, сестрица, прошу… – Отозвалась, кивая головой, идущая следом за ней тётя Таня.

– Христос воскрес, народ из земли полез. – Закончила своё выступление тётя Катя.

Мы подошли к автобусной остановке.

– Воистину полез, – подытожила тётя Таня. – Никто в гробу не остался.

Мы с отцом остановились, стали дожидаться автобуса, старушки, не останавливаясь, потопали дальше.

Примерно через час подошёл автобус, мы сели, поехали, на подъезде к городу перед мостом через речку Усолку обогнали паломниц, обдав их едкой солёной дорожной пылью. За мостом автобус свернул направо, на соликамскую автостанцию. Тётя Катя и тётя Таня с сопутницами повернули налево, на Городище.

На фото мои родители.

На обороте надпись: «Фотографировались 20. 02. 49 г.»

Конец февраля. Это значит, я уже присутствую при фотографировании и через четыре месяца появлюсь на свет. То есть я уже всё слышу. Родители ещё не знают, кто у них появится: мальчик или девочка.

Я родился 25 июня, и эта дата постоянно попадается на глаза. Например: 25 июня 1673 года умер д’Артаньян, гасконский дворянин, сумевший при Людовике XIV сделать карьеру в роте королевских мушкетёров. Шарль Ожье де Бац де Кастельмор граф д’Артаньян.

Буквально через несколько дней после смерти прославленного мушкетёра случился невероятный пожар в наших северных палестинах, в славном городе Соликамске – сгорели все деревянные церкви. Все. Восьмого июля 1673 года, ни раньше, ни позже. Число соликамцы хорошо помнят, потому что 8 июля под Городищем, явилась икона Знамение Пресвятой Богородицы. Явилась самым банальным образом: молодому московскому мушкетёру-стрельцу из ночи в ночь стал сниться сон про дембель. Дембель, дескать, тебе подойдёт мгновенно, но только после того, как купишь на базаре икону Божией Матери.

Пошёл стрелец по базару, купил икону, получил дембель, поехал в своё Городище, там сенокос, то, сё, жатва, икону поставил в клеть и забыл. Вспомнил, а иконы уж нет. И соседи говорят, что мужик с Логов (село поблизости) лошадь искал и нашёл в лесу на старом пне икону Знаменье Пресвятой Богородицы. Такова присказка.

Суть в чем: в Соликамске не осталось деревянных церквей, начали строить каменные, в Городище поставили каменную Знаменскую, солепромышленник Михайло Ростовщиков денег дал.

При сатанистах, понятно дело, Знаменскую закрыли, но при Хрущёве опять открыли. Исторический постулат о хрущёвских гонениях на Церковь это не отменяет. Случается и у них проруха. Партийным руководителям срочно понадобилось закрыть действующую в центре города Соликамска Богоявленскую церковь, для подстраховки открыли сельскую Знаменскую в Городише.

Председателем городищенского сельсовета служил бывший церковный староста.

Он и раньше в воскресные дни не препятствовал желающим войти в храм. При этом жена председателя сельсовета следила, чтобы прихожане не топтали зерно, насыпанное на полу (коммунисты храм задействовали под зернохранилище).

Жена бывшего старосты как заведующая зерноскладом одновременно присматривала за иконами старинного письма в старинном иконостасе и за церковной утварью.

Я помню возле Городища большое Бороздухинское болото, охраняемый ландшафт местного значения. Режим охраны установлен Решением Перм. ОИК от 12.12.91 г. №285.

Что интересно, границы болота не определены и это отмечено в самом Решении.

Мы как-то осенью с отцом ходили на это болото на уток.

Правильно пишет Кант: «Все явления могут исчезнуть, само же время (как общее условие их возможности) устранить нельзя.»

Люди смешивают понятие времени с понятием длительности, и в результате мы видим этот бардак на планете.

Псевдо-Дионисий пишет Тимофею (в переводе Леонида Лутковского – святой Дионисий Ареопагит):

«…только будучи свободным и независимым от всего, только совершенно отказавшись и от себя самого, и от всего сущего, то есть всё отстранив и от всего освободившись, ты сможешь воспарить к сверхъестественному сиянию Божественного Мрака.

Но смотри, как бы не стало известно это кому-нибудь из непосвящённых, под коими я подразумеваю тех, которые настолько прилепились к дольнему миру, что возомнили, будто кроме естественного не существует никакого сверхъестественного бытия, наивно полагая при этом, что благодаря своим познаниям они могут уразуметь Того, Кто «соделал мрак покровом Своим»…

Все законы бытия утверждены именно Им, поскольку Он – Причина всего сущего, хотя в то же время Он совершенно не причастен сущему, поскольку превосходит все сущее и сверхсущее; но пусть не думают они, что отрицательные и положительные суждения о Нем – самой высшей Причине, превосходящей даже отсутствие бытия – исключают друг друга, поскольку Он превосходит любое отрицание и любое утверждение…».

Самая высшая Причина, абсолютный программист, превосходящий собою отсутствие бытия.

Сильно.

Тётя Тоня пишет:

«Надя, милая!

Сегодня собралась с мыслями и духом.

Сколько раз садилась, и все не могу, никак не смирюсь, что пишу уже без брата Устина Фёдоровича. Слёзы душат.

Тебя, Надечка, успокаиваю, а сама не могу.

Вобщем, здравствуйте Все.

Доехала хорошо, встретили меня Николай (кокин) со Светой, поехали к Анатолию и ночевали у них, а затем с Николаем ездили по магазинам, искали Нине пальто. А дождь целый день лил как из ведра, я вся промокла, простыла, конечно, так что все что-то не можется.

Надя, милая, хоть и неприятно, но я обещала тебе написать. Устина видели 31 августа в двенадцатом часу в подъезде №5, а утром часов в 6 видели его сидящим на земле возле скамейки, мужчина посадил его на скамейку, шляпу на него надел, очки положил на стол, а сам ушел на работу. В одиннадцатом часу дня Деева из 4-го подъезда звонила в скорую, скорая приехала и не взяла его под предлогом «пьяный» и уехала, а вечером та же Деева шла с работы и опять увидела его сидящим на земле, снова позвонила в скорую, та приехала и взяла, он уже не мог стоять, пытался вставать (люди, видевшие, говорят), но не мог. Вот таким образом он пролежал часов 8—10 на земле.

Ох, Надя, опять тебе плакать, да ведь я обещала написать всё, вот и написала. Надя, успокаивайся понемногу, бери себя в руки, если есть желание, приезжай ко мне, побудешь, развеешься. Что думает Валерик, пусть напишет мне. Надя, милая, не горюй. Напиши, когда надумаешь ехать, а может быть лучше попросить тебе путевку на курорт у себя на работе, а уж потом поехать ко мне. До свиданья. Целуем все. Тоня.»

С мамой отец познакомился под Иркутском на станции Зима.

Раньше была, сейчас есть-нет, не знаю, популярная железнодорожная поговорка «Нюра, надевай шубу, скоро зима.» С запада на восток последовательно одна за другой шли станции Нюра, Шуба, Зима.

Мама работала телеграфисткой, отец по службе заходил на телеграф.

Семья бабушки Аграфены Сергеевны жила на Седьмой улице.

В Зиме улицы нумеровались, что в твоём Нью-Йорке. Начиная от вокзала: Первая, Вторая, Третья… Но на почтовом конверте нужно было писать не Седьмая улица, а «Улица Бограда».

На Седьмой улице, в трёх кварталах от бабушкиной избушки стоял православный храм. Улица именовалась не в честь православного храма, а в память одессита Якова Бограда, племянника Розы Марковны Боград-Плехановой, жены Г. В. Плеханова, марксиста.

Отец родился в крестьянской семье. Сегодня по тем местам, где когда-то сеяли и жали Ланины, ходит городской автобус, но можно выйти на остановке «Ланинские поля», постоять, попялиться…

Недавно среди местных школьников проводился краеведческий конкурс, в номинации: «Самое крутое место в моем городе» победила Бачурина Ира.

«Самое крутое место в нашем городе – Ланинские поля!»

Кто бы сомневался.

Здесь: http://www.crtdu1.solkamsk.ru/итоги-городского-конкурса-буклетов-«звездное-место».aspx

Тётя Тоня: «…По левую сторону села Усть-Боровая за домами, за кладбищем, вплоть до Чердынского тракта с севера до конца Боровой и до болота (было когда-то, там водилась клюква и брусника) расположены были огромные площади – просторы пахотной земли вплоть до посёлка за мостом, где проживали в основном рабочие сользавода, судоверфи, торговые люди, служащие… Так вот, вся территория пахотной земли и была разделена между теми, кто занимался выращиванием зерновых. Поэтому поля назывались Негодяевскими, Пономарёвскими, Ланинскими. Землю наделяли по количеству членов семьи, по едокам. Наша семья состояла из девяти человек, а когда старший брат женился, то из десяти чел. Наши поля были справа от кладбища и доходили до заводской части, то есть до реки Селянки, и за кладбищем до леса, за которым шёл уже Чердынский тракт (дорога историческая, была вымощена булыжником, по ней когда-то Ворошилова гнали в Чердынскую тюрьму)…»

Письмо Ивановых, соседей:

«Здравствуйте, Надежда Никитична!

Получили Ваше письмо и очень расстроились. Не могла спать всю ночь и три дня ходила как потерянная. Не могу поверить, что не стало Устина Фёдоровича, не могу смириться с тем, что он умер от руки преступников! Что же это такое? И больше всего возмущает равнодушие администрации больницы. Как же они не могли сообщить вам, если Устин Фёдорович, приходя в сознание, называл адрес, фамилию, имя? Ведь вы бы на крыльях полетели к нему, узнав о его горе. Может быть, хоть как-то облегчили его нахождение в больнице, а может, и смогли спасти его вместе с врачами. Ведь очень много значит, когда у постели больного находится родной человек. Да, сколько ещё у нас живёт тунеядцев, паразитов, которые продолжают ходить по земле, а ни в чём не повинные души гибнут!

Я всё вспоминаю, как была у вас последний раз в Перми на квартире в гостях. Какой Устин Фёдорович был жизнерадостный, бодрый. Ведь проводил меня до остановки, не посчитался, что раннее утро. Да вообще он у меня стоит перед глазами как живой. И всегда-то он ни одной минуты даром не тратил. Вспоминаю, как мы жили с вами по соседству в Соликамске. Ведь всё-то он что-нибудь колотит, пилит, делает. Такие люди не забываются. Очень, очень жаль, что он погиб, в то время как мог бы ещё жить и жить. Мы с Федей и с Галей, дочкой, глубоко вам сочувствуем и скорбим вместе с вами. Да и все, кто его знает и помнит, только вспоминают хорошее. Недавно у нас в городе среди бела дня убили солдата, приехал на побывку. А всё проклятая пьянка, разболтанность. Люди теряют человеческий облик, не помнят, что делают. Когда ещё их найдут. А человека нет. Его не воскресишь.

Но что бы ни было, милая Надечка, не надо отчаиваться. Вам надо жить, бороться. Ведь у вас ещё дети. Как-то надо пережить и это большое горе. Когда я получила ваше письмо, я сходила в тот же вечер к Борзенковым – Семёну Ильичу. Ведь Устин Фёдорович часто к нему заходил, когда приезжал в Соликамск. Семён Ильич страшно возмутился и расстроился. Жена говорит, что теперь он будет переживать это горе очень долго.

Мы очень сочувствуем и скорбим вместе с вами и никогда не забудем Устина Фёдоровича! Ведь мы жили с вами, как родные. Ближе вас у нас там никого не было. С каждым горем, радостью мы делились с вами. И сейчас, милая Надя, мы вас любим, как родную и не забудем. Но надо жить, надо бороться. Ведь и нам уже осталось совсем немного. Надя, приезжайте к нам в Соликамск. Мы с Федей оба не работаем. Летом, правда, очень заняты в саду, огороде. А зимой свободнее. Я в свою очередь буду в Перми, обязательно к вам заеду. А поеду уж после праздников. Напишите, работаете ли вы, с кем теперь живёте? А как поедете в Соликамск, обязательно приезжайте к нам. Вместе съездим на могилу к Устину Фёдоровичу. Поздравляем Вас с Праздником. Так приезжайте же, как в свой дом, как к родным. А пока до свидания. Ещё раз прошу Вас, берегите себя, своё здоровье. Крепитесь. Целуем. Ивановы.»