Текст книги "Пустынный берег"

Валерий Фёдорович Михайлов
Пустынный берег

© Михайлов В.Ф., 2023

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2023

I

«Ужель мне скоро тридцать лет…»

 
Ужель мне скоро тридцать лет?
(Когда бы не сто лет в обед
да не на Сталина похожа
вон та, Луны рябая рожа?)
Летит звезды сгоревшей свет
(а где-то там, как прах стара,
зияет чёрная дыра),
и мотыльки о лампу бьются,
и больше не пьянит вино…
Стихи и звёзды остаются,
а остальное – всё равно.
 

«Плывёт в густом тумане…»

 
Плывёт в густом тумане
или в лучах зари
бутылка в океане
с моим письмом внутри.
 
 
По волнам бесконечным…
Простора – не объять…
Не много же словечек
мне удалось сказать.
 
 
То зыбь, то ураганы,
то тяжко, то легко.
А берега и страны
далёко-далеко.
 
 
Тут время исчезает,
нисколько не шутя,
дельфин с волной играет,
как вечное дитя.
 
 
И нет судьбы матросам,
и равнодушно зло…
Лишь зорким альбатросам
порой блеснёт стекло.
 
 
Подводные теченья,
беспечные ветра…
Но птицам не до чтенья,
слова для них игра.
 
 
Куда несёт бутылку
безумная вода,
получит ли посылку
хоть кто-то и когда.
 
 
Не жду, не проклинаю…
Век ни за грош пропал…
И сам уже не знаю,
кому и что писал.
 

«Я много что, наверно, позабыл…»

 
Я много что, наверно, позабыл,
ну, а потом я напрочь всё забуду:
и даже то, что я когда-то был,
и даже то, что никогда не буду.
 
 
Чем ближе эта пропасть забытья,
тем призрачнее жизнь на белом свете,
и кажется, что это был не я,
а кто другой, кого и не приметил.
 
 
Мне до него, признаться, дела нет,
и надо же в себе такого встретить!..
Но там за всё про всё давать ответ,
где за себя не знаю что ответить.
 

«На серые скалы туман наползает…»

 
На серые скалы туман наползает
и влажно дымится,
а в облаке птица зачем-то летает,
безумная птица.
 
 
Гнездо ль потеряла, где тычутся слепо
продрогшие дети,
голодные клювы раскрывши нелепо,
одни в белом свете?
 
 
Студёная муть непроглядней ложится,
всё в ней пропадает —
почти что на ощупь та птица кружится,
но не улетает.
 

«Кабы знал бы, зачем, почему…»

 
Кабы знал бы, зачем, почему
ничего непонятно уму
изо всей-то земной чепухи…
а всего непонятней стихи.
 
 
Кабы знал бы, зачем и куда
улетать, словно в небе звезда,
насовсем, не греша, не дыша…
а всего непонятней душа.
 

«Тлеет сердце……»

 
Тлеет сердце…
Дым воспоминаний,
Тени мыслей…
Прочь летите, мимо…
Что прошло – не значит, стало мило.
Душу в клочья ест слепая горечь.
 

«Небо темнеет, небо светлеет…»

 
Небо темнеет, небо светлеет,
Небо небесную тайну лелеет,
Тайна небесная эта простая:
Жизнь то земная, а то неземная.
 
 
Ты расскажи мне заветную сказку,
Сказка лелеет небесную ласку,
Сказка простая, а то непростая,
То ли земная, а то ль неземная.
 
 
Слово светлеет, слово темнеет,
Слово заветную тайну лелеет,
Тайна заветная эта простая:
Жизнь и земная, и неземная.
 

«Зачем-то жить, зачем-то умереть…»

 
Зачем-то жить, зачем-то умереть,
На белый свет зачем-то посмотреть,
Чтобы потом с него куда-то сплыть,
А там то ль быть, а то ль уже не быть.
 
 
Чего-то ведать, да не разузнать,
Глазеть на небо да ворон считать,
Терпеть судьбу, в две дырочки сопеть,
Пить горькую, и сердце рвать, и петь.
 
 
И ничего, где наша не была
То ли стрезва, а то ли спохмела —
Весна-красна всё начисто сожгла,
Зато метель белым-бела, белым-бела…
 

«Меж чьих-то душ (чего они хотят?)…»

 
Меж чьих-то душ (чего они хотят?),
страстей, сует (ну, и на что мне это?),
в стране, что на глазах переродилась,
как будто бы погибла насовсем,
как жить?.. зачем?.. – и знать уже не знаю.
Тянуть существованье по привычке?..
Как в небе тянется по колее своей
Земля, где вечно плещут океаны,
взрываются вулканы серым пеплом,
цветут цветы и бабочки летают
меж них, как бы меж чьих-то душ…
 

«Завороженный безостановочным…»

 
Завороженный безостановочным
источением жизни земной,
я не чую ни полдня, ни полночи,
я ничей уже, даже не свой.
 
 
Что же делать с ней неудержимою,
я не знаю и знать не хочу.
Чую тайну непостижимую,
в несказанное небо лечу.
 

«Волны о скалы бьются, скалы о волны бьются……»

 
Волны о скалы бьются, скалы о волны бьются…
Когда-нибудь друг о друга, конечно, они разобьются.
 
 
Останутся только брызги, взлетевшие по-над битвой,
Останется только радуга сияющей в небе молитвой.
 
 
Останется только небо, куда навсегда улетела
Душа моя вслед за родными, оставив пустое тело…
 

На исходе…

1

 
Как упрям твой характер взрывной,
бедный ум твой, старея, слабеет…
Ты прости отстранённость, родной,
моё сердце уже не жалеет.
 
 
Был зелёным лужок, да исчах,
а на вздох отзывался цветынью…
Но теперь там седой солончак,
чуть поросший случайной полынью.
 

2

 
На исходе мучительной жизни
Попытался он вспомнить себя
И своих, самых близких… родных… —
И не смог… что-то чёрное в сером,
Клочья мути, и боль отовсюду,
Нескончаема и неизбежна,
Безрассудна, тупа, неотступна,
Изнутри и снаружи, кругом…
– Где все наши? – он спрашивал слабо. —
Наших много осталось? – и тихо,
Будто и не ожидая ответа,
Наугад: – А маманька жива?..
 

«Мне донёсся однажды о т т у д а…»

 
Мне донёсся однажды о т т у д а
голос мамы моей… только слово…
будто небо на миг разомкнулось,
чтобы вновь я услышал её.
Не во сне, наяву это было,
словно оклик – и бездна сомкнулась
беспробудной своей немотою,
моё имя позволив сказать.
Голос мамы моей, голос мамы…
только имя моё прозвучало,
лишь словечко одно… но по тону
понял всё я тогда, понял всё…
 

«Распоследняя капелька крови…»

 
Распоследняя капелька крови
ещё помнит, родная, тебя,
по твоей непосильной любови
благодарною скорбью скорбя.
 
 
Распоследняя жилка упрямо
ещё тянет в назначенный путь,
выбирая не криво, а прямо,
и не думает больше свернуть.
 

Мир ловил…

1

 
Не так уж чтобы очень мир ловил,
но дурачок, он сам попался —
и лишь себя немного удивил,
а мир над ним – смеялся.
 

2

 
Мир, как всегда и всех, его ловил,
шут вроде бы попался:
но мир-то вовсе не шутил,
а дурачок над ним – смеялся.
 

«Утро вечера ли мудренее…»

 
Утро вечера ли мудренее,
вечер утра ль страннее?
Всё равно мне уже – всёравнее,
отстранённей и не роднее…
Воздух, что ли, синее
в этих сумерках… иль осеннее
на душе… пуще, глуше, темнее?
И не зрю больше даже во сне я,
как шагал по весне я, веснея,
всем своим зеленым зеленея,
неоглядною ранью ранея —
наугад, что всего-то вернее.
 

«О будущем (но как его не будет?)…»

 
О будущем (но как его не будет?),
о прошлом (вроде есть, но где оно?),
а настоящее, как воздух, не ухватишь.
 
 
Так, на качелях лёгких паутинки,
на ниточке оборванной, по ветру
лететь куда-то, радугой играя,
в полёте невесомо истлевать,
да разве что вот искрами свободно
коснуться света, прежде чем пропасть…
 
 
И бабочки меж звёзд в лучах порхают,
цветы раскрыли солнцу лепестки,
и музыка предвечная плывёт.
 

«Перепои, сердца перебои…»

 
Перепои, сердца перебои,
передряги, сердца маята.
Что же ты болишь? Господь с тобою.
Душ людских безмерна чужета.
 
 
Что ты хочешь? Песню свою спети?
Пой себе, но отзыва не жди.
Ни души на всём на белом свете,
даром что народу пруд пруди.
 

«При жизни, но как бы уже после жизни…»

 
При жизни, но как бы уже после жизни
к отчизне земной и небесной отчизне
влекучие волны, текучие думы,
прозрачны и ясны, темны и угрюмы.
Глотнули изрядно мы мёртвой водицы,
живой бы, живой бы водицы напиться,
чтоб как после мора и как после стужи
цветущей травою воспрянули души.
 

Колоколец

 
Детский колоколец,
чистодуший звонец
серебристых лет.
Дудочки-свирели,
звенькие капели,
родниковый свет.
 
 
Кто ж тебя услышит?
Небо песней дышит,
где растаял звук,
облака летают…
Изнутри сияет
напоённый слух.
 

«Дождик с неба шёл, наземь нисходя…»

 
Дождик с неба шёл, наземь нисходя,
по земле ты брёл, словно нет дождя.
 
 
Из каких шагал дорогих гостей,
что насквозь промок до белых костей?
 
 
Что себе гадал, думал ли о чём,
коль вода с небес стала нипочём?
 
 
Дождик лил и лил, по тебе скорбя,
всё на свете смыл, только не тебя.
 
 
Потекла вода в море-окиян —
и от боли он, что от соли пьян.
 
 
Понеслась волна прямо в синий рай,
там, где край земли и где неба край.
 

«Он шёл, как будто б не было дождя…»

 
Он шёл, как будто б не было дождя,
ни снега, ни жары, ни дня, ни ночи.
Он жил, как будто б не было тебя,
и знать не знал, чего он в жизни хочет.
 
 
А где-то ты жила и по дождю брела,
как будто б не было дождя, брела куда-то,
не знала про него и ждать уж не ждала…
Но ведь судьба ни в чём не виновата.
 

По траве забвения

1

 
Босым ступаю по траве забвения,
А в ней росою светлой васильки,
Счастливые, как слёзы сотворения,
Беспечные, как с неба мотыльки.
 
 
Трава всё безвозвратнее и гуще,
Оглянешься – ни вздоха, ни следа…
А васильки цветут всё пуще, пуще,
Сливаясь с небесами навсегда.
 

2

 
Босым ступаю по траве забвения,
Весны ль весенней, осени ль осеннее,
Душе уже не мается, не кается,
Пространство расступается, смыкается…
 
 
Трава забвенья золотая, синяя,
И небосвода призрачная скиния…
Чем дальше, тем оно вокруг нездешнее,
И времена стоят, как воды вешние.
 

II

Напевы

1

 
Жизнь ли моя прокатилася
Песенной околесицей,
Торной дорожкою посолонь
То ль по земле, то ли по небу?
 
 
Да и клубочком свернулася,
Байковым, ситцевым, шёлковым,
Насквозь согретым, просвеченным
Солнышком западающим…
 
 
Глянешь назад – не доглянешься,
Кликнешь вослед – не докликнешься.
Сиверком сизым повеяло,
Звёздчатым да рассыпчатым.
 

2

 
Нашла думка на головушку,
На головушку да на ясную,
Нашла, как тучка тёмная,
Тучка тёмная, непроглядная,
Заросла головонька молчун-травой
По самую по макушечку…
 
 
А и густа же молчун-травынька,
А и темна же, непроглядчива,
А и не свянуть той молчун-траве,
Пока думушка не додумана.
 
 
То не видится, не мерещится —
Белый свет пропал, белый светушко!
Видно, молодцу думу думати
А и до самого до краешка,
До зелёнова, до последнева.
 

3

 
Пошла воля да во чисто поле,
пошла дальше, во раздольице,
растрепали волю ветры буйные,
пожгло волю яро солнышко,
посекли волю ливни хлёсткие.
Бредёт волюшка, пошатывается,
притулиться во раздольице не к чему,
разве к ветру… да упасть в горьку травушку,
да глазами глядеть в небо синее,
в небо синее, в звёзды ясные.
 

Всё летит…

1

 
Столько людей поумирало,
А жизнь продолжается как ни в чём не бывало.
Суетимся, несём что попало, пьём-жуём,
Глядь, до единого все помрём.
И поляжем тогда, навсегда затворивши уста,
Смерть нема и проста.
А пустым словесам, скверным мыслям в потёмках лететь
И в пространстве межзвёздном тлеть-смердеть.
Может быть, даже жгучему холоду эту скверну
                                                          до конца не разъять,
Может, небо лишь только снаружи тишь да звёздная
                                                                                  гладь,
Может быть, нам в одном только и повезло,
Что любовью одной на земле искупается зло, навсегда
                                                              побеждается зло…
 

2

 
Сколько муки людской изошло и, как прежде, исходит
                                                           от земли к небесам!
Сколько счастья людского, воспарив, между звёзд
                                                     навсегда растворилось!
Я не знаю, зачем, я не знаю, напрасно иль нет этот
                                                                 каменный хлам,
Эта наша планета за орбиту свою зацепилась.
Всё летит и летит, поднимая вослед за собой
Истончённую пыль смоляную и жгучую или светлую,
                                                          в искрах, сквозную…
Это радость и боль, невозможная радость и боль…
 
 
То ликуешь благодаря, а то негодуешь на участь
                                                                  слепую и злую.
Это варево жизни кипит и неистово плещется
                                                                         через край,
А Земля, равнодушно-безумная, всё тащится
                                                     по заведённому кругу…
Это мы – ад и рай, это всё, что вокруг, – ад и рай…
Это лебедь летит одинокий и кличет в тумане подругу…
 

От первых стихов…

1

 
От первых стихов ничего не осталось.
Тень музыки в небе ночном затерялась,
слова в костерке угловатом сгорели
и миру сказать ничего не успели.
 
 
А сам я почти ни строки не запомнил,
но сердце какою-то грустью исполнил,
какой-то печалию непроходящей,
как будто бы с неба мне в душу смотрящей.
 

2

 
От первых стихов ничего не осталось,
ну, разве что в милость какая-то малость —
не то чтобы строчки, не то чтоб слова,
а музыки тень, различимой едва.
 
 
Слова ещё долго стихи обходили,
а что приходили – случайными были,
но музыка, словно прилив, прибывала,
как будто бы эти стихи уже знала.
 

«То ли блаженные, то ли блажные…»

 
То ли блаженные, то ли блажные,
с глазами, ушедшими в душу свою,
не то чтобы мёртвые, не то чтоб живые,
в каком-то родном ли, чужом ли краю,
летим ли, бредём ли, ползём ли по жизни
навстречу судьбе и небесной отчизне,
навстречу всем безднам юдоли земной,
а сердце как рана, в которой покой.
Весь путь наш помечен невидимой кровью,
но сердце, как рана, сочится любовью,
и там, где прошли мы, незримое зря,
вечерняя долго не гаснет заря.
 

«Ну да, болящий дух… он жаждет песнопенья —…»

 
Ну да, болящий дух… он жаждет песнопенья —
врачующего разрешенья.
 
 
А чем спастись от этой боли?
Тут запоёшь… хоть поневоле.
 
 
А радостью не тянет поделиться,
успеть бы только ею надивиться.
 
 
И чем она сильнее и улётней,
тем мимолётней.
 

«Вот вроде бы по-русски говорят…»

 
Вот вроде бы по-русски говорят,
а неродное всё по духу…
И пишут, и поют… Да будь ты клят,
несущий русскому разруху
народец суесловный, шебутной,
твой говорок обрезанный, блатной,
вскипевшая пузыриками плесень…
Да не коснётся преисподний яд
ни наших душ, ни наших песен!
 

«Ахматова похожа на фламинго…»

 
Ахматова похожа на фламинго.
И только лишь подкрылья не алеют —
обожжены, черны…
 
 
Цветаева, как чайка, голосит,
волной о скалы насмерть бьётся —
и радуга над бездною морской.
 
 
Век отошёл… Дырявый купол храма
падучею сквозит звездой. Средь прочих
две поминальные горят свечи.
 

«По берегам Есень-реки туманы длинные…»

 
По берегам Есень-реки туманы длинные,
А в них горят, как светляки, огни рябинные,
В горниле стылом октября темнеет золото,
Об эти солнышки моя душа исколота.
 
 
Чуть слышно плещется во мгле вода холодная,
Светлым-светла, темным-темна, как кровь свободная,
И кто-то из ладони пьёт судьбой единственной
То ли черёмуховый лёт, то ль мрак таинственный.
 

«Ключ кастальский, рядом водочка…»

 
Ключ кастальский, рядом водочка.
Сверху облачко, снизу лодочка.
 
 
Иванова ли?.. Иль Иванова?..
Вечно трезвого, вечно пьяного.
 
 
Уплывает он, пусть ненадолго,
Роной, Сеною – в Невку, Ладогу.
 
 
Путь-дорожкою острой, узкою…
Снизу мерзкое, сверху музыка.
 
 
На волне закат качается…
До свиданьица? – До свиданьица!
 
 
Вьётся синяя папиросочка,
Словно облачко, тает лодочка.
 

Беседа двух китайских поэтов Ду Фу и Ли Бо

1

 
– Лепесток вишни слетает на землю,
Тает в воздухе его бело-розовый след.
Кто расслышит песню этого полёта?
Душа моя – лепесток вишни.
 
 
– Глоток вина согревает сердце.
Звонко квачет лягушка в пруду.
Лягушка в луну влюблена, что покачивается волною.
Душа моя – отблеск луны, рябь света на тёмной воде.
 

2

 
– Душа ль моя слышала песню?
Но я позабыл напев, ни слова не разобрал.
А песня как воздух во мне,
И только лишь ею дышу.
 
 
– Речная плеснёт ли вода,
Иль ветер прошелестит в былинках засохшей травы,
Иль хриплая каркнет ворона —
Всё – песня, слова ни к чему.
 

3

 
– Радости так мимолётны, как бабочки по весне.
А печали несметны, что стаи ворон, —
Всё небо исчёркали острыми крыльями,
И чёрное карканье мечется клочьями рваного ветра…
 
 
– Костерок я разжёг из корявого сушняка,
Над огнём грею руки, чугунок свой кипячу закоптелый.
Скоро чаю себе заварю, один под звёздами…
Треснет ли сук узловатый, искрами пыхнув,
Тут же гаснут они… – так и думы мои…
 

4

 
– Когда молод я был, вечно пьян от любви бродил,
От любви вечно пьян летал,
Легче пуха лебяжьего,
         легче детского вздоха,
                  легче перистых облаков…
А теперь я окаменел и угрюмой скалою застыл…
То не слёзы – а дождик льёт
                   по гранитным моим щекам.
 
 
– Когда пьян я мертвецки – то делаюсь смертельно трезв,
И тогда открывается мне, что любовь – это яд,
Это чаша без дна, с тёмно-красной отравой – вином.
Не испить её никогда, и не спастись от неё…
Ну, а если смертельно трезв – то мертвецкой тоскою
                                                                                   пьян,
И безумною шарю рукой, у отчаянья на краю,
Это зелье, отраву и яд —
                               эту скорбную чашу мою…
 

5

 
– Я душою совсем изнемог,
Как истлевший осенний листок.
Не желаю знать ни о чём
Под бессмысленным этим дождём.
Лишь забвенье в кромешной мгле —
И на небе, и на земле.
 
 
– Зачерпну из чёрной воды
Отраженье ночной звезды.
Час настал: не вино мне впрок,
А холодного неба глоток.
И мерцает в душе звезда
Навсегда уже, навсегда…
 

III

«Колокола перекликались. Звон…»

 
Колокола перекликались. Звон
певучий и густой не таял над землёй.
Он в небо поднимался, как туман, просил
за всех за нас, чтобы Господь простил.
Он степи покрывал, леса, поля,
и реки разносили по морям
живущий в воздухе родной далёкий звук,
и ветер пред рассветом утихал, и на заре
высокие сияли облака,
переливаясь красками небес,
не виданными прежде никогда.
 

«Крепкие, как белые грибы…»

 
Крепкие, как белые грибы,
подберёзовики, подосиновики,
в ладных медных шлемах-куполах,
поднялись повсюду на Руси
церковки, что статью – поднебесники.
Будто бы их Мать Сыра Земля
нам на радость, на печаль повырастила,
будто бы сам дух лесов, полей,
сердца и души народа нашего
в образе явился наяву.
Что без них равнина? – Сирота!
Взгорья, и холмы, и грады с весями.
Пусто было б жизни на земле…
По иным шатаючись краям,
Видел я мечети, кирхи, пагоды —
чудеса, но только не по мне,
чужета для глаз и сердцу холодно.
То ли дело – православный храм,
если даже и давно порушенный,
позаросший сивой трын-травой:
всё равно он дорог мне до слёз,
тех, что на миру никем невидимы
и неизъяснимы до конца.
 

«Храм остарел. На куполе осинка…»

 
Храм остарел. На куполе осинка
неслышно шевелит листочками,
покорными и ветру, и судьбе.
В селе же пусто, больше никого,
последний жил старик, да помер,
о нём уже не вспомнить никому.
Дома уходят в землю пешим строем,
проулки свежим лесом заросли…
В избе, что с краю, на полу разбитом
среди ненужных, брошенных вещей
желтеет фотокарточка со стенки —
улыбка ли там чья-то молодая,
беспечная, случайная, лихая,
в надломленный глядится потолок?..
 

Родина

 
По-над прошлым, по-над жизнью, по-над миром,
По-над кровью зрячей и слепой
Поднебесным журавли запели клиром,
Словно кличет Водолей на водопой.
 
 
Ни прощеньем жарким, ни прощаньем
Душеньки уже не утолишь.
Родина! Ты северным сияньем
Незакатным над судьбой стоишь.
 
 
До кровинки до излётной стылой,
До последней искорки огня
Светом ты своим насквозь пронзила,
Искупив у темноты меня.
 
 
Пью твоё дыхание ржаное,
За тебя у Господа молю…
И на том ли дальнем водопое
По тебе незримы слёзы лью.
 

«Мы на камне взошли…»

 
Мы на камне взошли,
На песке, на крови…
                               Зацепились…
Песни в звёзды ушли,
А мольбам небеса приоткрылись.
 
 
Эти степи нагие окрест,
Лепо или нелепо,
Как судьбы опрокинутый крест,
Смотрят в небо.
 
 
Полынок одинокий дрожит…
Ни дорог и ни люда…
Воздух светом навеки прошит
И туда, и оттуда.
 

«Отжито и позабыто…»

 
Отжито и позабыто,
время вышло, шито-крыто,
не отыщет нас никто,
перекатываем поле,
нам подсвистывает воля,
конь в пальто и Дед Пихто.
 
 
Мы иссохли до основы,
прыгаем пустоголовы,
ох, как на ногу легки!
Время лечит что калечит,
на костры летим, на свечи,
глупые, как мотыльки.
 
 
Мы спешим, куда не знаем,
с ветром, что ли, пропадаем,
слыша звон – да где же он.
Ничего-то нам не надо,
и уносимся куда-то
с глаз долой, из сердца вон.
 

«Вот памятник свергают истукану…»

 
Вот памятник свергают истукану.
Петля на шее… весь перепоясан…
белеют ленты в дымной темноте…
Рванул грузовичок. Отрывисто и злобно
в глухой толпе выкрикивали гимн.
Вдруг медный идол дрогнул, пошатнулся
и, рухнув, раскололся пополам.
Что ж оказалось? – Изнутри он пол
(а ведь литым, увесистым гляделся),
теперь не то – от брюха до макушки
зияет неприлично пустота.
Недолго вождь стоял на пьедестале!..
Поставили при жизни – и свалили
при жизни… Ну, и каково
рукой торчать в чернеющее небо,
указывая жестом величавым
(впрочем, уже помятою десницей),
куда народу предназначен путь.
 

«Над нами тьма вселенская сгустилась…»

 
Над нами тьма вселенская сгустилась,
И ни звезды, чтоб эту муть прожгла.
Давным-давно Европа закатилась,
Америка, та вовсе не взошла.
 
 
Что толку ждать ответа иль привета,
Уже хлебая из реки времён…
Вон, говорят, Восток алеет где-то,
Да весь вопросец: чем алеет он?
 
 
Едва жива невнятным покаяньем,
Душа да узрит, что никто не зрит,
Как северным тускнеющим сияньем
В её глуби Святая Русь горит.
 

«Два треугольных зрачка сатаны…»

 
Два треугольных зрачка сатаны
в чёрный квадрат неспроста сведены.
 
 
Прячет квадрат шесть ослепших углов —
чёрной звезды затаившийся зов.
 
 
Ранено, как белый свет, полотно,
то в преисподнюю смотрит окно.
 
 
Стой у шедевра подольше, дурак:
в глупую душу вливается мрак.
 

«Какой-то праведник сказал в родном краю…»

 
Какой-то праведник сказал в родном краю:
– Прощай, Россия, встретимся в раю!
 
 
Увы мне грешному, туда ли попаду…
– Прощай, Россия, встретимся в аду?
 
 
Иль разминёмся снова, как и здесь?..
Прощай, прощай, я был лишь твой, Бог весть.